IV. Органическое строение предрасполагает человека к тонким влечениям, а потому и к вольности

Мы не устаем повторять, что у человека нет инстинкта и что самый характер человеческого рода составляет это отсутствие инстинкта. — нет, все инстинкты животного присущи человеку, но только они смягчены, как того требует органическое строение человека, и слагаются в более тонкую пропорцию.

Дитя в материнском чреве проходит все состояния, которые когда-либо переживали земные существа. Оно плавает в воде, оно лежит с открытым ртом, и челюсти у него большие, пока не прикроют их губы, вырастающие далеко не сразу; и когда дитя выходит на свет, то оно жадно хватает воздух, и ему не приходится учиться сосать грудь. И питание, и пищеварение, и жажда, и голод — все определяется инстинктом или еще более темным влечением. Так развиваются и мускульные силы человека. и его способность к деторождению, и стоит только сойти человеку с ума от возбуждения или болезни, и сразу замечаются в нем все животные стремления. А нужда и опасности в людях и даже в целых племенах, ведущих жизнь животных, пробуждают животные умения, чувства, силы.

Итак, получается, что у человека не отняты инстинкты, но что они у него подавлены, подчинены господству нервов и более тонких чувств. А без инстинктов человек, который в большой степени все же остается животным, обойтись бы просто не мог.

А как же подавляются инстинкты? И как подчиняет их природа господству нервной системы? Посмотрим, как развивается инстинкт с детских лет человека; развитие это совсем с иной стороны являет нам те мнимые человеческие слабости, на которые нелепо жаловаться, как это нередко происходит.

Дитя человеческое является на свет слабым, таким слабым, как ни один детеных, и вот почему: человек, очевидно, создан для таких пропорций, которые еще не могли быть до конца развиты в материнском чреве. Четвероногое животное выходит на свет четвероногим, и пропорции его вполне правильны, хотя поначалу, в чреве матери, голова его лишена всякой пропорциональности, как и у человека; у животных с развитой нервной системой, у которых детеныши рождаются на свет слабыми, правильное соотношение сил восстанавливается не позднее нескольких недель. И только человек надолго остается существом слабым, потмоу что все его телосложение создано, так сказать, ради головы, которая в чреве матери складывается несоразмерно большой и такой появлется на свет. Другие члены тела, которым нужны для роста земная пища, движение, воздух, сильно отстали от головы, хотя все годы детства и юности именно они усиленно догоняют голову, а не голова соразмеряется с ними. Итак, слабое дитя, если угодно, инвалид по вине своих высших сил, и эти высшие силы природа неутомимо развивает и воспитывает прежде всего.

100

Дитя еще не умеет ходить, но оно уже научилось смотреть, слушать, хватать предметы, оно может упражнять тонкую механику и арифметику этих чувств.

Оно применяет эти силы инстинктивно, как всякое животное, но только пользуется ими тоньше. Но пользуется оно ими не потому, что умения и искусства у него прирожденные, ибо всякие искусства и умения животных не более чем последствия весьма примитивных возбуждении; значит если бы инстинкты с детства господствовали в человеке, то человек навсегда остался бы животным, поскольку не стал бы учиться никаким человеческим искусствам, — ведь он знал бы все. что ему нужно, и не учась. Итак, требуется одно из двух: или бы человек рождался с прирожденным инстинктивным разумом, но сразу же ясно, что это противоречие, или же ему пришлось бы появляться на свет слабым существом, а таким он и появляется, но тогда уже обучаться разуму.

Человек с детских лет учится разуму, и точно так же, как он учится искусству ходить, он, благодаря искусству, учится разуму, учится вольности, учится человеческому языку. Мать прикладывает младенца к груди у своего сердца, и плод чрева ее становится воспитанником ее рук. Сначала просыпаются в новорожденном самые тонкие чувства, глаза и уши, — образы, звуки руководят ими; благо, если они руководят ими успешно и хорошо. И зрение постепенно развивается, и он следит за глазами людей. окружающих его, и вслушивается в речь людей, и с их помощью учится различать первые понятия. И руки его постепенно учатся хватать предметы, и тогда члены тела начинают стремиться к действию, к упражнению. Дитя училось у двух самых тонких чувств, ибо самый тонкий и сложный инстинкт, какой предстоит воспитать в нем, — это разум, гуманный дyx и человеческий образ жизни; животное нельзя научить ничему этому, и тонкие чувства ему чужды. И домашние животные перенимают некоторые черты человека — перенимают по-животному, но людьми они от этого не становятся.

Отсюда явствует, что такое человеческий разум, слово, которым в новейших сочинениях пользуются так, как будто разум прирожден и обучаем сам собою; ничего кроме лжетолкований отсюда не проистекает¹⁵. И теоретически, и практически разум не что иное, как внятое — усваиваемое, уразумеваемое, выученная пропорция, направленность идей и сил: человек и создан, чтобы усваивать, выучивать ее. Какой разум бывает у ангелов, мы не знаем, а с другой стороны, не можем заглянуть внутрь существа, стоящего ниже нас; у человека разум — человеческий. Человек с детства сопоставляет идеи и впечатления, которые доставляют ему более тонкие органы чувств, в соответствии с их числом, тонкостью истинностью, учится с быстротою связывать их. Отсюда возникает единство, и единство это — мысль, а мысли и ощущения сочетаются и дают суждения о том, чтó истинно, а чтó ложно, чтó благо, а чтó зло, чтó счастье, а чтó несчастье; это и есть человеческий разум — непрекращающися труд складывания, образования человеческой жизни. Разум — не прирожден; человек достиг разумности. А в зависимости от получаемых человеком впечатлении, от образцов, которым он следовал, от внутренней

101

силы и энергии, слагавшей все впечатления в сокровенную пропорцию человеческого существа, в зависимости от всего этого и разум человека скуден или изобилен, здрав или болезнен, уродлив или строен, как самое тело. Если бы природа нас обманывала и ощущения лгали, то и мы обманывались бы, только люди с одинаковыми чувствами обманывались бы одинаково. Если же нас обманывают люди, а у нас нет сил или такого органа, чтобы усмотреть обман и сложить все впечатления в более стройную пропорцию, то наш разум становится калекой, нередко искалечена и вся наша жизнь. Именно потому, что человеку приходится всему учиться, именно потому, что инстинкт и призвание его в том, чтобы учиться всему, даже ходить прямо, именно потому человек и учится падая, и истину обретает заблуждаясь, тогда как животное очень уверенно держится на своих четырех лапах; пропорция его чувств и стремлений сильнее запечатлена в его существе, чувства и стремления и ведут его. У человека — королевские прерогативы: он стоит с высоко поднятой головой и обозревает весь окружающий мир, но зато многое видит он в ложном и темном свете, не раз забывает даже, что ему делать, так что только спотыкаясь вспоминает, на какой узкой основе покоится все здание его сердца и головы — понятий и суждений; и тем не менее по высокому предназначению своего разумения он, в отличие от всех земных существ, не перестает быть сыном богов, царем земли

И чтобы почувствовать все величие нашего предназначения, давайте подумаем, что заключено в великом даре разума и свободы, сколь многим рисковала природа, доверив эти свои дары такому хрупкому и многосоставному существу, как человек. Животное — не более чем раб, придавленный к земле, хотя иной раз он и поднимает свою голову вверх и, вытягивая шею, томится по свободе. Душа животного еще не созрела, для того чтобы воспринять разум, она покорна инстинктам и нужде, а оставаясь покорной, лишь приготовляется к тому, чтобы в отдаленном будущем самостоятельно пользоваться своими чувствами и следовать собственным своим наклонностям. А человек — первый вольноотпущенник творения; он ходит выпрямившись. В нем — весы, на них взвешивает он добро и зло, истину и ложь; он может искать, он может выбирать. Природа наградила его двумя руками, этими орудиями он может свободно пользоваться, его глаза видят все вокруг и направляют его шаги, в силах его не только устанавливать гири, но и быть весом на собственных весах. Человек самому фальшивому обману может придать видимость истины, может обманываться по своей доброй воле, он может полюбить сковывающие его цепи, противные его природе, и украшать их цветами. Что разум обманутый, то и свобода извращенная и скованная — у большинства пропорции сил и влечений таковы, каковыми сложили их жизненные привычки и удобства. Редко человек способен подняться над ними, а когда сковывают его низменные инстинкты и не отпускают от себя омерзительные привычки, он порой бывает хуже зверя.