Тема в когнитивной психологии 19 страница

¹ Должно заметить, что сначала, пока Вундт был еще более физиологом, чем психологом, поня-тие апперцепции употреблялось им в довольно неопределенной и сомнительной форме, весьма напоминающей старое учение об особых “способностях” — силах, со всеми его метафизическими несуразностями. Позднее он усиленно перерабатывал свои воззрения для устранения этого недо­статка. Мы имеем в виду, конечно, его современный взгляд.

139

Кроме появления и исчезновения чувство­ваний и представлений мы сознаем в себе, говорит Вундт, более или менее ясно про­цесс, который называем вниманием. Этот процесс состоит в том, что известное психи­ческое содержание из всех других присут­ствующих в сознании становится более яс­ным и отчетливым. Назовем фигурально область ясного сознания фиксационным его полем, или полем внимания. Вхожде­ние известного психического содержания в это поле внимания и есть апперцепция это­го содержания, тогда как простое появление его в сознании вообще есть лишь перцеп­ция, или, точнее, перцепирование. Содержа­ния апперцепируются, то есть привлекают наше внимание, прежде всего, теми чувст­вованиями, которыми они окрашены. Такие чувствования — удовольствия и неудо­вольствия, напряжения и возбуждения — проникают в фиксационную часть созна­ния раньше, чем соответственные им содер­жания представлений сливаются с чувство­ваниями удовольствия и неудовольствия, разрешения и успокоения, характеризую­щими самый процесс внимания, и опреде­ляют в совокупности состав представлений, заполняющих внимание. Охарактеризо­вать, то есть дать точный отчет в этих мо­тивах внимания, в каждом данном случае, точно указать характерные для каждого представления чувствования в большин­стве случаев мы совершенно не в силах по огромной их сложности. В ассоциативно воспроизводимых представлениях каждое следующее звено определяется однозначно предыдущим, в апперцептивных же после­довательностях есть, конечно, тоже причин­ная закономерность, но здесь участвует и влияет вся совокупность того, что было во­обще пережито данным индивидуумом, вся предшествующая история его развития, ко­торую в каждом частном случае со­вершенно невозможно точно проанализиро­вать. Апперцептивный процесс обусловлен всей индивидуальностью, в нем выражает­ся вся психическая личность.

Должно различать два вида, или типа, апперцепции: новое содержание или внезап­но для нас вступает в фиксационное поле сознания, или мы уже прежде этого вступле­ния сознаем мотивы нашего внимания, меж­ду собою конкурирующие. Первый случай можно назвать импульсивной (пассивной) апперцепцией, второй — волевой, активной.

Первая соответствует действиям по влече­нию, вторая — произвольным действиям, в которых борются разные мотивы. И Вундт тем легче мог сблизить понятия апперцеп­ции и воли, что для него и внешний волевой акт есть тоже, в сущности, не что иное, как апперцепция, именно апперцепция будуще­го действия или движения, за которой сле­дует само реальное движение. Эту свою эмо­циональную (аффективную) теорию воли Вундт противопоставляет интеллектуали-стическим объяснениям, в которых воля строится из представлений (например, мотор­ных, кинестетических). В основе воли лежат импульсивные чувствования или, точнее, ряды их, слитые в цельные комплексы. Такие комплексы импульсивных влечений Вундт называет аффектами. Воля, говорит он, не есть какая-нибудь первичная, и, однако, специфичная энергия сознания. Она не пер­вична, ибо состоит из таких же элементов чувствований и представлений, как и дру­гие факты в сознании. Но она специфична в том смысле, что соединения этих элементов в аффекты, влечения столь же своеобразны, как и соединения их в другие своеобразные, например, ассоциативные, сочетания. Иначе говоря, состав волевых процессов сложен, но этот состав — в смысле процесса — вполне типичен, своеобразен и несводим, например, к процессам ассоциации.

Ассоциативные сочетания представле­ний, как мы видели, суть пассивные пережи­вания. Они могут являться мотивами для воли, но сами слагаются без ее участия, авто­матически. Но есть другие сочетания пред­ставлений, которые возникают из процесса апперцепции, волевого по существу. Своеоб­разной чертой таких особых, апперцеп­тивных сочетаний является кроме их актив­ного характера то, что они тоже, как и сама апперцепция, обусловлены особыми сложны­ми чувствованиями, именно чувствованиями общего единства или общего смысла в ряде частей. Эти чувствования как бы витают над цельностью данного состава представле­ний, и им соответствуют особые цельные представления, представления цельного смысла (Gesammtvorstellungen). Возьмем ка­кой-нибудь ряд чисто ассоциационный (на­пример, бессвязный ряд слов, первых при­шедших в голову, — школа, сад, дом, твердый, мягкий, длинный, видеть и т.д.) и другой ряд в виде какой-нибудь осмысленной фразы (на­пример, из Гете: "Весна пришла во всей сво-

140

ей красе, ранняя гроза прогремела в горах" и т.д.). Чем, спрашивается, различаются пси­хологически эти два ряда? Недостаточно про­сто сказать, что первый ряд есть случайный набор слов, а второй имеет сам по себе смысл. Ибо случайность первого лишь кажущаяся, его происхождение было закономерно обус­ловлено ассоциациями. Осмысленность же второго ряда может и отсутствовать, на­пример, для ребенка, который выучивает его просто на память. Притом и в этом втором ряде даже для понимающего его действуют тоже отчасти и ассоциативные связи. Но суть различия действительно в том, что для субъекта, понимающего вторую фразу, в ней есть кое-что, кроме ассоциаций. Именно у пи­сателя, когда он составлял ее, должно было заранее предшествовать отдельным ее сло­вам некоторое цельное общее представление, хотя бы еще и неопределенное. Это цельное и определило ход фразы. Для нас как чита­телей этой фразы этого цельного при нача­ле ее прочтения, правда, еще не имеется, мы имеем лишь устремленное на целое чувство ожидания. Но и это ожидание достаточно для того, чтобы восприятие постепенно выяс­няющихся для нас частей фразы направля­лось апперцептивно к получению этого цель­ного представления в конце прочтения фразы. В первом же ряде слов, чисто ассоциа­тивном, это общее сочетание вообще отсут­ствует. В нем нет общей связности мысли, он похож на кучу камней, из которых можно по­строить дом, но для этого нужен кроме кам­ней еще и общий план. Итак, суть осмыслен­ной фразы состоит в особом соединении многого в субъективное единство, в особое общее сочетание частей, которое характерно для апперцептивных связей в их отличии от ассоциативных.

Такие и подобные им апперцептивные сочетания представлений возникают, как сказано, под влиянием воли или внима­ния. Они в известном смысле основыва­ются на ассоциациях (поскольку и в пос­ледних уже даны разные отношения между представлениями), но, однако, не могут быть вполне сведены к этим последним, ибо в апперцептивных сочетаниях сами эти от­ношения становятся отдельными, самосто­ятельными содержаниями для сознания, стоящими наряду с содержаниями соотно­сящихся, или ассоциированных, представ­лений. Эти сознания отношений оказыва­ются, таким образом, выделенными в

сознании формами мысли, а представление для них — лишь материалом. Развитие таких форм и составляет всю высшую душевную жизнь, которая в обиходной психологии называется деятельностью рас­судка, фантазии и других способностей. Но все это, в сущности, лишь различные виды апперцептивных сочетаний.<...>

3. Психология У.Джемса

Другой психолог, воззрения которого оказали такое же сильное влияние на со­временную науку о душе, как и учения В.Вундта, есть У Джемс. Он, как и Вундт, является реформатором современной пси­хологии, и так же, как у Вундта, эта ре­форма направлена, главным образом, про­тив ассоцианизма, против психологии А.Бена и Г.Спенсера. Но если сила Вунд­та состоит в построении некоторой сис­темы новой психологии, в точном и пос­ледовательном проведении в ней основных начал, Джемс прежде всего повлиял на со­временную психологию необычайным мас­терством в описании отдельных групп психических фактов, во всей их жизнен­ности и непосредственности, помимо вся­ких теорий и искусственных построений. Он точно открыл современным психоло­гам глаза на эту своеобразную психичес­кую действительность, обратил нас к непосредственному опыту, показав все его неисчерпаемое богатство, которое было до тех пор закрыто теоретическими по­строениями. У многих после появления “Принципов психологии” Джемса (1890) точно спала какая-то повязка с глаз, и мы, так сказать, лицом к лицу встретились с этой непосредственной психической жиз­нью. Это влияние Джемса можно срав­нить со струей свежего воздуха, которая вдруг ворвалась через открытое окно в душную комнату, перепутывая бумаги на столе и внося в мертвенную тишину тео­рий хаос и яркость реальной жизни.

Главным предметом ассоциационной психологии всегда было выяснение сложно­го состава наших идей о внешнем мире. Она видела свою задачу в том, чтобы показать, как простые идеи, соединяясь друг с другом через ассоциацию, составляют все содержа­ние нашего знания о внешнем мире. А так как для эмпириста внешний мир есть лишь явление в сознании и совпадает со сферой

141

доступного нам опыта, то задача ассоциаци-онной психологии получила следующее зна­чение: показать, как из простых идей стро­ится для нас картина действительного мира или, если угодно, сам действительный мир как опытный объект. В противоположность этому Джемса интересует не сходство меж­ду нашими идеями и действительностью, а, напротив, своеобразие и отличие фактов со­знания от внешней действительности, пред­метом его психологических описаний яв­ляется психика в ее отличиях от внешней действительности, психические переживания как таковые, помимо их реальной значимости для познания окружающей нас действи­тельности. Он стоит в психологии на точке зрения дуализма: есть внешний материаль­ный мир, или окружающая нас среда, и есть своеобразная психическая жизнь в нас, обусловленная отчасти этой средой, но тем не менее существенно отличная от нее. Изу­чение этих отличий, этого своеобразия и есть прежде всего предмет психологии. Психо­логическая точка зрения состоит в том, что­бы видеть в наших идеях и вообще пережи­ваниях не то, что в них соответствует действительности, а то, что в них отлично от этой действительности, смотреть на них не как на показатели этой действительности, а именно как на наши душевные и субъек­тивные переживания во всей их конкретной и субъективной особенности. Психолога ин­тересует, как искажается действительность в ее субъективном переживании. Согласно с этим Джемс выдвигает соответствия психи­ки не с внешним миром, как ассоцианисты, а гораздо более с субъективными физиоло­гическими и биологическими особенностя­ми того организма, которому принадлежит данная психическая жизнь.

Психическая жизнь есть сплошной ряд последовательно переживаемых нами каче-ственностей, то, что Джемс фигурально назы­вает потоком сознания. Этим сравнением он прежде всего хочет обозначить ту особен-

ность психики, которую Вундт именует ак­туальностью души, то есть то, что душевные явления — ощущения, представления, мысли, желания, чувствования — суть не какие-ни­будь сохраняющиеся вещи, а лишь процессы, постоянно сменяющие друг друга состояния. Если даже тот же самый внешний предмет вторично нами воспринимается, то новое пе­реживание его не может никогда вполне быть сходным с предыдущим восприятием, ибо в каждое психическое переживание включено влияние всей предыдущей психической жиз­ни данного индивидуума, и, следовательно, психический поток никогда не представля­ет полного возвращения к пережитому, он есть всегда нечто, отчасти по крайней мере, новое, еще не бывшее. Уже это обстоятельство делает невозможным воззрение на психичес­кую жизнь как на перетасовки и ассоциации одних и тех же сохраняющихся идей, как то было в ассоциационной психологии. Ассоци-анизм ложно гипостазирует наши пережи­вания или представления, обращает их в вещи, тогда как в действительности они суть только процессы. Но этого мало. Как мы сказали, психическая жизнь есть постоянная смена качественностей. Это значит, что каж­дое переживание, как таковое, как психи­ческий факт, есть нечто простое, некоторое не­делимое качество. Любое восприятие, например, этого листа бумаги сложно в том смысле, что оно зависит от разных органов чувств: от глаза и его зрения, от кожи и ее осязания и т.п., но, как психический факт, в смысле его содержания, оно есть лишь неко­торая простая качественность, и, если бы я ни­чего не знал заранее о своем глазе и коже, не испытывал раньше по отдельности зритель­ных и осязательных качеств, я столь же мало мог бы отделить в восприятии листа белой бумаги осязательные элементы от зритель­ных, как не может во вкусе лимонада отде­лить кислоты от сладости тот, кто раньше не испытал по отдельности вкуса сахара и вку­са лимона¹.

¹ Это учение Джемса о чисто качественном составе наших переживаний и о неповторяемости их вполне усвоил в последнее время А.Бергсон, и его учение о “реальном времени” психической жизни есть лишь повторение воззрений Джемса. Но Бергсон основательно дополнил это учение Джемса тем, что признал в нашей психике еще другую сторону или другой аспект, обращенный к познанию внешнего мира с его повторяющимися качествами, с его количественными от­ношениями, с его математическим временем и т.д. Ибо если вместе с Джемсом признать лишь первый аспект, то совершенно необъяснимым будет то, как мы можем нашей лишь качествен­ной психикой познать мир количеств, да и сама психология, если психические явления суть лишь неповторяющиеся оригиналы, будет невозможна как наука: перед ней будет лишь беспредельное число совершенно несравнимых объектов, которых невозможно даже описать ввиду того, что каждый из них есть в полном смысле слова unicum.

142

Эта постоянная смена разных каче-ственностей, составляющая поток нашего сознания, представляет, однако, цельный и непрерывный ряд благодаря тому, что все эти качественности связаны между собой сознаниями отношений — пространствен­ных, временных сходств, различий и т.д. Эти сознания отношения Джемс называет переходными состояниями в том именно смысле, что они зависят и по своему возник­новению и по своему содержанию от связы­ваемых ими устойчивых состояний. Недо­статочное исследование этих переходных состояний есть, по его мнению, главный не­достаток ассоциационной психологии (уп­рек вряд ли верный, ибо, не говоря уже о Г.Спенсере, который посвятил много внима­ния этим переходным ощущениям отно­шений, мы находим уД.Юма весьма разра­ботанную теорию этой стороны сознания). Наконец, характерной чертой нашего пото­ка сознания надо признать его селек­тивность, то есть то, что в нем всегда имеет место подбор или отбор известных состоя­ний и отклонение, угнетение других. Пси­хические содержания не все имеют для нас одинаковое значение, но один важнее, инте­реснее, ценнее для нас, а другие менее цен­ны, менее значительны. Первые выделяют­ся, вторые отступают на задний план, первые имеют для нас большую действи­тельность, вторые — меньшую. Сознание в этом смысле может быть сравнено с полем зрения, в котором лишь фиксируемая часть видится нами ясно, а остальное — смутно и неопределенно. Или мы можем сравнить его с положением человека, окруженного густым туманом, в котором выступают для него лишь ближайшие (более интересные) предметы, а более далекие (менее интерес­ные) постепенно и неопределенно уходят в туман, так что нельзя даже определить, где кончается граница их видимости и что находится на этом пределе. Этот селектив­ный характер потока сознания распростра­няет свое влияние решительно на все наши переживания и придает им тот глубоко своеобразный и субъективный оттенок, ко­торый резко отличает их от всякого внеш­него бытия, в котором все вещи имеют оди­наковую степень реальности.

Итак, для ассоциационной психологии отдельные представления являлись теми душевными атомами, из которых она слага­ла сознание как их сумму, для Джемса же

первичным фактом является поток созна­ния как некоторая психическая реальность, отдельные же переживания суть только мимолетные состояния этого живого про­цесса; для ассоциационной психологии все эти переживания существуют, так сказать, на одной плоскости, для Джемса же иные из них выдаются, как заметные вершины в об­щем потоке, а другие теряются в глубине и полумраке; для первой сознание есть диск­ретная множественность сложных образо­ваний, для второго оно есть сплошной ряд чистых качественностей; для первой отдель­ные представления внешним образом при­мыкают друг к другу, следуют лишь во вре­мени друг за другом, для Джемса же каждое следующее переживание, так сказать, впи­тывает в себя предыдущее, получает от пре­дыдущего особый оттенок, так что психика становится внутренним образом все содержательнее и индивидуально своеоб­разнее.

Столь же глубоко противоположны воз­зрения Джемса учениям ассоцианистов и во всех почти частных вопросах психоло­гии. Не входя здесь в слишком большие подробности, укажем еще лишь на два из этих вопросов, именно, на его отношение к теории психофизического параллелизма и к теории психической эволюции. Ассоци-ационная психология, видящая в психи­ческих закономерностях прежде всего ас­социацию смежности, склонялась всегда, уже с самого начала своего, к мысли, что психические закономерности имеют вто­ричный характер, представляют лишь от­ражение в сознании первичных закономер­ностей внешней природы. Она всегда была склонна рассматривать психическую жизнь лишь как эпифеномен реального мира, как отражение этого реального мира в зеркале сознания. А с тех пор, как она вступила в тесное общение с физиологией, что произошло у Спенсера, а затем было дальнейшим образом развито Т.Цигеном, Г.Эббингаузом и многими другими, в ней окончательно укрепился принцип, что по­следовательность психических явлений зависит от последовательности физиоло­гических явлений в мозге. Эти последние представляют реальные причинные связи, и психика на них никакого влияния ока­зать не может. Следовательно, и движения и действия человека и животных, рассмат­риваемые с физической стороны, представ-

143

ляют движение физических автоматов, и если бы сознание совсем угасло в них, их действия остались бы прежними. Эта “те­ория автомата” <...> нашла в Джемсе сильного противника. Он признает науч­ную привлекательность таких воззрений, но полагает, что вероятность и практичес­кая очевидность в отдельных случаях энер­гически свидетельствуют против попыт­ки объяснить все наши действия чисто механически. Если бы сознание не оказы­вало никакого влияния на организм, было бы непонятно, почему оно могло развивать­ся в процессе эволюции и постепенно со­вершенствоваться вместе с развитием жи­вотных видов. Эволюция психической жизни доказывает, что последняя биоло­гически полезна, то есть влияет как-то на физиологические процессы в организме. Она, по всей вероятности, играет роль избирательного принципа, в частности, со­знание неудовольствия или боли должно влиять задерживающим образом на те движения и действия, которые вызвали это чувство, должно их угнетать или останав­ливать.

Существенно отличаются воззрения Джемса от взглядов ассоцианистов и на тот эволюционный процесс, с помощью ко­торого образовались врожденные формы со­знания. Джемс, как и Спенсер, полагает, что то, что является ныне врожденным (ап­риорным) для индивидуального сознания, — инстинкты, логические формы мышле­ния, сложный состав пространственных представлений и т.п. — есть результат наследственности от предыдущих поколе­ний, для которых эти априорные формы были индивидуальным приобретением. Но процесс этого первоначального приобрете­ния Джемс представляет иначе, чем Спен­сер и ассоцианисты вообще. Для Спенсера оно явилось прямым приспособлением психики к окружающей среде: обра­зовавшиеся при таком приспособлении ас­социации стали постепенно от бесчислен­ных повторений наследственными, причем лишь те организмы, которые имели правильные, то есть биологически полез­ные, ассоциации, могли выживать в этой борьбе за существование. Соответственно тому, согласно Спенсеру, психологический анализ состава нашей современной психи­ки может показать нам и весь старинный процесс ее происхождения и развития.

Джемс, напротив, признает более правиль­ной теорию АВейсмана, согласно которой индивидуальный опыт вообще не наследу­ется. Он не считает возможным в составе нашей психики открыть условия ее проис­хождения, ибо этими условиями были ре­альные физиологические факторы, необъяс­нимые ассоциационно. Способ, которым мы ныне познаем сложные объекты, вовсе не должен непременно напоминать тот способ, которым возникли первоначально элемен­ты познания и инстинктов. Джемс именно полагает, что эти элементы не были прямым приспособлением психики к окружающей среде, а возникли из подбора первоначально случайных физиологических особенностей, прокинувшихся в зародышевой плазме или в природных особенностях нервной системы данного индивида, но которые, оказавшись затем полезными, подверглись отбору в борь­бе за существование. По-видимому, говорит он, высшие эстетические, нравственные, ум­ственные стороны нашей жизни возникли первоначально из воздействий побочного, случайного характера окружающей среды на зародышевую плазму, на ее молекуляр­ное строение, проникли в наш мозг не по парадной лестнице, не через воздействие этой среды на органы чувств, а по черной лестни­це эмбриологии, зародились в известном смысле не извне, а внутри дома. Но, оказав­шись полезными в борьбе за существование, то есть дав тем индивидуумам, в которых они случайно прокинулись, лишние шансы жизни, они укрепились этим отбором.

Таким образом, для Джемса эти наслед­ственные формы психики являются пер­воначально случайными идиосинкразиями и, следовательно, подлежат уже не психоло­гическому, через ассоциации, объяснению, но лишь физиологическому или эмбрио­логическому.

4. Психология актов или функций

В своих последних обзорах годичных итогов психологии (за 1910 и 1911 гг.) А.Бине, один из самых проницательных, беспристрастных и тонких психологов нашего времени, усиленно обращает вни­мание на непрерывно растущий ряд но­вых исследований мышления без образов. Исследования эти, в которых сам Бине явился деятельным участником своими

144

работами “О психологии знаменитых счетчиков и игроков в шахматы” (1894) и “Экспериментальное изучение ума” (1903), состоят, вообще говоря, в возмож­но точнейшем субъективном наблюдении наших переживаний, когда мы размышля­ем о каком-нибудь вопросе или предмете. Такие исследования производятся обык­новенно вдвоем: “экспериментатор” зада­ет “наблюдателю” какой-нибудь вопрос (например: “Что вы думаете делать завт­ра?”), а наблюдатель, ответив на вопрос (на­пример: “Я предполагаю завтра уехать на дачу"), должен затем немедленно точно описать все свои переживания, которые испытал в этом опыте. При таких опы­тах обнаружилось то замечательное обсто­ятельство, что процесс мышления идет со­вершенно определенно и точно к своей цели, а отдать себе отчет, что мы при этом переживаем, крайне трудно; лишь какие-то обрывки образов мелькают в сознании (например, при словах "завтра", “уеду", "на дачу” и т.п.), а часто даже не обрывки образов, а неопределенные чувствования (ожидания, внимания, удивления, успокое­ния и пр.). Процесс мышления, твердый и целесообразный сам по себе, очевидно, не исчерпывается этими случайными и эс­кизными содержаниями, промелькнувши­ми в сознании, и не состоит из них; эти образы (включая и словесные), скорее, суррогаты мышления, чем его действи­тельная природа. Иначе говоря, в нашем мышлении есть что-то иное, кроме содер­жания образов и представлений слов, это процесс, не исчерпывающийся подобными содержаниями сенсорного характера. Не­давно было доказано, например, что воз­можно ожидать какое-нибудь событие, даже вполне определенное, не имея, одна­ко, вовсе образа этого события: этот об­раз, значит, не составляет природы наше­го ожидания. Равно возможно узнавать предмет, вовсе не относя его к прежнему опыту, узнавание вовсе не есть сравнение двух образов — настоящего и прошлого. Возможно также чувствовать, что какое-нибудь слово не подходит к данному случаю, что рассуждение ошибочно, что данное предположение невероятно, что ка­кой-нибудь поступок скверен, не совершая при этом никаких определенных форм суждения и не отдавая себе отчета в моти­вах таких оценок. Джемс называл такие

неопределенные факты, несводимые к содержанию образов и слов, “обертонами сознания”, сливающимися в какой-то об­щий “тембр данной мысли”.

Все эти новые экспериментальные ис­следования мысли, которые мы лишь вкрат­це упоминаем здесь (исследования К.Мар-бе, НЛха, Г.Уатта, АМессера, К.Бюлера, Р.Вудвортса, Г.Штерринга, Астера, Дюра, Бове,А.Пика,Абрамовского и др.), вместе с прежними исследованиями самого А.Бине относительно процессов счета у знамени­тых счетчиков, процессов игры á l’aveugle у шахматистов и представлений смысла слов и фраз у детей и взрослых приводят к общему заключению, что ходячая пси­хологическая теория о том, что мысль есть только совокупность образов (зрительных, слуховых, осязательных, двигательных), должна быть отвергнута. Эта теория была лишь сенсуалистическим предрассудком, фиктивной конструкцией ассоциационной психологии, которая разрушается ныне по­казаниями более точного психологическо­го наблюдения. Мышление не есть только последовательный ряд образов: эти обра­зы являются лишь значками, отдельными светлыми пунктами в каком-то психоло­гическом процессе нечувственного харак­тера, и этот процесс должен быть отлича­ем от таких содержаний.

Изложенные воззрения Вине являют­ся, однако, лишь частью гораздо более об­ширного течения в современной психоло­гии, которое в совокупности можно назвать функциональной, или актуальной психологией. Если ассоциационная пси­хология сводила все психические процес­сы к ассоциациям представлений и, во­обще, содержаний сознания, то указанное направление считает это невозможным. Кроме ассоциаций оно признает целый ряд других психических актов или фун­кций, содержание же сознания считает лишь материалом для этих функций. Со­ответственно тому и задача психологии определяется, как 1) анализ содержаний сознания, 2) изучение функций сознания. Эти акты, однако, разные психологи по­нимают и определяют весьма различно. Одно из направлений, пользующееся ныне широким распространением, ведет свое на­чало от австрийского психолога Брента-но, получило более точную формулировку у Гуссерля, Мейнонга и Штумпфа,

145

разделяется Витасеком, Мессером, Бюле-ром, Ахом и многими другими. Ф.Брента-но (“Психология с эмпирической точки зрения”, 1874) доказывал, что суждения вовсе не суть ассоциации представлений, но что в них есть нечто вполне своеоб­разное, именно утверждение или отрица-ние, относящееся не к фактам сознания, то есть не к представлениям, но к их объектам, к самой действительности, ко­торая подразумевается в суждении и со­ставляет его действительный смысл. Если, например, представление “небо” вызывает по ассоциации представление “голубого цвета”, это есть хронологическая последо­вательность (или, допустим даже, одновре-менность) двух представлений, но здесь нет еще вовсе суждения “небо — голубого цвета”. Эта последняя связь относится к чему-то трансцендентному вашим пред­ставлениям, к действительному (или хотя бы воображаемому) предмету, и являет­ся связью особого рода, отличной от про­стой ассоциации. Такой объективный смысл суждений Брентано называет ин­тенцией, интенциональным актом, то есть направленностью нашей мысли на не­который объект, вне нашей мысли нахо­дящийся и мыслимый нами в данном представлении.

Э.Гуссерль и АМейнонг основали на этом целую теорию познания. Сущность этой теории состоит в утверждении, что ощущения и представления, а также и чувствования и желания лишь содержа-ние или материал, но в этих ощущениях и представлениях мы мыслим самые объек­ты, и к ним, а не представлениям относят­ся и наши чувствования и желания. Это составляет смысл или объективное значе­ние наших ощущений, представлений и желаний. Когда я воспринимаю белый цвет этой бумаги, или, когда мыслю, что 2x2 = 4, или когда желаю взять этот пред­мет, ощущение белого цвета получает объективное значение, моя мысль относит­ся мною не к представлениям в моем со­знании, а к действительной математичес­кой истине, мое желание имеет тоже объективный, интенциональный смысл. Все это суть особого рода интенциональные акты — познавательные, эмоциональные, волевые, в которых во всех есть особое при­знание, или верование в их объективное значение. Эти акты как таковые не имеют

сами по себе чувственного характера, они не могут быть разложены на ощущения и представления, они составляют особые психические функции, отличные от содер­жания сознания.

Таким образом, наряду с изучением чувственного содержания сознания, кото-рым занималась ассоциационная и сенсу-алистическая психология, возникает новая задача — изучить и описать эти функции или акты, составляющие структуру созна-ния. Подобные же по существу дела воз­зрения выставил и К.Штумпф в своей статье “Психические явления и функции”. Он называет явлениями содержания созна-ния — ощущения, представления, отдель-ные чувствования и т.п. — и отличает от них функции сознания — замечание явле­ний, их соединение в комплексы, образова-ние понятий, восприятие объектов и сужде-ние, душевные движения и желания. Эти функции сознания мы должны отличать от явлений или содержания сознания, ибо функция может быть одной и той же при разных содержаниях, как и одно и то же содержание сознания может являться ма-териалом для разных функций. Такие же воззрения находим мы и у ТЛиппса, тоже отличающего содержания сознания от его актов. И у многих из современных амери­канских психологов встречаются подобные же учения, например, М.Калкинс различа-ет структуральную психологию, анализи­рующую содержание сознания (ощущения, представления, чувствования и т.п.), и фун­кциональную, изучающую психические от­правления. Особенное развитие получили эти взгляды в так называемой Вюрцбург-ской школе, в исследованиях Мессера, Yam-ma, Аха и других.