ЧАСТЬ 4. БУДНИ ДУРДОМА 2 (NEW) 4 страница

— О-о-о-о, — стонал придурок от собачьего минета, а Синильга тем временем с жадностью слизывала манку, со всех сторон тщательно вылизывая уже разбухший хуй. Наконец, возбуждение Нарады достигло своего пика и нечто белое полилось прямо на болонку, измазав ей всю морду. Синильга, не ожидав такого подарка, стала отфыркиваться, тряся башкой и слизывая с себя эту странную смесь.

— Молодец, хорошая собачка, давай теперь спать, — кое-как проворочал языком обкончавшийся пачкун и, притянув к себе обмазанную в сперме Синильгу, задрых.

С утра пораньше Нарада на радостях решил написать письмо маме. Взяв грязный измятый тетрадный листок и кое-как пишущую ручку, счастливый придурок начал карябать кривые буквы:

«Здравствуй, дорогая мама! Не переживай, у меня все отлично. Недавно я нашел себе Синильгу, она очень хорошая, заботливая, все время меня облизывает, особенно по утрам. Спим мы вместе, она ночью меня греет. Так же мы с ней занимаемся Тантрой, ей это очень нравится, и мне тоже! Поначалу у меня были с ней проблемы, у меня на нее не вставал. И я догадался намазывать тем, что она ест. И вот сегодня ночью попробовал, ей очень понравилось. Я взял манку и намазал ее на свой член, и она с радостью лизала его. Еще мне очень нравится в ней то, что у нее целых шесть сисек, и она средних размеров. И едим мы всегда с одной тарелки, очень дружно. Скоро намечается наша свадьба, все будет как полагается. Будет поп, я сошью из марли ей фату, все будет замечательно. Я и собачка Синильга будем жить очень счастливо. Буду заканчивать, Синильга передает тебе огромный привет, чтобы ты там не скучала.

Твой Нарада и Синильга. Огромный привет, гав-гав!»

— Ну, вот, Синильга, маме мы письмо написали, сейчас поедим и пойдем, опустим его в почтовый ящик, — сказал Нарада, поглаживая только что проснувшуюся болонку и, достав из-под лестницы миску с оставшейся манкой, они дружно начали завтракать.

П.М.Ж

(Постоянное Место Жительства)

Наступила холодная осень. И чтобы Нарада совсем не отморозил свои муди под крыльцом, ему предоставили шикарное место жительства в гараже, которое так и называли «Постоянное Место Жительства» (П.М.Ж). Оказавшись в закрытом, абсолютно темном бетонном помещении, он нашел более теплый на его взгляд угол, пытаясь в нем заснуть. Но холод со всех щелей проникал внутрь, и он никак не мог заснуть от дубака. Делать было нечего, нужда заставила делать разминки, чтобы совсем не окоченеть.

«Здорово, как в настоящем монастыре «Шаолинь», — радостно подумал он, — вот и сновидения у меня яркие, насыщенные стали. Кастанеде потребовалось десять лет, если не больше, чтобы он увидел свои руки во сне, а мне в таких условиях хватило и трех дней, круто!».

Так всю ночь Нарада периодически бегал, прыгал, приседал, отжимался, пуская пар изо рта и грея свои грабли в яйцах. Наконец-то тяжелая железная дверь гаража открылась, впустив лучи дневного света, и зашла Ксива. Увидев дрожащего от холода Нараду, она сказала, усмехаясь:

— Че, жопу отморозил? Тебе полезно, хорошая практика для просветления. А теперь ты будешь у нас становиться эскимосом. Знаешь, как эскимосы жили?

Нарада только помотал головой.

— Они делали такие очень маленькие юрты, вокруг которых была ледяная изба, таким образом, создавалась теплоизоляция, поэтому в юрте было очень тепло, — рассказывала жрица. Нарада, ежась от холода, пытался врубиться, о чем идет речь.

— Так вот, — продолжала Ксива, — тебе надо сделать мини-дом из картонных коробок, поставить его здесь и спать в этих коробках, тогда тебе будет тепло, как в термосе, понял, болван?

Дурак в ответ покачал головой, состроив недовольную мину.

— Че надулся, урод, что тебе опять не нравится? — взбесилась жрица, почувствовав негативную волну.

— А почему это я должен в таких идиотских условиях жить, а все остальные в коттедже как свиньи живут? — огрызнулся придурок.

— И ты еще спрашиваешь после всего свинства, которое ты натворил? — охуела от такого наезда Ксива, пристально посмотрев в глаза ничтожества, — запомни, все зависит только от тебя. Как аукнется, так и откликнется. Как ты относишься к людям, так и к тебе будут относиться. С тобой еще по-доброму обращаются, учат тебя, все объясняют, а ты, свинья неблагодарная, только бесишься. Если бы ты культивировал смиренное состояние, посылал всем любовь, был бы самоотвержен, готов принят любого человека, любую ситуацию, так давно бы уже жил как человек и занимался творчеством, йогой, но ты же культивируешь одни негативные эмоции, кроме претензий никто от тебя ничего не чувствует. У нас у всех даже головы из-за твоих поганых мыслей болят. Но мы выбьем из тебя эту дурь, — категорично заявила жрица.

— Теперь ты всегда должен ходить с веригами на ногах, чтобы помнить себя, а не мечтать о голых задницах и каждое утро в семь часов будешь бегать с самками из второго кольца на пробежку и сдавать экзамен на еду.

— А какой экзамен? — зашуганно спросил Нарада.

— Вот завтра и узнаешь, — оборвала Ксива.

— Есть, будет сделано, — не попадая зуб на зуб, пробубнил идиот.

Когда жрица ушла, Нарада поперся в кладовку, где валялся всякий хлам. И среди здоровой кучи грязных, старых, поеденных молью вещей, отрыл несколько вонючих изодранных кофт, которые приспособил вместо матраса и одеял, и какой-то женский берет годов 60-ых цвета детской неожиданности, решив, что он спасет его от холодной ночи.

— Эй, Нарада, подъем, быстро на пробежку собирайся, — раздался утром грохот в металлическую дверь. Услышав шум, Нарада стал выбираться из-под кучи вонючих кофт, чтобы открыть дверь.

— Хули ты до сих пор дрыхнешь, свинья?! — наехала на него ворвавшаяся Пухлорожая, — а, ну, быстро собирайся и догоняй нас, и не забудь вериги надеть.

— Есть, будет сделано, — сонным голосом промямлил Нарада и, как попало налепив на свои ходули утяжелители, выперся на улицу догонять самок. Но удавалось ему это непросто, так как длинное худое тело болталось на ветру, а вериги притягивали его костыли к земле. Поэтому, кое-как волоча их по земле, он пытался догнать самок.

«Блядь, суки, прибил бы вас этими веригами», — злился урод, кое-как волоча за собой ходули, но, вспомнив, что ему надо самкам сдавать экзамен на еду, испугался и решил немного изменить состояние на более доброжелательное.

— О, еб твою мать, ты решил всех мышей распугать? — вскрикнула Решето, увидев наконец приблизившегося к ним дурака в женском доисторическом берете, из-под которого торчали засаленные волосы, в каком-то жутком свитере, размера на три меньше необходимого, в обрезанных штанах с небрежной зеленой заплатой прямо на всю задницу, а поверх штанов урод вкривь и вкось примотал вериги.

— А, ну, быстро спрячь вериги, долбоеб, — наехала на него Пухлорожая.

Только Нарада наклонился к своим ходулям, чтобы спрятать утяжелители, как тут же получил охуенный подзатыльник, от которого воткнулся рылом в землю.

— Не дай Бог, еще раз увидим тебя в таком виде, козел, — зашугали его самки.

Нарада поднялся на ноги, вытирая землю с обиженного ебальника:

«Вот суки, че они себе позволяют, дуры», — стал он гнать волны, бесясь во внутреннем диалоге, бросив на самок озлобленный взгляд, но боясь сказать что-либо в лицо.

— Че уставился, урод? — заметила недовольную пачку Решето, — а где твоя благодарность за то, что тебя учат? — и ебнула его ногой под зад.

— Спасибо, — дерзко огрызнулся дурак.

— Не хуй тут в залупу лезть, так-то ты лучше запомнишь, как нужно все нормально делать, — пояснила Пухлорожая, — если бы ты был умным, то наоборот, сейчас проявился бы очень гибко, похвалил бы, например, нас, примазался, чтобы мы приняли у тебя экзамен, а потом бы мы похвалили тебя перед Гуру Рулоном, то есть, ты бы добился расположения людей, которые реально что-то могут дать тебе. А ты как действуешь? Прямолинейно, очень глупо, сразу же настраивая людей против себя. Сейчас ты в нас вызвал недовольство, мы расскажем о твоей реакции другим, и, представляешь, какое у людей мнение сложится о тебе.

— Да, действительно, я опять уснул в своей механичности, совсем неосознан, дурак, — признался Нарада, — спасибо, что все объясняете, учите меня, без ваших толчков я так бы и остался на всю жизнь говном. Когда мне сказали одеть вериги, я стал обижаться, так как с ними тяжело бежать, потом стал сильно жалеть себя, чуть не разревелся, вместо того, чтобы отрешаться от своего тела и благодарить Бога, благодарить Рулона за то, что не дают мне оставаться дураком, а постоянно будят через разные ситуации, заставляют задуматься над жизнью, дают понять, что я не есть эти негативные мысли, состояния, все это — ложная личность, а я должен растождествляться с ней, ощущать своего свидетеля.

— Так-то уже лучше, — одобрительно сказала Пухлорожая, радуясь, что Нарада хоть что-то начинает осознавать.

— Ну, все, давай, сдавай экзамен, — сказала Решето Нараде, когда они выбежали на песчаный берег моря.

— А что я должен сдавать? — спросил он.

— Давай, рассказывай про себя какую-нибудь самую гадкую историю.

Нарада напряг свои тупые мозги, пытаясь вспомнить какую-нибудь историю. И, выбрав наименее безболезненную для своей ложной личности, начал бубнить:

— Ну, однажды в первом классе я пернул при всех и весь класс надо мной ржал, а мне было очень стыдно. Вот!

— Это что, весь рассказ? — спросила Решето, на бегу подбирая с берега красивые ракушки.

— Ну-у-у-у, да, — замялся придурок.

— Ни хуя, не отмажешься. Это тебе слишком легко было рассказать, — заметила Пухлорожая, — давай рассказывай что-нибудь очень гадкое, что ты никогда никому не рассказывал.

Нарада, тяжело вздохнув, стал снова в своей памяти перебирать разные жизненные ситуации, которые происходили с ним.

«Помню, как меня все пиздили в школе, чморили, издевались, — вспомнил он про себя, — но нет, это я не буду рассказывать, а то вообще меня залажают, че я, дурак что ли так позориться перед всеми», — и снова стал вытаскивать из архива памяти более безобидные ситуации.

— В детстве я был очень закомплексован и боялся даже звонить по телефону, поэтому мама всегда звонила моим одноклассникам и спрашивала за меня уроки.

— Не-е-е, это тоже не то, — снова обломили его самки.

Так Нарада еще рассказал историй пять, которые не были приняты и, в конце концов, Решето разбесилась.

— Ты, урод, заебал уже мозги пудрить. Хули ты тут на отъебись рассказываешь. Никому не нужна твоя показуха, это серьезная духовная практика на растождествление со своей ложной личностью, а ты упорно держишься за свое говно. Короче, если ты сейчас не рассказываешь нормальную историю, то тебе придет пиздец, три дня будешь голодать, — разбесилась она, пизданув дурака со всей дури кулаком между лопаток так, что тот, окосев, чуть не взлетел. Зацепившись за самый страшный для него образ голодовки да еще и три дня, он готов был скорее сдохнуть, чем остаться без хавала. Потому страх остаться без еды мобилизовал в нем силы, ослабив болезненное отождествление с ложной личностью, и Нарада, скрипя хуем и сердцем, стал нехотя рассказывать, буквально рожая каждое слово.

— Ну, хорошо, хорошо, я расскажу. Когда мне было лет семь, у меня был кореш на год старше меня. Мы часто вместе с ним играли, гуляли, ходили друг к другу в гости, вообще очень много времени проводили вместе. Я помню, что в то время я часто стал ощущать желание теребить свою письку и при любой удобном случае засовывал руки в трусы и занимался любимым делом.

— Так, так, это уже поинтересней, — оживились самки.

Увидев одобрение, Нарада слегка расслабил булки и уже с неким азартом продолжил свой рассказ.

— Потом, когда нас воспитатели водили в душ, мне стало интересно рассматривать письки других пацанов, и мне все чаще стали сниться сны, где куча голых пацанов мацают друг друга. Тогда я решил попробовать по-настоящему. И однажды рассказал своему другу об этом желании. И ему тоже понравилась эта идея. С тех пор это стало нашим любимым занятием. Мы уже не играли в обычные игры, а залазили на чердак или прятались в кустах и ебли друг друга в жопу, отсасывали у друг друга. Вот, — гордо закончил Нарада, внезапно ощутив себя героем от того, что самки так бурно реагировали на его рассказ.

— Фу, блядь, да ты, оказывается, настоящий педик, — воскликнула Пухлорожая, — да, не зря тебе дали такую позорную кликуху, Нарада — в этом ты весь. Ладно, на порцию каши ты заработал, — подытожила Решето, с отвращением посмотрев на Нараду.

Без малейшего осознания, без какого-либо состояния стыда, горечи за свое ничтожество, но полностью сконцентрировавшись только на порции каши, Нарада на радостях побежал к себе в ПМЖ.

Нажравшись до отвалу, Нарада решил прогуляться к морю. Наблюдая за красивым танцем белых чаек, он погрузился в размышления: «Никогда бы не подумал, что кому-нибудь расскажу про то, как я пидорасил. Так бы и жил с этим грузом. А сейчас рассказал, и так легко на душе стало, как будто тонна цемента упала с плеч. А ведь каждый человек какие-то события, произошедшие в его жизни, считает самыми сокровенными или постыдными, которые он никому не рассказывает, например, как его били, позорили, насиловали, унижали. Поэтому жизнь такая тяжелая и мрачная. Ведь весь этот негатив, груз обиды, самосожаления, чувства несправедливости, получается, человек всю жизнь носит внутри, сам себя уничтожая. Кошмар! А у меня сейчас такой великий шанс избавиться от себя самого, от своей ложной личности и стать чистым, как ребенок. Так это же и есть практика пересмотра. Только Кастанеда и Тайша Абеляр каким-то хитровыебанным способом ее делали, что-то писали, дышали, поэтому все это очень долго и медленно происходило, в течение долгих лет. А я за одну пробежку смог почувствовать, сколько энергии ко мне вернулось из прошлого. Здорово!».

Вечером в ПМЖ пришла Ксива:

— Хули ты, урод, развалился, — заорала она, увидев, что Нарада среди белого дня как последний бомж валяется на грязном полу сверху кучи вонючих шмоток.

— А? Что? Где? — вскочил урод, еле продирая зеньки и вылазя из-под груды тряпок, как собака из помойки.

— Свинья, ты сделал себе уже картонную юрту? — бесилась жрица, с отвращением смотря на бомжа.

— Еще не-е-е-т, — забито ответил Нарада, вжав голову в плечи и натянув свой поносный беретик на глаза, вцепившись в него грязными пальцами, боясь получить пиздюлей.

— Какого хуя не выполняешь задание, быстро отжиматься и объяснять, — рявкнула Ксива, еле сдерживая свою ярость.

Длинное несуразное тело встало, оперлось об пол руками и носками ног, выпятив костлявую задницу кверху и, еле сгибая руки в локтях, стало имитировать отжимания.

— Это че за хуйня, а ну, опусти зад, — напала Ксива, ебнув Нараду грязным ботинком по заднице. Удар оказался сокрушительным, и говноед рухнул на бетонный пол, прижав свои яйца.

— А-а-а-а, — заорал он от боли.

— А, ну не орать, — пресекла его Ксива, — быстро встал и продолжил отжимания.

Корчась от боли, Нарада снова встал на руки, перекрещивая ноги.

— А, ну, быстро встать на кулаки и на пол, — скомандовала жрица, увидев, что дурак ловко пристроился на мягкой куче, — а теперь давай рапорт, что ты будешь делать.

— Сегодня я пойду по супермаркетам и буду выпрашивать картон и сделаю из него себе юрту, — кряхтя и заикаясь, сказал Нарада.

— И не дай Бог, свинья, сегодня не выполнишь это задание, будешь делать часовую разминку и сутки голодать, — стала гонять ему «страшные» образы Ксива.

— Нет, нет, пожалуйста, не надо, я все сделаю, — заныло ничтожество.

— Ленивая свинья, говно, блядь, ничего не можешь делать, только все из-под палки, — с презрением бросила ему жрица.

Пробуждающие, жесткие и, главное, очень полезные практики по уничтожению ложной личности продолжались, не давая Нараде ни малейшего шанса полностью заснуть в своем дерьме.

«Вот идиоты, на себя бы посмотрели, — обижался и бесился он, вместо того, чтобы отслеживать свои реакции и менять их, — кто они вообще такие, они же сами не совершенные, почему они должны меня учить, вон эта же Ксива вчера ходила с расстегнутой ширинкой, и где ее безупречность, че она тут выебывается передо мной», — бесился урод, осуждая и критикуя всех подряд, кроме себя, замечая какие-то мелочи, но не задумываясь над тем, что другие ученики открыто принимают духовные практики, совершают усилия, развиваются, а он не может даже выполнить элементарного.

— Морду попроще сделай, — заметила его недовольный ебальник Ксива, — если сейчас не изменишь кирпич на радость, то будешь голодать.

Услышав последнюю фразу, Нарада растянул рот в кривой улыбке, похожей скорей не на радость, а на злорадный оскал.

— Все, хватит, — остановила его жрица на трехсотый раз отжиманий. — А сейчас пиздуй на ручей и смывай с себя годовые слои параши. Свинья паршивая, уже забыл, наверное, когда последний раз это делал.

— Ой, ну, там же холодно, — заныл Нарада.

— Вот и хорошо, то, что нужно, бодрым будешь весь день, — усмехаясь, сказала Ксива.

— А можно мыло, шампунь и полотенце?

— Ни хуя себе, раскатал губу. Обосрешься, мыться будешь «Пемолюксом», — сказала Ксива, протягивая ему банку со средством для мытья посуды, — и полотенце тебе не нужно, обсохнешь на свежем осеннем воздухе, тебе полезно позакаляться.

В доску разобиженный, с надутой миной Нарада поперся на ручей, держа в руках средство для мытья посуды….

Кое-как заставив себя засунуть руки в ледяную воду, долбоеб загреб в ладони воды и быстро потер свою грязную харю и шею, только размазывая грязь. Потом снял свой вонючий берет и им же вытерся.

«Все, с меня хватит, — подумал он, — посижу тут еще и пойду обратно, скажу, что вымылся».

— Что, отмылась, свинья? — встретила его Аза, пристально осматривая его внешний вид, — А что у тебя с рожей, маскировочная окраска? — спросила она, посмотрев на морду Нарады, по которой полосами была размазана грязь.

— Не знаю, у меня не было зеркала, — стал оправдываться идиот и тут же получил пинок под зад.

— Оправдываешься, свинья, где «виноват, исправлюсь»?! — набросилась Элен.

— Виноват, исправлюсь, — пасмурно ответил Нарада.

— А, ну, показывай свои руки, — снова принялась за проверку Аза.

Нехотя ничтожество протянуло свои лапы.

— Еб, твою мать, да у тебя же говно кусками отваливается с рук, — заорала она, увидев черные как у землекопа грабли.

— Вот, сука, ты кого хочешь тут наебать, — разбесилась Элен, поставив ему гычу, — быстро отвечай, говноед.

— Я помылся, — стал врать Нарада, спрятав свой кочан, как страус.

— Не пизди, фуфло, — пошел быстро мыться!

Так Нарада еще раза четыре ходил туда-обратно, каждый раз получая хлесткие подзатыльники и тяжеловесные удары под жопу.

— Короче, скотина, если ты сейчас придешь, и я хоть малейшее пятнышко грязи найду на тебе, то будешь часами разминаться, — орала Элен, поставив очередной пендель неуделку.

На этот раз не на шутку обосравшись, Нарада, сбросив с себя одежду, дрожа от холода, зашел в ледяную воду и, буквально с ног до головы обсыпав себя «пемолюксом», стал тщательно тереть че попало своим излюбленным беретом, вместо мочалки.

— Вот так, урод, теперь видно, что хоть старался, — оценивающе сказала Элен, заметив отбеленную морду Нарады и не до конца отмытую от «пемолюкса» бошку. — И теперь ты должен каждый день ровно в десять часов утра проделывать эту процедуру. А если, не дай бог, ты первый об этом не вспомнишь, то сразу час разминки, — обрадовала его Аза.

— Понятно-о-о-о, — глубоко вздохнув, протянул тот.

— Ты бы знал, как я тебе завидую, — сказал Гурун, встретив Нараду на берегу моря, когда тот с обиженной мордой бросал камешки в воду.

— Это еще почему? — пробурчал он.

— Ты, наверное, быстрее всех просветлеешь, — на полном серьезе сказал Гурун, наблюдая, как камешки со свистом падают в воду, образуя бесчисленное количество кругов, которые постепенно сливаются с общей гладью воды, — ведь никто в Рулон — холле сейчас не проходит таких глубоких практик на отработку безупречности, а за тебя, похоже, серьезно взялись, значит, ты уже готов.

— Да они мне уже все надоели, мне кажется, что все надо мной издеваются, — пожаловался Нарада, начав строить песочную башню.

— Это очень глупо так думать, находясь в поле Просветленного Мастера, ты что забыл, как настоящие Учителя дзэн учили своих учеников, — с блеском в глазах и с большим восторгом говорил Гурун, желая искренне помочь в осознании себя дураку, — Ты только вспомни, как Гурджиев унижал своих учеников, он мог на них кричать в бешенстве, махать руками, топать ногами, мог материть, а ученик должен был наблюдать, что в нем происходит в этот момент. Ведь когда все спокойно, невозможно увидеть все говно, которое сидит в тебе, а когда специально создаются такие обучающие ситуации, конфликты, наезды, оскорбления, — вот тогда большое поле для отслеживания своих механических реакций. Когда ты не отождествляешь со своей ложной личностью, не думаешь о себе, что ты чувствуешь?

— Легкость такую, непосредственность, — стал более оживленно говорить Нарада. — Вообще-то, наверное, ты прав. Я заметил, что когда включаю мирскую оценку: «Вот меня обозвали, меня ударили», то сразу же возникает обида и все говно лезет, а если мне удается более алертно реагировать, бодро, радостно, то я начинают понимать, что такое неотождествленность, тогда я четко ощущаю, что я не есть эта ложная личность, что я — нечто большее.

— Вот видишь, — обрадовался Гурун тому, что Нарада хоть что-то начал понимать, — а представь, йоги специально уходят далеко в горы, голодают месяцами, чтобы получить это переживание, а тут тебя хуйнули меж лопаток, обозвали свиньей, плюнули в рожу, а ты наблюдаешь и отрешаешься. Очень быстро идет развитие, если ты, конечно, каждую ситуацию используешь. Так что давай, ощути вкус просветления, — напутствовал его Гурун и нырнул в море, дав Нараде правильное направление мысли.

Блядству Бой!

Вечером, когда Нарада стирал кучу грязных трусов, носков и лифчиков в холодной воде, периодически отогревая руки в яйцах, пришла чу-Чандра, злорадно потирая ладони в предвкушении нового веселья.

— Че приперлась? — любезно встретил ее Нарада.

— Ты, главное, не напрягайся, расслабь свои булки, дыши ровно и спокойно, — ехидно сказала чу-Чандра, — у тебя будет новая практика на раскрытие третьего глаза и расширение сознания.

— Это еще как? — пробурчал Нарада.

— Когда ты слышишь, что кто-то приближается к твоей лачуге, то, во-первых, ты должен сразу настроиться, кто идет, а когда человек уже зайдет, то в зависимости от того, кто пришел, ты должен будешь так его и приветствовать.

— Как это? — удивился болван.

— Если кто-то из нас приходит, то ты должен просто говорить «гыыч Ом!», а если кто-то из жриц, то каждую из них встречаешь по-своему. Например, когда придет Элен, ты должен резко вскочить и встать по стойке «смирно», ожидая дальнейших распоряжений. Когда зайдет Аза, ты должен сесть на колени и сидеть, а когда придет Ксива, ты должен подползать к ней на карачках и преданно смотреть в глаза. За каждую ошибку будешь отжиматься, приседать, получать пендели, гычи и подзатыльники.

— Есть, будет сделано! — стараясь изобразить радость, отчеканил как автомат Нарада.

Весь день он старался запомнить, кого и как нужно приветствовать, напрягая свои куриные мозги:

«Да, крутая практика. Даже чтобы просто запомнить, какая нужна память и концентрация. Сегодня весь день только об этом и думаю, зато лишних мыслей нет и состояние такое легкое, незагруженное, видимо потому что энергия не растрачивалась на бессмысленные мечтания и образы. Вот почему у кошек всегда быстрые реакции. Они всегда бдительны, в любой момент ждут нападения и готовы действовать, обороняться или нападать. Здорово! Интересно, как долго мне удастся продержаться в этом состоянии?» — думал Нарада, периодически перечитывая команды, которые необходимо будет выполнять. Но в этот день никто не пришел и, урод, расслабившись и потеряв всякую бдительность воина, беспечно завалился спать.

— Опять проспал, свинья, — крикнула Аза, придя с утра пораньше в ПМЖ, чтобы проверить долбаеба. Нарада резко соскочил: «Ой, блядь, я же должен что-то сделать… что, что, что? — стал судорожно он вспоминать, — кажется, встать по стойке «смирно», ой нет, сидеть, нет, а, кажется, вспомнил, ползти на карачках», — решил дурак, перебрав все варианты, то вставая, то садясь, то опять вставая. Наконец он рухнул на четвереньки и быстро подполз к Азе. Но, увидев явно недовольный вид жрицы, снова затормозил:

«Блядь, там же еще что-то надо было сделать, — стал он чесать затылок и кусать пальцы, напрягая мозги, — нахуй, я же вчера все помнил, я же все учил, ну, как же там», — задергался идиот, не в силах вспомнить.

Аза, заебавшись ждать, пока Нарада разродится, подошла поближе и ебнула его под зад, но немного промахнулась, зацепив яйца.

— Уа-а-а-а, — взвыл от боли дебил.

— А-а-а-а, — вспомнил, вспомнил, — в следующее мгновение затараторил он и радостно заорал: — Гыыч Ом, гыыч Ом! — но тут же получил подзатыльник.

— Скотина неосознанная, — прокомментировала свои действия Аза.

— Ой, ну значит, я все перепутал, — зачморенно забормотал Нарада.

И уже дрожа от страха в ожидании очередной оплеухи, стал более осторожно делать следующее действие. Он медленно встал, пытаясь сделать стойку «смирно», одновременно смотря на реакцию жрицы. «Вроде правильно», — решил он, разгибая колени. Но как только выпрямился, тут же получил фофан.

— Ай, виноват, исправлюсь, — заныл идиот, растирая от удара лоб.

«Ну, теперь остался один вариант, больше выбирать не из чего», — облегченно вздохнул Нарада, сев на колени, ожидая дальнейших указаний, как ему передала чу-Чандра.

— А в следующий раз за каждое неправильное действие у тебя будет накапливаться разминка, может, тогда все запомншь. Совсем мозги жиром заплыли, уебище, — выговорила ему Аза, — Сегодня вечером будет костер, поэтому должен быть как штык в восемь часов у нас, понял?

— Есть, будет сделано! — обрадовался, Нарада, но тут же помрачнел.

«Ой, а вдруг Гуру Рулон опять начнет меня просветлевать, вдруг опять меня лишать моего говна. Ой, мне страшно, опять будут надо мной издеваться», — отождествленно воображал идиот вместо того, чтобы культивировать правильные реакции, настраиваться на духовную работу над собой.

Несмотря на то, что Гуру Рулон неустанно круглыми сутками объяснял истину, показывая, как нужно реагировать, размышлять, ученики неохотно, со скрипом расставались со своими иллюзиями, каждый раз откладывая духовную работу, просветление на потом, обращая внимание только на веселье, яркость, которыми всегда был наполнен Рулон-холл, радостно встречая истину из уст Мастера, но глубоко не задумываясь над каждым словом Мудреца, забывая о главной цели — пробуждении.

— Эй, свиньи, быстро всем собраться в зале, — крикнула Элен, собирая всех учеников в огромный зал. Заломившись в зал, рулониты увидели, что Гуру Рулон уже сидит в своем кресле, гладя любимца кота.

— Гоша с Горилой ушли, но ничего они сделать не смогли. А почему? А потому что никто ничего не может сделать сам, один, собственными усилиями. Ни кот, ни я не можем ничего сделать в одиночку, а делать может только клан людей. И даже семейный подряд никогда не сможет сделать того, что может сделать клан людей, — выкрикивал Рулон, бурно жестикулируя, пытаясь вдолбить нерадивым ученикам истину.

«Ну, вот начинается, — помрачнел Нарада, приняв сказанное на свой счет, — почему всегда только обо мне говорят, нет, чтобы о Муде, например, что-нибудь сказать».

— Но клан не каждый может собрать! — очень эмоционально сказал Рулон, сделав паузу и стараясь, посмотреть в глаза каждого ученика, как бы читая, кто всосал, а до кого туго доходит. Но большинство бессмысленно кивало пустыми кочанами, просто наслаждаясь обществом Просветленного Мастера и вкусной закуской.

— Что-то внутри должно быть такое, чтобы человек мог вокруг себя собрать клан людей, — говорил Мудрец, — это должен быть изначально особый человек, специально так созданный природой. Когда клан создан, можно уже и действовать. Вот тогда получаются большие дела.

«О, так это же я такой распиздатый, я всегда это знал, — размечтался лысый Гурун, — никто не может сам ничего сделать, а я могу вокруг себя создать клан, ведь я же не такой, как все, еще чуть-чуть и я сам стану Гуру», — раздувался от своей экстраординарности Гурун, да так уснул в своем воображении, что пролил на себя фанту, залив ее вместо рта в рубашку, чем развеселил рядом сидящих рулонитов.

Гуру Рулон, прочитав все его гнилые мысли, продолжал весело объяснять:

— И мы помним школьные уроки, — бесновался Мастер и начал утрированно с выражением, размахивая руками как на трибуне цитировать Маяковского: «А, если в партию сгрудились малые, сдайся враг, замри и ляг, — устрашающе кричал Рулон, хриплым голосом выделяя каждое слово, чем вызвал неописуемуе веселье. — Партии рука миллионопалая, сжатая в один громящий кулак», — стукнул Мудрец по столу, да так, что с него покатились фрукты. — Жить надо только кланами! Волки в стаю! — лозунгами выкрикивал Рулон.

— Волки в стаю! — вторили ему хором ученики, входя в раж от неудержимой энергии Просветленного Мастера.

А Гинлой харчок так внимательно и эмоционально включился в слова Рулона, что сам того не замечая, выпучил как бешенный глаза и стал, подражая Мастеру, так же размахивать руками.