ВОЕННАЯ АКАДЕМИЯ КОРОЛЯ КОРМАКА

(Перевод Елены Третьяковой)

Однажды наступили для Тары печальные времена. С грустью взирал король Кормак, как Финн и воины Фианны день-деньской изнывали от безделья, слонялись из угла в угол да от скуки резались в орлянку. Даже во время трапез в пиршественной зале стояла тоскливая тишина: разве что иногда кто-нибудь от тоски принимался барабанить пальцами по столу. А все потому что прочие короли Ирландии после многих лет поражений в беспрерывных войнах наконец-таки усвоили, что с воинами Фианны лучше жить в мире и согласии.

– С этими фениями связываться – себе дороже, – решили короли. – Пожалуй, пора покончить с войнами и заняться чем-нибудь полезным: скажем, последовать примеру Конора О’Коннора и открыть шибин, подпольный кабачок, а то и постоялый двор – глядишь, какой толк выйдет.

Надо сказать, королям и их королевствам такое решение и впрямь пошло на пользу, чего никак не скажешь о фениях. Что теперь было делать им, искусным воинам, если кроме сражений они в этой жизни ни на что не годились?

Огорченный таким положением дел, король Кормак созвал фениев пред свои очи.

– Воины Фианны, – обратился он к собранию, – я не могу допустить, чтобы мое храброе войско прозябало в праздности, предаваясь лени и чревоугодию. Да на вас от обжорства скоро штаны лопнут! Почему бы тебе, Финн, не занять своих людей достойным делом?

– Целиком и полностью с вами согласен, Ваше Величество, вот знать бы только, чем их занять… – ответил Финн, виновато вздыхая.

Тогда король Кормак, Финн и друид Таоскан Мак Лиат уединились в королевской совещальне, чтобы обдумать, как исправить положение дел.

– Жду ваших предложений, – недовольно буркнул Кормак, – и безотлагательно.

– Уж мы постараемся, придумаем, Ваше Величество, будьте покойны, – лучезарно улыбнулся Финн.

И они принялись стараться изо всех сил: скребли в затылках, теребили подбородки, но почему-то ничего у них не придумывалось. В конце концов, Кормак не выдержал – он встал, грянул кулаком по столу и заорал:

– Бестолочи, вот вы кто! А уж от тебя, Таоскан, я никак не ожидал такого скудоумия! Финн-то ладно: я ему плачу за то, чтобы он воевал, а не за то, чтобы думал. Но тебя-то мы вроде держим за мудреца?

– Ох, ваше величество, – закряхтел друид, – оставили бы лучше меня, старика, в покое. Я уже целую неделю сам не свой. Работаю, видите ли, над новым рецептом клеверного вина, и никак не вытанцовывается. Все мысли перепутались. Может быть, у вас есть предложения, о, наш премудрый король?

– Знайте же, горе-советники: наша казна требует пополнения. Нам срочно нужно золото, причем много золота! Иначе мы разорены!

– Насколько мне известно, – начал Финн, собравшись с мыслями, – существует только два способа добыть золото: его можно либо украсть, либо заработать, открыв собственное дело.

– Да что ты! Нет уж, кража исключена! Ибо предполагается, что я есть оплот законности в этой Богом забытой стране, а ты – мой верный воевода. Поэтому нас вряд ли поймут, если мы ни с того ни с сего начнем грабить мирных жителей – во всяком случае, для такого дела нужные веские основания – а тут как назло ни одной мало-мальски порядочной войны во всей округе.

– Значит, остается одно, – оживился Финн, – придется нам основать свое дело, ну, скажем, можно открыть какую-нибудь лавочку.

Король Кормак изменился в лице. Страшно скрипнув зубами, он вскричал:

– Лавочку, говоришь? Где это видано, чтобы верховный король Ирландии содержал лавочку? Кто я тебе, бакалейщик что ли? Да как у тебя язык-то повернулся предложить такое, Финн Мак Кумал!

На основании долгого жизненного опыта Финн усвоил, что когда король величает его полным именем, это может значить только одно: его величество и впрямь весьма им недоволен. А посему Финн тут же изменил тактику и заговорил с монархом самым вкрадчивым и льстивым голосом, на какой только был способен:

– Ну что вы! Нет, нет и нет! Вы меня не так поняли! Как вы вообще могли такое подумать – не забывайте, ведь мы ваши фении, верные из верных!

– Да уж, черт возьми, забудешь тут, когда вы сидите на моей шее! Проку от вас никакого, – фыркнул Кормак. – Только и умеете, что есть. Из-за вашей верности я скоро по миру пойду!

– Ваше величество, не принимайте все так близко к сердцу. Я, собственно, всего лишь хотел сказать, что мы (тут Финн скромно указал на себя) могли бы попытаться основать при вашем дворе какое-нибудь перспективное дело.

– Какое еще дело? – проворчал Кормак, выдержав приличную, но недолгую паузу.

Даже друид Таоскан заинтересовался и навострил уши.

– Ну, начнем с того, что, как известно всем здесь присутствующим, войн нынче никаких нет и не намечается. Поэтому, как верно изволили отметить Ваше Величество, мы тут только жрем да ленимся, изнывая от скуки. Так вот, я думаю, может быть, нам стоит разослать гонцов во все стороны света и оповестить всех королей, что они могут послать в Тару своих воинов, а мы тут обучим их боевым искусствам. Наши подвиги повсюду известны, так что, думаю, многие захотят перенять у нас опыт. А главное, если все получится, обучая других, мы, по крайней мере, сами не утратим боевые навыки.

– Ишь ты! – пробормотал Кормак себе под нос, сосредоточенно рассматривая при этом стол перед собой. На самом деле, король несказанно удивился, получив столь дельный совет не от кого-нибудь, а от Финна. Наконец монарх встал и заявил:

– Поистине, Финн, в кои-то веки тебя посетила более-менее здравая мысль!

И довольный король разулыбался: перед его мысленным взором предстали груды золота, которыми пополнят казну Тары короли со всего света.

– Пожалуй, прикажу писцу Мак Клейте немедленно составить соответствующие депеши и сегодня же отправлю их с гонцами во все концы света.

Так он и сделал, а потом отдал приказ к приезду гостей побелить стены Тары: для пущей верности их даже покрасили сперва снизу вверх, а потом сверху вниз. Это, конечно, на какое-то время заняло воинов Фианны, но побелка закончилась, и заняться опять стало нечем. Фении отложили кисти и стали ждать, когда же, наконец, к ним прибудут клиенты, желающие обучиться боевому мастерству фениев.

Ждали неделю. Потом еще одну. Потом еще. Лето уже было в самом разгаре, а на прямой широкой дороге, ведущей в Тару, так никто и не показывался – напрасно Кормак озирал окрестности со своей высокой башни. Постепенно король опять начал впадать в уныние.

– Похоже, никто к нам не придет. Да чтоб у тех гонцов ноги поотсыхали, если они не доставили письма по назначению!

Он велел найти и привести ко двору всех вестников, и каждый из них еще раз отчитался перед королем, самым подробным и обстоятельным образом ответив на вопрос:

– Ты доставил депешу королю Франции? Королю Испании? Королю Артуру?

– Разумеется, Ваше Величество. И все они обещали, что воспользуются Вашим любезным предложением, как только сочтут это удобным.

– Вот ведь лицемеры! – вскричал Кормак. – Вечно говорят одно, а думают другое! Видно, на всем белом свете не осталось ни одного порядочного короля, кроме меня!

– Никого кроме Вас! Только Вы, Ваше Величество! – в один голос вскричали находчивые гонцы и усиленно закивали в знак согласия.

Потом один из них обратился к королю:

– Уж не знаю, почему они к нам не приходят. Король Франции, на самом деле, очень заинтересовался Вашим предложением. Он, правда, сказал, что у него, к сожалению, вышла ужасная распря с собственным сыном, поэтому в тот момент несчастный монарх ну никак не мог послать к нам на выучку никого из своих людей – сами знаете, пока в стране смута, каждый воин на счету.

– Да какой же он король, если с собственным сыном сладить не может! – возмутился Кормак. – Кроме того, если бы он пораскинул мозгами, наверняка бы понял, что после нашей выучки его армии будет гораздо легче справиться с мятежниками – глядишь, смогли бы и вдвое меньшими силами одержать победу.

Разговор на этом закончился. Еще неделя прошла в праздных домыслах, как вдруг однажды на горизонте показалось облачко пыли.

– Эй, смотрите-ка! Кажется, кто-то все-таки решил немного потоптать траву на дороге в Тару! – сказал Финн и, оглянувшись, спросил у Кормака:

– Может, я выйду навстречу, посмотрю, кто к нам пожаловал?

– Ну, посмотри, – милостиво разрешил король.

Финн не торопясь вышел из дворца, хотя на самом деле мысль о том, что к ним, быть может, наконец, пожаловали первые ученики, изрядно будоражила его. Он спустился с холма, стал посреди дороги, опершись на копье, и расположился ждать. Вскоре вдали показались всадники. Финн даже не шелохнулся. Когда всадники подъехали ближе, Финн увидел, что отряд возглавляет высокий воин поистине королевской стати. Кроме осанки, в качестве доказательства высокого статуса у незнакомца имелась корона, которая, правда, сидела слегка набекрень. Финн собрался с духом, готовясь при необходимости проявить должное почтение к странствующей знатной особе и в то же время внимательно прислушиваясь к разговорам, которые вели между собой всадники: вдруг да удастся по их языку понять, откуда они? Надо сказать, это ему и впрямь удалось, едва он услышал их речь. Говорили они на самом что ни на есть французском языке и выглядели весьма внушительно. Наверняка, возглавлять такой отряд – сплошное удовольствие.

– Воины знатные, все как на подбор, – соображал про себя Финн, пристально вглядываясь в приближающихся всадников. Известно, рубака рубаку видит издалека.

– Доброго вам дня, молодцы, уж не в Тару ли вы случайно направляетесь?

– Бонжур, уи, именно туда, – ответил ему предводитель отряда.

– Ого, да вы, я слышу, из Франции! Был я не так давно в ваших краях и, надо сказать, остался весьма и весьма доволен.

– А с кем, пардон, имею честь, месье? – спросил Финна его собеседник, снисходительно улыбнувшись ему, как ребенку.

– Как это пардон? Я Финн Мак Кумал.

Выражение лица собеседника резко переменилось.

– Ага, значит, месье есть как раз тот, кого мы приехали видеть! Кажется, у вас когда-то случились нелады с моим родителем?

Финн смотрел на незнакомца во все глаза. Да кто же это такой, в конце концов?

– Дело в том, что я не совсем уверен, что помню вашего родителя, как вы выражаетесь. Кто он?

– Король Франции, само собой, кто же еще?

– Ах да, конечно. Отличный, помнится, король. Мы с ним в свое время замечательно столковались: я довольно быстро освоился с французским языком и всякими вашими французскими штучками-дрючками. Нелады? Ну, что вы, помилуйте! – сказал Финн как можно дружелюбней. – Разве что небольшое недоразумение, но мы быстро все уладили, еще до моего отъезда, и тут же забыли про обиды. Так как же вас все-таки зовут, уж простите мою темноту и нескромность?

– Я Пипин, сын королю Франции. Я приехал видеть великий воин Финн Мак Кумал, и вот он передо мной. Как я рад! А это – мои воины, и мы хотим учить у вас ваше искусство. Мой родитель говорит, лучше вас в этом деле никого нет, уж вы все подлые уловки знаете: мон ами, родитель до сих пор в восторге от той вашей вылазки, когда вы загнали королевскую армию в Ла-Манш. Там вроде до сих пор не всех выловили. Браво, как говорится!

– Помню-помню, как же! – хмыкнул Финн и улыбнулся в усы. – Нечасто мне удается так славно подшутить! Вас, однако, ждет король Кормак. Давайте я провожу вас к нему, в Тару. Там вы сможете потолковать насчет обучения и платы за него.

Французы последовали за Финном. У ворот Тары их ждал сам Кормак.

– Так-так-так… Кто тут к нам пожаловал, Финн?

– Принц Пипин, сын короля Франции. Хочет немедленно приступить к обучению воинскому мастерству.

– Вы пришли прямо по адресу! – хмыкнул Кормак. – Уж мы вас научим!

Пипин и его воины – все втридцатером – расседлали коней и проследовали за хозяевами в главную залу Тары. Французы держались вполне дружелюбно, с интересом глазели на все вокруг, обменивались замечаниями, если видели что-нибудь необычное. Тара, без сомнения, произвела на них неизгладимое впечатление – и то сказать, вряд ли может быстро изгладиться впечатление от дворца, дважды побеленного сверху донизу и снизу доверху.

Пока приезжие воины осматривали окрестности Тары, принц Пипин вел переговоры с королем Кормаком, Финном и Таосканом Мак Лиатом, подробно обсуждая план занятий, их продолжительность и стоимость. Обе стороны, конечно, от души поторговались, но, в конце концов, переговоры завершились обоюдным согласием. Тогда Пипин спросил:

– А когда же можно увидеть, каковы фении в деле?

– Что может быть проще! Давайте устроим небольшой дружеский турнир, когда вы захотите, – сказал Кормак. – Там и выясним, кто на что способен. Нам ведь тоже надо знать, на что годятся ваши воины, прежде чем приступать к обучению.

– Уж они вам покажут, на что годятся! – воскликнул самоуверенный Пипин.

Кормак хлопнул в ладоши. Вошел слуга.

– Скажи фениям, пусть будут готовы через полчаса показать свое мастерство. Ни в коем случае нельзя разочаровать дорогого гостя!

Воинам Фианны не пришлось повторять дважды. Ровно через полчаса все они при полном параде собрались во дворе – их доспехи и оружие ослепительно сияли на солнце: еще бы, ведь после того, как закончилась побелка Тары, чистка оружия и доспехов служила единственным занятием изнывавших от скуки фениев. В сложившихся обстоятельствах они заметно взбодрились, приосанились, и теперь любые тридцать человек из их числа были готовы продемонстрировать французам свое мастерство – гостям предоставили право выбрать вид воинского искусства, в котором они хотели бы состязаться. Но прежде чем те сделали выбор, король Кормак предупредил:

 – Пусть только это будет что-нибудь безобидное. Никакого кровопролития. Так, забавы ради. Вместо оружия, пожалуй, дадим соревнующимся палки, чтобы чего не вышло. И, чур, никаких мечей!

Две шеренги воинов сошлись и по сигналу Финна вступили в противоборство. Бой вышел недолгий, но жестокий – даже чересчур жестокий, по мнению французов, которые уже через несколько минут в полном составе были положены на все имевшиеся у них лопатки, в то время как фении стояли подле, элегантно опираясь на палки, и снисходительно улыбались. От удивления глаза принца Пипина полезли на его высокий благородный лоб.

– Теперь мне ясно, почему родитель мой не может никак забыть страну Ирландию. Таких воинов, пожалуй, забудешь!

Финн, потупив взор, скромно выковыривал грязь из-под ногтей.

– Ребята неплохо сражаются, верно?

– Черт их забодай, они неподражаемы! Научите моих воинов так сражаться, и я не останусь в долгу.

– Хе-хе! – усмехнулся довольный Кормак. – Да мы только об этом и мечтаем!

Он довольно потер руки под мантией, а в его воображении вовсю раздавался звон золотых монет в туго набитых кошелях.

К серьезному делу боевой подготовки французских воинов решили приступить в тот же день – занятия продолжались почти беспрерывно в течение четырех недель. С каждым днем фениям становилось все сложнее одолевать французов. Через две недели воины Фианны едва не выбились из сил, пытаясь справиться с собственными учениками, через три – ирландцы одержали верх с минимальным отрывом, а через четыре недели им пришлось согласиться на ничью, не доводя противоборство до конца. После этого Финн отвел Кормака в сторонку и начал ему что-то поспешно шептать на ухо. Кормак кивнул и поднял руку, призывая окружающих к тишине.

– Воины Франции! С радостью заявляю вам, что ваша воинская подготовка подошла к концу. Кажется, нам больше нечему вас научить.

Французы, со своей стороны, издали недовольный рев, потому что в кои-то веки у них, кажется, заладилась схватка, и их тут же лишили возможности насладиться ею, а ведь буквально через пару дней они могли бы, кажется, задать жару собственным наставникам и, возможно, даже кое-чему их научить. Принц Пипин, в общем-то, разделял мнение своих воинов, но предпочел держать его при себе, вместо этого радостно воскликнув:

– Восхитительно! Потрясающе! А теперь, я думаю, пришло время расплатиться с вами за науку.

– Вам оно виднее, – вежливо отвечал Кормак, с огромным трудом, однако, скрывая, что вовсе не прочь прямо сейчас снять пробу с французского золота.

Вечером решено было устроить прощальный ужин. После очередной смены блюд Пипин послал слуг за сундуком с монетами. Его принесли и поставили на самое видное место, прямо перед королем – и, разумеется, заветный сундук тут же приковал к себе взгляды всех присутствующих. Каждый хотел видеть, каково же будет вознаграждение за долгие недели упорного труда. Пипин торжественно снял с шеи цепочку, на которой висел золотой ключ, отпер сундук и откинул крышку. Под ней вытаращенным глазам воинов открылось удивительное зрелище: сундук был полон золотых монет, которые сияли так ярко, что при их виде даже после сытного ужина у всех слюнки потекли.

Пипин оставил сундук открытым: сокровище ослепительно сияло, ирландцы и французы пили и веселились, а их военачальники перебрасывались остроумными шутками. Потом принц вдруг захлопнул сундук, закрыл его на замок и отдал ключ Кормаку, сказав:

– Вот, это все вам.

Кормаку важно было не ударить в грязь лицом при своих воинах, а потому он сделал вид, что до золота ему особо нет дела, и поставил сундук возле стола. Затем король дважды хлопнул в ладоши, и в залу вошли слуги с огромными кувшинами, полными крепкого пойтина. Появление слуг, а особенно кувшинов, было встречено одобрительными возгласами и восхищенными вздохами. Присутствовавшего на пиру барда попросили спеть, и, пока он готовился к выступлению, в зале наступило умиленное затишье.

Все вроде бы шло своим чередом, однако если бы фении не так налегали на еду и питье, они бы наверняка заметили, что в то время как они хлещут пойтин из своих огромных кубков, их гости едва прикладываются к своим. Французы и впрямь много говорили, смеялись и шутили, но по всему было видно, что они что-то замыслили и главным заговорщиком был Пипин. Он не спускал глаз с сундука с золотом и постоянно следил, чтобы кто-нибудь из слуг или приближенных Кормака не унес его куда-нибудь.

Впрочем, никто этого делать и не собирался: все пировали, как ни в чем не бывало, голоса становились все громче, шутки – все глупее, а грохот падающих под стол воинов – все чаще, и, что примечательно, среди свалившихся под стол не было ни единого француза.

Финн заснул прямо за столом, а после полуночи сам король Кормак почувствовал, что теряет форму, и приказал слугам отнести себя на специальных королевских носилках в опочивальню, имея при этом вид хмурый и усталый.

Когда самые стойкие из фениев, наконец, захрапели на столах и под столами и громогласный ирландский храп, огласивший Тару, достиг той мощи, при которой вполне мог сойти за шум работающей лесопилки, принц Пипин поднялся и сказал:

– Смотрите-ка! Похоже, ирландские поросята сперва упились до ирландского визга, а потом благополучно отбыли в ирландскую страну снов. Воины мои, пришло время исполнить наш план!

По команде предводителя французы принялись срезать по солидной пряди с бороды каждого спящего фения: даже старика Таоскана Мак Лиата не пощадили. Да что там, сам король Кормак и тот, наверняка, не избежал бы участи своих подданных, если бы заблаговременно не ретировался из пиршественной залы на специальных королевских носилках, благодаря коему обстоятельству его борода в ту ночь чудом уцелела.

После содеянного Пипин подал сигнал к отступлению, и французы, с трофеями в виде клоков разномастных бород, двинулись прочь из Тары. В арьергарде двое замыкающих несли сундук с золотом. Французы направились к берегу, где их уже ждали корабли. На следующий день, к тому времени, когда фении проснулись, – а произошло это, мягко говоря, не слишком рано, - французская флотилия уже скрылась за горизонтом и теперь полным ходом возвращалась на родину. На носу одного из кораблей стоял принц Пипин и мурлыкал себе под нос развеселую песенку.

В Таре в то утро первым проснулся Финн: его разбудил луч полуденного солнца, беспощадно осветивший лицо. Воин недовольно фыркнул, потянулся прямо за столом, где его накануне вечером сморил хмель, попытался перевернуться в воображаемой постели, чтобы принять более удобное положение и… разумеется, с грохотом свалился со скамьи под стол. Финн тут же проснулся и, решив, что на него напали, с воинственным криком попытался вскочить на ноги и отразить удар.

БУМС!!!

Это Финн ударился головой о дубовую столешницу. После удара уверенность отважного фения в том, что его атакуют, окрепла!

– Сейчас я покажу вам, трусливые негодяи! – воскликнул Финн.

Он поднялся и отшвырнул в сторону стол, под которым оказался после падения со скамьи. За этим столом и под ним пребывали в счастливом забытьи другие фении, чей покой Финн нарушил своей выходкой. Они, в свою очередь, тоже решили, что на них кто-то напал, и принялись в полусне со страшными воплями отражать удары неведомого противника, угрожая ему неминуемой расправой.

Словом, в главной зале Тары в то утро случился переполох, да такой, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Шум и грохот стояли такие, что проснулся сам король Кормак – а уж сон его величества наутро после пира чутким отнюдь не назовешь. Держась обеими руками за похмельную голову, монарх поплелся поглядеть, что стряслось, и готов был уже обрушить на дерущихся фениев самые изощренные проклятия:

 – Да чтоб вас… – с августейших уст готовы были слететь самые искренние пожелания всех возможных неприятностей и невзгод, как вдруг король осекся.

Он уставился на Финна.

– Что это у тебя с лицом, Финн?

– А что не так?

– А у вас что с лицами, Диармайд и Голл? Да что с вами всеми такое?

Король переводил взгляд с одного воина на другого.

Только тогда, присмотревшись друг к другу, фении поняли, какую шутку отмочили с ними французы. Все ирландцы тут же в ужасе схватились за собственные бороды, не досчитались их существенной части, и лица их залила краска стыда и гнева. А тот факт, что враги посмели проделать то же самое с Таосканом Мак Лиатом, заставил каждого из фениев на время забыть личную обиду – тут уж воины Фианны оскорбились все вместе, всерьез и надолго.

– Какие же все-таки дикари эти французы! – возмущались они.

– Безбожники! Надо же чего удумали!

– Они не безбожны, а безмозглы! Неужто, глупцы, надеются, что это сойдет им с рук?

Не возмущался вслух только Таоскан. Впрочем, его молчание было красноречивее любых проклятий. У него, так сказать, все было написано на лице, наполовину лишенном лучшего украшения мужчины. Никто и никогда не видел друида в такой ярости. Он молча вышел из залы, удалился в свою пещеру и решительно задвинул за собой камень.

– Не хотел бы я нынче вечером оказаться на месте французов, – задумчиво пробормотал король Кормак.

Фении, между тем, разбрелись кто куда: уединившись, каждый брался за зеркало и старался по возможности поправить нанесенный бороде ущерб.

Никто из ирландцев тогда так и не заметил отсутствия драгоценного сундука: о нем все и думать забыли. Впрочем, даже если бы кто-нибудь из фениев вдруг вспомнил о французском золоте, то, учитывая прочие потери, наверняка, не стал бы сильно сокрушаться о его утрате.

Между тем, принц Пипин со своими воинами ехал по главной улице Парижа к королевскому дворцу, осыпая встречавших их сограждан улыбками и приветствиями.

Весть о возвращении принца долетела до французского двора задолго до прибытия Пипина в столицу, и сам король, вне себя от счастья, вышел встречать сына. Он тут же принялся расспрашивать прибывших, как их встретили в Таре? Чему учили? Стоит ли отправлять туда воинов на переподготовку? И все в таком духе.

Все ответы, которые он получал, радовали его до тех пор, пока не был поднят вопрос об оплате за обучение. Тут принц Пипин, давясь со смеху, рассказал отцу, как облапошил ирландских увальней.

– Ты только взгляни, отец, – радостно воскликнул он, гордо демонстрируя всем пучки срезанных волос, – Посмотри, что у меня есть! Мы привезли тебе и маме чудесные подарки: теперь нам будет чем набить подушки!

Король Франции не сразу понял, о чем толкует его отпрыск – тому пришлось во всех подробностях описать, как они укоротили фениям бороды. Принц увлекся и сам громче всех хохотал над рассказом о своей отличной проделке, а его воины вторили ему, и ничто не могло унять их веселье. Но кое-кому рассказ принца пришелся явно не по вкусу. И этим кое-кем был король Франции. Как раз в тот момент, когда Пипин, уже буквально рыдая от смеха, перешел к самой забавной части своей истории, его оборвал гневный рык отца:

– Замолчи, глупец!

Веселый рассказ тут же смолк, хотя губы Пипина еще по инерции продолжали шевелиться. Наступила тишина ­– принц удивленно глядел на отца, пытаясь настроиться на серьезный лад и понять, что происходит: почему король так сердит на него и его воинов?

 – Да что же это! Честь Франции собственноножно втоптана в грязь наследником престола и его дружиной! Трудно придумать что-нибудь более недостойное и позорное, чем эта ваша выходка! – голос монарха звучал возмущеннее некуда. – Я так думаю, что…

Но тут тираду его величества прервал друид, стоявший подле: он вдруг вскрикнул, подбежал к одному из воинов Пипина, вырвал у него из рук трофейную прядь волос и, оставив воина в полном недоумении, с безумным видом уставился на нее.

– О, небо! Я узнаю эту прядь! – возопил он, а затем пояснил королю:

– Эта прядь явно из бороды Таоскана Мак Лиата, главного королевского друида. Теперь нам несдобровать! Уж вы мне поверьте! Быть беде!

– Ничего не понимаю! Объясни-ка еще раз, в чем дело, – попросил король.

Друид принялся объяснять его величеству, что да как, и чем яснее тому становилась суть происшедшего, тем более мертвенной бледностью покрывалось лицо французского суверена. Наконец, монарх обратился к своему отпрыску:

– Бессовестный идиот! Олух распоследний! Сам теперь и расхлебывай эту кашу, да-да, я к тебе обращаюсь! Возвращайся туда, откуда явился, хотя бы тебе пришлось ползти в Ирландию на коленях, унижайся, как можешь, и умоляй о прощении!

Строгость короля возымела странный эффект: к Пипину, откуда ни возьмись, вернулся дар речи, да такой речи, что сам король не обрадовался. Принц обозвал стареющего суверена так, как ни один сын не вправе называть своего отца, потом бросился прочь из дворца, и, прежде чем кто-нибудь успел его остановить, вскочил на коня и ускакал. Войско Пипина последовало за ним.

Надо сказать, на самом деле, королю несказанно повезло, что его сын со свитой в тот же день покинул Париж, хотя монарх, конечно, об этом не подозревал: ведь куда бы ни отправились изгнанники, за ними всюду неотступно следовали стаи крыс, летучих мышей, змей и пауков, путь им застилали туманы, а из-под земли раздавались страшные стоны и завывания. Так они и бродили неприкаянные, боясь приблизиться к человеческому жилью, потому что стоило им показаться возле какого-нибудь города или деревни, как местные жители начинали швырять в них палками, камнями и коровьим навозом и прогоняли несчастных прочь. Некогда славное войско постепенно превратилось в кучку жалких бродяг: печальное, я вам скажу, превращение, особенно для наследника престола и его воинов.

Но любой глупости, как, впрочем, и любой гордости, есть предел: страдания и лишения в необходимых количествах, как правило, возвращают людям здравый смысл, и Пипин не стал исключением. Однажды его воины, верность которых на тот момент уже ни у кого не вызывала сомнений, все-таки не выдержали.

– Хватит с нас, Пипин! – заявили они. – Сколько можно! Видно мы и впрямь должны вернуться в Ирландию, хотим того или нет.

– Сперва надо попросить прощения у отца, – угрюмо ответил Пипин.

На том и порешили.

Отцы, как известно, склонны прощать своих детей, вот и французский король простил Пипина за все беды и неприятности, которые тот причинил королевству. А потом добавил:

– Я-то тебя простил, само собой. Но не будет конца твоим страданиям, пока тебя не простит тот, кого ты оскорбил сильнее всего: Таоскан Мак Лиат.

Сама мысль о встрече с друидом приводила Пипина в ужас, но другого выхода не было. И пришлось ему снова отправиться в Ирландию, в Тару.

Таоскан Мак Лиат никогда не был злопамятным, но считал, что за подлость надо платить сполна, а потому Пипин босиком простоял у ворот Тары восемь дней и восемь ночей. Фении сновали туда-сюда по своим делам, но никто из них не хотел замечать принца, словно он был и не принц вовсе, а бродячая собака. Да что там, даже бродячую собаку, наверняка, заметили бы раньше. Гордость Пипина была уязвлена глубже некуда таким обращением, но он держался стойко, и вот наутро девятого дня гонец принес ему повестку, предписывавшую «немедленно явиться пред светлые очи короля Кормака».

Пипин примчался в королевские покои до неприличия быстро, но никто ему за это не попенял.

Принца проводили в зал для приемов и заставили встать на колени. Так он там и стоял некоторое время, пока Финн, Таоскан и король Кормак, то и дело мстительно поглядывая на него, не торопясь обсуждали, что с ним делать дальше.

– Преврати его в гриб! – попросил Финн Таоскана.

– Нет, лучше в жука! – сказал Кормак и метнул убийственный взгляд на Пипина.

Принц скорчился от страха на холодных каменных плитах. До него доносились лишь отдельные фразы из разговора, но и их было достаточно, чтобы уразуметь, что ничего хорошего ему не светит.

– Возможен и другой вариант, – бормотал Финн, в очередной раз испепеляя Пипина взглядом, – Допустим, мы посадим его в донжон номер семь и до половины зальем камеру водой. Впрочем, нет, это слишком мягкое наказание. А что если, например, залить кипятком?

Таоскан посмотрел на Пипина: до смерти напуганный принц стоял на коленях перед троном короля чужой страны и дрожал. Это жалкое зрелище напомнило ему, как сам он маленьким мальчиком однажды потерялся в пустынной и дикой долине Керри, как он кричал, страшась наползающей тьмы и ужасных ночных тварей, как перед ним разверзлась пасть непонятного зверя, а потом чьи-то сильные добрые руки спасли его, заставив тьму отступить. Гнев друида тут же утих: он не чувствовал злобы на принца, даже когда принялся в задумчивости теребить бороду и в который раз ощутил колючий, клочковатый срез в том месте, где раньше борода росла ровно и гладко.

– Нет, это все не годится, – сказал он, обводя странным задумчивым взглядом залитую солнцем залу. – Я знаю, что мы с ним сделаем. Мне нужен слуга, причем хороший слуга. Я думаю, принц вполне подойдет.

– Что? – король Кормак и Финн не поверили своим ушам.

– Таоскан, в своем ли ты уме? – обеспокоенно спросил Кормак. – Может, присядешь на минуточку, или принести тебе водички?

Таоскан мотнул головой и продолжал настаивать на своем:

– Хочу, чтобы он служил мне один год и один день. Так будет лучше для всех.

– Эй, подожди! Подумай как следует! – вскричал Финн. – Какой в этом смысл? Этак всякая шпана из окрестных государств повадится к нам, узнав, что мы позволяем кому угодно безнаказанно срезать нам бороды. Я не считаю, что предложенные тобой меры помогут нам изжить эту порочную практику!

– А я говорю, он будет служить мне верой и правдой один год и один день, – упрямо и властно повторил Таоскан.

– Может, хотя бы продлить срок службы до семи лет?

Но Таоскан уже никого не слушал: он вышел из залы, подав знак Пипину следовать за ним.

Ровно через один год и один день Пипин, наследник французского престола, в последний раз покинул Тару и отправился ко двору своего отца. Как же он переменился! Будучи всего год назад хулиганом и бесчестным мошенником, он превратился в учтивого человека, приятного в любом обществе. Под чутким руководством Таоскана принц стал ответственным, рассудительным, доброжелательным и во всех отношениях образцовым человеком.

Когда Пипин явился к отцу, тот немало подивился такой перемене к лучшему в собственном сыне. Королевское удивление оказалось столь велико, что уже вскоре французский суверен передал трон своему наследнику, а сам отправился в долгосрочный отпуск в Ирландию, единственную страну в мире, где случаются такие вот чудеса. Там отставной король охотился, пировал, плясал и веселился в свое удовольствие вместе со славными фениями, и так ему все понравилось, что он с тех пор каждый год неукоснительно наезжал в Тару погостить.

А принц Пипин, став королем Пипином, правил Францией мудро и справедливо и до конца дней своих оставался надежным союзником Ирландии: глупец, обращенный в мудреца, враг, обращенный в друга, – и все тщанием великого друида Таоскана Мак Лиата.

ФИНН И МОРСКИЕ ДЕВЫ

(Перевод Тамары Казаковой)

    Оисин, сын Финна, еще в колыбели отличался от всех других детей. Девяти месяцев от роду он вырос таким великаном, что уплетал за десятерых, и родители кормили его без передышки. Молока от четырех отборных керрийских коров[4] ему едва-едва хватало. Каждый день он выпивал по целой бочке молока – все, что давали коровы, даже самому Финну на ужин не доставалось ни капли. Так оно все и шло, коровы исправно доились, но вскоре этого молока стало не хватать – и тогда Финн решил положить этому конец. 

     – Надо что-то предпринять, – глубокомысленно заявил он однажды. – Помяни мое слово, жена, парень нас по миру пустит! Придется его либо утопить, либо отвадить от молока и перейти на дешевый корм.

    Но жена с таким негодованием отвергла мысль об утоплении Оисина, что выход оставался только один: сменить рацион.

    Финн пораскинул мозгами.

     – Вот какое дело, - заявил он жене, – когда-то в Эмайн Махе[5] я слыхивал, что рыба полезна для стариков, потому что она легко усваивается. А раз уж она годится для стариков, значит подойдет и для младенца! Смастерю-ка я завтра удочку да отправлюсь к морю и постараюсь наловить рыбки, чтобы набить утробу нашему обжорику.

    В тот же вечер он пошел в Алленский лес, срезал прут попрямее, обтесал его и принес домой. Дома он пошарил в загашнике между вязанками соломенной кровли и вынул оттуда клубок кетгута – полезная вещь во всяком солидном хозяйстве, сгодится не на одно, так на другое. Удочка вышла на славу – вот только крючка недоставало. Но Финн не беспокоился. Он уже придумал, где взять недостающую часть, а потому проспал всю ночь сном праведника.

    Наутро он поднялся раным-ранехонько – уж конечно, раньше жены и Оисина – и потирал руки, радуясь своему замечательному замыслу. Потихоньку, стараясь никого не разбудить, он прокрался к колыбели Оисина и заглянул в нее. Младенец сладко спал. Тогда Финн толстыми волосатыми пальцами осторожно вытащил волчий клык, которым были сколоты пеленки, а Оисин продолжал мирно посапывать в своей колыбельке. Совершив это деликатное дело и обеспечив крючок для своей удочки, Финн на цыпочках выбрался из дома и направился к морю. Гораздо позже жена проснулась от громкого рева Оисина и обнаружила пропажу и ее последствия. Что тут началось! Но Финн к тому времени уже находился вне пределов слышимости и досягаемости на пути к морю.

    Погода стояла замечательная, вовсю светило солнышко, и Финн бодро топал по дороге, насвистывая и любуясь зелеными просторами. И так у него было благостно на душе, что он не насторожился, даже проходя мимо Геата на Спиорайд, Врат Нечисти, где водилось всякое. Место это пользовалось дурной славой из-за того, что высокие деревья подступали там с обеих сторон прямо к дороге, создавая мрачную тень. Не то чтобы это вообще беспокоило Финна: он ведь ничего на свете не боялся ни ясным днем, ни темной ночью. Он уже миновал, было, зловещее место, как вдруг перед ним на дороге, словно из воздуха, возникла неподвижная согбенная фигура, опираясь на терновую клюку. Финн едва не споткнулся от неожиданности и выронил удочку.

     – Порази меня Нуаду Аргатлам[6], Серебряная Рука! – изумился он. – Это еще кто?

    Существо поплямкало тонкими губами и прошамкало скрипучим голосом.

 – Финн Мак Кумал, не направляешься ли ты, часом, к Черному Утесу?

Финн не сразу нашелся с ответом, ошарашенный тем, что эта женщина – по голосу вроде женщина – назвала его по имени.

    Она вновь заговорила, уставившись на него:

 – Не хочешь – не отвечай, я и так знаю: ты идешь к Черному Утесу, что высится над Темной Пучиной.

 Теперь ее голос звучал отчетливо и звонко:

 – Ну и правильно. Там ты наловишь вдоволь рыбы, даже твоему сыночку хватит.

Финн не выдержал.

– Поистине, ты удивительная женщина. Откуда ты столько обо мне знаешь?

– Этого я тебе открыть не могу, зато кое-что подскажу. Какую рыбу ты собираешься ловить?

Финн покраснел. Отвечать ему было нечего. Он не мог отличить одного вида рыбы от другого – но не признаваться же в этом! Спроси его о кроликах, оленях или птицах, тут он бы не оплошал. Но рыба! О рыбе он не имел ни малейшего представления. Похоже, старая карга знала и об этом.

Кривая ухмылка промелькнула на ее лице, и старуха захихикала:

 – Поверь мне на слово, лучше всего тебе подойдет акулье мясо. Запомни! Акула! От акульего мяса хорошо растут волосы.

– Акула? Я запомню. А это вкусно?

– Пальчики оближешь! Другое дело, поймать-то ее непросто. Тварь, прямо скажем, коварная. Ну да, такой молодец, как ты, и акулу одолеет.

И вновь кривая ухмылка пробежала по ее губам, но Финн ничего не заметил; теперь старуха уставилась не на него, а на свою клюку.

– Ступай, ступай к утесу у Темной Пучины, - внезапно выкрикнула она, заставив Финна вздрогнуть. – Забрось там крючок – что-нибудь да поймаешь. Какую наживку ты взял с собой?

– Наживку? – растерянно переспросил Финн.

– Разумеется, наживку! – прошипела она. – Ты что, собираешься ловить рыбу на пустой крючок?

– Ну, - внезапно его осенило, - я ведь могу копнуть под камнем. Там наверняка найдутся червяки.

– Горе ты, а не рыбак, - скривилась желтолицая ведьма. – Думаешь, акулы совсем потеряли самоуважение, чтобы клевать на такую наживку, как простой червяк? На червя можно подцепить разве что морского угря или кефаль, да и то в лучшем случае.

Сказать по правде, Финн с одинаковым удовольствием слопал бы хоть акулу, хоть угря, не говоря уже о кефали, прямо вместе с хвостами, нимало не заботясь о том, что именно он ест, но признаваться в этом ему почему-то не захотелось, и он благоразумно промолчал, предпочитая внимательно слушать старуху.

 – Вот, возьми это, насади на крючок – и ты непременно поймаешь приличную рыбу, - с этими словами она отвернулась от него и вынула из черной торбы, висевшей у нее на шее, что-то завернутое в кошачью шкурку.

– Храни это как следует, пока не приступишь к рыбалке, и я тебе обещаю, с пустыми руками не останешься!

Финн осторожно взял двумя пальцами подарок и сунул в карман.

– Ну, спасибо, мамаша. Я уж тебя не забуду, поделюсь, был бы улов.

Он взглянул на небо и увидел, что солнце поднялось уже высоко.

– Пожалуй, мне пора, не то, глядишь, день кончится, а мне и оправдаться будет нечем за прогулку, - сказал он, но старуха уже ковыляла прочь, бормоча что-то себе под нос и скрываясь за деревьями.

Финн поспешил своей дорогой, размышляя, стоит ли насаживать на крючок старухин подарок, и оглянуться не успел, как оказался на вершине скалы, вглядываясь в волны внизу.

– Ханам он диабал, черт меня побери, до чего зловещее местечко, - пробурчал он, глядя на воду под скалой. Даже в солнечный полдень сквозь зеленую толщу нельзя было разглядеть дна.

– Пожалуй, стоит держаться подальше от края, - подумал он, опасливо прикидывая расстояние до обрыва и продвигаясь к нему короткими шажками. Остановился он достаточно далеко от кромки, перегнулся вниз и долго всматривался в темную, блескучую пучину. Внезапно он представил дом, Оисина, плачущего от голода, и жену, готовую задать ему знатную взбучку, если он вернется без улова. Больше он не колебался ни мгновения, схватил удочку и вынул из кармана ведьмину наживку, завернутую в кошачью шкурку. Он осторожно развернул шкурку: внутри оказалось что-то наподобие улитки с рожками, и с каждого рожка на него смотрело по круглому черному глазу. Глянув на зеленое туловище, покрытое желтыми пятнами, Финн почувствовал, как у него по коже пробежали мурашки.

– Бесовская тварь, - пробормотал он себе под нос, не зная, стоит ли насаживать ее на крючок, но потом решился и насадил покрепче. Однако едва крючок вонзился в тело улитки, Финн едва не оглох от ее пронзительного вопля:

– Уи-и-и!

Рожки опали, глаза исчезли, и Финн забросил крючок с улиткой за край скалы. Плюх! Улитка погрузилась глубоко в темную воду. Финн передернулся и приготовился ждать, пока не клюнет, решив, что все равно найдется рыба, которой придется по вкусу такая наживка. Он устроился поудобнее, выдвинул левую ногу, перекинул удочку через колено и замер в ожидании. Ничего не произошло. Он слегка поерзал, изменил позу, выдвинул вперед правое колено. Опять ничего. Всю свою жизнь он охотился на оленей, кабанов, барсуков и кроликов, но в такое положение не попадал ни разу. На охоте собаки лают, рога трубят, егеря кричат, и от этого на сердце становится легко и радостно. Так должно было быть и здесь.

Ничего подобного.

Финн закряхтел и проворчал:

– К черту! Покурю, пожалуй!

Он наступил правой ногой на удочку и вынул трубку и кисет с бухаланс, душистым крестовником. Но не успел он как следует затянуться и пустить дым кольцами, как последовал сильный рывок, и удочка едва не выскользнула у него из-под ноги.

– Ханам он диабал, что бы это могло быть? – забормотал он, уронив трубку и вцепившись в удочку.

Вниз тянуло все сильнее, и Финну пришлось упереться изо всех сил, чтобы удерживать удочку, но чем больше он тратил усилий, тем сильнее она тащила его вперед и вниз. Финн был мужчина крепкий, но и его неуклонно, шаг за шагом влекло вперед к обрыву. Он попытался упереться каблуками, но тщетно, на голой скале не было никакого упора.

– Что же делать-то? – бормотал он в растерянности. – Если я отпущу удочку, пропадет ведь с концами.

Эта мысль привела его в ужас, ведь если он вернется домой с пустыми руками, жена его так приласкает, что только держись. Она может даже перейти к решительным действиям и поколотить его своим тайным оружием – скалкой, которую она в более дружественные времена называла «моя вредоносица».

– Нет уж, вцеплюсь покрепче, а там будь что будет, – воскликнул он.

Не успели эти слова сорваться с уст, как резким рывком удочки его сдернуло с края обрыва, и он рухнул вниз, сквернословя и проклиная все на свете. Он с руганью врезался в воду, подняв тучу брызг до самого неба. Но хлебнув соленой воды, он тут же захлопнул рот и крепко ухватился за удочку, погружаясь все глубже и глубже.

Все произошло так быстро, что он даже с мыслями собраться не успел и, вцепившись в удилище, понесся вперед стремительно, как рыба, закрыв глаза, раздув щеки, с развевающимися в воде волосами, все глубже и глубже, вниз и вниз.

Однако, Финн, как всякий человек, не мог дышать под водой – весьма неблагоприятное обстоятельство в таких условиях – и перед глазами у него, хоть они и были плотно зажмурены, замелькали яркие блики. Он корчился и извивался из последних сил, уже почти теряя сознание, и жизнь его так и закончилась бы, не заплыви в этот миг существо, попавшее на крючок, в темный грот на дне моря. Отфыркиваясь и отплевываясь, Финн пришел в себя в огромной подводной пещере.

Постепенно он отдышался, успокоился и стал осматриваться по сторонам. Чем дольше он осматривался, тем шире раскрывал глаза. Он пытался что-то сказать, но не находил слов. Подобного места он в жизни не видывал. С одной стороны возвышались три огромные колонны, между которыми на цепях свисали яркие светильники. С другой стороны три просторные ступени выходили из воды и поднимались к узкому проходу в скале. При виде всего этого Финн разинул рот, но тут же захлопнул его, лязгнув челюстями, поскольку оказался лицом к лицу с самым диковинным существом, какое только можно себе представить. Они молча уставились друг на друга.

Потом существо издало сердитый возглас и принялось колотить рыбьим хвостом по воде вверх-вниз и вправо-влево. Финн ошалело следил за движениями хвоста, в ужасе пытаясь сообразить, во что же влип. Перед его глазами мотался покрытый чешуей рыбий хвост, но верхняя половина туловища имела человеческий вид и принадлежала женщине. В памяти Финна медленно всплывал отголосок давней истории, слышанной им еще в юности, о морских девах, русалках, обитающих в морской пучине.

С трудом соображая, что к чему, он продолжал следить за нетерпеливыми движениями маленького серебряного ножичка в ее руке. Леску внезапно дернуло, когда морское существо отбросило что-то прочь – и тут-то на него подобно срубленному дереву обрушилась правда: он подцепил за хвост русалку, и она только сейчас сумела освободиться!

Слова теснились у него на языке, но он не мог и рта раскрыть. Она молча сложила ножик и обратила на Финна холодный, враждебный взгляд. Если бы взгляды могли убивать, Финн был бы сражен на месте. И все же она заговорила первой.

– Кто ты такой? Откуда тебя принесла сюда нелегкая?

С перепугу он не мог выдавить из себя ни слова, издавая только странное бульканье, словно выброшенная на берег рыба. Она гневно повысила голос:

– Что я тебе сделала плохого, за что ты нанес мне такую рану? Купаешься себе тихо-мирно в нашей собственной Темной Пучине, и вдруг тебя цепляет на крючок какой-то проходимец! Что ты вообще делал на нашем собственном утесе? – Тут она вообще раскричалась. – Ты что, подглядывал за мной? Выслеживал, да?

Финн понял, что она в ярости и что все это неизвестно чем для него закончится, но явно закончится плохо. Он собрался с духом, преодолевая страх, и заговорил самым что ни на есть любезным голосом:

– Нет, нет! Нет, Ваше высочество. Я всего лишь…

– Никакое я тебе не «мое высочество», – отрезала она.

– И очень жаль, потому что вы поистине заслуживаете этого, – подольстился он и, прежде чем она успела возразить, пустился в объяснения. – Видите ли, я всего лишь пытался наловить немного рыбы для сынишки, его, с вашего позволения, зовут Оисин. И еще мы зовем его обжориком, потому что он выпивает больше молока, чем мы сами!

Финн подметил, что русалка замолчала и откашлялась, словно подбирала слова в ответ.

– Хм-хм! – хмыкнула она. – Уж и не знаю, можно ли верить твоим словам. Отведу-ка я тебя к той, кто лучше разбирается в таких вопросах. Пошли!

– Погоди, погоди, - заволновался Финн. – К кому это пошли?

– К Ее Величеству, нашей Королеве. Вот так! Она наверняка захочет взглянуть на тебя, потому что у нас давным-давно не появлялся никто из внешнего мира. Так что следуй за мной!

Выбора у Финна, правду сказать, не было. С несчастным видом он поплелся вверх по громадным ступеням, хлюпая полными воды башмаками. Тем временем русалка так припустила вперед, что ему пришлось поторопиться, чтобы не отстать. Налево, потом направо по узкому темному коридору, потом снова налево. Сколько ни пытался Финн запомнить дорогу, бесчисленные повороты во тьме заставили его отказаться от этой мысли и положиться на собственные силы да на удачу, чтобы выбраться отсюда целым и невредимым.

Так они довольно долго неслись вперед неведомо куда, пока внезапно не очутились в просторном светлом зале. Финн застыл на месте, ослепленный внезапным светом, но его спутница без остановки пронеслась в дальний конец зала, где стоял сверкающий трон, а на нем восседала величественного вида русалка. Даже издали Финн понял, что это и есть сама морская королева. Однако его внимание привлекло кое-что другое. Позади королевы, возвышаясь на хвостах и опираясь плавниками на золотую спинку трона, стояли трое рыбообразных самого зловещего вида, ухмыляясь и скаля громадные желтые зубы, и наблюдали, как Финн неловко топчется у входа.

Русалка пошепталась с королевой и вернулась к Финну:

– Ее Величество желает говорить с тобой.

Не говоря ни слова, Финн зашлепал по мокрому полу, с каждым шагом впадая во все более и более мрачное настроение. Чем ближе он подходил к трону, тем сильнее ощущал на себе взгляды бесстрастных, холодных рыбьих глаз, но отступать было некуда. Наконец он дошел до трона и остановился, вежливо ожидая повеления заговорить.

– Стать на колени перед королевой! – приказала она. Он повиновался, опасаясь рассердить ее и понимая, что возможность выбраться отсюда живым всецело зависит от нее.

– Целуй пол и не останавливайся, пока я не прикажу! – распорядилась королева.

Он снова повиновался, радуясь уже тому, что она вообще с ним разговаривает.

– Довольно!

Финн выпрямился и уставился на нее.

– Рассказывай. Да поживее!

Чудовищная троица из-за трона пожирала его глазами и облизывалась.

– Ваше Величество, я не из тех, кто ворует или подглядывает за другими. Там, на утесе, я всего лишь пытался поймать несколько акул для моего голодного сыночка по совету одной доброй старушки в лесу.

Как только слово «акулы» сорвалось с его губ, он сразу же почуял, что сказал что-то не то, потому что три чудища за троном королевы так защелкали и заскрежетали зубами, что он едва не оглох. Он съежился от страха и был готов бежать, куда глаза глядят, но взгляд королевы буквально пригвоздил его к месту. Нетерпеливым жестом она заставила чудовищ притихнуть.

 – Старушка? Что еще за старушка? – спросила она.

 Он принялся подробно описывать старую каргу, встреченную у Геата на Спиорайд, но посредине его рассказа королева пробормотала себе под нос:

– Ага, так вот куда она перебралась.

И она обратилась уже к Финну:

– Знаешь ли ты, кто такая твоя «добрая старушка»?

– Ну, какая-нибудь бродяжка, наверное, - простодушно ответил Финн.

– А вот и нет! – отрезала королева, поднимаясь с трона. – Это не какая-нибудь простолюдинка; когда-то она была мне близкой подругой. Но зависть и алчность – болезни неизлечимые, и дружбе нашей пришел конец.

Финн заподозрил, что такое знакомство грозит ему явными неприятностями, и попытался перевести разговор на другое.

– А вы не ошибаетесь, часом? Та дама, она, в общем, у нее не было… хвоста, вроде вашего.

– Такой чести удостаиваются лишь те, кто ее достоин, - заявила королева, с пренебрежением глянув на его башмаки. – Когда ее изгнали из нашего мира и обрекли на скитания по земле, она утратила и право на хвост.

Финн погружался в бездну отчаяния, слушая ее и понимая, что явился сюда не в добрый час и не самым достойным путем. Но он собрался с духом и продолжил:

– Ну, ладно. Послушайте! Выпустите меня отсюда, и я пойду тихо-мирно к себе домой и никогда больше близко не подойду к этому месту и никому не скажу, что я здесь увидел. Больше того, я в жизни больше не займусь рыбной ловлей. Мое дело – это охота на оленей да кроликов, хотя меня и там предупреждали – кое-кто из Доброго Народа.[7] Все равно в охоте риска гораздо меньше, чем в рыбалке, будь она неладна. Уж лучше гоняться за собственной тенью по холмам, чем стоять на этом проклятом утесе и ждать, что тебя вот-вот сдернут с него в море.

– Гоняться… – задумчиво сказала она, поглаживая подбородок большим и указательным пальцем. – Тебе нравятся погони, преследование?

– Ну да, большую часть своей жизни я провел…

– Так тому и быть, – прервала она. – Вот мы и устроим гонки. Ты не против гонок, а?

– Клянусь, Ваше Величество, я вовсе не против. Но какие гонки вы имеете в виду?

– Помнишь ступени, по которым ты выбрался из воды? – спросила она.

– Да, Ваше Величество.

– Помнишь утес, с которого ты свалился в воду? – продолжала королева.

– Ого! В жизни не забуду!

– Так вот, на этом пространстве, между ступенями и утесом, и состоятся гонки, - улыбнулась она. При виде этой безжалостной улыбки Финн похолодел. Он наморщил лоб, пытаясь сообразить, в чем дело.

– Я не…, – начал было он, но внезапно замолчал. Его осенила догадка. И догадка весьма безрадостная.

– Тебе предстоит, – продолжала она, – спуститься со ступеней в воду и поплыть к утесу. Я даю тебе десять минут форы, прежде чем выпущу своих друзей. – Она одарила каждое из чудовищ ласковой улыбкой. – А потом, если ты успеешь добраться до утеса и взобраться на него до того, как они тебя настигнут, значит, ты победил!

– А если не успею? – в ужасе вскричал Финн.

– Тогда ты проиграл, – холодно заключила она.

Она хлопнула в ладоши. Тут же появилась обиженная Финном русалка и принесла небольшой сосуд с водой. Королева взяла его в руки и показала Финну.

– Как только я уберу палец с этого отверстия, вода начнет вытекать из сосуда. Через десять минут он опустеет. Надеюсь, ты успеешь далеко уплыть за это время. – Она с любопытством посмотрела на Финна.

– Значит, вот как у вас судят? – рассердился Финн. – Если вы думаете, что я выставлю себя на посмешище ради вашей забавы, то ошибаетесь. Я и с места не двинусь. – Он скрестил руки на груди и широко расставил ноги, упираясь башмаками в пол.

Она убрала палец с отверстия.

– Если ты предпочитаешь, чтобы тебя съели прямо здесь, будь по-твоему, – почти ласково сказала она, – но лучше было бы, если бы ты все же прыгнул в воду. А то потом убирать придется.

– Нет! Что это за гонки? Условия неравные: у них есть плавники, а у меня нет. Не поплыву!

– Осталось восемь минут, – улыбнулась она.

Три пары глаз из-за трона горели неугасимым огнем, уставившись на сосуд с водой. Изредка чудовища нетерпеливо поглядывали на Финна, как смотрят на мясо, которое поджаривается на вертеле. Он и сам посмотрел на сосуд, из которого по капле сочилась вода. На лбу у него проступил холодный пот. Он заколебался, потом подобрался – и сорвался с места.

– Черт бы вас всех побрал, – скрежеща зубами и грохоча башмаками по полу, он кинулся к выходу и кричал, оглядываясь через плечо на безмолвную группу возле трона. – Чтоб вам пусто было! Разрази вас гром!

Не дожидаясь ответа, он вслепую помчался по узким и темным коридорам и каким-то чудом вылетел прямо к трем громадным ступеням, о которые ласково плескалась вода. Нет уж, некогда восхищаться! Набрав в грудь побольше воздуха, он сиганул в воду прямо с верхней ступеньки, все еще сжимая в руке злополучную удочку, и принялся яростно молотить руками по воде, ныряя вниз к входу в пещеру. Удочка мешала ему, и он заткнул ее за пояс, мысленно сосредоточившись на очертаниях утеса, который оставался его единственной надеждой на спасение. Изо всех сил работая руками и ногами, он проскочил через выход из пещеры и пробкой вылетел на поверхность. Но расстояние, которое он проплыл, выглядело ничтожно малым, когда позади один за другим послышались три громких всплеска.

– Помоги мне Кром, настигают ведь они меня, эти чудища, – взмолился Финн. И действительно, стремительное движение позади него ощущалось все сильнее, и в мгновение ока он оказался окруженным тремя чудовищами. Три зловещих твари плавно скользили вокруг него и выглядели в воде еще ужаснее, чем там, в зале, со своими длинными острыми зубами и холодным блеском в глазах.

Финн буквально вспарывал воду, одновременно пытаясь найти выход из смертельной опасности, которая ему угрожала. Акулы подталкивали друг друга, готовясь к первому прыжку, пока наконец самая крупная из них не оттеснила остальных и, собравшись, как пружина, уже готова была прыгнуть, разинув зубастую пасть, и урвать первый кусок от того, что было Финном и грозило превратиться в обычный ужин для акул.

За эти несколько ужасных мгновений Финн ощутил холод, не идущий ни в какое сравнение с холодом воды, и вдруг до мельчайших подробностей вспомнил сражение на берегу Шеннона: сорок воинов из клана О'Конноров, вооруженные до зубов, наступают на него, размахивая мечами и секирами; а он презирает их и насмехается над ними, отбросив щит, выставив вперед левую ногу и твердо обеими руками держа перед собой копье.

Ага! Вот он, ужас в глазах О'Коннора, которого его собственные воины выталкивают вперед, навстречу этой безжалостной двуручной смерти.

О’Коннор упирается, но его выкрики захлебываются последним булькающим всхлипом. А дальше всеобщая паника, когда Финн отбрасывает ненужное теперь копье и бросается вперед, уже с мечом в руках, несущим смерть каждому из нападавших, и все с тем же презрительным смехом. Они бросились врассыпную, устрашась его боевой ярости, эти могучие воины, они разлетелись во все стороны, как пыль на сквозняке, а он смеялся над ними, как смеется сейчас над этой серой тварью, порождением морских глубин, которая нападает на него. Выхватив из-за пояса удочку и яростно работая ногами, он развернулся лицом к акуле и выставил удилище, словно копье, перед собой, намереваясь железной рукой встретить натиск врага.

Акула ринулась вперед, обнажив клыки, готовая нанести смертоносный удар. Но ударить ей не удалось. Финн направил конец удилища прямо в акулий глаз, твердо сжимая в руках удочку-копье. Буль-буль-буль! Акула вспенила воду плавниками у самого его лица, да поздно! Прямо в глаз ей вонзился острый конец удочки, и акула потеряла всякий интерес к охоте, нырнула глубоко в воду и, признав поражение, поплыла домой.

Не теряя времени, Финн поплыл дальше, оставив двух акул поразмышлять над горестной судьбой своей товарки и, может быть, извлечь из этого урок. Но нет! Разум покинул их, если, впрочем, вообще был у них какой-то разум, и они снова пустились за ним в погоню. Молча подобрались они к нему сзади, норовя отхватить ему ноги своими острыми зубами. Но в последний момент мурашки пробежали у Финна по шее, предупреждая его об опасности, и он вильнул в сторону, а передовая акула клацнула зубами воду в том месте, где мгновение назад находилась его нога. Но вот уже вторая акула бросилась в атаку, и Финн, сорвав с ноги высокий башмак, развернулся к ней, твердо держа башмак перед собой как раз там, куда нацелилась акулья пасть. От ее напора Финн отлетел в сторону, но нос и пасть акулы прочно увязли в башмаке.

Ну и поразительная перемена произошла с этой гладкой убийцей! Ее серая шкура сначала позеленела, потом пожелтела. Она утратила гладкий блеск, а хвост конвульсивно извивался в воде по мере того, как ужасный дух от Финнова башмака делал свое черное дело. Внезапно ее тело содрогнулось, замерло, перевернулось кверху брюхом и медленно пошло ко дну.

Финн уже порядком запыхался, но продолжал плыть. Однако через несколько мгновений путь ему преградила третья акула. Вознамерившись избежать ошибок своих подруг и напугать Финна до смерти, она остановилась в двух футах от его лица и так широко разинула пасть, что стали видны все ее страшные зубы.

– Ну что за напасть, вот же мерзкая пасть, - пробормотал Финн и, недолго думая, разинул собственный рот как можно шире, явив зрелище не менее ужасное, ибо во рту у Финна после множества сражений и стычек уцелело всего четыре зуба, торчавшие как столбы ворот. Теперь уже акула замерла, вытаращив глаза в ужасе, а Финн, не теряя времени, сунул пальцы ей под нижнюю челюсть и принялся тихонько щекотать ее.

Жуткие челюсти сомкнулись в умильной улыбке. Злобные глазки закатились в блаженстве, и акула пустила пузыри от такого редкостного удовольствия. Но Финн уже готовился сказать последнее слово. Пока его левая рука щекотала акулий подбородок, он собрал правую в кулак и, словно молотом, заехал своим кулачищем акуле в челюсть: после такого удара ее замечательные острые зубы разлетелись на все четыре стороны множеством осколков и опустились на дно.

Даже не оглядываясь, чтобы полюбоваться зрелищем, Финн из последних сил подплыл к утесу, вскарабкался на него, как по лестнице, и рухнул на вершине, пытаясь отдышаться. Голова у него кружилась, его трясло, словно в лихорадке.

Долго ли он так провалялся, Финн и сам не знал. Темные воды внизу словно притягивали его взгляд, и он уставился туда. Его привела в себя чайка, спикировавшая ему на распростертые руки.

– Ханам он диабал! - воскликнул он, приходя в себя, - чтоб мне пропасть! День-то кончается, и мне давно пора бы уже вернуться домой.

И он поспешил назад по той же дороге, по которой шел утром. Одна нога в башмаке хлюпала, вторая, босая, ступала неслышно, но Финн вряд ли даже обратил на это внимание, настолько он спешил увеличить расстояние между собой и злополучным утесом.

Он уже прошел большую часть пути и приближался к Вратам Нечисти, когда увидел на дороге согбенную темную фигуру. Она заметила его в тот же момент и поспешила убраться в тень, откуда вышла. Увы, не успела! Несколько прыжков – и Финн поравнялся с ней, узнав в ней ту самую старуху.

– Как ты сумел… Рановато ты возвращаешься, – заикаясь пробормотала она, пряча что-то под шалью.

    – Да, и благодарности тебе никакой не несу, – рыкнул Финн. – Но я еще вернусь к этому. А теперь, живо, покажи мне, что ты там прячешь, под шалью? Ну-ка, показывай!

– Ничего такого, что тебя касается, – испуганно заныла старуха.

– А вот мы посмотрим, – заявил он, схватив ее и выдернув руку из-под шали. В цепких когтистых пальцах оказался кожаный кошель.

– Ах ты, тварь! Ах ты, мерзкая старая карга, каиллех![8] – взревел Финн, полный ярости и страха одновременно, потому что он узнал кошель. Это был точь-в-точь его собственный кошель, и он хранил его в нише возле очага и держал в нем золото, чтобы было на что обогреть и прокормить семью в течение долгой зимы. И теперь, при одной мысли о том, что эта отвратительная карга обокрала его, может, даже убила его жену и сына Оисина, его охватил безудержный гнев. Схватив кошель левой рукой, он едва расслышал, как она вопит:

– Ой-ой-ой! Мои ногти! Чтобы отрастить такие ногти, нужна целая жизнь, а ты сломаешь все разом!

– Я тебе не только когти сломаю! – закричал он и, словно в ночном кошмаре, схватил ее правой рукой за горло, поднял и швырнул в воздух. Высоко взлетела старуха, словно астероид или потерявшая управление ракета, и больше в этих краях ее не видели.

Тяжело дыша, Финн мчался домой. Он перескочил через забор, затормозил у дверей и ввалился в дом.

Поднимаясь с пола, он услышал голодный плач Оисина, и его охватило блаженное чувство облегчения и умиления. Он, ковыляя, подошел к колыбели и с любовью уставился на сына, чье лицо было залито слезами. Внезапно он услышал шаги, обернулся и увидел, как по ступенькам спускается его жена в ночной рубашке, бледная, словно привидение. Она помолчала.

– Ну? Принес? – спросила она.

– Принес? Что? О, да, вот он, у меня в руках, – произнес он с заслуженной гордостью, помахав кошельком. – В целости и сохранности.

– О чем это ты толкуешь? – спросила она, с угрожающим видом спускаясь по лестнице.

– Наши деньги, – улыбнулся он беззубой улыбкой.

– Деньги? Что за чушь ты городишь? Где рыба для ребенка?

Она уже стояла на последней ступеньке.

Финн замер, словно его достали боевой секирой. Он вернулся в безрадостную действительность.

– А, рыба… Давай, я тебе расскажу по порядку…

Ей стало ясно, что вместо рыбы она получит одни байки, и подобно молнии она ринулась к заветной двери, чтобы вооружиться скалкой. Но Финн оказался проворнее. Не успела она подбежать к двери, как он уже ухватился за ручку и взмолился.

– Нет! Все, что угодно, только не скалка! Взгляни только, разве я не вернул наше золото? Чего тебе еще надо? – он показал ей кошель.

При виде кошеля у жены появилось странное выражение на лице.

– Ах ты, старый мошенник! Да ведь это вовсе не наш кошель!

– Как это не наш? Ты что, из ума выжила? Хочешь сказать, что я не узнаю собственный кошель? Да я по два раза в день пересчитываю деньги, мне ли не знать его?

– Какое мне дело до того, сколько раз ты пересчитываешь деньги! Кошель не наш. Приглядись-ка к нему получше.

Финн всмотрелся и увидел странную метку, совершенно незнакомую ему. С растерянным видом он уставился на жену, потом повернулся и бросился к нише возле очага. И что же он там обнаружил? Правильно, свой собственный кошелек, и лежал он там, где положено.