Студопедия

КАТЕГОРИИ:

АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Или во дворце князя Владимира




Царица

Тамерлан.

Меня укрывал лес

Нет сказочней в Мире мест

Но пал стольный град Кияр

Погиб мой отец - Белояр

Царицей была я

Была Руссколань моя

Не я начала войну.

Земля у войны в плену

 

От милого сердцу огня

Конь – ветер унёс меня,

Конь – время меня торопил,

Он зори как воду пил.

И вот за спиной колчан,

В руке рукоять меча.

А рядом шатры, огни,

В них воины спят мои

Война не для женских плеч,

Но как мне страну сберечь?

Сквозь горы, через врата

Уводит меня тропа

Я вижу войско врагов,

В их жилах течет кровь рабов,

Ведёт их чужой чёрный бог,

Коварен он зол и жесток.

От милого сердцу огня

Конь – ветер унёс меня,

Конь – время меня торопил,

Он зори как воду пил.

А сердце болит от ран…

Зовите меня – Тамерлан!

Мой путь через смерть и кровь,

Но это – война за любовь.

Как в небе парит орлан –

Врагов сокрушит Тамерлан!

И пусть я погибну в бою,

Я в склеп заберу войну.

Не выйти ей за врата,

Жестокая плата взята.

А мне как вольным ветрам

Летать без границ, там,

За гранью последнего дня.

Конь – ветер несет меня.

Конь – время меня торопил,

Он зори как воду пил.

А сердце болит от ран…

Зовите меня – Тамерлан!

 

Предрассветное небо встречало их. Порозовел виднокрай. Невесомые перья облаков окрасились пурпурным светом. Из-за горы в светлеющее небо ударил первый солнечный луч.

Царица выскользнула из шатра и потянулась с грациозностью пантеры. Набрала полные лёгкие воздуха, несколько раз перекувырнулась, длинным затяжным прыжком перелетела через центральный костёр и пустилась бежать босиком по степи.

Лагерь оживал, просыпаясь. Скифы выходили из шатров, потягивая застоявшиеся после сна мышцы, бежали к реке умываться, шумно фыркали, поливая друг друга ледяными брызгами, свистели коней.

Царица, не останавливаясь, вошла в реку, постояла под обжигающими струями водопада, потом подозвала своего коня. Конь пришел на зов и встал рядом с хозяйкой под водопад, поигрывая мощными мышцами, тряся благородной головой.

Скифы собирались у центрального костра. Неподалеку гарцевали вычищенные, расчесанные и оседланные кони. Все были готовы по первому приказу царицы вскочить на коней и броситься в битву.

Тамара вошла в круг, ведя под уздцы своего огромного белоснежного коня. Ее стан был обернут широкой полосой тонкой, струящейся ткани. Под пронзительным взглядом скифской царицы Тамары Руссколанской воины подбирались, подтягивались.

На тюркском наречии ее имя в сокращении звучало как Тамар Лан. Скифы верили, что в их царице живет великий дух, защитник Земли, Таймелоур. Позднее, когда с приходом ислама тюрки усвоили, что «Курица – не птица, женщина – не человек», в своих легендах они заменили Тамар Лан на мужское имя Тамерлан. А с утратой знания о Таймелоурах – защитниках, рожденных Землей, слово Таймелоур так же было заменено ближайшим аналогом – именем Тимур. Рукописей скифских найдено не было, либо они никогда не были переведены и считаются неизвестными, по большей вероятности такие рукописи просто уничтожались, как не имеющие особой ценности. Кстати, в любом учебнике по истории можно прочесть, что скифы, (да и тюрки того времени) вообще-то «племена диких кочевников». А раз так, то письменности у них не было, городов они не строили, а носились по степям в звериных шкурах, да разбойничали с присущей всем дикарям-варварам жестокостью. Правда в тех же учебниках, если повезет, вы увидите картинку с подписью «Скифский конный воин». На картинке изображён всадник в горделивой посадке, под ним холеный, подкованный и вышколенный конь, упряжь тонкой работы, прекрасное седло, удобнее которого так и не придумано. Походная одежда всадника расшита не то узорами, не то рунами, и вооружение… о котором сказано «вплоть до эпохи средних веков вооружение почти не изменялось, по причине его совершенства»…

Прочная, красивая и практичная одежда, породистые кони, качественный булат, уникальные по строению, дальнобойности и красоте луки (четырёх видов!), изумительные ювелирные украшения – только в Эпоху Возрождения в просвещенной Европе смогли приблизиться к тем  технологиям, которые использовались для изготовления предметов обихода «дикими кочевыми племенами». Вот такие – кочевники.

Царица Тамара долго вглядывалась вдаль. Любой скиф мог сосчитать количество перьев в хвосте парящего высоко в небе сокола. Но царица могла сказать еще и как окрашено каждое перо.

- Разведка возвращается, - прервал тишину звонкий голос царицы, - Встретить их!

Разведчики были измождены. Губы и бока их коней покрывала пена. Рука одного из разведчиков болталась на перевязи, у другого из-под повязки на голове сочилась кровь.

 - Что вам удалось узнать? – спросила Тамара.

 - Орды нечисти продолжают прибывать в Александрийские порты. Фараон Птолемей возмущен, что его земли используют, как плацдарм для религиозных войн, но ничего не может поделать. Египет находится под протекторатом Рима, и у фараона слишком мало сил для открытого сопротивления. Основу армии нечисти составляют , гунны и франки – но эти племена тоже были загнаны в угол, и они надеются, что эта война поможет им вернуть свои земли, отнятые Римом. Их ведут вожди с пустыми глазами, больше похожие на нежить, чем на людей. А по-настоящему заправляют всеми жрецы Чернобога, расплодившиеся в Риме. Чернобог жесток и коварен, и его жрецы вряд ли сдержат обещание вернуть земли. Но вожди племён верят им и отказываются думать и говорить на подобные темы.

Тишина опять повисла над лагерем.

 - Нам удалось раздобыть доспехи нечисти, - продолжил командир разведчиков, илувар Стрислав, - это что-то особенное, - развязав холстину он достал сверкающий панцирь, - они почти не пробиваются клинками и неуязвимы для стрел. Их можно пробить только тяжёлым мечом или таранным копьём. Кроме того, у них на вооружении новые арбалеты – их долго заряжать, но сила и дальность выстрела не уступает нашим лукам.

 

Старый Киев

Илувар[1] Бальтазар всё смотрел, не отрываясь на реку. Скрипели и раскачивались под натиском ворогов городские ворота. Волна за волной, полчища готов шли на штурм города, и вёл их Амал Винитар. Напротив уже готовых поддаться натиску ворот стоял сар[2] Бус, Побуд земли русской -Бус Белояр. И семьдесят воевод – все главы руссколанских кланов – стояли вокруг него. Бальтазар стоял по правую руку от Сара Буса – первый среди семидесяти князей русских.

Враг штурмовал город, но нельзя было поднять мечей, потому, что были живыми.

И печальными были глаза Буса Белояра, глядящего вдаль и вспять времён.

Тогда, несколько лет назад, русы приняли готов за нежить, потому что дела и поступки их были мало похожи на поступки живых,но гораздо больше напоминали деяния нежити.

На самом деле слишком много времени и сил уделяли искусству боя, но не воспитывали в себе качеств истинных воинов, не взращивали дух и душу свою. Это-то и помогло нечисти вселяться в тела их и подавлять волю и дух сильного и смелого народа, подменяя понятия чести – честолюбием, а гордости – надменностью.

Бальтазар помнил, как посреди боя многие , вдруг, начинали в полной растерянности оглядываться. Они не понимали, ни где они, ни что они здесь делают, ни как сюда попали. Они не понимали, почему они сражаются с русами, ведь последнее, что они помнили, было заключение мирного договора с Руссколанью.

Несколько лет: и предательство Германореха, и годы войны, и многие битвы вплоть до того самого момента, когда Бус Белояр и волхв Златогор с князем Словеном и бардом Баяном разбили Германореха – все оказалось похищенным из их памяти, вычеркнуто из жизни. Бальтазар видел удивление и беззащитную растерянность в глазах самого Германореха, когда тот увидел меч Буса в своём теле…

В устах конунга застрял вопрос «Почему?». В последние мгновения угасающей жизни конунг просил Буса открыть ему имя того, кто убил его любимую - сестру Буса Белояра, царевну Лебедь, -  и сына его, с которым, конунг помнил, отпустил он свою любимую в ясную ночь, в счастливую жизнь.

И боль стояла в глазах Буса Белояра. Он смотрел на конунга и молчал. Он знал, стоит сейчас сказать: - Это был ты, Германорех! - и тогда его гибель обернётся истинной смертью. Подошёл Златогор:

 - Это был не он! – одними глазами сказал он Бусу.

 - Вижу! – так же безмолвно ответил князь.

 - Кто вселился в его тело?

 - Возьми мою силу, - Златогор воткнул меч в землю и прочно впечатал ноги по обе стороны лезвия, крепко держа рукоять сомкнутыми особым образом ладонями. Его взор затуманился, волосы отбросил назад внезапно налетевший вихрь. Златогор отнял руку от рукояти меча и судорожно сжал ладонь Буса. Сар Бус по фантомному следу, тянущемуся от Германореха, устремился в запредельность, недоступную большинству непробуждённых. Обходя ловушки и мороки, Бус искал того, кто совсем недавно владел волей и телом конунга. Наконец глаза его обрели прозрачность, и, казалось, вспыхнули огнём. Хриплый нечеловеческий рык вырвался из груди Белояра:

 - Я нашёл его! Услышь меня, конунг Германорех, - я знаю имя убийцы! Его зовут архангел Рафаил!

Именно Рафаил обладал достаточной силой, чтобы суметь удержаться в теле Германореха. Можно было просто догадаться – ведь любого другого могучий дух конунга просто вышиб бы. Именно Рафаил, находясь в теле Германореха, приказал разорвать конями царевну Лебедь и казнить сына Германореха. Яхве понимал, что будет, если Германорех приведёт свой народ к объединению с русами, и потому послал сильнейшего из своих архангелов – Рафаила.

Слышал ли конунг Германорех слова Буса Белояра или его сердце остановилось мгновением раньше?

…На поле боя царило безумие. Медленно пробуждающиеся , ещё не понимающие, что происходит, но полные ярости и решимости отомстить за гибель конунга; растерянные русы, не знающие продолжать ли бой с живыми

Перед Бусом поднялся на дыбы огромный гематитовый конь, к русам обращался тринадцатый Таймелоур:

 - Отходим! Быстрее! Ангелы атакуют Воды Пробуждения! Они пытаются убить Дух Байкала! – полный боли голос Бурхана перекрывал, казалось, шум битвы.

И с грохотом расступалась Земля – уходили Таймелоуры. А в небе нарастал другой страшной силы грохот, от которого морозной дрожью сковывало тела людей. Это смыкались чёрные тучи эгрегоров.

 не были нежитью! Нежить лишь на время подчинила людские тела своей чёрной воле. Живые убивали живых! Энергия смерти осязаемым туманом поднималась к небу, и этой энергии было достаточно, чтобы сотворить Конец Мира.

И Чернобоги приступили.

Эгрегоры росли, вбирая в себя кровавую энергию только что прерванных жизней, и края их начали смыкаться. Солнце поблекло и его свет чуть рассеивал сгущающийся сумрак. Дух Земли била дрожь – Земля силилась и не могла вдохнуть живительной праны – всеобъемлющей космической энергии Жизни. Земля покрылась язвами вулканов, стремясь огнём очистить поверхность от эгрегорного коллапса.

С тоской и гневом смотрели Бус Белояр и волхв Златогор на предсмертные муки Матушки Земли, понимая, что всё происходящие является последствием их поступков.

И тогда, волхв Златогор выбросил всего себя, свою душу, саму сущность волхва – землянина – высоко вверх. Туда, где сжимались грязно-чёрные клубящиеся тучи эгрегоров. И Мир видел, как дивной силы дух Златогора, яркой вспышкой распорол удушающе-густую эгрегорную массу, заживо сгорая в грязно-чёрной энергии не-жизни. Мир видел то, что страшнее смерти – ведь смерть – это перерождение, а Истинная Смерть – исчезновение навсегда.

Но там, где сгорала душа Златогора, в плотной клубящейся массе образовалась брешь. В неё пробился тонкий, но тугой и сильный солнечный луч. Он был синим и золотым одновременно! Он сиял настолько ослепительно, что мир на секунду прикрыл глаза. Он сиял так, словно Ра и Соль вложили все силы в него – один-единственный спасительный всесильный Луч Жизни. И Земля сделала глубокий вдох.

А где-то далеко Таймелоуры, во главе с Бурханом, отбросили войско ангелов от берегов Священного Байкала.

И по всей земле, изуродованной вулканами, вновь пробились ростки жизни, и распустились цветы.

В тот день волхв Златогор заплатил страшную цену, чтобы Конец Мира не состоялся.

А теперь, Бус Белояр стоял напротив ворот штурмуемого города. Он знал, что далеко не все из штурмующих – нежить. А значит, стоит поднять мечи – и история повторится. А будет ли тогда возможность хоть какой ценой остановить Конец Мира?! И опущена была вниз державшая меч рука Буса Белояра. И с печалью смотрел он куда-то в даль.

Вот так и наступала Ночь Сварога. И мы, все семьдесят, стояли вокруг Буса, не смея поднять мечи. А первый среди нас, илувар Бальтазар, все смотрел не отрываясь на реку.

 - Помоги, река-матушка, спаси моего сына! – молча шептал Бальтазар. По реке плыла люлька. А в люльке лежал младенец.

«Русалка и ангел – не пара?!» - усмехнулся Бальтазар, и где-то в глубине его глаз полыхнули красноватые угольки.

Бальтазар весь напрягся, когда люльку закружило в водовороте и чуть не вытолкнуло на берег, и облегченно вздохнул, когда новое течение подхватило ее и вынесло на стремнину. Младенец лежал в люльке и с живым интересом оглядывал все вокруг.

Бальтазар знал, что далеко в низовьях реки живёт его любимая. Её селение располагалось на дне реки, совсем недалеко от устья. Илувар Бальтазар полюбил девушку из коренных землян – русалку. Она – русалка… а он? Об этом лучше не вспоминать! Или наоборот – нужно помнить каждую минуту. Он был один из 666. Тогда он погиб, не желая причинять Земле вреда. И ему дали право здесь родиться. Родиться, как живому! Он родился, прожил яркую жизнь, и погиб, теперь уже защищая Землю. И снова родился. И вот теперь снова готовился умереть. Снова за Землю. Здесь. Рядом с Бусом Белояром. Он бес – бывший ангел, из мятежной армии архангела Люцифера, выбравший погибнуть, но больше не убивать живое.

Русалка и ангел – такая ли уж «не пара»? Иногда даже ангел может научиться любить также сильно, как русалка.

Илувар Бальтазар, безумно любивший мать своего сына, назвал его земным именем. «Или»: «Ил» - на земном языке означает священный поток любви, основу всего, «И» - на языке землян, ( которые ощущают себя, как единое живое существо и, для которых не годятся понятия: «я», «ты», «мы», «вы», «они») - означало сперва любого землянина, а позже – любого, способного чувствовать.

 - Прими нашего сына, любимая, - молвил Бальтазар, - и направь его к хорошим людям на обучение. Пусть вырастет крепким и славным, как мы о том и мечтали.

Младенец приподнялся и чуть не перевернулся в люльке, разглядывая пролетавшую совсем низко стрекозу. Лёг и заулыбался, глядя на ярко сияющее в небе Солнышко.

 - Вот таким я тебя и запомню, мой любимый Или. Мой сынок,- прошептал Бальтазар. И река, словно давая время попрощаться, теперь подхватила люльку и стремительно понесла её. И вот уже маленькой точкой виднелась она вдали.

А в следующий миг ворота города рухнули.

 

 

 

Царица

Полог шатра отклонился и из-за него появилась голова скифа.

- Моя царица! Перустрим, сын Сваросслава хочет говорить с тобой. Он сказал - это важно.

- Тогда, зови его сюда, - обернулась Тамара Руссколанская. Могучий седовласый скиф протиснулся в узкий вход шатра.

- Что привело тебя в мой шатёр, славный Перустрим? – спросила Тамара.

- Взгляни на это, царица, - воин протянул ей тяжёлый составной лук необычной формы.

- Что я должна в нём увидеть?

- А ты испробуй его, царица.

- Идём.

Они вышли из шатра. Десяток воинов, личных учеников царицы сопровождали их.

Молниеносным движением, подобно соколу, камнем падающему с неба на свою добычу, царица вынула из тула стрелу, обратным скифским хватом, держа изнутри двумя пальцами, чуть позади оперения, и взяла цель.

Быстрым цепким взглядом проследив направление её стрелы и сделав поправку на ветер, оружейник сказал:

 - Не эту цель, царица. Возьми – вон ту, в три раза дальше. Всё это происходило в те считанные мгновения, пока тетива ещё не легла на стрелу.[3] Тамара удивлённо взглянула на оружейника. Роскошная соболиная бровь царицы медленно поползла вверх: «Цель на излёте стрелы из скифского лука – и он предлагает взять в три раза дальше?!» Тамара Руссколанская взяла новую цель – она всегда доверяла, когда говорил человек, в знаниях которого она ни раз могла удостовериться. Тетива мягко обняла вилку стрелы и левая рука с луком плавно и упруго двинулась вперёд. В следующий миг сильные пальцы царицы разжались, выпуская на волю длинную скифскую стрелу. С лёгким, едва слышным звоном, стрела ушла в небо, даже не заметив, пролетела над первой целью, той самой, что была на излёте скифского лука, и лишь пролетев ещё столько же, начала медленно терять скорость. Ветер плавно доправил её к цели, и в следующее мгновение, оперение стрелы мягко задрожало – окованный наконечник вошёл в цель – одиноко стоящее засохшее деревце. Одна половина стрелы с наконечником, торчала за деревцем, другая половина, с оперением, была видна спереди.

Тамара смотрела на оружейника широко раскрытыми глазами, не в силах вымолвить ни слова.

 - Это ещё не всё, царица, - молвил оружейник, - прикажи принести панцирь нежити, и вели поставить его всего на тридцать шагов ближе дальней цели.

Тамара молча кивнула, и рослый могучий скиф выволок из шатра доспехи и понёс их туда, где из засохшего ствола торчало оперение стрелы, установил их и вернулся обратно, встав возле царицы.

 - Возьми вот эту стрелу, царица, - оружейник вынул из тула необычную стрелу. Тамара взвесила её на ладони – стрела была чуть тяжелее с длинным узким трёхгранным наконечником, каждая грань которого имела ряд мелких острых зазубрин. Каждая следующая зазубрина была чуть-чуть длиннее предыдущей. Тамара подбросила стрелу на ладони и, подхватив её двумя пальцами, взяла цель. Лёгким касанием легла тетива. Плавно и туго пополз вперёд лук, и стрела запела, взмывая в воздух. Лёгким щелчком и скрежетом завершился её полёт. Древко дважды ударилось о рваные края пробоины и провалилось внутрь панциря.

Царица Тамара обернулась к оружейнику, не в силах скрыть своего удивления.

 - Ты – великий оружейник, Перустрим, сын Сваросслава! Как скоро ты сможешь перевести наше войско на новые луки?

- Но, моя царица, - удивился Перустрим, - я думал – это элитное оружие достойное лишь самых лучших наших воинов!

Мощным прыжком пантеры, царица оказалась в центре круга.

 - Ответьте мне скифы?! – звонкий голос царицы накрывал всё вокруг, - Ответьте мне, скифы, кто из вас не достоин зваться Воином?!

Скифы молча в недоумении переглядывались, ища в своих рядах хоть одного недостойного – и не находили такого. И тогда дружный рёв одобрения стал ответом царице.

- Вот видишь, Перустрим? – обернулась Тамара к оружейнику,- Ты можешь вооружить новыми луками только элитных воинов – и тогда такой лук будет у каждого скифа.

Мягкая нежная ладонь Тамары Руссколанской легла на широкую грудь оружейника.

 - Ты видел их доспехи? – тихим серьёзным голосом произнесла Тамара, - Я не хочу, чтобы хотя бы один скиф в отчаянии ломал руки, из-за того, что он не может защитить то, что он любит, всего лишь оттого, что его подвело слишком слабое оружие. Пойми это, Перустрим.

Царица обернулась к воинам и провозгласила, обращаясь к оружейнику:

 - Я немедленно отправлю к тебе всех наших оружейников. Сегодня же, ты начнёшь отбор и обучение тех, кто сможет делать новые луки. И пусть до конца недели всё наше войско будет хорошо вооружено для этой битвы с нежитью. Ты – великий оружейник! – воскликнула Тамара,- первая же пирамида, которую мы сложим из их панцирей, будет увенчана столбом со знаками твоего рода и твоим именем, Перустрим, сын Сварослава!

 

Мать Или

Люлька с младенцем всё плыла и плыла вниз по течению. Где-то, далеко позади, умирал на кресте илувар Бальтазар. Умирал на кресте великий побуд Руссколани, Бус Белояр и все его семьдесят князей. Они выиграли эту битву. Ни один из них так и не поднял меча. И так тщательно взлелеянный Яхве апокалипсис, вновь не состоялся.

 Не поднял меча и илувар Бальтазар, мятежный ангел, бес. В тот самый миг, когда он пошёл за мятежным архангелом Люцифером, его жизнь круто переменилась. Вот и сейчас, как тогда, много веков назад, судьба вновь предоставила ему выбор – жизнь палача, или смерть за то, что любишь. И вновь, илувар Бальтазар выбрал второе. Последние капли драгоценной влаги покидали тело Бальтазара. И на губах его застыли последние, произнесённые едва слышным шёпотом слова:

 - Живи, мой любимый Или. Живи, мой сын. Живи, и сделай то, чего мы не успели. Живи, и будь счастлив за себя и за нас. Но даже в последний миг, когда смерть подступит к тебе, никогда не забывай Любить!

Умирал Бус Белояр. Умирали семьдесят князей. И боль пронизывала всё вокруг. Боль исходила из каждой травинки и каждого дерева. Болела сама река. И эта боль пронизывала крохотное тельце, лежащее в плывущей по реке люльке. Маленький Или приподнялся в люльке и его взгляд безошибочно устремился туда, где скрытая холмами и изгибами реки, догорала русская крепость. И маленький Или мысленно произнёс:

 - Я сделаю всё, что ты сказал, Отец!

Со дна реки, лёгкими движениями стряхнув с себя нанесённый ил, поднялась русалка, и превозмогая боль, поплыла навстречу люльке. То была Релайа, дочь Лайлы и Серебристого Тополя, любимая илувара Бальтазара и мать маленького Или.

Наступала Ночь Сварога и боль пронизывала всё вокруг.

Где-то далеко плакала девочка. Она не заметила ямку в расщелине, между коряг, и наступила прямо в эту расщелину. Ножка подвернулась, потянув сухожилие,  какой-то корягой ободрало щиколотку до мяса и струилась кровь. А снизу, пропоров стопу воткнулся острый сучок. Корзинки с грибами разлетелись в разные стороны, а на землю падали горькие детские слёзы.

Или рванулся скорее туда, но тут новая волна боли накрыла его.

Дедушка, совсем старенький жил в деревне. Молодые-то все с войны не вернулись – поубивали их окаянные. Ребятишки – в поле работают. Вот и пошёл дедушка сам колодец чинить. Спускаться стал – да тут верёвка и оборвалась. Расшибся дедушка сильно, ногу сломал. А стенки колодца скользкие - не выбраться самому. И кричи - не кричи, всё без толку – бабушка - и та далеко, на лугу, коров стережёт, чтобы не разбрелись. Сидит дедушка по пояс в ледяной воде на дне колодца, смотрит на свою сломанную ногу и плачет.

Рванулся маленький Или к нему, но тут новая волна боли накрыла его.

 жгли русскую деревню. Не успели люди уйти - не думали, что падёт град Бусов. А потом уж поздно было. Настигли их . Резали по сердцу крики оскверняемых девушек и женщин русских. Предсмертный хрип поднятых на копья дедов, пытавшихся защитить своих дочерей. Вон, мальчишка двенадцати лет – один рубится с пятерыми взрослыми готами – порубили мальчишку.

Или рванулся туда и сюда, судорога скрутила его, мышцы рвали сухожилия, ноги пытались нести его во все стороны одновременно. И как ко всем поспеть?! А не поспеть как?! Там же!!! И нестерпимая боль накрыла его. И маленький Или потерял сознание. А река всё несла и несла крохотную люльку всё дальше, вниз по течению.

Очнувшись, Или увидел склонившееся над ним молодое очень красивое женское лицо. С зеленоватым отливом, золотистые волосы подобно струям воды спадали на широкие, но совсем не массивные точёные плечи русалки. На широком лбу местами виднелись тоненькие, едва заметные, отливающие золотистым, чешуйки. Её большие добрые глаза ласково смотрели на него. Русалка тихонько пела. И песня её сливалась с журчанием реки. Или с трудом разбирал её слова, не отличимые от звуков реки и шелеста склонившихся деревьев.

- Ну вот ты и стал взрослым, Или, сыночек мой любимый, - прошептала Релайа, - ты уже чувствуешь чужую боль. Только не дай этой боли убить тебя. Мы живём с этой болью. Вот почему русалки всё реже появляются среди людей. Наступает Ночь Сварога, сынок, и боли в мире становится всё больше. Стоит впустить эту боль в своё сердце, как она разрывает его на кусочки. Потому, что всегда остаётся кто-то, к кому не успеть. К кому-то я иду сама, к кому-то могу отправить медведя, волка, лису, орла, сокола… Но даже так, всегда остаётся кто-то, кому я не успеваю. И боль от этого нестерпима. А не впустить её в своё сердце мы не умеем. Вот мы и уходим всё дальше от людей. Боль сопровождает нас каждую секунду нашей жизни, но иногда она становится невыносимой, и тогда, пренебрегая смертью, мы идём туда, где без нас - никак. Редко кто из народа русалок, кто выходил к людям, вернулся живым. Боль сжигала его изнутри. А ещё существует «Убивающее»[4]. Но ты, сынок, ты наполовину ангел, ты можешь научиться закрываться от боли, и чувствовать, как свою, только ту боль, которой успеваешь помочь. Тогда ты сможешь гораздо больше, чем мы, разрываемые болью каждое мгновение.

Ты - сын русалки и ангела. Тебе предстоит очень многое совершить. Везде, куда будешь приходить ты – боль будет сменяться на радость и счастье будет возвращаться в сердца людей. А теперь – иди к людям, мой любимый Или – тебе нужно многому у них научиться.

И она лёгким движением подтолкнула люльку к берегу. А во след удаляющейся люльке, Релайа прошептала:

- Когда твой отец снова родится, если вдруг ты увидишь его, скажи ему, пусть помнит, русалка и ангел вполне пара. Немногие из живых достойны такого ангела. Ангела, способного Любить.

И огромная, как озеро, слезинка скатилась по нежно-зеленоватой щеке русалки. А там, впереди, она увидела, как на берегу вдруг радостно обмер уже не молодой мужчина. Как не раздеваясь прыгнул он с обрыва в реку и поплыл навстречу люльке, загребая воду всё ещё сильными руками.

 

Детство Или

- Взгляни-ка, Надёжа Добронравовна! Кого я принёс!

Непривычно громкий голос мужчины оглушил мальчика. Немолодая женщина выскочила навстречу мужу, и всплеснув руками так и замерла на пороге.

- Ой! Звенислав! Да как же это, любимый?! Я уж и не надеялась, что доведётся держать на руках маленького. Совсем уже боялась, что род наш оборвётся.

Женщина необычайно бережно приняла из его рук крохотное тельце. Он обнял её и поцеловал.

 - Ну вот, Надёженька! – ласково улыбнулся он,- А ты уже просила меня, чтобы взял вторую жену. Помоложе. Всё пугала, что род оборвётся. Видишь – не оборвался?! Да я тебя, любимая, ни на кого не променяю. А настоящей любви – сами Боги помогают.

- А где ты его взял, Звенислав?

 - Из реки выловил.

 - Ой! А не русалочий ли это ребёнок?

 - А, если русалочий, так и счастье в дом принесёт.

 - Ну, что ты, Звенислав? А ну, как мать хватится? Негоже их обижать – они добрые.

 - Да нет, русалочий бы сам плыл – а этого я в люльке выловил, - лицо мужчины посерьёзнело, - Деревню его, поди  сожгли. А ребёнка родители  реке доверили спасти. Так что, вырастить его не столько наше право, сколько ответственность, возложенная на нас Богами. Мы – славяне[5], любимая! На кого, как ни на нас, своих детей, могли понадеяться Боги? На кого, как не на нас могли положиться? Разве мы откажем им?

Она смотрела на него – и её глаза сияли нежным светом любви.

 - Он – наследник двух родов, - продолжил Звенислав, - Того, что породил его, и нашего, который его вырастит. Так что, не оборвётся род наш! Да и может ли он оборваться, любимая, когда Боги, наши предки, надеются на нас? Где есть предки – там есть и потомки. Там род жив!

Звенислав ласково посмотрел на сияющую жену:

 - А беги-ка ты, Надёженька, к Холмогоровым! Их Любава шибко на молоко обильная, маленький её, Звенимирушка, всего не выпивает. Ты попроси, попроси её. А я уже – где рыбки подвезу, где по хозяйству помогу чего – её то, Славосвет, тоже с войны не вернулся.

Жена заулыбалась, накинула нарядный платок и побежала за два холма, к соседям. 

 

                                                    * * *

 

Шёл третий год, а мальчик так и не вставал на ноги. И печаль поселилась в сердцах любящих друг друга людей. Они любили его, этого маленького мальчика, ставшего им родным сыном. Они даже не помнили, что не они родили его. И тем больнее было смотреть, как он лежит в своей, заботливо сколоченной Звениславом кроватке и не может подняться.

Он просыпался, ел, и снова засыпал. Иногда он говорил, и тогда слова его были необычайно чёткими и членораздельными, хотя его никто не учил говорить – в те короткие мгновения, когда он просыпался, родители слишком жалели его. Они просто любили своего маленького Или.

Имя пришло само. Они долго удивлялись, почему имя не славянское, но где-то внутри были уверены, что именно оно лучше всего соответствует сущности их любимого сына.

Отец вздыхал, глядя на маленькую кроватку, собирал сети и спускал на воду лодку. Он старел и с каждым годом ему всё тяжелее становилось ставить и вытаскивать сети и пахать поле под репянники[6]. Соседи уже ни о чём не просили их, наоборот, старались сами помочь при любой возможности. У Холмогоровых подрастал Звенимирушка. Он всё чаще помогал Звениславу на рыбалке. И, на секунду зажмурившись, Звенислав всё чаще представлял их двоих рядом, Или и Звенимира, смеющихся и толкающих друг друга, наперебой бегущих к сети. Они ведь – ровесники. Скорее всего – одногодки. Но, стоило открыть глаза – и мечта таяла. Он видел одного Звенимира, заботливо и сосредоточенно помогавшего ему. А Или лежал дома, не в силах подняться. Лежал на печи, и его большие печальные глаза смотрели куда-то вперёд.

Он уже не помещался в ставшей слишком маленькой для него, своей детской кроватке. А по ночам он кричал и тело его сводила судорога. Надёжа ходила в соседнюю деревню. А потом ещё дальше, и ещё. И всякий раз, она приводила с собой волхвов. Но волхвы лишь молчали в ответ.

И однажды, Надёжа ушла в лес. Не было её день и два и три. Вот уже сменилась Луна, а Надёжа всё не появлялась. И вот, к концу второй луны, Надёжа появилась. Она медленно шла от опушки леса к дому, прямо расправив плечи, упорно не сгибаясь под тяжестью ноши, которая лежала сейчас в доме. Ибо нет ноши более страшной, чем страдания твоего ребёнка. Она шла, а следом за ней шла высокая красивая женщина, с виду, лет двадцати. Ветер теребил седые старческие волосы Надёжи. Цвета воронова крыла, тугая коса женщины, с богатырский кулак толщиной, спадала до самых щиколоток. Щёки и лоб Надёжи избороздили глубокие морщины. Бархатистая кожа женщины светилась медовым светом. И только глаза, если вглядеться в них повнимательнее, выдавали, которая из них старше.

Берегиня вошла в дом и бережно дотронулась до Или. Но даже ей пришлось быстро зажмуриться. Звенислав видел, как стиснулись её зубы, а Надёжа заметила, каких огромных усилий стоило ей не отдёрнуть руку.

Уходя, берегиня сказала.

 - Его боль – не в моей власти. Его тело здорово. И от того он болит, что в нём вся боль Мира. Он чувствует каждую боль, как свою. Чувствовать чужую боль в сердце своём – суть его души. И отнять у него эту боль можно лишь отняв его душу – а тогда он умрёт.

Совсем печальными стали глаза отца и матери, а берегиня добавила:

 - Я смогла взять себе часть его боли. Несколько дней он сможет спать спокойно. Но не надолго. Почаще носите его купать к реке. Почаще выносите на опушку леса. Пусть видит он и радость Мира. Ему будет легче – но не слишком. Боль мира живёт в нём – и лишь сумев помочь каждому, сможет он обрести радость.

 - Всем-то, как же-ж помочь успеешь? – с болью в голосе проговорила Надёжа.

 - Есть у меня для вас и добрая весть, - молвила берегиня, - Есть на Руси особые люди – калики-перехожие – высшие волхвы – кощуны, они знают то, что мне не знакомо и ведают то, что мне не ведомо. И с Богами могут говорить, как я сейчас с вами: они спросят – а Бог ответит, подскажет. Таких по всей Руссколани – по пальцам одной руки перечесть можно. И искать такого волхва – всё равно, что сосновое семечко в овине найти. Но в назначенный час, такие волхвы всегда появляются там, где особенно нужны. И видела я то, от чего моё сердце порадовалось. Едва вашему сыну исполнится тридцать три – трое волхвов придут к вашему дому. И встанет в тот день сын ваш. И пойдёт. И не будет тогда во всей Руссколани витязя, чудеснее его. И счастье вернётся в ваш дом.

Звенислав качнул головой и улыбнулся – надежда возвращалась в его сердце.

В тот день, мальчику исполнилась двенадцатая весна. Год выбора пути. В этот год человек выбирает, путём кого из двенадцати Богов он пойдёт, кто из них станет его учителем и наставником. Год, когда человек узнаёт своё первое взрослое имя.

В тот год, Звенимир Холмогоров сделал свои первые гусли. Лицо мальчика было необычайно серьёзным, он как будто наполовину был там, где бывают волхвы, когда в большом доме, где собрались четыре деревни, исполнил, ни много, ни мало, «Баянов Гимн». Люди слушали его, затаив дыхание, и в этот миг им казалось, что слышат они голос самого Баяна, сочинившего и впервые исполнившего этот гимн двадцать лет назад, на тризне князя Словена.

 - Бардом[7] будет, - тихонько сказала Любава Холмогорова, с любовью глядя на сына.

 - От чего, сразу бардом? Почему не простым менестрелем? – спросил кто-то из соседней деревни.

 - Наш? – удивилась Любава, - Наш бардом будет, - с уверенностью сказала она.

А Или в тот славный день лежал на печи, и не мог подняться. Ноги несли его одновременно на запад, где в предательскую засаду угодил Тулий Краск[8], и на восток, где упавшим деревом придавило медведицу, и тело мальчика сводила судорога.

Годы шли. Звенислав стал почти слепой. Но руки помнили, как ставить сети, руки помнили, как чинить лодку. И никогда его сети не бывали пустыми. Каждое утро, он вставал и уходил на рыбалку. А в густых складках обветревшего лица с трудом угадывались его побелевшие глаза.

В тот год Или исполнилась шестнадцатая весна.

То был год, когда уходят дети. Одни уходили, чтобы через много лет вернуться и принести новую силу в родную деревню. Силу жизни, набранную в странствиях. Силу знаний и опыта, обретённую в пути. Другие уходили навсегда, чтобы где-то далеко дать новое продолжение своему роду. Кто-то, кому исполнялось шестнадцать, покидал деревню. В деревне же, время от времени, появлялся кто-то издалека. Кто так же, в свои шестнадцать отправился в путь. Кто-то из них оседал в деревне и счастливые дома радовались новыми сыновьями и дочерьми. Другие же продолжали свой путь.

Небо посерело в предвестии рассвета. Звенислав тихонько соскользнул с печи, чтобы не разбудить жену. Завернул в широкое полотенце ещё горячую, из печи, рыбную кулебяку из зелёного хлеба, собираясь отправиться на рыбалку. Когда тихий стук в дверь прервал его сборы и размышления.

Вошёл Звенимир. Сегодня он выглядел необычно. Белая рубашка была отделана широкой вышивкой с полным набором символов его рода. На широком кушаке виднелись обереги. Тело согревала тёплая волчья безрукавка, а плечи прикрывала длинная двухслойная накидушка – конопляного ткания снаружи и шерстяного изнутри. В дорожном мешке молодого крепкого юноши проступали очертания гуслей.

 - Мне пора, дедушка Звенислав, - произнёс Звенимир Холмогоров, - прости, что оставляю вас без моей помощи, но мне пора идти. Идти от деревни к деревне. Помогать, кому смогу, учиться, у кого можно. Мне НАДО стать бардом. Такой путь я выбрал.

Звенислав отвернулся, чтобы юноша не видел его слёз. За его спиной лежал и не мог подняться Или, которому сегодня тоже исполнилось шестнадцать.

 - Подожди, - сказал наконец старик, - Знаешь ли ты, почему меня называют Звениславом[9]?

 - Можно догадаться, но я никогда не слышал твоих песен, - ответил юноша.

Старик тяжело поднялся, прошёл через комнату и отворил маленькую кладовую. Очень бережно, он достал оттуда аккуратно завёрнутые в ткань гусли.

 - Возьми мои гусли, Звенимир Холмогоров, пусть они принесут тебе удачу.

Звенимир бережно принял гусли и аккуратно развернув ткань, дотронулся пальцами до струн.

 - Ого! – воскликнул юноша и поднял на старика полный недоумения взгляд, - Струна порвана. Самая толстая!

Звенислав улыбнулся:

 - В тот день, когда лопнула струна, эти гусли спасли жизнь целого отряда.

 - Ух ты! – глаза юноши разгорелись, - Ты был бардом?!

Звенислав покачал головой и улыбнулся:

 - Я не был бардом, Звенимир. Я был простым менестрелем.

 - Но как?!

 - Мне тоже, как и тебе, было шестнадцать. Шла война. И я пошёл в дружину. Был жестокий бой. Готы теснили нас с флангов. Наш князь, Бальтазар, повёл отряд на прорыв. И вдруг, я с ужасом заметил, как кольцо готов смыкается за нашими спинами. Мы оказались в окружении. Готы наседали со всех сторон. И тогда, Бальтазар схватил меня за плечо и крикнул: «Играй, менестрель!», «Но я же не бард, я простой менестрель!» - попытался возразить я. «Здесь нет простых менестрелей!» - взревел Бальтазар, - «Играй!!!»

 И я заиграл. Звон железа и крики, казалось, перестали для меня существовать. Я играл, и Мир поплыл у меня перед глазами. Сквозь туман, как будто не со мной, я несколько раз видел чей-то щит, ловивший копьё всего в паре ладоней от моей головы. Была сильная дрожь, внутри меня. И мне казалось, что горы и деревья вокруг сотрясаются в резонанс с этой дрожью. В какой-то миг, мне перестало хватать воздуха, и кровавая пелена заволокла мой взор. В голове и в сердце всё полыхало, как от раскалённого до бела металла. Я перестал видеть мир вокруг. Остались, лишь, вибрация и дрожь, проходящие через каждую частичку моего существа...

 И вдруг, струна лопнула! И я упал. Не знаю, какое чудо помогло мне, но я смог вдохнуть – и на мгновение Мир прояснился. И последнее, что я увидел, перед тем, как потерять сознание – наши воины вытирали мечи. Бой был выигран.

Звенислав замолчал.

Звенимир внимательно слушал и ждал продолжения.

 - В тот год я ушёл и осел, - продолжил Звенислав, в день битвы эта моя миссия была завершена, но я остался жив. У меня началась новая миссия. – Звенислав долгим взглядом посмотрел на Или.

 - Надеюсь, я успею исполнить и её.

Звенимир ушёл, унося с собой драгоценные гусли.

В тот день солнышко сияло особенно ярко, как будто старалось согреть и приласкать Звенислава. А к полудню пришёл Медобрат. Этот муж был коренаст и настолько высокого роста, что в дом ему пришлось протискиваться бочком, пригнувшись и присев.

Медобрат появился у них в деревне год назад. Он возвращался с войны. Его путь был путём кузнеца, а не воина, потому, лишь окончилась война, он простился с князем и пошёл. И вышло так, что в деревне он оказался на кануне священного праздника Купальской ночи. Да там и припал на Любаву Холмогорову. А трава на их поляне поутру встала такая высокая и буйная, что той же осенью, после праздника урожая – сыграли они свадебку. Узнав, какой славный сын у Любавы, Медобрат очень обрадовался:

 - Значит и у меня дети славные будут, - проговорил он обнимая Любаву.

А как-то по лету спросил Медобрат:

 - Сильно ли ты любила мужа своего, Славосвета? - и по затуманившемуся взору любимой понял, ох, как сильно. Да погиб в войну Славосветушко.

Тогда Медобрат посмотрел на неё так, как умел смотреть только он. Его большие серьёзные глаза, словно пронизывали её всю насквозь. И сказал медленно с весом:

 - Коли так – будет тебе радость, его и родим.

 - Как, его? – встрепенулась Любава.

 - Да вот так. Срок достаточный минул, свой путь в царстве Мораны он уже прошёл. А, значит, пришло время ему снова рождаться. Так что скоро снова увидишь его. Снова сможешь обнять своего Славосветушку и к груди прижать, как в былое время. Только маленький он будет совсем – ну, так ведь дети быстро растут – и он вырастет. Была ему любимой, а станешь матерью.

 - Да, разве, важно это? – Прошептала Любава, - Лишь бы он снова жил, снова обнять его! Любимого!

 - Обнимешь, милая. – Медобрат погладил её по щеке и обнял. Любава уткнулась ему в плечо, не сдерживая слёз.

Кузнец сказал – не ворона прокаркала.

И верно, по весне родился у них сын. Младенец был крупный – Любава едва разродилась,- и молока требовал за двоих. А глаза его были не медовые, как у Медобрата, а голубовато-зелёные, какие были у Славосвета. И взгляд этих глаз был настолько памятен, словно вымолвить пытался:

- Ну, по здорову тебе, любимая. Как сын наш, Звенимирушко?

А Звенимир, вбежавший в комнату, вдруг замер, с широко раскрытыми от удивления глазами. И поразившись тому, что видит:

 - Папа... Это же папа, – указывая рукой на люльку, и переводя взгляд с лица счастливой матери на смеющиеся глаза Медобрата, он даже не спрашивал, он Видел сам это чудо.

Медобрат не стал строить кузню – с одной рукой много-то накуёшь. (Его рука, отрубленная выше локтя, осталась где-то на поле боя) Но и левой рукой Медобрат настолько сильно и точно бросал копьё, что мясо и шкуры в доме не переводились.

Лишившись возможности творить из металла, богатырь пробовал резать из дерева. Правда, по-первости, его изделия больше походили на кованые, но скоро он приноровился к новому материалу. Стало у него до того хорошо получаться, что заезжие купцы взяли всё, что было сотворено за зиму.

В день, когда Звенимиру и Или исполнилось шестнадцать Медобрат пришёл в дом Надёжи и Звенислава. Только здесь, да ещё дома, он как будто сбрасывал с плеч тяжкий груз, весь распрямлялся, светился радостью и нежностью. Медобрат расправил свои богатырские плечи, рассмеялся, приложившись головой о притолоку, улыбнулся Надёже так широко и сердечно, что и не подумаешь, будто этот человек всегда угрюм, да молчалив.

 - Здрава будь, Надёженька, и тебе здравствовать, Звенислав. – Медобрат, называя Надёжу по имени, словно давал понять, что видит её красоту, скрытую от других взоров старостью. Он ухнул с плеча на середину комнаты тяжёлый мешок.

 - Вот, прими, Надёженька, от меня подарочек.

 - Ой, что это?! – встрепенулась Надёжа.

 - Барсук, - довольно улыбнулся Медобрат, - Я взял двоих, да они огроменные, куда нам двоих-то? Вот, примите, от сердца.

 - Ой! Да ты присядь, Медобратушко, рыбки печёной отведай, - засуетилась Надёжа.

 - Да я не надолго, - улыбнулся богатырь, - Любава моя совсем заждалась. Я две ночи в лесу коротал.

И Медобрат ушёл.

А ночью проснулись Надёжа и Звенислав от криков Или. Тело юноши сводила жестокая судорога. И, вдруг, раздался жутковатый треск и скрип. Или взвыл и потерял сознание.

Звенислав вскочил и опрометью бросился вон из избы – не хотел он, чтобы его слёзы видела жена. Глотнув холодного воздуха и глянув на размытые пятна звёзд он вздохнул, и пошёл в дом.

 - Что?!! – с нетерпением спросила его Надёжа. Звенислав улыбнулся жене нежно и печально, прижал к себе, да так, что она, уткнувшись ему в плечо заплакала, тихо, безнадежно и горько.

 - Все. Вот и всё, Надёженька. Теперь, любимая, нам никак нельзя умирать. Теперь только мы с тобой Илиюшеньке опора да защита, а не он нам, как думалось. Вот ведь как вышло-то.

Он крепче сжал жену в объятиях.

 - Этот звук, Надёженька, я помню ещё с войны, и ни с чем не спутаю. Этот звук значит, что нашему сыну разорвало связки. Теперь только Чудо сможет поднять его на ноги.

 - Почему, вдруг, боги прогневались на мальчика, - печально спросила Надёжа, - Может это не он, а мы сделали что-то не так?

 - Боги не гневаются на детей, любимая. Боги умеют учить и любить. Просто, НАСТАЛА НОЧЬ СВАРОГА. Видать, великим человеком родился наш Или, что Чернобог так боится его, что с младенчества старается искалечить. Видать, страшно ему, Чернобогу, оттого, что будет, когда сын наш на ноги встанет. Вспомни, что Берегиня говорила – И не будет на земле Русколани витязя чудеснее него – вот и старается Чернобог успеть погубить Или, пока поздно не стало. Так что крепись, любимая. Потому что у богов одна надежда – на нас с тобой.

Совсем постарела Надёжа. Стало ей невмоготу работать внаклонку на репянниках. Звенислав сколотил ей скамеечку, обтянул её мехом барсука, принесённого Медобратом. Того же меха хватило ещё и на носки и пояс для Надёжи. Теперь Надёжа двигала за собой скамеечку меж рядами и обрабатывала репу сидя. Звенислав каждое утро по-прежнему выходил на рыбалку. И теперь ему помогал Светозар, как когда-то его брат. Иногда, запамятовав, Звенислав называл его Славосветом, уж больно знакомыми были глаза и повадки мальчика. И тогда Светозар смотрел на старика, и не было в его глазах непонимания, скорее улыбка давнего друга проступала сквозь детские черты, словно говоря

 - Ты помнишь? Я тоже помню...

И они продолжали работать. Пару раз на неделе захаживал Медобрат. Каждый раз с гостинцем. Как-то он принёс крупного тетерева, и Звенислав со Светозаром украсили все обналичники в доме пёстрыми перьями.

С того дня, как Или разорвало связки, его ноги распухли, тело обмякло, горящий взгляд потускнел. Он и раньше не вставал, а теперь перестал даже приподниматься во время ужина, когда вся семья собиралась за столом и зажигались светцы. Светозар прыгал и вертелся возле него, стараясь развеселить. Он приносил и клал Или в ладонь собственноручно вырезанные маленькие деревянные фигурки. Заглядывал в потускневшие глаза. Иногда по лицу Или пробегала тень улыбки.

Тридцатая весна Или мало чем отличалась от всех остальных.

 Светозар прошёл год выбора пути. Он встал на путь лекаря. С его приходом Или ненадолго оживал, перебирая резные фигурки-амулеты, слушал его рассказы, но сам в основном молчал. В глазах Или всегда горела боль и тоска. Когда Светозар отправился в путь, в их деревню пришёл другой шестнадцатилетний юноша, Перуполк. Он избрал путь воина, но, вначале ему нужно было пройти по деревням, пожить с разными людьми, чтобы ощутить всё то, За что придёт пора сражаться, что он будет защищать. Остановился паренёк у Звенислава с Надёжей. А ровно через год, на его место пришла девушка – Златозорька. Кто знает, что привело выбравшую путь провидицы в дом рыбака, но она с особой нежностью и трепетом относилась к старикам. Она старалась ни на шаг не отходить от них, будто боялась пропустить, что-то особо важное. Златозорька вихрем бегала от Звенислава до Надёжи, и обратно, успевая и с сетями помочь, и в поле. А вечером стремглав неслась домой, и пока старики медленно шли к дому, девушка успевала растопить печь, разогреть ужин, а то и попотчевать Или оладушками. На Или девушка смотрела не как на больного, а как на укрытое в тряпицу перо жар-птицы.

Тридцать третья весна Или выдалась невиданно ранняя.

Дни тянулись, текли бесконечной вереницей за – За порогом того мира, в котором лежал на печи неподвижный Или. За окном ярко сияло Солнышко и пели птицы. Ветер урывками доносил с реки звонкий смех Златозорьки.

 

Новая жизнь

ТОТ ДЕНЬ выдался особенно жарким. Златозорька стрелой влетела в дом, мышью скользнула в подпол, схватила крынку кваса и тут же умчалась в поле к Надёже, пока бабушку не хватил тепловой удар. И снова раскалённый мир замер за окном дома.

Вдруг резкая боль пронзила сердце Или. Что-то мешком ударилось о стену дома и над окном показалась макушка серебристо-седой головы.

 - Пить! - простонал слабый старческий голос. Смерть была совсем рядом. Смерть дохнула в чьё-то лицо. Человек цеплялся за искорки Жизни, но Жизнь ускользала, таяла, испарялась вместе с последними каплями влаги, покидала сильное когда-то тело. И такое знакомое отчаяние от невозможности успеть к кому-то на помощь. И все видения разом пронеслись перед глазами: девочка в лесу, старик в колодце, горящая деревня и мальчишка с мечом, и медведица придавленная деревом, и попавший в засаду Тулий Краск...

 - Пить, простонал за окном затухающий голос.

Решимость ангела полыхнула в глазах Или. И глухое отчаяние уступило место безудержной ярости:

 - Ну уж хотя бы этому я успею помочь! – Или взревел, забыв о разорванных связках, вообще забыв обо всём, он спрыгнул с печи. И тогда, неиссякаемая сила самой Земли, унаследованная с кровью матери – русалки, поднялась в нём, охватила тело золотисто зелёным огнём, живительным соком наполнила каждую клеточку могучего тела. Связки срослись за мгновение до того, как Или бросился бежать.

Запнувшись о порог и кое-как удержав равновесие Или вылетел из избы, на бегу подхватив подвернувшееся под руку ведро, он мчался к реке. Или двигал мир вокруг себя, проскальзывая меж слоёв реальности – он вошёл в темп. Если бы кто-то видел его сейчас, то сумел бы различить скользящую тень, словно высоко в небе парит орёл. И только истинный вой – опытный витязь, владеющий состоянием Раж и Темп, сумел бы определить в тени человека.

Звенислав услышал как что-то шоркнуло по кустам, да плескнуло по воде. Обернувшись на звук он увидел лишь круги на воде.

А Или уже был возле дома, он с пяти шагов выплеснул полведра на голову и плечи старца. Сорвал со стены ковш, черпанул им воды и аккуратно подхватив голову старца поднёс ковш к его губам... И только тут заметил, что крепкий старик с по-волховски длинными, до щиколоток, густыми седыми волосами, вполне себе живой и умирать не собирается. А смотрит на него ясными глазами, и улыбается, этак, с хитринкой. Да и не один только старец – волхв стоял возле Или – рядом обнаружили себя ещё двое. У одного из них волосы ниже пояса, а у третьего – почти до колен. Трое калик перехожих стояли перед Или. И с ними молодой парень, лет девятнадцати, с интересом наблюдает за происходящим. Одежда калик перехожих сплошь изукрашена была вышивками и забрана бисером, шнурочками-тесёмочками, да камешками- бусинками, деревянными резными оберегами. Большая часть символов Или и вовсе была неведома, но вот, что удивительно, на месте знака выбранного пути у них сияли символы всех двенадцати богов, а на месте символов Рода стоял знак Макоши – самой Земли-матушки – и знак Бога Дорог – Переплута. На юноше была простая белая рубаха со знаками рода и символом выбранного пути – пути лекаря.

 - Ох и заждались мы тебя, Или, - улыбнулся старец с волосами до щиколоток, подставляя солнышку промокшую одежду.

 - Так, я же, вроде, бегом... – пробормотал Или удивлённо.

 - Да, что – мы? Русколань заждалась тебя, богатырь чудесный! – продолжил, улыбаясь старец с волосами до колен.

 - Мы ждали тебя ещё в твою двенадцатую весну – в год выбора пути! – подхватил третий старец с волосами по пояс. Все трое переглянулись и заговорили, словно все разом, и прямо в голове у Или:

 - Думали, не утерпишь. Ждали тебя и в шестнадцатую весну, когда дети покидают свой дом, а тебя всё нет и нет. Где же пропадал ты – славный витязь? В каких странах – государствах бывал? И что прекрасного, доброго успел свершить?

Или замотал головой и промычал:

 - Да, я же...

 - Ходить не можешь? – продолжил старший волхв, - Ну, да, вижу. Бегом у тебя куда как лучше получается.

 - Так, бегом бы и бежал. Никто бы на тебя за это не обиделся. – Подхватил второй.

 - Бегом-то, вона, как ладно выходит! – смеялся третий.

Или улыбнулся печально, и мысль его была тревожной:

 - Надолго ли? Настанет ночь, и не порвет ли опять связки от боли непереносимой, когда я опять буду бежать в десять мест одновременно, и успею ли везде, где нужна моя помощь?

Лицо старшего волхва посерьёзнело:

 - Дай мне руку, Или.

Богатырь протянул руку. Волхв вынул нож и полоснул по протянутой руке. Брызнула кровь. Или вскрикнул и отдёрнул руку.

 - Ты чего, деда? – в больших добрых глазах Или стояли обида и удивление. Второй рукой Или зажал рану, сквозь пальцы капала кровь.

Следующим движением старец порезал свою руку.

 - Ой, деда?!! – Или помчался в дом, оторвал от чистой тряпицы, выбежал во двор, сорвал подорожник, наскоро обмыл листья и принялся бинтовать, как умел, руку волхва. В один миг старца обдало таким жаром, что волосы на затылке поднялись дыбом, волхв вспотел, в его висках запульсировала кровь.

 - Ничего себе разряд! – удивился тот, что помладше, а третий опять засмеялся:

 - Да, таким Жаром Живыссылки и дополнения\книга Ра\жива.rtf можно изрубленного на куски воина оживить!

Молодой лекарь коснулся раненой руки старца и его глаза стали круглыми от удивления – раны не было. Кровь не текла.

Или больше не чувствовал боли от старца и глянул на свою руку – раны тоже уже не было, на её месте остался тонкий красный рубчик, на глазах бледнеющий и, вскоре, совсем исчезнувший.

 - Вот, видишь, Или, - улыбнулся волхв – ты вполне в состоянии определить, которая боль быстрее нуждается в помощи. Ты понял, что рана старика будет болеть и заживать дольше твоей собственной. Хотя боль от твоей раны не перестала существовать, однако же ты сумел отодвинуть её на второй план. И всё в порядке. Тебе не разорвало связки оттого, что ты пытался бинтовать мою и свою раны одновременно.

 - Дело не в этом, - пытался вставить Или, - просто, чужую боль всегда чувствуешь острее своей.

 - В самом деле? – удивился младший из калик, а третий добавил:

 - И с чего же ты решил, Или, что можешь чувствовать чужую боль?

 - Ты думаешь, что это возможно – чувствовать чужую боль? – продолжил старший, - С чего ты вообще решил, что являешься чем-то отдельным, а не частью самой Земли – матушки, как и всех живущих на ней. Ты потому и чувствуешь «чужую» боль, что в каждом из них есть частица тебя. Этой то частицей ты и чувствуешь боль, а ранено твоё тело или больно другому – трудно различить бывает.

Или призадумался и спросил:

 - А как быть, когда и люди одинакового здоровья, и времени ждать нет, и раны их одинаково сильны?

Калики переглянулись.

 - Тебе нужно ещё очень многому научиться, Или. – Заговорил первый.

 - Во-первых – нужно научиться осматривать пространство вокруг того, кто нуждается в помощи. Быть может так, что к одному из них уже идёт помощь, и ты, тогда можешь успеть к другому нуждающемуся.

 - Да, - улыбнулся Или, - если бы я этому научился, то урок с раной на руке не сработал бы. Я ведь видел знаки Пути Лекаря на одежде вашего спутника.

 - Ты быстро схватываешь, Или. – Поразился младший из волхвов.

Лицо Или вновь посерьёзнело:

 - И, всё же, бывает ведь, что и раны одинаковы, и помощи ждать неоткуда, и успеть на помощь невозможно. Как мне быть тогда?

 - Тогда выбор сложнее. Что бы помочь хотя бы одному – выбор надо сделать правильный. Необходимо видеть вперёд. Завтрашний день может принести одному из них страдания, а путь его завершён, и он готов уйти на новое рождение. Другой же назавтра сделает что-то важное, такое, что поможет многим. – Старец замолчал. Все думали об одном – о том самом страшном выборе, когда без помощи остаются те, кому очень нужно жить. Все знали, что такое бывает. На этот вопрос ответа не было.

Снова боль проступила в глазах Или.

 - Болит? – заглянул ему в глаза средний волхв.

 - Болит, – произнёс Или.

 - В твоём сердце боль всего Мира, - с весом вымолвил младший из троих.

 - Я так боюсь отпустить себя. Боюсь покалечить себя снова и опять оставить без помощи тех, к кому одновременно стремлюсь успеть.

Калики перехожие вдумчиво переглянулись, и старший заговорил:

 - А, хочешь, подскажу тебе, какая боль сейчас самая сильная?

Или кивнул.

 - Страшный Змей похитил княжескую дочь – очень красивую девушку. И, насколько я знаю змеев – съест он её. Съест живьём, ведь мясо для него лакомство, когда жертва ещё жива. Удовольствие Змей растянет надолго, будет откусывать по кусочку, и сделает так, чтобы девушка оставалась живой.

Ужас подбросил Или – бежать!??

 - Где я смогу найти Змея?

 - Путь туда укажет сердце. Но совет дам. Вот. – И волхв соорудил из двух палочек, что-то типа косого креста, соединив их крепко по выверенному углу.

 - Вон, видишь мох на дереве. Он всегда растёт с одной стороны. Направь в ту сторону вот этот конец компаса, а другой – укажет тебе куда бежать. Беги быстрее, или, а то не успеешь.

 - Благодарствую, деда, - Или поклонился и побежал, да, вдруг, замер как вкопанный, - А как же матушка моя и батюшка?

 -  Беги, Или, я обниму их за тебя. Они будут рады за тебя, беги, сынок.

Или умчался, размытым пятном помаячив у виднокрая и скрывшись за опушкой леса.

 - Пускай поучится у самого Велеса, - усмехнулся старший, и волхвы заулыбались, - по такому случаю Велес – Волос аж двенадцатиголовый.

 - У самого Велеса – змея? – Удивился парень пришедший с волхвами.

 - А ты как думал? Или – высший. А высшие учатся у самих Богов напрямую. – Поддакнул волхв помладше.

 - Пускай поучится, а то, натворит дел. Ещё и впрямь, да не допустят того Родные Боги, - не успеет, - подхватил третий, - А ты подойди-ка, Зимостан, - обратился он к парню, - присядь рядом. Здесь, похоже, останешься ты пожить с этими людьми. Стань им родным сыном, да помогай во всём, и смотри, - то, что ты сможешь увидеть у этих людей, даже мы бессильны тебе показать. Одних только знаний, коих немало дали тебе дороги с нами, мало. А эти люди – родители Или, Звенислав и Надёжа, - умеют любить так, как не всем дано. Такая любовь свела когда-то Отца Богов с Матерью Богов, и пошли от них двенадцать Богов нашего Мира, которые родили все звёзды и все миры. И бабушку Соль, и дедушку Ра. Если научишься ты так любить, то не будет на земле человека, которого бы ты не сумел вылечить.

 - Ну и мы, конечно, дождёмся да словом перемолвимся с такими людьми – было бы жаль упустить такую возможность. – Добавил младший из калик мечтательно.

Зимостан замер с трепещущим сердцем, от превкушения чуда – увидеть людей, общение с которыми даже высшие волхвы, коих по всей Русколани по пальцам перечесть, почитают за великую честь и радость.

 

Дорога к Змею

Или бежал. Саднящая боль разрывала его сердце, но волхв сказал: «Беги, не останавливайся!», - и Или бежал. Но зов становился всё сильнее. И тут перед глазами возникло видение – девочка, та самая. Она не заметила ямку в расщелине между коряг и наступила прямо в ловушку. Ножка подвернулась, потянулось сухожилие, коряга ободрала кожу на щиколотке, потекла кровь. А снизу, пропоров стопу воткнулся острый сучок. Корзинки с грибами разлетелись в стороны, а на землю падали горькие детские слёзы.

«Я успею, если потороплюсь», - пронеслось в голове у Или. И он припустил бежать ещё быстрее. Влёт перемахнул сопку, за ней ещё одну, и тут увидел девочку.

Домой торопилась и с горки помчалась бегом, тут-то и настигла её беда. Или упёрся коленом в одну корягу, рукою в другую, поднапрягся, и толстенные коряги сдвинулись. Бережно высвободив раненую ножку, Или поднял девочку на руки, и, прихватив корзинки, побежал к деревне.

И тут новая волна боли накрыла его. Он увидел дедушку, того самого, упавшего в колодец. Но... как же прекрасная дева в лапах жестокого Змея?

«Что бы помочь хотя бы одному – выбор надо сделать правильный. Необходимо видеть вперёд. Завтрашний день может принести одному из них страдания, а путь его завершён, и он готов уйти на новое рождение», - пронеслись в голове слова волхва.

Или попробовал «посмотреть вперёд и вокруг», и увидел : в доме, где жил дедушка – две маленьких девочки. Дедушка, как и Звенислав, изо всех сил старался успеть вырастить их, пока жизнь ещё не покинула его. А вот теперь стоял он на дне колодца по пояс в ледяной воде, смотрел на свою сломанную ногу и плакал. А помощи ждать было неоткуда.

«Родные Боги, Земля – Матушка! Быть может Змей сегодня захочет спать, а не есть. Никак нельзя мне оставить дедушку без помощи».

Тем временем впереди показалась деревня.

Здесь девочке наверняка помогут – подумал Или. Он усадил ребёнка на крыльцо первого же дома, стукнул в окно, кинул корзинки и развернувшись, понёсся обратно в гору. Дедушка жил в другой деревне.

Или даже не заметил, как под его рукой исчезли раны на ноге девочки, срослись кости, а сама девочка раскраснелась и вспотела, хотя и была в лёгком платьице, несмотря на холодный вечер и ветер свистевший в ушах от Илиюшиного бега. Как девочка открыла дверь дома, как выскочил ей навстречу счастливый отец. Как он смотрел вслед быстро удаляющемуся к виднокраю размытому пятну, в котором лишь воин, умеющий входить в темп смог бы различить человека.

Или подбежал к колодцу, и с размаху ухнул в него. Он полз вниз, благо широкие плечи доставали до обеих стенок колодезного сруба. Он полз вниз, не думая, что у него с собой нет никакой верёвки, да что там верёвки – нет даже кушака. Ведь Или пустился в путь подскочив с постели, как был, в одной широкой и длинной рубахе. Оторвав от рубахи полосу ткани, Или обвязал ею дедушку и накрепко затянул другой конец вокруг пояса. Упираясь локтями и коленями в стены колодца Или пополз наверх. Внеся деда в дом и каким то чутьём понимая, что нужно делать, вправил сломанные кости. Потом бросился искать лекаря, и нашёл его на другом конце деревни. Глубоко вздохнув, Или метнулся в лес спасать девицу от злого Змея.

И не увидел Или, как лекарь с изумлением рассматривал ногу деда – кости которой уже срослись. Тогда лекарь спросил больно ли было, когда незнакомец вправлял кости. Дед ответил, что больно вовсе не было, только вот очень уж жаркую печь истопил добрый молодец. Лекарь коснулся печи. Жарко было в доме, а печь была холодна – Или некогда было её растопить. Кинулся лекарь было догнать да расспросить молодца, да где там, его давно и след простыл.

Или бежал не останавливаясь, прямо на ходу срывая какие то ягоды и травинки. И на бегу жевал их. Чуть не врезавшись в ствол дерева Или понял, что и спал он тоже на ходу.

Вдруг новая волна знакомой боли настигла его. Это была медведица, которую придавило упавшим деревом. Или «посмотрел» вокруг – вдруг рядом есть кому помочь? И у него получилось. У него теперь получалось всё лучше с каждым разом. Помощь – как же! По лесу шли охотники. Да не простые, с палками да рогатинами на медведя. И вдруг Или ощутил мягкое тепло внутри медведицы – зимой собирались родиться два медвежонка.

Или, сворачивая под прямым углом, уговаривал себя мыслями, что дескать, по-пути же...

Ствол дерева был огромен. Так что с маху поднять его не получилось. Или присел под дерево, упёрся ногами в землю, поднапрягся. Ствол не шелохнулся. Или часто задышал, шире расставил ноги, упёрся в дерево плечами, но дерево не сдвинулось. Или разозлился на себя – нету у него времени. Продышавшись, Или уперся в ствол плечами и руками, да и вложил всего себя на вдохе в одно движение – просто встал. Голова кружилась, в глазах кувыркались звёзды, откуда-то пахнуло палёным деревом. А это под руками Или дымилась кора дерева, которое он всё ещё держал, а медведица рванулась и выскользнула из ловушки.










Последнее изменение этой страницы: 2018-04-12; просмотров: 613.

stydopedya.ru не претендует на авторское право материалов, которые вылажены, но предоставляет бесплатный доступ к ним. В случае нарушения авторского права или персональных данных напишите сюда...