Но все равно человек — царь; таков он в своей вольности, таков и тогда, когда злоупотребляет своей свободой. У него право выбирать, даже

102

выбирать и все самое скверное; и он повелевает себе, даже обрекая себя на все самое низкое, по своему выбору. В глазах всевидящего, что заложил и человека эти силы, и свобода, и разум человека ограничены, и ограничения такие — благо; творец истока знал все — и куда потечет всякий ручеек, он все предвидел, все направил, так что и самый своенравный поток никогда не ускользал из его рук; но в существе дела, в природе человека от этого ничего не изменится. Человек не перестает от этого быть существом свободным, если даже благость, все объемлющая, объемлет и его вместе со всеми его глупостями и заблуждениями, все направляя к лучшему — к лучшему и для него, и дли всего целого. Снаряд, выпущенный на пушки, не может покинуть атмосферу и, даже падая на землю, следует все тем же законам природы — то же и человек: на пути истины и заблуждений, падая и поднимаясь, он — всегда человек, дитя слабое, но рожденное свободным, и не разумное, но способное восприять разум, и еще не сложившееся, чтобы выразить дух гуманности, но податливое о руках ваятеля. Людоед Новой Зеландии и Фенелон¹⁶, забытый судьбой пешерес¹⁷ н Ньютон — существа одной породы.

Правда, кажется, что и пользоваться этими дарами, разумом и вольностью, человек будет на Земле по-всякому, самыми разными способами: от человека, стоящего совсем близко к животному, ведут ступени к чистейшему Гению в облике человеческом. Но и этому нам не приходится Удивляться: ведь мы видим, что и в мире животных, стоящих ниже человека, тоже есть своя лестница со множеством ступеней; и природа прошла длинный путь, пока, совершенствуя органическое строение, не подошла к маленькому цветку, который расцветет в нас, — к цветку разума и вольности. Кажется, что на Земле существует нее, что вообще возможно на ней, и только тогда мы удовлетворительно объясним для себя порядок и мудрость всей втой полноты существования, когда сделаем шаг вперед и поймем цель, для которой вырастают в великом саду природы столь разнообразные цветы. Мы видим, что почти всюду царит закон нужды; вся земля должна была быть населена людьми, значит и самые дальние, самые неустроенные ее концы; и лишь тот, кто так далеко протянул сушу, знал, для чего допускал существование туземцев в Новой Зеландии и на Огненной Земле. Однако и самый большой человеконенавистник, презирающий весь род людской, не сможет отрицать одного: какие бы дикие побеги не давали рааум и свобода среди детей Земли, под ярким светом солнца всегда росли и благородные растения, приносившие прекрасные плоды. И было бы почти невероятно, если бы история не сказала нам, на какие высоты смеет находить человеческий рассудок, стремящийся и следить за шагами творящего и созидающего божества и пытающийся даже вносить свой порядок во все его творении. В хаосе вещей, какие представляли человеку его органы чувств, человек упорно искал и нашел единство и разумение, законы порядка и красоты. И человек подслушал движения самых тайных сил, существа которых он еще не понимает, он все проследил: и движение, и число, и меру, и жизнь, и даже самое бытие — все, что только видел он на небе и на земле. Все человеческие

103

опыты — доказательства величия человека, подтверждения действующей в нем богоподобной силы, как бы ни заблуждался человек, как бы ни предавался своим фантазиям. Сотворившее весь мир существо погрузило луч света внутрь хрупкого человеческого строения, напечатлело на нем свои, искони присущие ему силы, а потому, как ни низок человек, он может сказать: «Есть у меня нечто общее с богом; способности мои таковы, что свойственны они и возвышенному существу, которое узнаю я в творениях его, — он явил их всюду вокруг меня». Совершенно ясно, что результатом всего земного творения и было это подобие богу. Бог уже не мог подняться выше, действуя на этой жизненной сцене, но он и не остановился прежде, чем поднялся до высшей точки, доведя до нее ряд своих органических творений. А потому и путь к ней. как бы внешне ни различались живые существа, всегда столь единообразен.

И вольность в облике человеческом принесла благородные плоды н везде явила себя во славе: и во всех своих начинаниях, и во всем, чем пренебрегла. Люди отказались от непостоянства слепых влечений и предпочли им брачные узы, союз дружбы, верности и взаимопомощи, заключаемый навеки; люди отреклись от своеволия и пожелали, чтобы законы управляли ими; одни люди стали управлять другими, и этот еще столь несовершенный опыт люди защищали своей кровью, оплачивали своей жизнью; благородные мужи отдавали жизнь свою за отечество и не в один только бурный момент жизни, но в течение всей своей жизни, не жалея времени и сил, упорно трудились для того, чтобы даровать слепой, неблагодарной толпе мир и благополучие, то есть то, что по крайней мере им казалось благом; исполненные духом божиим мудрецы, благородно вожделея истины, свободы н счастья человеческого рода, по своей доброй воле терпели позор и унижение, бедность и нужду, памятуя, что принесли братьям своим самое ценное благо, какое только могли, — если все это не великая добродетель, если все это не самые энергичные усилия к достижению заложенного в нас самоопределения, то не знаю, в чем еще заключаются они. Правда, лишь немногие шли впереди толпы, они, словно врачеватели, принуждали толпу пользоваться целебными средствами, которые сама толпа еще не могла выбрать для себя; но вот эти немногие были цветом рода человеческого, были бессмертными вольными сынами богов на земле. И имя каждого из них — имя миллионов.

V. Органическое строение предрасполагает человека к хрупкому здоровью, но к выносливости и долголетию, а потому и к расселению по всей Земле

Человек стал ходить прямо, а вместе с тем стал существом хрупким и богатым внутренним теплом, силой, так что тут любому животному далеко до человека. Пока человек пребывал в дикости, он был весь покрыт

104

волосами, особенно на спине, — вот его покровы, и Плиний Старший сокрушается, зачем природа лишила их челвека¹⁸. Но благотворная мать-природа куда лучшие покровы дала человеку — это и его нежная, а при том и крепкая кожа, которая справляется со всякой непогодой и со всякими резкими переменами климата, если только помогает человеку искусство, его вторая природа.

А к искусствучеловека повела не только нагота его, но нечто более прекрасное и человеческое — робкое чувство стыда. Что бы ни говорили философы а для человека стыдиться своей наготы естественно, и темный аналог этого чувства встречаем мы уже у некоторых пород животных: самка-обезьяна прикрывает свою наготу, и слон спаривается в дремучих темных лесах. И почти нет таких народов, живущих своей животной жизнью^11*, которые не прикрывали бы свое тело, где бы по крайней мере женщины с того возраста, когда просыпаются в них инстинкты, не прикрывали своей наготы, тем более что нежность и восприимчивость этих органов и другие причины требуют, чтобы они всегда были защищены. Итак, человек еще не прикрывался ни одеждами, ни мазями от ярости стихий и укусов насекомых, а уже чувственная природа заставила его распорядиться так, чтобы орган самого сильного и жизненно необходимого влечения был прикрыт и защищен. У всех благородных животных не самка ищет самца, а самец — самку; самка исполняет, сама того не ведая, намерения природы, и нежная женщина тоже — хранительница прелестного чувства стыда, чувства, которое не могло не развиться у человека, когда тот стал ходить прямо.

Вот почему появилась у человека одежда, а как только он научился этому и еще некоторым другим искусствам, то он был уже в состоянии переносить любой климат и осваиваться во всех зонах. Лишь немногие животные, можно даже сказать — одна собака, последовали за человеком в его переселениях — и какие перемены вызвало это переселение во всем их внешнем облике, как видоизменило оно их природный нрав! Только человек переменился мало, а если говорить о существенном, то он и совсем не переменился. Удивительно сохранилось все его естество — стоит только посмотреть на перемены, которые претерпели его спутники. Нежная природа человека так определена, так совершенно устроена, что человек стоит на высшей ступени развития, и возможны в его строении лишь весьма немногочисленные различия, которых не назвать даже и отклонениями от нормы.

Но почему же? И на сей раз потому, что человек ходит прямо, — иной причины нет. Если бы мы ходили на четвереньках, как обезьяна или медведь, то можете не сомневаться — и у человеческих рас (если позволе-

^11* Мне известны только два племени, которые ходят совершенно нагими и живут по-добно животным: это пешересы на крайней оконечности Южной Америки — отбросы других нации — и дикое племя близ Аракана и Пегу — до сих пор загадка для меня в этих местах, хотя существование его подтверждает новый путешественник (см. Mackintosh's travels, t. 1, p. 341. London, 1782).

105

но употребить такое неблагородное слово) было бы свое ограниченное место жительства, и ни одна раса никогда не покидала бы своего отечества. Человек-медведь любил бы свою холодную страну, человек-обезьяна — жаркую; и теперь мы замечаем еще, что чем ближе к животному стоит человеческое племя, тем более прикреплено оно к своей земле и к своему климату, — всеми узами тела и души привязан народ к своей почве. Природа подняла человека с земли — она возвысила его, и он стал властелином земли. Человек распрямился, его строение усложнилось, и кровообращение стало более тонким, и жизненные соки стали смешиваться многообразнее, и жизненное тепло стало крепче, стало более стойким, а тогда человек только и смог заселить Сибирь и Африку. Только потому, что тело человека выпрямилось и органическое строение его усложнилось, человек смог переносить и холод, и жару, где не может жить ни одно живое существо, — и притом человек переменился лишь очень незначительно.

Но, конечно, если человек стал более нежным существом, то это и другие, взаимосвязанные обстоятельства открыли путь целому ряду болезней, чуждых животным, — их красноречиво перечисляет Москати^12*. Кровь совершает свое круговое движение в механизме, поставленном вертикально, сердце вынуждено принять косое положение, внутренние органы работают в оболочке, стоящей прямо, — и естественно, что все эти части нашей машины подвержены большим опасностям, чем в теле животного. И как мне кажется, женский пол платит еще более дорогой ценою за свою хрупкость и нежность...

Однако природа столь благодатна, что она тысячекратно возмещает утраченное и смягчает упущения, ибо утончились, стали духовнее и наше здоровье, и наше самочувствие, и наши ощущения, и наши возбуждения. Животное ни минуты не наслаждается человеческим здоровьем, человеческими радостями, и ни одной капли из нектарного потока, какой пьет человек, оно никогда не вкусит, и даже со стороны чисто физической у животного меньше болезней, потому что построено оно проще, зато болезни его упорнее, протекают тяжело. Ткани, нервы, артерии, кости животного, даже мозг — все тверже, чем у человека, вот почему все наземные животные, которые живут рядом с человеком, за исключением, быть может, одного слона, возраст жизни которого почти совпадает с человеческим, живут не так долго, как человек, и раньше человека умирают естественной смертью, то есть от старости, от омертвения затвердевших тканей. Получается, что природа предназначила человека для того, чтобы жил он дольше всех, чтобы жизнь его была полна здоровья и радостей, какие только может вместить в себя земное существо. И многообразная человеческая природа такова, что в организме человека одно приходит на помощь другому; потребовалась вся разнузданность безумствований и пороков — вот на это животное, конечно, не способно! — чтобы ослабить и ис-

^12* «О существенном физическом различии животных и человека». Геттинген, 1771¹⁹.

106

портить механизм человеческого тела так, как бывает ослаблен и испорчен он в известных условиях. Благодатная природа всякому климату дала травы, лечащие от болезней, и только путаница всех климатов превратила Европу в болото, в котором кишат все беды, неведомые народам, живущим сообразно с природой. Но если европейцы по собственной вине обрели это зло, то обрели и добро — единственное, какого заслужили, — появился у нас врач, который помогает природе избавиться от болезни, а в случае, когда не может следовать природе, по крайней мере хоронит больного по всем правилам науки.

О, что за материнская забота, что за мудрость божественной природы — она определила возрасты нашей жизни, она определила число лет человеческой жизни! Если живому существу суждено скоро развиться, оно и растет быстро, рано созревает и быстро достигает цели своего существования. А человек, словно дерево посаженный в почву земли, растет медленно. Подобно слону, он дольше других остается в чреве матери, и годы молодости длятся у него долго, несравненно дольше, чем у любого животного. Выходит, что природа как только могла растянула эту счастливую пору юности, когда человек может учиться, расти, радоваться жизни и невинно наслаждаться своим существованием. Проходит несколько дней, несколько лет — и вот животное уже совсем сложилось, а некоторые и в момент рождения — существа уже во всем сложившиеся; но тем несовершеннее эти животные, тем раньше погибают они. А человеку нужно учиться дольше других, потому что ему предстоит выучить больше всех, все зависит у него от того, усвоит ли он сам, самостоятельно, умения, искусства, разум. Если впоследствии легион случайностей и опасностей и сократит дни его жизни, то все же он насладился долгой порой юности, жил беззаботно и мир вокруг него рос вместе с его телом и душою, и круг надежд расширялся, по мере того как горизонт ширился и рос, и юное сердце все сильнее стучало, переполняясь любознательностью, нетерпеливыми мечтами обо всем великом, добром и прекрасном. Цветок полового влечения у человека здорового, неперевозбужденного расцветает позднее, чем у животных, потому что человеку предстоит долгая жизнь и не пристало ему растрачивать благороднейший сок своих телесных и духовных сил. Насекомое рано начинает служить любви и рано погибает; целомудренные животные, живущие парами, живут дольше, чем животные безбрачные. Похотливый петух рано умирает, а верный своей подруге лесной голубь живет до пятидесяти лет. Для любимца природы и предназначена брачная жизнь, а первые годы своей жизни, годы бодрости и резвости, человек живет сам для себя, словно нераспустившийся бутон Наступают вслед за тем долгие годы, когда силы человека бродят и играют, когда приходит возмужалость, зреет разум человека, и, созревая, остается свежим, как и силы деторождения, — остается свежим до такого преклонного возраста, какой и не снился животным, но вот наконец наступает смерть и разрешает прах и дух, замкнутый в теле, от чуждых им оков. Природа искусно построила бренную хижину человеческого тела: искусства, какие только могло вобрать в себя тело, все пошли на него, и даже

107

если говорить о том, что сокращает и ослабляет жизнь человека, то природа краткость наслаждения восполнила остротою чувства, а расточение энергий возместила более глубоким ощущением сил.