Подготовка текста Д. М. Буланина, перевод М. Ф. Антоновой и Д. М. Буланина, комментарии Д. М. Буланина 24 страница

О НАЧАЛѢ ИГУМЕНЬСТВА СВЯТОГО

О НАЧАЛЕ ИГУМЕНСТВА СВЯТОГО

Пришед же преподобный отець нашь игуменъ Сергий въ свой ему манастырь, въ обитель Святыя Троица. Братиа же усрѣтше его и поклоньшася ему до земля пред нимъ, радостию исплънишася. Он же, вшед въ церковь, паде лицем на земли и съ сльзами молитву творяше к невидимому Царю, възираше на икону Святыя Троица, на помощь призываше святую Богородицу, служителя же престолу его небесныя силы Предтечю и мудрыя апостолы, съ сими же началныя святителя — Василиа Великаго, Богослова Григориа и Златаустаго Иоанна[111] и вся святыя. Их же молитвами просит от десница Вседръжителя, дабы далъ несумѣнно смѣние у престола славы стати Живоначалныя Троица и къснутися рукама агньца Божиа, за миръ заколенаго Христа, сына Божиа.

И пришел преподобный отец наш игумен Сергий в свой монастырь, в обитель Святой Троицы. Братия же встретила его и поклонилась ему до земли, радостью исполнившись. Он же, войдя в церковь и пав ниц на землю, со слезами молился невидимому Царю, взирая на икону Святой Троицы, на помощь призывал святую Богородицу, служителя престола небесных сил Предтечу и мудрых апостолов, — с ними и первых святителей — Василия Великого, Богослова Григория и Златоуста Иоанна, и всех святых. Молиться их просил Сергий, чтобы десница Вседержителя дала ему твердую решимость встать у престола славы Живоначальной Троицы и коснуться руками агнца Божьего, за мир закланного Христа, сына Божьего.

И начят блаженый сице къ братии глаголати Господемь реченаа: «”Подвизайтеся, братиа, внити узкыми враты”;[112] “нужно бо есть царство небесное, и нужници въсхыщают е”.[113] Павелъ же к галатом глаголет: “Плод духовный есть любы, радость, миръ, тръпѣние, благовѣрие, кротость, въздержание”.[114] Давидъ рече: “Приидѣте, чада, послушайте мене: страху Господню научю вы”».[115] И благослови братию, рекь к нимъ: «Молите, братие, о мнѣ: грубости бо и неразумиа исполненъ есмь. Талантъ приахь[116] вышняго Царя, о немже и слово отдати ми есть о паствѣ пещися словесных овець. Боязни страшают мя, слово, Господемъ реченое: “Иже аще съблазнить единого от малых сихь, полезно быти ему дабы жрънов ослий обязанъ о выи его и ввръженъ в море”.[117] Колми паче иже многы душа погрузит въ своем неразумии! Или възмогу дръзновенно глаголати: се азъ и дѣти, яже ми далъ еси, Господи! И услышу ли сий божественый глас гръним и нижним пастыря, великаго Господа, благосръднѣ вѣщающа: “Благий рабе, вѣрне! Въниди въ радость господа своего?”»[118]

И начал блаженный учить братию, так передавая сказанное Господом: «”Старайтесь, братья, войти в узкие ворота”; “силой берется царство небесное, и употребляющие усилие восхищают его”. Павел же галатам говорит: “Плод духа есть любовь, радость, мир, терпение, благоверие, кротость, воздержание”. А Давид так сказал: “Придите, дети, послушайте меня: страху Господню научу вас”». И, благословив братию, сказал Сергий им: «Молитесь, братья, обо мне: ведь грубости и неразумия я исполнен. Я талант принял от небесного Царя, и за это ответ должен держать, ведь пекусь о стаде словесных овец. Боязнь внушают мне слова, Господом сказанные: “Если кто соблазнит одного из малых сих, лучше было бы ему, если бы мельничий жернов повесили на шею ему и бросили в море”. Насколько хуже будет тому, кто многие души утопит из-за своего неразумия! Смогу ли я смело сказать: вот я и дети, которых ты мне дал, Господи! Услышу ли я этот божественный голос высших и низших пастыря, великого Господа, по доброте сердца говорящего: “Добрый раб, верный! Войди в радость господина твоего?”».

И сиа рекъ, помышляше въ умѣ житиа великых свѣтилъ, иже въ плоти живущеи на земли аггельскы пожиша, реку Антониа Великаго, и Великаго Евфимиа, Саву Освященнаго, Пахомия аггеловиднаго, Феодосиа общежителя[119] и прочих. Сих житию и нравом удивляяся блаженный, како, плотяни суще, бесплотныя врагы побѣдишя, аггелом съжители быша, диаволу страшнии. Им же цари и человеци удивльшеся к ним приристаху, болящеи различными недугы исцѣлѣваху, и въ бѣдах теплии избавители, и от смерти скории заступници, на путех и на мори нетруднии шественици, недостатствующим обилнии предстатели, нищим кръмители, въдовам и сиротам неистощаемое съкровище, по божественому апостолу: «Акы ничтоже имуще, все съдръжаще».[120] Сих житиа на сердци имѣа, блаженный моляшеся къ Святѣй Троици, дабы невъзвратно шествовати по стопам сихь преподобных отець.

Так он сказал, воскрешая в уме жития великих светил, которые, во плоти живя на земле, ангельской жизнью прожили, то есть Антония Великого и Великого Евфимия, Саввы Освященного, ангелоподобного Пахомия, Феодосия, создателя монашеского общежития, и прочих. Их жизни и нравам дивился блаженный, — как они, будучи из плоти, бесплотных врагов победили, ангелам подобны были, дьявола устрашили. К ним цари и люди, удивляясь, приходили, больные различными недугами от них исцелялись, были они и от бед верные избавители, и от смерти быстрые заступники, на дорогах и в море они путь делали легким, нуждающимся обильно подавали, нищим кормильцами были, для вдов и сирот были неистощимым сокровищем, — как сказал божественный апостол: «Ничего не имели, но всем обладали». Их жития в сердце имея, блаженный молился Святой Троице, чтобы смог неуклонно идти по стопам этих преподобных отцов.

Божественую на всякь день служаше литургию, утреняя же и вечерняа молитвы не трудно славословяше и о смирении всего мира, и о благостоянии святых церквий, и о православных царих, и князех, и о всѣх православныхь христианех. Глагола къ братиам: «Подвигъ немалъ длъжно ны есть подвизатися на невидимаго врага: сей бо акы левъ рыкаа ходить, ища когождо хотя поглотити».[121] Мала же нѣкаа словесы глаголаше, наказая братию, множайшаа же паче дѣлесы сам образ бываше братии.

Ежедневно он служил божественную литургию, утренние и вечерние молитвы легко произносил — и за смирение всего мира, и за долговечность святых церквей, и за православных царей, и князей, и за всех православных христиан. Говорил он братии: «Подвиг великий должны мы совершить в борьбе с невидимым врагом: ведь он как лев рыкающий ходит, стремясь каждого растерзать». Наставляя братию, немногие он речи говорил, но гораздо больше пример подавал братии своими делами.

Кто достигнет поистинѣ исповѣдати добродѣтелнаго житиа его, благодати цвѣтущи въ души его? Болми въоружашеся на съпротивныя силы, силою възмогаем Святыя Троица. Многажды же диаволъ хотя устрашити его, овогда же звѣрми, овогда же змиями претваряшеся. И очивѣсть или в келии, или егда в лѣсѣ блаженный дровца збираше на потребу монастырьскую вънезаапу врагь многообразною злою покушашеся поне мысль ему съвратити от молитвы и от добродѣтелных трудов его. Богоносный же отець нашь Сергий вся неприязненая его мечтаниа и козни акы дым разганяя и акы паучину претръзаше, силою крестною въоружаем, евангельское слово на сердци полагая, Господемь реченная: «Се дахь вам власть наступати на змиа и на скорпиа и на всю силу вражию».[122]

Кто может правдиво поведать о добродетельной жизни его, о благодати, цветшей в душе его? Все больше вооружался он на враждебные силы, а ему силы давала Святая Троица. Часто дьявол хотел устрашить Сергия, — иногда в зверей, а иногда в змей преображаясь. И в собственном облике — либо в келье, либо в лесу, когда блаженный дрова собирал для нужд монастырских, — внезапно враг разными злыми способами старался мысли Сергия отвратить от молитвы и от добродетельных трудов его. Богоносный же отец наш Сергий все враждебные его наваждения и козни разгонял, как дым, и, как паутину, разрывал, силой креста вооружаясь, евангельское слово в сердце сохранял, сказанное Господом: «Я дал вам власть наступать на змею, и на скорпиона, и на всю силу вражию».

В начало же игуменства его бѣяше братиа числом два на десяте мних кромѣ самого игумена, третияго на десяте. Сь же число — двое на десятное обрѣтшееся мних, сице живяху тогда и по два лѣта, и по три, ниже болѣ сего умножашеся, ниже менши сего умаляхуся. И аще ли когда единъ от них или умрѣт, или изыдет от обители, то пакы другый на его мѣсто брат прибудет, да не число истощимо обрящется. Но единаче въ единомь числѣ двои на десятнем бяху пребывающе, яко нѣкоторомъ от сего глаголати: «Что убо будет се? Или повсегда двѣма на десяте мнихом быти в мѣстѣ сем, по числу 12 апостолъ, якоже есть писано: “Призва Господь ученикы своа, и избра от них 12, яже и апостолы нарече”;[123] или по числу двою на десяте колѣнъ Израилевь;[124] или будет по числу 12 источник вод,[125] или по числу избранных камений драгых 12, бывших на ризах архиерейскых по чину Аароню?»[126] И сице имь пребывающем, дондеже прииде къ ним Симонъ, архимандритъ смоленский,[127] и тъй разрушит число двое на десятное; и оттолѣ братиа множахуся от того дни болѣ, и уже числяхуся множайшим числом паче, нежели двое на десятным.

В начале игуменства его было братии двенадцать человек монахов, не считая самого игумена, тринадцатого. В числе двенадцати человек собрались монахи, и так они жили и два года, и три, ни больше их не становилось, ни меньше. Если один из них или умирал, или уходил из обители, то другой брат на его место приходил, так, чтобы число их не уменьшалось. Но только лишь в числе двенадцати они жили, так что некоторые об этом говорили: «Что же будет? Или всегда двенадцать монахов будет на месте этом, по числу двенадцати апостолов, как написано: “Призвал Господь учеников своих, и избрал из них двенадцать, и апостолами назвал их”; или по числу двенадцати племен израильских; или по числу двенадцати источников воды; или по числу избранных камней драгоценных двенадцати, бывших на ризах архиерейских по чину Аарона?» И так монахи жили, пока не пришел к ним Симон, архимандрит смоленский, и он разрушил число двенадцать; и с тех пор, с того дня, братия умножалась все более, и уже они исчислялись большим числом, чем двенадцать.

Елма же о рѣченѣм Симонѣ въмалѣ помянухом, и не лѣнюся пакы повѣдати о нем пространнѣе, его же память не утаися, и бесѣда яже о нем явѣ его творит, и добродѣтели его мало пошедше напреди явьствуются.

Поскольку уже об этом Симоне мы мимоходом вспомнили, не поленюсь еще рассказать о нем подробнее, так как память о нем не исчезла, и рассказ о нем сделает его известным, и добродетели его будут сейчас мною раскрыты.

Сий убо дивный мужь Симонъ бяше архимандрит старѣйший, славный, нарочитый, паче же рещи добродѣтелный, живый въ градѣ Смоленскѣ. И оттуду слышавъ яже о житии преподобнаго отца нашего Сергиа и ражжегся душею и сердцемь: оставляет архимандритию, оставляеть честь и славу, оставляет славъный град Смоленскъ, вкупѣ же с ним оставляет отечьство и другы, ужикы, ближникы, и вся знаемыя и сръдоболя; и въсприемлет смирениа образ, и произволяет странничьствовати. И оттуду въздвижеся, от таковыя от далняа страны земля, от Смоленска, в Московьскаа предѣлы, еже есть в Радонеж. Прииде в монастырь къ преподобному отцу нашему игумену Сергию, и съ мнозѣмь смирением моляше его, дабы его приалъ жити у него под крѣпкою рукою его въ повиновении и в послушании. Еще же и имѣние принесе съ собою и предасть то игумену на строение монастырю. Преподобный же Сергий приат его с радостию. Симон же по много лѣтъ поживе в покорении и въ послушании, паче же въ странничьствѣ и въ смирении, и въсѣми добродѣтелми исполъненъ, и въ старости добрѣ преставися къ Богу. Игумен же Сергий проводи его до гроба и съ братиами погребе его чьстно. И тако бысть вѣчнаа ему память.

Этот удивительный муж Симон был архимандритом старейшим, славным, известным, в особенности же отличался он добродетелью, и жил он в городе Смоленске. Там услышал Симон о жизни преподобного отца нашего Сергия, и воспламенился он душой и сердцем: он оставляет славный город Смоленск, а вместе с ним оставляет родину и друзей, родных, близких, и всех знакомых, и доброжелателей; и становится он смиренным, и решает странствовать. И оттуда двинулся он, из такого далекого конца земли, из Смоленска, в московские пределы, то есть в Радонеж. Пришел Симон в монастырь к преподобному отцу нашему игумену Сергию и с большим смирением умолял Сергия, чтобы тот ему разрешил жить под твердым руководством его в повиновении и в послушании. Еще же Симон имущество свое принес с собой и передал его игумену на устроение монастыря. Преподобный Сергий принял Симона с радостью. Симон же много лет прожил с покорностью и послушанием, а также в странничестве и в смирении, и был он всеми добродетелями исполнен, и в старости праведно отошел к Богу. Игумен Сергий проводил его до гроба и с братьями похоронил его, как подобает. И так осталась вечная о нем память.

О ИВАНѢ, СЫНѢ СТЕФАНОВѢ

О ИВАНЕ, СЫНЕ СТЕФАНА

Стефанъ же, присный брат Сергиевъ, прииде от града от Москвы, ведый съ собою сына своего именем Ивана меншаго. И въшед въ церковь, имь за руку десную сына своего, предасть его игумену Сергию, веля его пострищи въ иночьскый образ. Игумен же Сергий постриже его и нарече имя ему въ мнишеском чину Феодоръ. Старци же видѣвше, удивишася вѣрѣ Стефановѣ, яко тако не пощадѣ сына своего, отрочати суща, но из младеньства предасть его Богу, якоже древле Аврам не пощадѣ сына своего Исаака.[128] Феодоръ же от млад ноготь въспитанъ бысть в постничьствѣ, и въ всем благочестии, и въ чистотѣ, якоже научися от своего дяди, всѣми доброизволении мнишескыми исплъненъ и украшенъ, дондеже постиже възрастом в мѣру мужа съвръшена. Нѣции же рѣша яко десяти лѣт постриженъ бысть, и инии же двою на десяте лътъ; прочаа же его дѣяниа индѣ напишутся, яко убо иного времени подобно требующа слово. Нам же на предлежащее възвратитися, да не прекращение нынѣшней повѣсти внесемь.

Стефан же, родной брат Сергия, пришел из города Москвы и привел с собой своего младшего сына по имени Иван. Стефан вошел в церковь, взял за правую руку сына своего и препоручил его игумену Сергию, повелев постричь сына в иноки. Игумен же Сергий постриг его и дал имя ему в монашестве Федор. Старцы, увидев это, подивились вере Стефана, сына своего не пощадившего, еще отрока, но с детских лет отдавшего его Богу, — как в древности Авраам не пощадил сына своего Исаака. Федор же с детских лет воспитан был в посте, и во всяком благочестии, и в чистоте, как научил его дядя, и был он всеми добродетелями монашескими исполнен и украшен, пока не достиг возраста зрелого мужчины. Некоторые говорили, что в десять лет он был пострижен, а другие, что в двенадцать; о других же его деяниях потом будет написано, потому что в другое время об этом следует сказать. Мы же к прежнему рассказу возвратимся, чтобы не прервалось наше повествование.

Мнози же убо от различных градов и от стран пришедше к нему и живяху съ ним, ихже имена въ книгах животных. И тако помалу монастырь распространяшеся, братиам умножающимся, келиам зиждемым. Преподобный же Сергий, видя братию умножающуся, умножаше и тъй труды къ трудом, образ бывая стаду своему, якоже рече апостолъ Петръ: «Пасете стадо, сущее въ вас, не нужею, но волею, не яко обладающе братиею, но образъ бывающе стаду».[129] И пакы писано есть въ книгах отечьскых, рекше въ Патерицѣ:[130] «Съшедшеся святии отци, пророчьствоваху о послѣднем роду и рѣша, яко послѣдний род будет слабъ». Сергиа сего Богъ укрѣпи себѣ в послъднем роду, яко единъ от древних святых отець. Богъ устрои его трудодѣлника, инокь множеству наставника, множайшей братии игумена и вожа.

Многие люди из различных городов и мест пришли к Сергию и жили с ним, чьи имена в книгах жизни. Так понемногу монастырь увеличивался, братия умножалась, кельи строились. Преподобный Сергий, видя, что братия умножается, и сам труды свои все более умножал, подавая пример стаду своему, как сказал апостол Петр: «Пасите стадо, какое у вас, надзирая за ним не по принуждению, но охотно, не господствуя над братией, но пример подавая стаду». И еще написано в книгах святых отцов, то есть в Патерике: «Сошлись святые отцы, и пророчествовали о последнем поколении, и сказали, что последнее поколение будет слабым». Сергия Бог укрепил для себя в последнем поколении, как одного из древних святых отцов. Бог сделал его тружеником, наставником множеству иноков, многочисленной братии игуменом и главой.

И пакы откуду кто начаался сего, еже бо мѣсто то было прежде лѣсъ, чаща, пустыни, идѣже живяху зайци, лисици, волци, иногда же и медвѣди посѣщаху, другойци же и бѣси обрѣтахуся, туда же нынѣ церковь поставлена бысть, и монастырь великъ възграженъ бысть, и инокъ множество съвокупися, и славословие и въ церкви, и в келиах, и молитва непрестающиа къ Богу? Всему же тому начало и вина — преподобный отець нашь Сергий. Но увѣдайте, яко удиви Господь преподобнаго своего.[131] А отнеле же поставленъ бысть въ игуменьство по вся дни святая литургиа бываше, просфиры же сам печаше: преже бо пшеницу толчаше и меляше, и муку сѣяше, и тѣсто мѣсяше и квасяше. Ти тако испекши просфиры, служаше Богу от своих праведных трудовъ, иному не дааше никому, аще и зѣло хотяху мнози от братиа пещи просфиры. Но преподобный тщащеся быти учитель и дѣлатель: и кутию самъ варяше, и свѣчи скаше, и каноны творяше.[132]

И еще — кто бы мог подумать, что на месте, где был прежде лес, чаща, пустыни, где жили зайцы, лисицы, волки, а иногда и медведи заходили, порою же и бесы бывали, — на этом месте ныне церковь поставлена будет, и монастырь великий воздвигнется, и иноков множество соберется, и слышно будет славословие и в церкви, и в кельях, и молитва постоянная Богу? Всего же этого зачинатель и основатель — преподобный отец наш Сергий. Но узнайте, как прославил Господь преподобного своего. С тех пор, как поставлен был Сергий игуменом, каждый день святая литургия была, просфоры же он сам пек: сначала пшеницу толок и молол, муку просеивал, тесто месил и квасил. Так, испекши просфоры, служил он Богу от своих праведных трудов, а другому не разрешал никому, хотя очень хотели многие из братии печь просфоры. Но преподобный старался быть учителем и исполнителем: и кутью сам варил, и свечи делал, и кануны творил.

Преподобный же отець нашь игуменъ Сергий аще и приалъ игуменьство старѣйшиньства, но обаче не измѣни правила своего чьрньчьскаго, на памяти имѣя рекшаго: «Иже кто въ вас хощет быти старѣйши, да буди всѣх менши и всѣмь слуга».[133] На то учение Спасово възираше, смиряше себе, и менши всѣх творяшеся, и собою образ всѣмь творя, и на дѣло преже въсѣх исходя, и на церковъное пѣние преже всѣх обрѣташеся, и никакоже на стѣну въскланяяся; и оттолѣ уцвѣтяше мѣсто то, и множахуся братиа.

Преподобный отец наш игумен Сергий, хотя и принял игуменство, чтобы стать старшим, но не изменял правила свои монашеские, помня того, кто сказал: «Кто из вас хочет быть первым, да будет из всех последним и слугой всем». Это поучение Спаса зная, он смирял себя, и ниже всех ставил себя, и собой пример всем подавал, и на работу раньше всех шел, и на церковном пении раньше всех был, и на службе никогда к стене не прислонялся; и с тех пор процветало место то, и умножалась братия.

Обычай же в начало игуменьства своего сицевъ имѣяше: еже всякому приходящему к нему и хотящему быти мниху, желающему острищися, не отрѣваше убо никогоже, ни стара, ни уна, ни богата, ни убога; но всѣх приимаше съ усръдием и с радостию. Но не ту абие постризаше его, но преже повелѣваше ему облещися въ свиту длъгу еже от сукна черна и в ней преходити съ братиами время доволно, дондеже изъвыкняше весь устрой монастырьскый. Таче по сих облачашет и въ мнишескую одежю, акы въ всѣх службах искушена; и остригъ облачит и в мантию и клобукъ. И егда будяше съвръшенъ чрънець, житиемь чистымь и искусенъ сый, и таковаго сподобляет приати святую схиму.

Обычай Сергий в начале игуменства своего такой имел: из всех, кто приходил к нему и хотел стать монахом, желая постричься, Сергий не прогонял никого, ни старого, ни юного, ни богатого, ни бедного; но всех он принимал с усердием и с радостью. Но он не сразу постригал желающего, но сначала повелевал ему надеть одежду длинную из сукна черного и в ней находиться вместе с братьями продолжительное время, пока не узнает тот все правила монастырские. Тогда Сергий облачал его в монашескую одежду, как человека, во всех делах искушенного; и, постригши его, облачал в мантию и клобук. А если окажется тот хорошим чернецом и в жизни чистой преуспеет, такому Сергий разрешал принять святую схиму.

Елма же убо по еже в началѣ игуменства его, внегда преподобъному Сергию просиати в мѣсте своем, въ монастырѣ зовомѣм «иже в Радонѣже», вънегда имени его обносиму быти всюду, по странам же и градом, — вѣсть бо добродѣтель явлена сътворити стяжавъшаго ю не менши, паче нежели свѣща носящаго ю, — тогда мнози от христолюбець любзе ради Божиа издалеча приходяху к нему; и житиа суету оставляюще, и под благый ярем Господень своа выа подлагаху. Понеже повсегда тому ученици прилагахуся: призываху бо еже оного благодатей источници добродѣтелныа душа, яко еленя словесныа, желающе воды духовныя.

Когда же началось игуменство его, когда преподобный Сергий прославился в месте этом, в монастыре, названном — «который в Радонеже», когда имя его стало известно всюду, в разных местах и городах (ведь может добродетель озарить того, кто обладает ею, не меньше, чем свеча несущего ее), тогда многие, любящие Христа, ради любви к Богу издалека стали приходить к нему; оставляли они жизни суету и под благой ярем Господа свои шеи подставляли. Ведь всегда к Сергию ученики приходили: обращались они к источнику благодатей — к его добродетельной душе, подобно оленям словесным, жаждущим воды духовной.

Имѣаше же обычай блаженный сице испръва: еже по павечерницѣ[134] поздо или долго вечера, акы сущу глубоко нощию, паче же въ темныа и длъгыа нощи, сътворивъ молитву в келии своеи, и по молитвѣ исхожаше ис келиа своея, еже обьходити ему вся келиа мниховы. Имѣя попечение о братии своей, не токмо телесы ихь промышляше, но и о душах ихь печашеся, увѣдати хотя коегождо житие их или желание къ Богу. И аще кого услышаше или молитву творяща, или поклоны кладуща, или рукодѣлие свое съ безмолвиемь и съ молитвою творяща, или святыя книгы почитающа, или о грѣсѣх своих плачющася и сѣтующа, о сих убо радовашеся, и Бога благодаряше, и за них Бога моляше, дабы до конца съвръшили доброе свое предложение. «Претръпѣвый бо, — рече, — до конца — той спасется».[135]

Такой был обычай у блаженного сначала: после павечерия позднего или совсем глубоким вечером, когда уже наступала ночь, особенно же в темные и долгие ночи, завершив молитву в келье своей, выходил он из нее после молитвы, чтобы обойти все кельи монахов. Сергий заботился о братии своей, не только о теле их думал, но и о душах их пекся, желая узнать жизнь каждого из них и стремление к Богу. Если слышал он, что кто-то молится, или поклоны совершает, или работой своей в безмолвии с молитвой занимается, или святые книги читает, или о грехах своих плачется и сетует, за этих монахов он радовался, и Бога благодарил, и молился за них Богу, чтобы они до конца довели добрые свои начинания. «Претерпевший, — сказано, — до конца — спасется».

Егда же ли кого слышаше бесѣдующа, два или трие съшедшеся вкупѣ, или смѣхы тъкуща, о сем убо негодоваше, и зѣло не тръпя таковыя вещи, рукою своею ударяше въ двери, или въ оконцѣ потолкавъ, отхожаше. Сим образом назнаменавъ тѣм свое к нимь прихожение и посѣщение, и несвѣдомым накиновениемь празныа бесѣды их разоряше. Таче наутриа в настоящий день призываше к себѣ; и не ту абие скоро запрещаше имь, и не съ яростию обличаше я и наказаше а, но яко издалеча с тихостию и кротостию, аки притчами наводя, глаголаше им, хотя увѣдати тщание и усръдие их еже къ Богу. И аще будяше брат покорливъ, и смиренъ, и теплъ на вѣру и на любовь Божию, то въскорѣ, упознавъ свою вину, съ смирением пад поклоняшеся ему, прощениа приати прося от него. Аще ли пакы будяше брат непокорливъ, омрачением бѣсовъскым сердце покровено имѣя, стояше мня, яко не о нем глаголеть, сам чистъ ся творя, дондеже преподобный съ длъготръпѣниемь обличаше его, по реченному: «Покажет мя праведникъ милостию своею, обличит мя».[136] А непокорливаго брата епитемиею облагаше, акы не познавша на себѣ своея вины еже непщевати вины о гресѣх; и сице того, еже къ исправлению утвръдивъ, отпустяше. И тако всѣх учаше еже прилѣжно молити къ Богу, и не бесѣдовати ни с кым же по павечернѣй молитвѣ, и не преходити комуждо от своея келиа без великиа нужныя потребныя вещи по чюжим келиам, но во своей келии комуждо в тайнѣ молити Бога наединѣ и свое рукодѣлие, якоже рука его может, дѣлати по силѣ, по вся дни псалмы Давидовы присно въ устѣх своих повсегда имуще.

Если же Сергий слышал, что кто-то беседует, собравшись вдвоем или втроем, или смеется — негодовал он об этом, и не терпя такого дела, рукой своей ударял в дверь или в окошко стучал и отходил. Таким образом он давал знать им о своем приходе и посещении и невидимым посещением праздные беседы их пресекал. Затем утром на следующий день призывал он к себе провинившихся; но и здесь не сразу запрещал им беседы, и с яростью не обличал их, и не наказывал их, но издалека, тихо и кротко, как будто притчи рассказывая, говорил с ними, желая узнать их прилежание и усердие к Богу. И если был брат покорным, и смиренным, и горячим в вере и в любви к Богу, то вскоре, поняв свою вину, со смирением он падал и склонялся перед Сергием, умоляя простить его. Если же был брат непокорным, с сердцем, окутанным бесовским мраком, и стоял, думая, что не о нем говорит святой, чистым себя почитая, пока преподобный терпеливо обличал его, как сказано: «Пусть накажет меня праведник милостью своею, пусть обличит меня», — то на такого непокорного брата игумен епитимию накладывал, потому что тот не понял своей вины и не осознал своих грехов; и так провинившегося, на путь исправления наставив, он отпускал. Таким образом Сергий всех учил прилежно молиться Богу, и не беседовать ни с кем после павечерия, и не ходить из своей кельи по чужим кельям без большой необходимости в чем-либо нужном, но в своей келье каждому втайне молиться Богу наедине и заниматься по возможности своей работой, которую руки его могут делать, во все дни псалмы Давида всегда на устах своих имея.

О ИЗОБИЛОВАНИИ ПОТРЕБНЫХЬ

ОБ ИЗОБИЛИИ ВСЕГО НУЖНОГО

Понеже убо испръва, егда начинашеся строити мѣсто то, тогда многы недостаткы бываху; лишение всѣх потребных послѣдняго ради нестяжаниа и конечняа дѣля пустоты, еже не имѣти им ниоткудуже всякого утѣшениа, но и прочиа всякыа нужныа потребы, откуда бо имѣти хотяху кое любо потребование. Елма же пусто бяше мѣсто то, и не бѣ тогда окрестъ мѣста того ни селъ близъ, ни дворовъ. По многа же времена и пути пространнаго не бяше къ мѣсту тому, но нѣкоею узкою и прискръбною тѣсною стъзею, акы беспутием, нужахуся приходити к ним. Великий же и широкый путь вселюдскый отдалече, не приближаася мѣста того, ведяшеся; окрестъ же манастыря того все пусто, съ вся страны лѣсове, всюду пустыня: пустыни бо в рѣсноту нарицашеся. И сице жившим имь дондеже исплънишася дние лѣт, яко, мню, множае пяти на десяти.

Сначала, когда начинала устраиваться обитель эта, тогда многого не хватало; лишены были монахи всего необходимого из-за совершенной бедности и безлюдности того места, так что ждать им неоткуда было какого-нибудь утешения, а также всяких нужных вещей, и неоткуда было им получить что-либо нужное. Ведь пустынным было место то, и не было тогда вокруг места того ни сел поблизости, ни домов. Долгое время и дороги хорошей не было к месту этому, но по одной узкой, и плохой, и неудобной дороге, как по бездорожию, вынуждены были приходить к монастырю. Большая и широкая дорога проезжая была далеко, на большом расстоянии от места того проходила; вокруг же монастыря того было безлюдно, со всех сторон леса, всюду пустынь: пустынью справедливо называлось это место. Так жили монахи, пока не прошло много лет, — я думаю, больше пятнадцати.

Паки же по днех, непщую яко въ днех княжениа князя великого Ивана, сына Иваня, брата же Симионя,[137] тогда начаша приходити христиане, и обходити сквозѣ вся лѣсы оны, и възлюбиша жити ту. И множество людий всхотѣвше, начаша съ обаполы мѣста того садитися, и начаша сѣщи лѣсы оны, яко никомуже възбраняющу им. И сътвориша себѣ различныя многыя починьци, преждереченную исказиша пустыню и не пощадѣша, и сътвориша пустыню яко поля чиста многа, якоже и нынѣ нами зрима суть. И съставиша села и дворы многы, и насѣяша села, и сътвориша плод житенъ, и умножишася зѣло, и начаша посѣщати и учящати въ монастырь, приносяще многообразная и многоразличнаа потребованиа, имъже нѣсть числа. Но мы до здѣ сию рѣчь оставльше, а на предреченную бесѣду обратимся, еже от начатка слова начах повѣдовати: о всяцей худости и о недостатцѣх нужных потребъ, без нихже не мощно обрѣстися.