Практикум по философии: В 2-х ч. Ч. 1. – Мн., 2004. – С. 191–196, 204.

В чем заключаются отличия европейских языков от восточно-азиатских?

С. Вы нуждаетесь в понятиях?

Я(японец). По-видимому, да; ведь после встречи с европейской мыслью делает­ся очевидной недостаточность нашего языка в одном отношении.

С. В каком?

Я. Ему недостает разграничительной силы, чтобы представлять предметы в однозначной взаимоупорядоченности друг с другом в смысле их пересекающегося подчинения и подчиненности.

Язык беседы постоянно разрушал возможность сказать то, о чем шла речь.

Какое-то время назад я назвал язык, довольно беспомощно, домом бытия. Если человек благодаря своему языку обитает перед лицом бытия с его вызовом, то мы, европейцы, живем, надо думать, в совсем другом доме, чем восточноазиатский человек. При том что языки здесь и там не просто различны, но исходят в корне из разного существа. Так что диалог между домами оказывается почти невозможным.

Потому что я сейчас еще отчетливее вижу опасность, что язык нашего диалога будет постоянно разрушать возможность сказать то, что мы обсуждаем.

Потому что язык этот сам покоится на метафизическом различе­нии чувственного и нечувственного, поскольку строение языка несут на себе основные элементы - звук и письмо, с одной сто­роны, и значение и смысл, с другой.

Как М. Хайдеггер относится к европеизации других великих культур?

Язык этот сам покоится на метафизическом различе­нии чувственного и нечувственного, поскольку строение языка несут на себе основные элементы - звук и письмо, с одной сто­роны, и значение и смысл, с другой.

По крайней мере в горизонте европейского представления. Об­стоит ли дело таким же образом у вас?

Едва ли. Но, как я уже заметил, велико искушение позвать на помощь европейские способы представления с присущими им понятиями.

С. Оно усиливается процессом, который я мог бы назвать оконча­тельной европеизацией земли и человека. Я. Многие видят в этом процессе триумфальное шествие разума. Недаром в конце 18 века во время французской революции он был провозглашен божеством. С. В самом деле. Зато и в идолизации этого божества заходяттак далеко, что всякая мысль, отклоняющая претензии разума на изначальность, может ожидать уже только того, что ее опорочат как неразумие. Я. Подтверждение суверенного господства вашего европейского ра­зума видят в успехах рационализации, ежечасно демонстрируемых техническим прогрессом. С. Ослепление растет, так что люди уже не в состоянии видеть, как европеизация человека и земли истребляет все сущностное в его истоках. Похоже на то, что эти последние должны иссякнуть. <...> Я. Так думаю. Каким бы ни получилось эстетическое качество японского фильма, уже тот факт, что наш мир выставлен в фильме, вытесняет этот мир в область того, что Вы называете предметным. Опредмечение, происходящее в кино, уже есть следствие европе­изации, размахивающейся все шире. С. Европеец лишь с трудом поймет говоримое Вами. Я. Конечно, и прежде всего потому, что внешняя жизнь Японии со­вершенно европейская или, если хотите, американская. Наоборот, затаенный японский мир, вернее сказать, то, что есть он сам, Вы ощущаете в игре.

3. Почему в Японии философия М. Хайдеггера воспринимается как наи­более адекватная для японской культуры?

С. В мыслительной попытке, первые шаги которой еще и сегодня остаются необходимыми. Правда, она дала повод для большой путаницы, которая коренится в самой сути дела и связана с употреблением имени «бытие». Ведь это имя, собственно, при­надлежит собственности языка метафизики, тогда как я поставил его в заглавии усилия, которое приводит существо метафизики к явленное™ и тем вводит ее впервые в ее границы.

Я.    Наши учителя и мои друзья в Японии всегда понимали

Ваши усилия в этом смысле. Профессор Танабэ часто возвращался к вопросу, который Вы ему однажды поставили, почему мы в Японии не осмысливаем благородные начала нашей собственной мысли вместо того чтобы все с большей жадностью гнаться за наиновейшим в евро­пейской философии. То же происходит по существу еще и теперь.

С. Выступить против этого трудно. Подобная практика рано или поздно задыхается в своей собственной неплодотворности. Что действительно требует от нас приложения сил, совсем в другом.

Философия и наука в период средневековья. Идейные предпосылки коперниканской научной революции и Реформации

(Вопрос № 12,13 канд. экз.)

Авторский текст // Практикум по философии: Социальная философия. – Мн., 2007. – С. 216–226, 227–240, 253–259.

Каковы идейные источники христианства?

поскольку реальных выходов из социального и духовного тупика, в который вошла постклассическая Античность, не существовало (историческое развитие подтвердило эту обреченность Античности), то неизбежно неоплатонизм и вытекающие из него родственные философские школы принимали все более яркую религиозную окраску. Как было отмечено выше, религиозно-мистические элементы существовали уже в философии самого Платона. Но если главным элементом в философии Платона была все­сокрушающая диалектика, а его философская спекуляция играла подчинен­ную роль, то у Плотина они поменялись местами, а у поздних неоплатоников Прокла и Порфирия главную роль уже играет теология, а метафизика и тем более диалектика отступают на задний план. Но та религиозная концепция, которую вырабатывает неоплатонизм, уже совершенно чужда раннегреческой религиозной мифологии. Неоплатонизм обосновывает монотеизм, идею бессмертия души, идею греховности мира, духовное равенство всех людей перед Богом, т.е. те идеи, которые помогут римлянам и грекам воспринимать идеи первоначального христианства, а затем эллинизировать его.

Вторым источником христианства являлась ближневосточная религиозная мысль.

Слабость древнееврейского государства перед угрозой набегов могу­щественных врагов, слабость централизованной государственной власти (в отличие от Древнего Египта и Древней Вавилонии), которая не смогла взять под свой контроль идеологические движения своего времени, приводят с VII в. до н.э. к появлению феномена пророческого движения.

Как утверждают историки, пророки Древней Иудеи, которых было гораздо больше, чем тех, кто был назван в Ветхом Завете, явились организаторами политической, социальной и идеологической жизни этой страны.