И» СУБЪЕКТИВНОГО, ПОКАЗАТЬ, КАК ОТСЮДА ВОЗНИКАЕТ 2 страница

6. Для более точной характеристики этой деятель­ности нужно более тщательно рассмотреть борьбу проти­воположных деятельностей, из которых она составляется.

а. В этой распре нельзя видеть чего-либо исконного для субъекта, но здесь скорее мы имеем лишь различие" в направленности противоположных деятельностей, по­скольку обе эти деятельности принадлежат одному и тому же Я. Возникает же различие направленностей следую­щим образом.

Я свойственно стремление к бесконечному порожде­нию, эту направленность можно рассматривать в качестве чего-то идущего вовне (центробежного), но в качестве та­кового эта деятельность не может быть различима, не су­ществуй другой, направленной внутрь, к Я как своему сосредоточию. Деятельность, направленная вовне и по природе своей бесконечная, составляет объективную сто­рону познания, обращенная же обратно к Я представ­ляется не чем иным, как стремлением себя созерцать в та­кой бесконечности. Благодаря этому акту в Я вообще происходит разделение на внутреннее и внешнее, и вме­сте с этим разделением полагается в Я противоборство, уяснение которого становится возможным лишь из необ­ходимости самосознания [...].

[САМОСОЗНАНИЕ ЕСТЬ БОРЬБА ПРОТИВОПОЛОЖНЫХ НАПРАВЛЕНИЙ] ·

Самосознающее Я и должно следовать по этим про­тивоположным направлениям. Только лишь в этой борьбе (Streit) и состоит самосознание, вернее, оно само яв­ляется такой борьбой противоположных направлений. Это противоборство должно возникать и поддерживаться с такой же достоверностью, с какой Я осознает само себя.

[ТОЖДЕСТВЕННОСТЬ САМОСОЗНАНИЯ ПРОИЗВОДНА, БОРЬБА ПРОТИВОПОЛОЖНЫХ НАПРАВЛЕНИЙ ИСХОДНА]

[...] Тождественность, выражающаяся в самосознании, не носит исконного характера, но является чем-то произ­водным и опосредованным. Исходным представляется борьба противоположных направлений в Я, откуда уже затем получается тождественность.

268

[ИЗНАЧАЛЬНЫЕ ПРОТИВОПОЛОЖНОСТИ В Я — ЭТО СУБЪЕКТ И ОБЪЕКТ]

В Я наличествуют в качестве изначальных противо­положностей субъект и объект; оба они взаимно друг друга снимают, и в то же время одно невозможно без другого. Субъект утверждает себя лишь в противополо­жении объекту, объект — в противоположении субъекту, иными словами — ни один из них не может реализоваться, не уничтожая в то же время свою противоположность. Но до уничтожения одного другим дело никогда не может дойти именно в силу того, что каждый из двух может быть самим собой лишь в противоположность другому. Следовательно, должно быть достигнуто объединение того и другого, поскольку полное уничтожение невозможно, но в то же время неосуществимо и совместное существо­вание обеих противоположностей (1, стр. 81—86).

[РЕАЛЬНОСТЬ ЗНАНИЯ ЧЕРПАЕТСЯ ЛИШЬ

ИЗ НЕПОСРЕДСТВЕННОГО СОЗЕРЦАНИЯ, ПОНЯТИЯ СУТЬ ТОЛЬКО ТЕНИ РЕАЛЬНОСТИ]

[...] Если всякое знание черпает свою реальность из не­посредственного знания, то последнее можно видеть лишь в созерцании, тогда как понятия всего только как бы тени реальности, отбрасываемые воспроизводящей способ­ностью — рассудком, который сам предполагает нечто высшее, что уже не является отображением чего-то внеш­него и развертывается само из себя с изначальной силой. По этой самой причине ненастоящий идеализм, т. е. си­стема, превращающая все знание в видимость, неизбеж­но должен приводить к уничтожению всякой непосредст­венности в нашем познании хотя бы тем путем, что здесь появляются какие-то не зависящие от нас внешние про­тотипы для наших представлений.

[ЗАВЕРШЕННЫЙ ИДЕАЛИЗМ ЕСТЬ ТАКЖЕ И ЗАВЕРШЕННЫЙ

РЕАЛИЗМ]

[...] Система, стремящаяся вскрыть истоки всех вещей в деятельности духа, являющейся одновременно как иде­альной, так и реальной, эта система, будучи самым завер­шенным идеализмом, по этой самой причине должна быть также и самым завершенным реализмом. А именно если завершенность реализма можно видеть только в том, что он объясняет нам, каким образом мы в состоянии позна­вать непосредственно вещи в себе, -то подобного рода

269

явление становится возможным лишь в случае такого при­родного склада, при котором вещи оказываются лишь нашей собственной и притом благодаря нашей деятель­ности ограниченной реальностью. Ибо при таком устрой­стве ума мы были бы в состоянии устремить наши взоры на самое душу вещей. Перед нами предстала бы непосред­ственно вся ограниченность их строения и самым непри­крытым образом выступил бы весь их внутренний меха­низм. Так, ведь и художник лучше, чем кто-либо другой, познает свое творение.

[ФИЛОСОФИЯ ПРИ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОМ ПРОВЕДЕНИИ ПРЕВРАЩАЕТСЯ В ИДЕАЛИЗМ]

[...] В такой науке, как философия, ничто не может браться за предпосылку, но [...] скорее, наоборот, здесь в первую очередь нуждаются в дедукции те понятия, ко­торые обычно представляются самыми обычными и оби­ходными. Таково, например, и различение между тем, что привходит извне и что подымается изнутри: это различие, вне всякого сомнения, нуждается в обосновании и объяс­нении. Но именно по той причине, что я пускаюсь тут в объяснение, мной постулируется существование такой сферы сознания, где этот распад на внутреннее и внешнее еще не осуществился и где, следовательно, мы имеем взаимную пронизанность одного другим. Вот с какой не­сомненностью обнаруживается, что философия, которая законом для себя ставит ничего не оставлять недоказан­ным и невыведенным, помимо своей воли, просто стре­мясь быть последовательной, превращается в идеализм.

[«СОЗЕРЦАНИЕ» НЕ СЛЕДУЕТ ПОНИМАТЬ КАК ЧУВСТВЕННОЕ СОЗЕРЦАНИЕ]

Что касается самого термина «созерцание», «нагляд­ность», то следует отметить, что не нужно придавать этому понятию никаких оттенков, связанных с чувствен­ностью, словно, например, то созерцание, о котором мы здесь говорим, ограничивалось бы только зрением, хотя словоупотребление и наталкивает нас исключительно на такое отождествление. Так случается не без причины, и притом достаточно глубокой. Невежественная толпа видит объяснение зрению в световом луче; но что такое этот луч? Он сам уже зрение, и при этом зрение изначаль­ное — само созерцание (1, стр. 130—134).

270

[ВСЯКОЕ ПОЗНАНИЕ ИЗНАЧАЛЬНО ЭМПИРИЧНО, А НЕ АПРИОРНО]

Все наше познание изначально эмпирично именно по­тому, что понятие и объект возникают для нас одновре­менно в неразрывной связи. Ибо если бы первоначально наше познание было априорным, то сначала у нас должно было бы возникать понятие объекта, а затем уже в сооб­разности с ним и сам объект, что единственно давало бы возможность подлинного проникновения в объект ап­риори. Наоборот, эмпирическим именуется всякое такое знание, которое наподобие, например, эксперимента в фи­зике, исход которого заранее я не могу предвидеть, скла­дывается совершенно без всякого моего содействия. Но ведь нужно сказать, что все наше знание об объектах пер­воначально настолько от нас не зависит, что мы, лишь по­лучив его в наше распоряжение, извлекаем отсюда поня­тие о нем, но и само это понятие не бываем в состоянии передать, не прибегая снова к совершенно непроизволь­ному созерцанию. Значит, всякое познание носит искони чисто эмпирический характер.

[ПО, БУДУЧИ ИЗНАЧАЛЬНО ЭМПИРИЧНЫМ, ЗНАНИЕ ОДНОВРЕМЕННО И СПЛОШЬ АПРИОРНО]

Но именно по той причине, что все наше познание первоначально насквозь эмпирично, оно же сплошь и ап­риорно. Будь оно не целиком нашим порождением, то все нам известное проистекало бы либо извне, что невоз­можно, ибо так никакая необходимость и никакая обще­значимость не были бы свойственны нашему знанию, либо же остается та возможность, что кое-что дается тут извне, часть же нам известного мы почерпаем из самих себя. Значит, наше знание может быть насквозь эмпиричным лишь потому, что оно целиком черпается из нас самих, т. е. сплошь априорно (1, стр. 256).

[АБСОЛЮТНАЯ СВОБОДНАЯ ВОЛЯ СТАНОВИТСЯ ЯВЛЕНИЕМ В ФОРМЕ ПРОИЗВОЛА]

[...] Воля может быть названа свободной в трансцен­дентальном смысле этого слова именно постольку, по­скольку она эмпирична или выступает в качестве явления. [...] Но поскольку абсолютная воля становится явлением, для того чтобы выступить здесь "в качестве абсолютной,

271

она должна принять форму произвола. Эта - феноменаль­ность — произвол — не нуждается поэтому ни в каком дальнейшем объяснении своей объективности, ибо в ней нет ничего объективного, что обладало бы реальностью, но одно только абсолютно-субъективное, созерцание самой абсолютной воли, благодаря которому последняя беско­нечно объективируется для самой себя (1, стр. 322).

[ДВА ЕСТЕСТВЕННЫХ ЗАКОНА]

Следовательно, над первой природой должна воздви­гаться вторая и как бы высшая, в которой царит закон природы, но совсем иной, нежели в природе зримой, а именно закон природы, существующий ради свободы. С той же неуклонностью и железной необходимостью, с какими в природе чувственной следуют друг за другом причина — действие, в этой второй природе вслед за пося-ганием на свободу другого должно тотчас же возникать преткновение своекорыстию. Правовой закон и оказы­вается таким естественным законом, каким мы его сейчас обрисовали, вторая же природа, в которой царит этот за­кон, оказывается не чем иным, как правовым строем, ка­ковой в виду этого выводится здесь в качестве предпо­сылки существования сознания (1, стр. 329).

[ИДЕАЛ ОСУЩЕСТВЛЯЕТСЯ НЕ ИНДИВИДОМ, А СОВОКУПНЫМИ УСИЛИЯМИ РОДА!

Следовательно, здесь мы приходим к историчности со­всем особого типа, а именно к тому, что может предста­виться историей лишь таким существам, которые хоть и преследуют идеал, но последний здесь никогда не может быть осуществлен индивидом, но обязательно требует для своего выполнения совокупных усилий всего рода (1, стр. 337).

Ведь свобода, не гарантируемая всеобщим ходом ве­щей, ведет лишь существование из милости, в большин­стве наших нынешних государственных образований она представляется неким паразитически прозябающим ра­стением [...]. В целях сохранения свободы необходимы га­рантии в виде существования строя, по четкости своей и незыблемости равносильного с природой.

272

[СООТНОШЕНИЕ НЕОБХОДИМОСТИ И СВОБОДЫ!

[...] Необходимость в противоположении своем сво­боде оказывается не чем иным,- как бессознательным. Что во мне бессознательно, то непроизвольно; что же сопро­вождается сознанием, возникает во мне, потому что я так того хочу.

[...] Через самое свободу и по мере того как я полагаю себя действующим свободно, совершенно бессознательно, т. е. без всякого моего к тому содействия, должно возни­кать нечто мной не предусмотренное; [...] сознательной, т. е. той свободно определяющей деятельности, которую мы выше дедуцировали, должна противостоять бессозна­тельная, благодаря которой, несмотря на отсутствие ка­ких-либо ограничений во внешнем выражении свободы, все же что-то возникает совершенно непроизвольно и даже, быть может, наперекор воле действующего в каче­стве такого, что он сам по своему желанию никогда не мог бы осуществить. [...]

Подобное вторжение скрытой необходимости в челове­ческую свободу предполагается не только искусством трагического, все существование которого целиком опи­рается на эту предпосылку, но то же самое выступает во всяком человеческом действии, во всем, за что только мы не беремся; не опираясь на это в качестве предпосылки, мы не могли бы желать ничего, что того заслуживает (1, стр. 343-345).

[КОНЕЧНАЯ ЦЕЛЬ ВСЕХ МОИХ ДЕЙСТВИЙ ОСУЩЕСТВЛЯЕТСЯ РОДОМ В ЦЕЛОМ]

[...] Все мои действия конечной своей целью ставят нечто такое, что осуществляется силами не одного только индивидуума, но всем биологическим родом в целом; по крайней мере все мои действия должны быть направлены на такого рода цель (1, стр. 347).

[ОБЪЕКТИВНОЕ В ИСТОРИИ — ЕДИНОЕ ДЛЯ ВСЕГО РОДА]

[...] История, рассматриваемая объективно, оказы­вается не чем иным, как рядом событий, который лишь субъективно принимает видимость последовательно про­исходящих свободных действий. Объективная сторона истории, таким образом, объективно сводится к созерца-

273

нию, но это созерцание уже не индивидуума, ибо не по­следний выступает в истории, а весь род; следовательно, созерцающее или объективное в истории должно быть чем-то единым для всего рода (1, стр. 349).

История в качестве целого представляется беспрерыв­ным и постепенно осуществляющимся откровением абсо­люта [...].

[ТРИ ПЕРИОДА МИРОВОЙ ИСТОРИИ]

Первый период тот, когда самое великое и самое до­стославное с холодной безжалостностью при отсутствии каких-либо проблесков сознания сметается той силой, которая получает преобладание единственно в форме судьбы, т. е. чего-то совершенно слепого. К этому периоду мировой истории, который мы можем наименовать траги­ческим, относится исчезновение всего того блеска и всех тех чудес, которые были свойственны древнему миру, на этот же период приходится падение тех великих держав, о которых сейчас осталось лишь слабое воспоминание.

Во втором периоде истории то, что на протяжении пер­вого представлялось судьбой или совершенно слепой си­лой, раскрывается в качестве природы, и смутная законо­мерность, царившая в первом случае, переходит по край­ней мере в явственно выраженный закон природы, кото­рый вынуждает подчинение свободы и необузданного произвола природной планомерности и таким путем по­степенно вносит в историю по меньшей мере механиче­скую закономерность. Этот период, как кажется, начи­нается с расширения границ великой Римской респуб­лики. Если до тех пор самый разнузданный произвол вы­ражался в общей страсти к завоеваниям и к подавлению свободы других, то теперь впервые установилось общее единение между народами, предметом обоюдного общения стало теперь все то в нравах и законах, искусствах и на­уках, что до сих пор блюлось лишь каждым народом в от­дельности, и так совершенно бессознательно и подчас даже вопреки открыто выраженным намерениям с обяза­тельной силой было приступлено к осуществлению плано­мерности в природе, что в окончательном своем развитии должно было повести к союзу всех народов и мировому государству. Все события, приходящиеся на этот период, таким образом нужно рассматривать в качестве следствий происходящего в природе, равно как и само падение Рим-274

ской империи помимо своей трагичности и морального значения было неизбежным в силу законов природы, яв­ляясь, собственно говоря, возданием должного природе.

Третий же период истории наступит тогда, когда вы­ступавшее на протяжении первых двух в качестве судьбы, а потом природы преобразуется в провидение и станет ясным, что даже представлявшееся просто делом судьбы или природы уже само по себе послужит началом для провиде­ния, хотя бы еще и несовершенно дающегося в откровении.

Мы не можем сказать, когда наступит этот период. Но когда он настанет, тогда придет бог.

[СВОБОДНОЕ ПОВЕДЕНИЕ В СВОИХ ОБЪЕКТИВНЫХ РЕЗУЛЬТАТАХ ПОДЧИНЕНО ЗАКОНАМ ПРИРОДЫ!

[...] Всякое поведение как индивидуума, так и всего рода в целом свободно в качестве действования, в отно­шении же объективных своих результатов должно мыс­литься подчиненным законам природы. [...]

Но то, что в свободном действовании становится объективным, от нас не зависящим, то по ту сторону яв­ления оказывается созерцанием; значит, вышеупомяну­тая тождественность должна быть показана наличной в совещании (1, стр. 356—359).

[ИСКУССТВО ВЫШЕ НАУКИ И ФИЛОСОФИИ]

[...] Мы идем здесь гораздо дальше, порывая со всем, что носит морализирующий характер, отверга­ем, наконец, связь с наукой (1, стр. 387).

[...] В искусстве мы имеем как документ философии, так и ее единственный извечный и подлин­ный органон, беспрестанно и неуклонно все наново сви­детельствующие о том, чему философия не в силах подыскать внешнего выражения, а именно о бессозна­тельном в действии и творчестве в его первичной тождественности с сознательным (1, стр. 393).

[ДИАЛЕКТИКА НЕОБХОДИМОСТИ И СВОБОДЫ]

ФИЛОСОФСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ О СУЩНОСТИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ СВОБОДЫ

[ПРОТИВОРЕЧИЕ НЕОБХОДИМОСТИ И СВОБОДЫ — УСЛОВИЕ ЖИЗНИ ФИЛОСОФИИ И НАУК]

[...] Не будь противоречия необходимости и свободы, филосо­фия, и не одна только философия, а и всякое высшее воление Духа, обречены были бы на смерть, являющуюся уделом тех

275

наук, которые не знают этого противоречия. Тот, кто отделы­вается от этой задачи путем отречения от разума, выбирает исход, более похожий на бегство, нежели на победу. Ведь кто-нибудь другой мог бы с таким же правом повернуться спиной к свободе для того, чтобы кинуться в объятия разума и необ­ходимости; однако в обоих случаях одинаково не было бы осно­ваний праздновать победу (2, стр. 9).

[В ДОИДЕАЛИСТИЧЕСКИХ СИСТЕМАХ НЕТ ИСТИННОГО ПОНЯТИЯ СВОБОДЫ)

[...] Истинного понятия свободы в сущности нет во всех предшествовавших открытию идеализма системах нового вре­мени; к Лейбницевой системе это приложимо в такой же мере, как и к Сшшозовой (2, стр. 15).

[ОШИБКА СПИНОЗИЗМА — В АБСТРАКТНОСТИ ПОНЯТИЯ О СУБСТАНЦИИ И КАК ЕЕ СЛЕДСТВИЕ - В МЕХАНИЦИЗМЕ]

Выскажем здесь раз навсегда свое определенное мнение о спинозизме. Эта система есть фатализм не потому, что она при­знает вещи существующими в боге; ибо, как мы показали, пан­теизм не исключает возможности по крайней мере формальной свободы; следовательно, фатализм Спинозы должен иметь какое-то совершенно иное, независимое от этого основание. Ошибка его системы · отнюдь не в том, что он помещает вещи в боге, а в том, что он говорит о вещах, т. е. в абстрактном понятии мировых существ, в понятии самой бесконечной субсЯнции, также являющейся для Спинозы вещью. .Вот почему его аргу­менты против свободы имеют совершенно детерминистический, а отнюдь не пантеистический характер. Он говорит и о воле как о вещи. и, исходя из такой точки зрения, весьма естественно доказывает, что во всяком отдельном случае своей деятельности воля необходимо определяется какой-нибудь другой вещью, в свою очередь определяющейся какой-нибудь третьей, и т. д. до бесконечности. Отсюда безжизненность его системы, бездушность формы, бедность понятий и выражений, неумолимая суровость определений, совершенно согласующаяся с абстрактностью его образа мышления; отсюда же вполне последовательно вытекало и его механическое воззрение на природу. Возможно ли' сомне­ваться в том, что динамическое представление о природе уже само по себе должно было бы существенно изменить основные воззрения спинозизма? [...]

[ОСНОВА ФИЛОСОФИИ ПРИРОДЫ — ПОЗНАНИЕ ЕДИНСТВА ДИНАМИЧЕСКОГО, ДУШЕВНОГО И ДУХОВНОГО] '

Прямой задачей стремлений автора было выразить взаимное проникновение реализма и идеализма. Основное понятие Спинозы, одухотворенное (и в одном существенном пункте измененное) принципом идеализма, обрело в более высоком понимании при­роды и познанного единства динамического, душевного и духов­ного живую основу, из которой выросла философия природы [...].