Б. Мандевиль: апология частного интереса

Крайности в отношении к частной собственности: апологетика и утопизм отрицания. В сочинениях Дж. Локка и его современника немецкого ученого С. фон Пуффендорфа (1632 — 1694) доктрина естественного права приобрела характер оснований всеобщей науки об обществе — подобно тому, как схоластика была всеобъемлющей «христианской наукой». И также как апология (от греч. ἀπολογία, защитительная речь) христианской веры включала в себя апологетику сословной иерархии, также и локковская доктрина естественного права предоставляла аргументы для апологии, или апологетикинеравенства в обществе, основанном на частной собственности.

Между тем, остроконфликтные формы, в которых исторически происходило формирование в Англии частной собственности на землю, отраженные в многочисленных балладах и памфлетах, породили традицию утопий(от греч. υ-τοπος — «место, которого нет») как литературных произведений и социальных проектов, отрицающих частную собственность. Гуманист Томас Мор (1478 — 1535), современник жестоких захватов лордами общинных земель под овечьи пастбища, написал «Золотую книгу о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия» (1514) с картиной идеального общества без частной собственности и имущественного неравенства, где золото и серебро идут только на утварь. В XVII в. утопия получила продолжение не только как род литературы, но и как этическое основание общественных движений, особенно во время Английской революции. Республиканец Джерард Уинстенли(1609 — 1676)возглавил выступление диггеров («копателей»), которые требовали передать общинные пустоши беднякам для коллективной обработки. В сочинениях «Новый закон справедливости» (1649) и «Закон свободы» (1652) Уинстенлиочерчивал контуры общества без частной собственности и денег; с обязательным всеобщим трудом и уравнительным распределением; с самыми строгими наказаниями для уличённых в купле и продаже. Диктатура Кромвеля не только разгромила «копателей», но и прямо содействовала образованию нового слоя крупных землевладельцев, который стал базой реставрации монархии (см. раздел об У. Петти). Проекты реформ «справедливого общества» без нищеты и денег продолжали появляться вплоть до «Славной революции» и после неё. Причём к концу XVII в. главной нацеленностью этих проектов стало решение проблемы бедного населения посредством предоставления ему занятости; наибольшую известность получили «Предложения по организации промышленного колледжа» (1695) Джона Беллерса.

Утописты, начиная с Т. Мора, порицали роскошь и расточительность богатых («Анатомия меланхолии» (1621) известного священника-писателя Р. Бёртона; «Нова Солима» (1648) некоего С. Готта). Со своих позиций приобретение роскошных импортных товаров осуждали меркантилисты. Однако У. Петти, не склонный одобрять расточительность в целом, подчёркивал значение прихотливых вкусов, увеселений и тщеславия для поощрения промышленности и торговли, считая также, что «излишества богатых дадут работу бедным». Эту мысль в резкой и эпатирующей форме выразил Бернар Мандевиль(1670 — 1733), изобразивший тщеславие, мотовство и другие личины частного интереса (до мошенничества) основным стимулом экономического процветания.

Антиутопия: пороки частных лиц — благо для общества.Мандевиль был потомком гугенотов, эмигрировавших из Франции во время ожесточенных религиозных войн XVI в. Он родился и получил медицинское образование в Голландии и с 1700 как практикующий врач жил в Лондоне, где и выпустил 6 изданиями (1705 — 1732) свою аллегорию «Басня о пчёлах, или Частные пороки — общественные выгоды». Скандальную известность книга получила после 3-го издания (1723), снабжённого подзаголовком «Исследование о природе общества». Последовательно проводя точку зрения на эгоизм, как основную пружину человеческой деятельности, Мандевиль настаивал на том, что не добро, а зло — от показной роскоши до бедствий вроде Лондонского пожара 1665 г. — делает людей общественными существами; является «крепкой основой, животворящей силой и опорой всех профессий», стимулирует занятость и оживлённую торговлю.

Мандевиль язвительно обрисовал полный упадок пчелиного улья после того, как Юпитер повелел устранить трутней и искоренить пороки. Мораль: «да будет всем глупцам известно, что улей жить не может честно».

Поэма Мандевиля вызвала полемику не только среди его современников, но и среди экономистов последующих веков и разных идеологических пристрастий. К. Маркс назвал Мандевиля «честным человеком с ясной головой», сатирически разоблачившим ханжество буржуазии, которая, по оценке самого Маркса, «не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного «чистогана». Экономист-антрополог ХХ в. К. Поланьи, напротив, возмущался «дешёвыми парадоксами», которыми Мандевиль подменил историческую драму превращения людей традиционного общества в эгоистов рыночного обмена. Российский биограф Мандевиля А. Субботин не без оснований предложил рассматривать «Басню о пчёлах» как антиутопию.

Предвосхищение идеи «невидимой руки».Два противоборствующих направления современного либерализма возводят к «Басне» Мандевиля истоки своих ключевых идей: реформаторская доктрина (Дж. М. Кейнс) — принцип эффективного спроса для достижения полной занятости ресурсов; неоконсерватизм (Ф. Хайек) — трактовку общественной пользы как непреднамеренного результата действий, предпринимаемых по соображениям частной выгоды. Последнюю позицию разделяет современный словарь экономической теории «Новый Палгрейв». В нём указано, что А.Смит, раскритиковав Мандевиля как моралист, как экономист заимствовал у «легкомысленного» доктора исходную идею о разделении труда как великом двигателе экономического прогресса[18]. Более того, Мандевиль предвосхитил смитовский образ «невидимой руки» указанием на «взаимные услуги» в обмене, ожидать которые даром неразумно. Наконец, из аргументов Мандевиля можно вывести то, что из самопроизвольных, «спонтанных» действий, продиктованных эгоистическими соображениями, и не требующих регулирования со стороны правительственных чиновников, может возникнуть жизнеспособный общественный порядок, поскольку устанавливается и сохраняется наилучшим образом («именно тогда, когда никто не вмешивается») «пропорция между количеством занятых каждым делом».

Следует, однако, сказать, что идеи об обоюдной выгоде, связывающей все профессии, и о естественной пропорциональности без государственного вмешательства были ранее Мандевиля и в более глубокой форме высказаны французом Буагильбером, увязавшим их со свободным ценообразованием.

3.4. П. де Буагильбер: laissez faire, пропорциональные цены и равновесие

Франция: от меркантилизма к антимеркантилизму.Пьер Ле Пезан де Буагильбер(1646 — 1714) происходил из «дворянства мантии» — зажиточных французских семей, наделённых фамильными званиями за гражданскую службу королю и прикупавших чиновные должности и поместья для передачи по наследству. Родом он был из Нормандии, как и «дворянин шпаги» А. де Монкретьен, автор «Трактата политической экономии», причём оба земляка, апеллировавшие в своих экономических проектах к высшим властям абсолютистско-католической Франции, при этом симпатизировали религиозным уклонистам (Монкретьен — гугенотам, Буагильбер — янсенистам). Оба также видели, что североморское — как у Нидерландов и Англии! — положение их родной области несёт богатый потенциал для подъёма хозяйства Нормандии: близость к международным торговым потокам и благоприятные природные условия для усовершенствования земледелия (Монкретьену было важнее первое, Буагильберу — второе).

Однако Монкретьен застал лишь самое начало французского абсолютизма; жизнь же Буагильбера совпала с правлением (1643 — 1715) «короля-солнца» Людовика XIV, стремившегося главенствовать над всей Европой блеском Версаля и силой оружия. Потребностям армии и придворной роскоши была подчинена и политика меркантилизма, установленная Кольбером и наносившая ущерб сельскому хозяйству страны налогами, принудительным максимумом цен на зерно и запретом хлебного экспорта. После смерти своего великого министра Людовик XIV, не сдерживаемый в своей налоговой политике и дипломатии ограничителем в виде парламента (как в Англии), не только продолжал воевать и усиливать налоговый пресс, но и отменил (в 1685) Нантский эдикт своего деда Генриха IV о веротерпимости, вынудив предприимчивых гугенотов к массовой эмиграции.

Дальний родственник Буагильбера, прославленный военный инженер маркиз де Вобан, обустроивший приграничными крепостями всю страну, пришёл к неутешительному взгляду на неё: половина населения на грани нищеты, ¹/₁₀ уже за этой гранью в полной нищете, ещё ³/_{10 —} в очень стеснённом положении. И лишь верхняя ¹/₁₀ зажиточна, включая несколько тысяч роскошествующих. В предсмертном сочинении «Королевская десятина» Вобан предлагал проект не военно-инженерный, а совсем иного рода: единый налог для снижения общего бремени налогоплательщиков.

Буагильбер, издавший свои главные сочинения время разорительной «войны за испанское наследство» (1701 — 1714), шёл дальше в своих выводах. Он отверг в целом систему административного перераспределения ресурсов в пользу крупной промышленности и в ущерб сельскому хозяйству, и порицал резкое расслоение всего населения на два класса:

— класс получателей дохода от своей деятельности (земледельцев и торговцев), работающих с утра до вечера, но при этом погружённых в нужду;

— класс получателей дохода от своей собственности, предающихся удовольствиям и охваченных «идолопоклонством» перед деньгами в желании быть миллионерами.

«Истинное богатство» и «тирания денег».В «Рассуждениях о природе богатств, денег и налогов» (1707) Буагильбер определял «истинное богатство» как изобилие продукции для удовлетворения человеческих потребностей (от простых вещей до утончённых предметов роскоши), производимое щедростью земли и ремёслами, разделёнными на 200 связанных обоюдовыгодным обменом профессий. Вся эта продукция является результатом постоянного труда и издержек, выраженных в деньгах. Деньги — «поручитель» обмена, они приводят богатство в оборот, но не производят его; поэтому вожделение денег, превращающее благородные металлы «из слуг общества в тирана», трояким образом нарушает равновесие между предметами, присущее естественному порядку:

— соревнование в трудолюбии и сноровке подменяется желанием обмануть соседа;

— занижение цен на зерно из-за государственного вмешательства не позволяет земледельцам покрывать издержки производства и оплачивать другие профессии;

— сосредоточение денег в руках богатых накопителей создаёт неопределённость в хозяйстве, мешая национальному балансу доходов и расходов, поскольку расходы вельмож подвержены капризам моды и прочим прихотям, и монета из рук богача может попасть в сундук. Тогда как монеты, оказавшиеся в руках крестьян, ремесленников и мелких торговцев, сразу будут потрачены на привычный круг потребностей этих групп населения, способствуя равновесию взаимного спроса в денежном выражении всех групп населения на продукты и услуги.

Принцип «laissez faire».Называя себя «адвокатом сельского хозяйства», Буагильбер подчеркивал, что недополучение земледельцами доходов из-за препятствий, чинимых меркантилистским государством (низкие цены на зерно и высокие налоги), приводит к ущербу и для других (городских) групп населения, поскольку сокращение расходов земледельцев влечёт сокращение спросы на продукты и услуги ремесленников, врачей, актёров и т.д. Поэтому повышение цен на зерно и частичное перераспределение доходов в пользу земледельцев восстановит равновесие между различными видами товаров, позволяющее каждому производителю получать выгоду от продажи своей продукции соразмерно издержкам производства.

Буагильбер первым в истории экономической мысли пришёл к выводу о взаимосвязи необходимых пропорций общественного производства с ценами рыночного равновесия. Такое равновесие, по мнению Буагильбера, достигается, если на рынке господствует свободная конкуренция без монополий и государственного вмешательства; налоги распределены между подданными пропорционально общему достоянию каждого; а количество денег достаточно «для поддержания цен, сложившихся на средства существования», но не более.

Свои многословные рассуждения Буагильбер резюмировал формулой «laissez faire la nature et la liberté» — «надо предоставить действовать природе и свободе». В несколько изменённом виде, но с той же первой частью, — laissez faire et laissez passer, — эта формула была пущена в оборот в середине XVIII в. физиократами, полувеком позже Буагильбера подвергшими критике французский меркантилизм, а к середине XIХ в. стала лозунгом экономического либерализма.