Студопедия КАТЕГОРИИ: АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция |
Проблема бытия. Честь и достоинство 6 страница
Первую заметную роль в кино Шукшин сыграл в 1958 году в фильме «Два Федора», а затем снимался во многих фильмах. Особенностью Шукшина-актера было то, что он создал правдивый образ простого человека 1960-1970-х годов, близкий и узнаваемый современниками. Позже Шукшин исполнял главные роли в фильмах, которые снимал как режиссер по собственным сценариям. Среди наиболее известных кинокартин Шукшина выделяются фильмы «Живет такой парень», «Печки-лавочки», «Калина красная» (1973). Фильм «Калина красная», который Шукшин снял по своей повести и в котором сыграл главную роль, принес ему вненародное признание и любовь. Умер Шукшин на съемках фильма по роману М.А. Шолохова «Они сражались за Родину» в 1974 году. Шукшин является автором многих рассказов, пьес, а также двух романов – «Любавины» (1965) о российской деревне и «Я пришел дать вам волю» (1974)о народном вожаке Степане Разине. Рассказы Шукшина разнообразны по тематике, они описывают жизнь деревни и города, представляют героев – людей, воплощающих своеобразие русского национального характера. О содержании его рассказов говорят выбранные автором названия пяти сборников, в которых они были опубликованы: «Сельские жители» (1963), «Там вдали» (1968), «Земляки» (1970), «Характеры» (1973) и «Беседы при ясной луне» (1974). Отличительной чертой произведений Шукшина стало то, что он сумел увидеть в обыкновенном человеке, особенно в сельском жителе, черты каждого из нас, создать образы людей, чьи мысли и чувства сближают их с героями русской классической и мировой литературы. Б 1. Каковы главные темы произведений Шукшина? 2. Чем можно объяснить всенародное признание и любовь к Шукшину и его творчеству?
Рассказы В.М. Шукшина «Миль пардон, мадам» и «Чудик» Герои рассказов Шукшина, несмотря на свое незаметное положение в обществе, выражают высокие чувства и задаются вечными вопросами. Например, паромщик Филипп Тюрин («Осенью») наделен даром глубокой, постоянной любви, как герои В. Шекспира; бывший фронтовик, крестьянин Костя Валиков («Алеша Бесконвойный») правдив и чист душой, как русские крестьяне из «Записок охотника» И.С. Тургенева. Таких героев в творчестве Шукшина большинство, образы их выразительны и уникальны. Особенность писательской манеры Шукшина при создании образов героев состоит в сочетании индивидуальных и типичных черт их характеров, то есть герои Шукшина обладают неповторимой личностью и в то же время похожи на нас, хотя некоторые из них и кажутся странными. К таким героям относятся Бронька Пупков из рассказа «Миль пардон, мадам» и Андрей Ерин из рассказа «Микроскоп». Бронька Пупков, прекрасный охотник, следопыт и проводник, человек с богатой фантазией и воображением, живой душой, имеет непостижимую слабость: после охоты он всегда рассказывает своим гостям одну и ту же невероятную историю. А Андрей Ерин, простой рабочий, заурядный человек, оказывается, несет в себе стремление к познанию, испытывает потребность проникнуть в неведомый и невидимый обычным зрением мир.
===========
Миль пардон мадам! А Перед чтением рассказа поразмышляйте над его названием. Что кажется вам в нем необычным?
Когда городские приезжают в эти края поохотиться и спрашивают в деревне, кто бы мог походить с ними, показать места, им говорят: – А вон Бронька Пупков… он у нас мастак по этим делам. С ним не соскучитесь. – И как-то странно улыбаются. Бронька (Бронислав) Пупков, еще крепкий, ладно скроенный мужик, голубоглазый, улыбчивый, легкий на ногу и на слово. Ему за пятьдесят, он был на фронте, но покалеченная правая рука – отстрелено два пальца – не с фронта: парнем еще был на охоте, захотел пить (зимнее время), начал долбить прикладом лед у берега. Ружье держал за ствол, два пальца закрывали дуло. Затвор берданки был на предохранителе, сорвался – и один палец отлетел напрочь, другой болтался на коже. Бронька сам оторвал его. Оба пальца – указательный и средний – принес и схоронил в огороде. И даже сказал такие слова: – Дорогие мои пальчики, спите спокойно до светлого утра. Хотел крест поставить, отец не дал. Бронька много скандалил на своем веку, дрался, его часто и нешуточно бивали, он отлеживался, вставал и опять носился по деревне на своем оглушительном мотопеде («педике») – зла ни на кого не таил. Легко жил. Бронька ждал городских охотников, как праздника. И когда они приходили, он был готов – хоть на неделю, хоть на месяц. Места здешние он знал как свои восемь пальцев, охотник был умный и удачливый. Городские не скупились на водку, иногда давали деньжат, а если не давали, то и так ничего. – На сколь? – деловито спрашивал Бронька. – Дня на три. – Все будет как в аптеке. Отдохнете, успокоите нервы. Ходили дня по три, по четыре, по неделе. Было хорошо. Городские люди – уважительные, с ними не манило подраться, даже когда выпивали. Он любил рассказывать им всякие охотничьи истории. В самый последний день, когда справляли отвальную, Бронька приступал к главному своему рассказу. Этого дня он тоже ждал с великим нетерпением, изо всех сил крепился… И когда он наступал, желанный, с утра сладко ныло под сердцем, и Бронька торжественно молчал. – Что это с вами? – спрашивали. – Так, – отвечал он. – Где будем отвальную соображать? На бережку? – Можно на бережку. …Ближе к вечеру выбирали уютное местечко на берегу красивой стремительной реки, раскладывали костерок. Пока варилась щерба из чебачков, пропускали по первой, беседовали. Бронька, опрокинув два алюминиевых стаканчика, закуривал… – На фронте приходилось бывать? – интересовался он как бы между прочим. Люди старше сорока почти все были на фронте, но он спрашивал и молодых: ему надо было начинать рассказ. – Это с фронта у вас? – в свою очередь, спрашивали его, имея в виду раненую руку. – Нет. Я на фронте санитаром был. Да… Дела-делишки… – Бронька долго молчал. – Насчет покушения на Гитлера не слышали? – Слышали. – Не про то. Это когда его свои же генералы хотели кокнуть? – Да. – Нет. Про другое. – А какое еще? Разве еще было? – Было. – Бронька подставлял свой алюминиевый стаканчик под бутылку. – Прошу плеснуть. – Выпивал. – Было, дорогие товарищи, было. Кха! Вот настолько пуля от головы прошла. – Бронька показывал кончик мизинца. – Когда это было? – Двадцать пятого июля тыща девятьсот сорок третьего года. – Бронька опять надолго задумался, точно вспоминал свое собственное, далекое и дорогое. – А кто стрелял? Бронька не слышал вопроса, курил, смотрел на огонь. – Где покушение-то было? Бронька молчал. Люди удивленно переглядывались. – Я стрелял, – вдруг говорил он. Говорил негромко, еще некоторое время смотрел на огонь, потом поднимал глаза… И смотрел, точно хотел сказать: «Удивительно? Мне самому удивительно». И как-то грустно усмехался. Обычно долго молчали, глядели на Броньку. Он курил, подкидывал палочкой отскочившие угольки в костер… Вот этот-то момент и есть самый жгучий. Точно стакан чистейшего спирта пошел гулять в крови. – Вы серьезно? – А как вы думаете? Что, я не знаю, что бывает за искажение истории? Знаю. Знаю, дорогие товарищи. – Да ну, ерунда какая-то… – Где стреляли-то? Как? – Из браунинга. Вот так: нажал пальчиком – и пук! – Бронька смотрел серьезно и грустно – что люди такие недоверчивые. Он же уже не хохмил, не скоморошничал. Недоверчивые люди терялись. – А почему об этом никто не знает? – Пройдет еще сто лет, и тогда много будет покрыто мраком. Поняли? А то вы не знаете… В этом-то вся трагедия, что много героев остаются под сукном. – Это что-то смахивает на… – Погоди. Как это было? Бронька знал, что все равно захотят послушать. – Разболтаете ведь? Опять замешательство. – Не разболтаем… – Честное партийное? – Да не разболтаем! Рассказывайте. – Нет, честное партийное? А то у нас в деревне народ знаете какой… Пойдут трепать языком. – Да все будет в порядке! – Людям уже не терпелось послушать. – Рассказывайте. – Прошу плеснуть. – Бронька опять подставлял стаканчик. Он выглядел совершенно трезвым. – Было это, как я уже сказал, двадцать пятого июля сорок третьего года. Кха! Мы наступали. Когда наступают, санитарам больше работы. Я в тот день приволок в лазарет человек двенадцать– Принес одного тяжелого лейтенанта, положил в палату… А в палате был какой-то генерал. Генерал-майор. Рана у него была небольшая – в ногу задело, выше колена. Ему как раз перевязку делали. Увидел меня тот генерал и говорит: «Погоди-ка, санитар, не уходи». Ну, думаю, куда-нибудь надо ехать, хочет, чтоб я его поддерживал. Жду. С генералами жизнь намного интересней: сразу вся обстановка как на ладони. Люди внимательно слушают. Постреливает, попыхивает веселый огонек; сумерки крадутся из леса, наползают на воду, но середина реки, самая быстрина, еще блестит, сверкает, точно огромная длинная рыбина несется серединой реки, играя в сумраке серебристым телом своим. – Ну, перевязали генерала… Доктор ему: «Вам надо полежать!» – «Да пошел ты!» – отвечает генерал. Это мы докторов-то тогда боялись, а генералы-то их не очень. Сели мы с генералом в машину, едем куда-то. Генерал меня расспрашивает: откуда я родом? Где работал? Сколько классов образования? Я подробно все объясняю: родом оттуда-то (я здесь родился), работал, мол, в колхозе, но больше охотничал. «Это хорошо, – говорит генерал. – Стреляешь метко?» Да, говорю, чтоб зря не трепаться: на пятьдесят шагов свечку из винта погашу. А вот насчет классов, мол, не густо: отец сызмальства начал по тайге с собой таскать. Ну ничего, говорит, там высшего образования не потребуется. А вот если, говорит, ты нам погасишь одну зловредную свечку, которая раздула мировой пожар, то Родина тебя не забудет. Тонкий намек на толстые обстоятельства. Поняли?.. Но я пока не догадываюсь. Приезжаем в большую землянку. Генерал всех выгнал, а сам все меня расспрашивает. За границей, спрашивает, никого родных нету? Откуда, мол! Вековечные сибирские. Мы от казаков происходим, которые тут недалеко Бий-Катунск рубили, крепость. Это еще при царе Петре было. Оттуда мы и пошли, почесть вся деревня… «Откуда у вас такое имя – Бронислав?» «Поп с похмелья придумал. Я его, мерина гривастого, разок стукнул за это, когда сопровождал в ГПУ[11] в тридцать третьем году…» «Где это? Куда сопровождали?» «А в город. Мы его взяли, а вести некому. Давай, говорят, Бронька, у тебя на него зуб – веди». «А почему, хорошее ведь имя?» «К такому имю надо фамилию подходящую. А я – Бронислав Пупков. Как в армии перекличка, так – смех. А вон у нас Ванька Пупков – хоть бы што». – Да, так что же дальше? – Дальше, значит, так. Где я остановился? – Генерал расспрашивает… – Да. Ну расспросил все, потом говорит: «Партия и правительство поручают вам, товарищ Пупков, очень ответственное задание. Сюда, на передовую, приехал инкогнито Гитлер. У нас есть шанс хлопнуть его. Мы, говорит, взяли одного гада, который был послан к нам со специальным заданием. Задание-то он выполнил, но сам влопался. А должен был здесь перейти линию фронта и вручить очень важные документы самому Гитлеру. Лично. А Гитлер и вся его шантрапа знают того человека в лицо». – А при чем тут вы? – Кто с перебивом, тому – с перевивом. Прошу плеснуть. Кха! Поясняю: я похож на того гада как две капли воды. Ну и начинается житуха, братцы мои! – Бронька предается воспоминаниям с таким сладострастием, с таким затаенным азартом, что слушатели тоже невольно испытывают приятное, исключительное чувство. Улыбаются. Налаживается некий тихий восторг. – Поместили меня в отдельной комнате тут же при госпитале, приставили двух ординарцев… Один – в звании старшины, а я – рядовой. «Ну-ка, говорю, товарищ старшина, подай-ка мне сапоги». Подает. Приказ – ничего не сделаешь, слушается. А меня тем временем готовят. Я прохожу выучку… – Какую? – Спецвыучку. Об этом я пока не могу распространяться, подписку давал. По истечении пятьдесят лет – можно. Прошло только… – Бронька шевелил губами – считал. – Прошло двадцать пять. Но это само собой. Житуха продолжается! Утром поднимаюсь – завтрак: на первое, на второе, третье. Ординарец принесет какого-нибудь вшивого портвейного, я его кэк шугану!.. Он несет спирт – его в госпитале навалом. Сам беру разбавляю как хочу, а портвейный – ему. Так проходит неделя. Думаю, сколько же это будет продолжаться? Ну, вызывает наконец генерал: «Как, товарищ Пупков?» Готов, говорю, к выполнению задания! Давай, говорит. С богом, говорит. Ждем тебя оттуда Героем Советского Союза. Только не промахнись! Я говорю: если я промахнусь, я буду последний предатель и враг народа! Или, говорю, лягу рядом с Гитлером, или вы выручите Героя Советского Союза Пупкова Бронислава Ивановича. А дело в том, что намечалось наше грандиозное наступление. Вот так, с флангов, шла пехота, а спереди – мощный лобовой удар танками. Глаза у Броньки сухо горят, как угольки поблескивают. Он даже алюминиевый стаканчик не подставляет – забыл. Блики огня играют на его суховатом правильном лице – он красив и нервен. – Не буду говорить вам, дорогие товарищи, как меня перебросили через линию фронта и как я попал в бункер Гитлера. Я попал! – Бронька встает. – Я попал!.. Делаю по ступенькам последний шаг и оказываюсь в большом железобетонном зале. Горит яркий электрический свет, масса генералов… Я быстро ориентируюсь: где Гитлер? Бронька весь напрягся, голос его рвется, то срывается на свистящий шепот, то неприятно, мучительно взвизгивает. Он говорит неровно, часто останавливается, рвет себя на полуслове, глотает слюну… – Сердце вот тут… горлом лезет. Где Гитлер?! Я микроскопически изучил его лисиную мордочку и заранее наметил, куда стрелять – в усики. Я делаю рукой: «Хайль Гитлер!» В руке у меня большой пакет, в пакете – браунинг, заряженный разрывными отравленными пулями. Подходит один генерал, тянется к пакету: давай, мол. Я ему вежливо ручкой – миль пардон, мадам, только фюреру. На чистом немецком языке говорю: фьюрэр! – Бронька сглотнул. – И тут… вышел он. Меня как током дернуло… Я вспомнил свою далекую Родину… Мать с отцом… Жены у меня тогда еще не было… – Бронька некоторое время молчит, готов заплакать, завыть, рвануть па груди рубаху… – Знаете, бывает: вся жизнь промелькнет в памяти… С медведем нос к носу – тоже так. Кха!.. Не могу! – Бронька плачет. – Ну? – тихо просит кто-нибудь. – Он идет ко мне навстречу. Генералы все вытянулись по стойке «смирно»… Он улыбался. И тут я рванул пакет… Смеешься, гад! Дак получай за наши страдания!.. За наши раны! За кровь советских людей!.. За разрушенные города и села! За слезы наших жен и матерей!.. – Бронька кричит, держит руку, как если бы он стрелял. Всем становится не по себе. – Ты смеялся?! А теперь умойся своей кровью, гад ты ползучий!! – Это уже душераздирающий крик. Потом гробовая тишина… И шепот, торопливый, почти невнятный: – Я стрелил… – Бронька роняет голову на грудь, долго молча плачет, оскалился, скрипит здоровыми зубами, мотает безутешно головой. Поднимает голову – лицо в слезах. И опять тихо, очень тихо, с ужасом говорит: – Я промахнулся. Все молчат. Состояние Броньки столь сильно действует, удивляет, что говорить что-нибудь – нехорошо. – Прошу плеснуть, – тихо, требовательно говорит Бронька. Выпивает и уходит к воде. И долго сидит на берегу один, измученный пережитым волнением. Вздыхает, кашляет. Уху отказывается есть. …Обычно в деревне узнают, что Бронька опять рассказывал про «покушение». Домой Бронька приходит мрачноватый, готовый выслушивать оскорбления и сам оскорблять. Жена его, некрасивая, толстогубая баба, сразу набрасывается: – Чего как пес побитый плетешься? Опять!.. – Пошла ты!.. – вяло огрызается Бронька. – Дай пожрать. – Тебе не пожрать надо, не пожрать, а всю голову проломить безменом! – орет жена. – Ведь от людей уж прохода нет!.. – Значит, сиди дома, не шляйся. – Нет, я пойду счас!.. Я счас пойду в сельсовет, пусть они тебя, дурака, опять вызовут! Ведь тебя, дурака беспалого, засудют когда-нибудь! За искажение истории… – Не имеют права: это не печатная работа. Понятно? Дай пожрать. – Смеются, в глаза смеются, а ему… все божья роса. Харя ты немытая, скот лесной!.. Совесть-то у тебя есть? Или ее всю уж отшибли? Тьфу! – в твои глазыньки бесстыжие! Пупок!.. Бронька наводит на жену строгий злой взгляд. Говорит негромко, с силой: – Миль пардон, мадам… Счас ведь врежу!.. Жена хлопала дверью, уходила прочь – жаловаться на своего «лесного скота». Зря она говорила, что Броньке все равно. Нет. Он тяжело переживал, страдал, злился… И дня два пил дома. За водкой в лавочку посылал сынишку-подростка. – Никого там не слушай, – виновато и зло говорил сыну. – Возьми бутылку и сразу домой. Его действительно несколько раз вызывали в сельсовет, совестили, грозили принять меры… Трезвый Бронька, не глядя председателю в глаза, говорил сердито, невнятно: – Да ладно!.. Да брось ты! Ну?.. Подумаешь!.. Потом выпивал в лавочке «банку», маленько сидел на крыльце, чтоб «взяло», вставал, засучивал рукава и объявлял громко: – Ну, прошу!.. Кто? Если малость изувечу, прошу не обижаться. Миль пардон!.. А стрелок он был правда редкий. 1967 год
===========
Главный вопрос, возникающий при чтении рассказа, – почему Бронька Пупков рассказывает всем новым людям вымышленную историю о несостоявшемся покушении на Гитлера, героем которой был он сам? Ведь Бронька знает, что это выдумка, нелепость и неправда. Он чувствует, что его рассказ вызывает смущение у слушателей, сам стыдится своей слабости, но не может устоять перед искушением. Может быть, Бронька Пупков хочет быть героем, и его рассказ о покушении просто похвальба, неуемное желание хотя бы на миг почувствовать себя необыкновенным человеком? Возможно, это так, и способ, который выбрал Пупков для возвеличивания себя некрасив и достоин осуждения и осмеяния. Однако важно найти и осознать причины такого поведения. Шукшин в начале рассказа показывает своего героя с детства неугомонным человеком, драчуном, выдумщиком. Эту характеристику автор дополняет выразительным эпизодом из юности Пупкова: тот случайно отстрелил себе из ружья два пальца и поступил затем крайне необычно, даже, на первый взгляд, глупо, словно не поняв серьезности происшествия. Он похоронил отстреленные пальцы на огроде и произнес над ними: «Дорогие мои пальчики, спите спокойно до светлого утра». Пупков, наверное, выполнил эту шутовскую погребальную церемонию не только из недомыслия, но и потому, что он не мог до конца поверить в реальность и необратимость своей потери. В его поведении и словах угадывается внутренняя убежденность, что действительность шире и полнее, чем та, которую мы видим. «Светлое утро» для Броньки, когда пронутся его «пальчики», наступит обязательно. В этом поступке проявляется основная черта русского национального характера – безусловная вера в существование настоящей жизни. Эта вера и побуждает Бронислава Пупкова бесконечно рассказывать свою фантастическую историю, словно он, не понимая того, хочет вырваться из скуки повседневной жизни.
В 1. Каким вы представили себе героя рассказа? Каково ваше отношение к нему? 2. Как к Броньке Пупкову относятся односельчане? 3. Как вы думаете, почему автор придумал для своего героя такие странные, не сочетающиеся друг с другом имя и фамилию? 4. Перечитайте эпизод, где описан портрет Броньки. Как описание внешности характеризует героя? 5. Как вы думаете, почему большую часть текста рассказа занимает диалог? 6. Зачем Бронька рассказывает свою нелепую историю? Кого избирает слушателями? Почему? 7. Выделите драматические и юмористические стороны повествования.
Е Как вы объясните столь необычное название рассказа?
================
Микроскоп А Перед чтением текста вспомните произведения, герой которых был одержим мечтой? Удалось ли ему осуществить свое заветное желание? На это надо было решиться. Он решился. Как-то пришел домой – сам не свой – желтый; не глядя на жену, сказал:– Это… я деньги потерял. – При этом ломаный его нос (кривой, с горбатинкой) из желтого стал красным. – Сто двадцать рублей.У жены отвалилась челюсть, на лице появилось просительное выражение: может, это шутка? Да нет, этот кривоносик никогда не шутит, не умеет. Она глупо спросила:– Где?Тут он невольно хмыкнул.– Да если б я знал, я б пошел и…– Ну, не-ет!! – взревела она. – Ухмыляться ты теперь до-олго не будешь! – И побежала за сковородником. – Месяцев девять, гад!Он схватил с кровати подушку – отражать удары. (Древние только форсили своими сверкающими щитами. Подушка!) Они закружились по комнате…– Подушку-то, подушку-то мараешь! Самой стирать!..– Выстираю! Выстираю, кривоносик! А два ребра мои будут! Мои! Мои!..– По рукам, слушай!..– От-теньки-коротеньки!.. Кривенькие носики!– По рукам, зараза! Я ж завтра на бюлитень сяду! Тебе же хуже!..– Садись!– Тебе же хуже…– Пускай!– Ой!– От так!– Ну будет?– Нет, дай я натешусь! Дай мне душеньку отвести, скважина ты кривоносая! Дятел… – Тут она изловчилась и больно достала его по голове. Немножко сама испугалась…Он бросил подушку, схватился за голову, застонал. Она пытливо смотрела на него: притворяется или правда больно? Решила, что – правда. Поставила сковородник, села на табуретку и завыла. Да с причетом, с причетом:– Ох, да за што же мне долюшка така-ая-а?.. Да копила-то я их, копила!.. Ох, да лишний-то раз кусочка белого не ела-а!.. Ох, да и детушкам своим пряничка сладкого не покупала!.. Все берегла-то я, берегла, скважина ты кривоносая-а!.. Ох-х!.. Каждую-то копеечку откладывала да радовалась: будут у моих детушек к зиме шубки теплые да нарядные! И будут-то они ходить в школу не рваные да не холодные!– Где это они у тебя рваные-то ходют? – не вытерпел он.– Замолчи, скважина! Замолчи. Съел ты эти денюжки от своих же детей! Съел и не подавился… Хоть бы ты подавился имя, нам бы маленько легче было…– Спасибо на добром слове, – ядовито прошептал он.– М-хх, скважина!.. Где был-то? Может, вспомнишь?.. Может, на работе забыл где-нибудь? Может, под верстак положил да забыл?– Где на работе!.. Я в сберкассу-то с работы пошел. На работе…– Ну, может, заходил к кому, скважина?– Ни к кому не заходил.– Может, пиво в ларьке пил с алкоголиками?.. Вспомни. Может, выронил на пол… Беги, они пока ишо отдадут.– Да не заходил я в ларек!– Да где ж ты их потерять-то мог, скважина?– Откуда я знаю?– Ждала его!.. Счас бы пошли с ребятишками, примерили бы шубки… Я уж там подобрала – какие. А теперь их разберут. Ох, скважина ты, скважина…– Да будет тебе! Заладила: скважина, скважина…– Кто же ты?– Што теперь сделаешь?– Будешь в две смены работать, скважина! Ты у нас худой будешь… Ты у нас выпьешь теперь читушечку после бани, выпьешь! Сырой водички из колодца…– Нужна она мне, читушечка. Без нее обойдусь.– Ты у нас пешком на работу ходить будешь! Ты у нас покатаешься на автобусе.Тут он удивился:– В две смены работать и – пешком? Ловко…– Пешком! Пешком – туда и назад, скважина! А где, так ишо побежишь – штоб не опоздать. Отольются они тебе, эти денюжки, вспомнишь ты их не раз.– В две не в две, а по полторы месячишко отломаю – ничего, – серьезно сказал он, потирая ушибленное место. – Я уж с мастером договорился… – Он не сообразил сперва, что проговорился. А когда она недоуменно глянула на него, поправился: – Я, как хватился денегто, на работу снова поехал и договорился.– Ну-ка дай сберегательную книжку, – потребовала она. Посмотрела, вздохнула и еще раз горько сказала: – Скважина.С неделю Андрей Ерин, столяр маленькой мастерской при «Заготзерне», что в девяти километрах от села, чувствовал себя скверно. Жена все злилась: он то и дело получал «скважину», сам тоже злился, но обзываться вслух не смел.Однако дни шли… Жена успокаивалась. Андрей ждал. Наконец решил, что – можно.И вот поздно вечером (он действительно «вламывал» по полторы смены) пришел он домой, а в руках держал коробку, а в коробке, заметно, что-то тяжеленькое. Андрей тихо сиял.Ему нередко случалось приносить какую-нибудь работу на дом, иногда это были небольшие какие-нибудь деревянные штучки, ящички, завернутые в бумагу, – никого не удивило, что он с чем-то пришел. Но Андрей тихо сиял. Стоял у порога, ждал, когда на него обратят внимание… На него обратили внимание.– Чего эт ты, как… голый зад при луне, светисся?– Вот… дали за ударную работу… – Андрей прошел к столу, долго распаковывал коробку… И, наконец, открыл. И выставил на стол… микроскоп. – Микроскоп.– Для чего он тебе?Тут Андрей Ерин засуетился. Но не виновато засуетился, как он всегда суетился, а как-то снисходительно засуетился.– Луну будем разглядывать! – И захохотал. Сын-пятиклассник тоже засмеялся: луну в микроскоп!– Чего вы? – обиделась мать.Отец с сыном так и покатились. Мать навела на Андрея строгий взгляд. Тот успокоился.– Ты знаешь, что тебя на каждом шагу окружают микробы? Вот ты зачерпнула кружку воды. – Ты думаешь, ты воду пьешь?– Пошел ты!!– Нет, ты ответь.– Воду пью.Андрей посмотрел на сына и опять невольно захохотал.– Воду она пьет!.. Ну не дура?..– Скважина! Счас сковородник возьму. Андрей снова посерьезнел.– Микробов ты пьешь, голубушка, микробов. С водой-то. Миллиончика два тяпнешь – и порядок. На закуску! – Отец и сын опять не могли удержаться от смеха. Зоя (жена) пошла в куть за сковородником.– Гляди суда! – закричал Андрей. Подбежал с кружкой к микроскопу, долго настраивал прибор, капнул на зеркальный кружок капельку воды, приложился к трубе и, наверно, минуты две, еле дыша, смотрел. Сын стоял за ним – смерть как хотелось тоже глянуть.– Пап!..– Вот они, собаки!.. – прошептал Андрей Ерин.С каким-то жутким восторгом прошептал: – Разгуливают…– Ну, пап!Отец дрыгнул ногой.– Туда-суда, туда-суда!.. Ах, собаки!– Папка!– Дай ребенку посмотреть! – строго велела мать, тоже явно заинтересованная.Андрей с сожалением оторвался от трубки, уступил место сыну. И жадно и ревниво уставился ему в затылок. Нетерпеливо спросил:– Ну?Сын молчал.– Ну?!– Вот они! – заорал парнишка. – Беленькие…Отец оттащил сына от микроскопа, дал место матери.– Гляди! Воду она пьет… Мать долго смотрела… Одним глазом, другим– Да никого я тут не вижу.Андрей прямо зашелся весь, стал удивительно смелый.– Оглазела! Любую копейку в кармане найдет, а здесь микробов разглядеть не может. Они ж чуть не в глаз тебе прыгают, дура! Беленькие такие…Мать, потому что не видела никаких беленьких, а отец с сыном видели, не осердилась.– Вон, однако… – Может, соврала, у нее выскакивало. Могла приврать.Андрей решительно оттолкнул жену от микроскопа и прилип к трубке сам. И опять голос его перешел на шепот.– Твою мать, што делают! Што делают!..– Мутненькие такие? – расспрашивала сзади мать сына. – Вроде как жиринки в супу?.. Они, што ли?– Ти-ха! – рявкнул Андрей, не отрываясь от микроскопа. – Жиринки… Сама ты жиринка. Ветчина целая. – Странно, Андрей Ерин становился крикливым хозяином в доме.Старший сынишка-пятиклассник засмеялся. Мать дала ему подзатыльник. Потом подвела к микроскопу младших.– Ну-ка ты, доктор кислых щей!.. Дай детям посмотреть. Уставился…Отец уступил место у микроскопа и взволнованно стал ходить по комнате. Думал о чем-то.Когда ужинали, Андрей все думал о чем-то, поглядывал на микроскоп и качал головой. Зачерпнул ложку супа, показал сыну:– Сколько здесь?.. Приблизительно? Сын наморщил лоб:– С полмиллиончика есть.Андрей Ерин прищурил глаз на ложку.– Не меньше. А мы их – ам! – Он проглотил суп и хлопнул себя по груди. – И – нету. Сейчас их там сам организм начнет колошматить. Он-то с имя управляется!– Небось сам выпросил? – Жена с легким неудовольствием посмотрела на микроскоп. – Может, пылесос бы дали. А то пропылесосить – и нечем.Нет, бог, когда создавал женщину, что-то такое намудрил. Увлекся творец, увлекся. Как всякий художник, впрочем. Да ведь и то – не Мыслителя делал.Ночью Андрей два раза вставал, зажигал свет, смотрел в микроскоп и шептал:– От же ж собаки!.. Што вытворяют. Што они только вытворяют! И не спится им!– Не помешайся, – сказала жена, – тебе ведь немного и надо-то – тронешься.Неделю, наверно, Андрей Ерин жил как во сне. Приходил с работы, тщательно умывался, наскоро ужинал… Косился на микроскоп.– Дело в том, – рассказывал он, – что человеку положено жить сто пятьдесят лет. Спрашивается, почему же он шестьдесят, от силы семьдесят – и протянул ноги? Микробы! Они, сволочи, укорачивают век человеку. Пролезают в организм, и, как только он чуток ослабнет, они берут верх,Вдвоем с сыном часами сидели они у микроскопа, исследовали. Рассматривали каплю воды из колодца, из питьевого ведра… Когда шел дождик, рассматривали дождевую капельку. Еще отец посылал сына взять для пробы воды из лужицы… И там этих беленьких кишмя кишело.– Твою мать-то, што делают!.. Ну вот как с имя бороться? – У Андрея опускались руки. – Наступил человек в лужу, пришел домой, наследил… Тут же прошел и ребенок босыми ногами – и пожалуйста, подцепил. А какой там организьм у ребенка!– Поэтому всегда надо вытирать ноги, – заметил сын. – А ты не вытираешь.– Не в этом дело. Их надо научиться прямо в луже уничтожать. А то – я вытру, знаю теперь, а Сенька вон Маров… докажи ему: как шлепал, дурак, так и впредь будет.Рассматривали также капельку пота, для чего сынишка до изнеможения бегал по улице, потом отец ложечкой соскреб у него со лба влагу – получили капельку, склонились к микроскопу…– Есть! – Андрей с досадой ударил себя кулаком по колену. – Иди проживи сто пятьдесят лет!.. В коже и то есть.– Давай опробуем кровь? – предложил сын. Отец уколол себе палец иголкой, выдавил ярко-красную ягодку крови, стряхнул на зеркальце… Склонился к трубке и застонал.– Хана, сынок, – в кровь пролезли! – Андрей Ерин распрямился, удивленно посмотрел вокруг. – Та-ак. А ведь знают, паразиты, лучше меня знают – и молчат!– Кто? – не понял сын.– Ученые. У их микроскопы-то получше нашего – все видят. И молчат. Не хотят расстраивать народ. А чего бы не сказать? Может, все вместе-то и придумали бы, как их уничтожить. Нет, сговорились и молчат. Волнение, мол, начнется.Андрей Ерин сел на табуретку, закурил.– От какой мелкой твари гибнут люди! – Вид у Андрея был убитый.Сын смотрел в микроскоп.– Друг за дружкой гоняются! Эти маленько другие… Кругленькие.– Все они – кругленькие, длинненькие – все на одну масть. Матери не говори пока, што мы у меня их в крове видели.– Давай у меня посмотрим?Отец внимательно поглядел на сына… И любопытство и страх отразились в глазах у Ерина-старшего. Руки его, натруженные за много лет – большие, пропахшие смольем, – чуть дрожали на коленях.– Не надо. Может, хоть у маленьких-то… Эх, вы! – Андрей встал, пнул со зла табуретку. – Вшей, клопов, личинок всяких – это научились выводить, а тут каких-то… меньше же гниды самой маленькой – и ничего сделать не можете! Где же ваша ученая степень?!– Вшу видно, а этих… Как ты их?Отец долго думал.– Скипидаром?.. Не возьмет. Водка-то небось покрепче… я ж пью, а вон видел, што делается в крове-то!– Водка в кровь, что ли, поступает?– А куда же? С чего же дуреет человек?Как-то Андрей принес с работы длинную тонкую иглу… Умылся, подмигнул сыну, и они ушли в горницу.– Давай попробуем… Наточил проволочку – может, сумеем наколоть парочку.Кончик проволочки был тонкий-тонкий – прямо волосок.Андрей долго ширял этим кончиком в капельку воды. Пыхтел… Вспотел даже.– Разбегаются, заразы… Нет, толстая, не наколоть. Надо тоньше, а тоньше уже нельзя – не сделать. Ладно, счас поужинаем, попробуем их током… Я батарейку прихватил: два проводка подведем и законтачим. Посмотрим, как тогда будут…И тут-то во время ужина нанесло неурочного: зашел Сергей Куликов, который работал вместе с Андреем в «Заготзерне». По случаю субботы Сергей был под хмельком, потому, наверно, и забрел к Андрею – просто так.В последнее время Андрею было не до выпивок, и он с удивлением обнаружил, что брезгует пьяными. Очень уж они глупо ведут себя и говорят всякие несуразные слова.– Садись с нами, – без всякого желания пригласил Андрей.– Зачем? Мы вот тут… Нам што? Нам – в уголку!..«Ну чего вот сдуру сиротой казанской прикинулся?»– Как хочешь.– Дай микробов посмотреть.Андрей встревожился.– Каких микробов? Иди проспись, Серега… Никаких у меня микробов нету.– Чего ты скрываешь-то? Оружию, што ли, прячешь? Научное дело… Мне мой парнишка все уши прожужжал: дядя Андрей всех микробов хочет уничтожить… Андрей!.. – Сергей стукнул себя в грудь кулаком, устремил свирепый взгляд на «ученого». – Золотой памятник отольем!.. На весь мир прославим! А я с тобой рядом работал!.. Андрюха!Зое Ериной, хоть она тоже не выносила пьяных, тем не менее лестно было, что по селу говорят про ее мужа – ученый. Скорей по привычке поворчать при случае, чем из истинного чувства, она заметила:– Не могли уж чего-нибудь другое присудить? А то – микроскоп. Свихнется теперь мужик – ночи не спит. Што бы – пылесос какой-нибудь присудить… А то пропылесосить, и нечем, не соберемся никак купить.– Кого присудить? – не понял Сергей.Андрей Ерин похолодел.– Да премию-то вон выдали… Микроскоп-то этот…Андрей хотел было как-нибудь – глазами – дать понять Сергею, что… но куда там! Тот уставился на Зою как баран.– Какую премию?– Ну премию-то вам давали!– Кому?Зоя посмотрела на мужа, на Сергея…– Вам премию выдавали?– Жди, выдадут они премию! Догонют да ишо раз выдадут. Премию…– А Андрею вон микроскоп выдали… за ударную работу… – Голос супруги Ериной упал до жути – она все поняла.– Они выдадут! – разорялся в углу пьяный Сергей. – Я в прошлом месяце на сто тридцать процентов нарядов назакрывал… так? Вон Андрей не даст соврать.Все рухнуло в один миг и страшно устремилось вниз, в пропасть.Андрей встал… Взял Сергея за шкирку и вывел из избы. Во дворе стукнул его разок по затылку, потом спросил:– У тебя три рубля есть? До получки…– Есть… Ты за што меня ударил?– Пошли в лавку. Кикимора ты болотная!.. Какого хрена пьяный болтаешься по дворам?.. Эх-х… Чурка ты с глазами.В эту ночь Андрей Ерин ночевал у Сергея. Напились они с ним до соплей. Пропили свои деньги, у кого-то еще занимали до получки.Только на другой день, к обеду, заявился Андрей домой… Жены не было.– Где она? – спросил сынишку.– В город поехала, в эту… как ее… в комиссионку. Андрей сел к столу, склонился на руки. Долго сидел так.– Ругалась?– Нет. Так, маленько. Сколько пропил?– Двенадцать рублей. Ах, Петька… сынок… – Андрей Ерин, не поднимая головы, горько сморщился, заскрипел зубами. – Разве же в этом дело?! Не поймешь ты по малости своей… не поймешь…– Понимаю: она продаст его.– Продаст. Да… Шубки надо. Ну ладно – шубки, ладно. Ничего… Надо:зима скоро. Учись, Петька! – повысил голос Андрей. – На карачках, но ползи в науку – великое дело. У тя в копилке мелочи нисколь нету?– Нету, – сказал Петька. Может, соврал.– Ну и ладно, – согласился Андрей. – Учись знай. И не пей никогда... Да они и не пьют, ученые-то. Чего им пить? У их делов хватает без этого.Андрей посидел еще, покивал грустно головой... И пошел в горницу спать.1969 год =============== |
||
Последнее изменение этой страницы: 2018-04-12; просмотров: 240. stydopedya.ru не претендует на авторское право материалов, которые вылажены, но предоставляет бесплатный доступ к ним. В случае нарушения авторского права или персональных данных напишите сюда... |