ПЕРСПЕКТИВНЫЕ ПРОБЛЕМЫ И ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА МОТИВАЦИИ ЧЕЛОВЕКА 9 страница

                        121

вестием о смерти моего сына, и с тех пор мне очень неприятно видеть его, хотя он хороший человек» (Блонский, 1979. С. 157). Какие экспериментальные процедуры в данном случае могли бы помочь восста­ новить с точностью весь комплекс пережитых испы­ туемым эмоций—изначальный испуг и отчаяние, по­ следовавшее затем радостное облегчение и, по-види­ мому, возмущение источником хотя и непреднамерен­ ной, но столь страшной дезинформации—и тем бо­ лее определить вклад каждой из них в формирование итогового отрицательного отношения к человеку, которого испытуемый считает хорошим? Но это еще не все затруднения. Очевидно, что запах цветка приятен не потому, что мы помним удовольствие, которое этот запах когда-то доставлял. Конечно, человек, увидев цветок издали, может предвосхитить удовольствие, настроить­ ся на пего, т. е. некоторое влияние прошлого опыта здесь возможно, однако своим главным составом эмо­ циональное восприятие запаха происходит каждый раз как бы заново, относительно независимо. Но со­ гласно интеллектуалистическим (когнитивистским) представлениям подобным образом эмоция возникает и .в рассматриваемом примере. По этим представле­ ниям имеет место следующая последовательность со­ бытий: при виде человека испытуемому сначала чис­ то познавательно вспоминается история с ложным известием о смерти, а эмоция возникает вторично как реакция на это воспоминание, т. е. ;в принципе таким же образом, как когда-то на неподтвердидшееся страшное известие, на факт и источник дезинфор­ мации. Но в таком случае здесь вообще нет «запомина­ ния» эмоций; память воспроизводит когнитивные фак­ ты, которые, как и цветок, вызывают эмоции относи­ тельно независимо. Так ли это или наоборот —  сначала возникают эмоции, а затем вызванные ими воспоминания — определить в каждом конкретном случае трудно, а в реальном потоке сознания, на фоне многих чередующихся о'бразов и переживаний, по- видимому, и невозможно. Согласно Т. Рибо, посвятившему проблеме аффек­тивной памяти специальную работу (1895), эмоции могут воспроизводиться как тем, так и другим спо-

 обом; в интроспективных отчетах испытуемых этот „„тор' обнаружил как случаи, в которых «аффектив­ное состояние вызывается только через посредство интеллектуальных состояний, с которыми оно связа­но» (С. 12), так и непосредственное воспроизведение э\юций: «...Настоящая аффективная память, не зави­сящая от сопутствующих ей интеллектуальных эле­ментов, не есть химера» (С. 16). Кроме того, Т. Рибо выделил «ложную, или отвлеченную» аффективную память, в случае которой субъект вспоминает испы­танную эмоцию исключительно интеллектуально, са­мой эмоции не переживая; это наблюдается, напри­мер, при воспоминании давно прошедших увлечений: «Что остается 'взрослому от воспоминания об его дет­ских играх? ...Во всех случаях подобного рода... при­поминаемый аффективный отпечаток узнается, но не чувствуется,'не испытывается» (С. 15).    Работа об аффективной памяти Т. Рибо положила начало исторической дискуссии, показавшей, в част­ности, сложность различения эмоциональных и по­знавательных элементов опыта и, как следствие, за­висимость представлений об этом виде памяти от исходных теоретических позиций авторов (см. Блон­ский, 1979. С. 160—165). Показательна постановка в дискуссии .вопроса о самом существовании аффек­тивной памяти, свидетельствующая о том, что при определенных взглядах оно, вопреки утверждению К. Д. Ушинского, вовсе не очевидно. Следует, одна­ко, отметить, что из-за специфики этих взглядов, в частности, из-за прямого переноса приемов иссле­дования мнемических процессов на «запоминание» эмоций, в дискуссии обсуждалась не аффективная память как таковая, а только произвольная ее фор­ма—способность человека повторно пережить эмоции не ,в естественной ситуации, а по просьбе эксперимен­татора и именно «по памяти». Искусственность такого сужения проблемы отме­чалась многими авторами и в настоящее время пред­ставляется очевидной: «Для 'большинства людей про­извольное воспроизведение эмоциональной памяти ...  по своему желанию затруднительно и часто даже не­ возможно. Лишь у некоторых людей, главным обра­ зом музыкантов, художников, артистов, произвольное ^произведение пережитых ранее эмоциональных

                         123

состояний осуществляется легко, что, очевидно, яв­ ляется результатом частой тренировки этого процес­ са» (Громова, 1980. С. !32); что касается непроиз­ вольной эмоциональной памяти, то «... ее извлечение происходит постоянно у всех людей, оказывая боль­ шое влияние на наше поведение, настроение, ПОСТУП­ КИ, -взаимоотношения, о чем свидетельствуют много­ численные примеры из нашей обыденной жизни» (там же. С. 134).      Данное обстоятельство — непроизвольный харак­ тер фиксации я воспроизведения эмоций—свидетель­ ствует о том, что эмоциональная память несводима к проявлениям 'собственно мнестических процессов и закономерностей и имеет более сложную детермина­ цию. Очевидно, что если человек после плотного обе­ да не способен «'вспомнить» приятный вкус хлеба, хотя без затруднений делает это в голодном состоя­ нии, если, будучи обиженным, он легко представляет все 'недостатки и отрицательные черты обидчика и с трудом — его положительные качества, то такая из­ бирательная направленность воспроизводящихся эмо­ ций определяется состоянием потребностей, а не осо­ бенностями памяти. Затруднения, аналогичные отмеченным, возникают и при попытке рассмотреть мотивационную фиксацию по данным исследований в области научения ('см.  Berlyne, 1964; Mowrer, 1950, 1960b). При обсуждении процессов мотивационного обусловливания мы стал­ кивались с тем, что скорость и другие особенности возникновения новых мотивационных отношений за­ висят от познавательного отражения связи между условным и безусловным раздражителем (Miller, Matzel, 1987). В тех случаях, .когда связь очевидна, когда индивиду для ее выявления не требуется выра­ ботки нового умения, навыка, перцептивного дей­ ствия, обусловливание, т. е. мотивационное переклю­ чение и фиксация, способно произойти очень быстро или сразу. Однако в более сложных случаях, в кото­ рых новые мотивационные отношения являются сум­ марным результатом познавательного выявления свя­зи и переключения по этой связи мотивации, раз­личить оба момента научения бывает трудно. Из-за отмеченных особенностей фиксация в опыте следов эмоций, о которой К. Д. Ушинский писал Р

                        ] 24

 „ дщлом веке как о «самой темной главе в психоло-^пг (1950. Т. 9. С. 407), многими своими особенно­стями остается таковой и сегодня. Это нужно под­черкнуть для предупреждения о том, что некоторые нижеприводимые выводы и замечания будут более проблемными, чем констатирующими. Интенсивность и глубина эмоций. Положение о том, что способность эмоций оставлять следы в опыте зависит от их интенсивности, является, казалось бы, убедительным и ясным. Оно находит подтверждение в повседневной жизни: наиболее ярко и прочно нам помнятся когда-то сильно нас поразившие радости,. огорчения, тревоги и т. д. Зависимость обнаружена и в исследованиях поведения животных и человека (напр., Annau, Kamin, 1961; Kanungo, Dutta, 1966). Она зафиксирована в заключительной части «закона эффекта» Э. Л. Торндайка: «Чем больше удовлетво­рение или дискомфорт, тем больше усиливаются или ослабляются связи» (Thorndike, 1966. Р. 184). Соглас­но П. П. Блонскому, «можно считать вполне обосно­ванным следующий вывод: дольше всего помнится сильно эмоционально возбудившее событие» (1979. С. 149).    Однако существуют данные, не позволяющие аб­солютизировать это положение. У взрослого человека интенсивность эмоции не всегда является показате­лем ее важности, серьезности, что отражено, напри­мер, в пословице «Милые ссорятся — только тешат­ся». Согласно В. Штерну, эмоции, независимо от их силы, могут в различной пропорции сочетать призна­ки «серьезных» и «игровых» переживаний (Stern, 1928). «Ссоры милых» относятся к таким «полусерь­езным» эмоциям, так же как и переживания на сцене актера или юношеские увлечения. Человек способен хохотать, прыгать от радости или рыдать и по пустяковой причине, просто выражая свое сиюминутное состояние или заразившись на­строением окружающих людей. Ф. Крюгер лодчерк-^УЛ различие между силой эмоций и такой важной их характеристикой, как глубина, соответствие «ядер­ным» образованиям душевной структуры: «Глубина эмоционального переживания... существенно отличает­ся от простой интенсивности и ситуативной силы ду­шевного движения» (1984. С. 118; см. также Krueger,.

                        125

1928). А. Веллек, продолживший разработку этой проблемы, писал: «Я даже более решительно, чем Крюгер, настаиваю на существовании не только раз­ личия, но и фактического антагонизма между интен­ сивностью и глубиной эмоционального переживания. Эмоции взрывного характера обнаруживают тенден­ цию быть поверхностными, тогда как глубинные (и поэтому стойкие) эмоции обнаруживают тенден­ цию к меньшей 'интенсивности» (Weliek, 1970. Р. 283).   Поэтому исчезновение ссор 'в семье может означать не только улучшение, но и ухудшение отношений, возникновение тихого, внешне малозаметного, но под­ линного и прочного разочарования. Очевидно, что в свете данных о несовпадении внешней выраженности и внутренней значимости эмо­ ций ¹⁵ положение о лучшем «запоминании» сильных эмоций теряет изначальную ясность. Ведь вполне воз­ можно, что оскорбление, 'выслушанное человеком с подчеркнутой сдержанностью, оставит IB опыте более прочные следы, чем, например, обида, усиленно вы­ ражавшаяся в общении с маленьким ребенком. Более обобщенно говоря, глубина эмоций, мера их 'проник­ новения .в собственно личностные структуры являет­ ся, возможно, даже более важной детерминантой их закрепления в опыте, чем их сила (интенсивность), в традиционном понимании характеризующая меру вовлечения а эмоциональные состояния тела, а 'не духа. Но если это так, то возможны случаи, когда, вопреки рассматриваемому положению, лучше запо­ минаются 'слабые эмоции; оно,следовательно, требует оговорки, указывающей, что речь в нем идет о'б эмо­ циях, уравненных в отношении глубины. Данная ого­ ворка, однако, не является достаточной, поскольку фиксация в опыте эмоций зависит не только от их глубины или силы. Модальность эмоций. Процессы накопления эмо­ционального опыта связаны с модальностью эмоций.

¹⁵ Причин такого несовпадения может быть несколько. Так, при прочих равных условиях внешне более заметными, т. е. бо­ лее интенсивно выраженными, должны быть эмоции, предна­ значенные не только для себя, но и для других, т. е. выпол­ няющие коммуникативную функцию, а также, по-видимому, сте- нические эмоции, побуждающие к активным действиям и тре­бующие мобилизации резервов организма.

                        126

 Проиллюстрируем это данными из исследований П П. Блонского (1979).    Обнаружив, что в воспоминаниях человека из пе­ риода раннего детства «максимально хорошо запо­ минается при прочих равных условиях то, что вызва­ ло страдание, страх и удивление» (С. 154), этот автор отмечает, что сами эти чувства, запоминаются не оди­ наково; если «боль и страдание довольно часто вос­ производятся в виде страха», то «о запоминании удивления как чувства вообще лучше не говорить: запоминается удивившее впечатление, а чувство удив­ ления по своему характеру не таково, чтобы возбуж­ даться при однородном стимуле, так как удивление есть своеобразная эмоциональная реакция именно на новое» (С. 156).    Из этих утверждений следует вывод о том, что эмоции различаются своей 'предрасположенностью, или, точнее, предназначенностью к фиксации в опыте. Действительно, вызвав и направив на некоторое яв­ ление познавательную активность, удивление способ­ ствует не только его запоминанию, но и, если эта активность успешна, собственному устранению, при­ чем такое устранение явно целесообразно, так как без него в мире удивляло бы и то, в чем мы давно разобрались. Нетрудно видеть и целесообразность воспроизведения боли и страдания в виде страха. Страх в отношении предметов, доставивших боль„ полезен тем, что побуждает в будущем к избеганию этих предметов; переживание же при этом на основе памяти еще и самой боли просто лишало 'бы актив­ ность избегания всякого смысла. Кстати, буквальное значение утверждения о том,. что боль и страдание воспроизводятся в виде страха, едва ли верно, поскольку не исключено, что человек в состоянии 'боли и страдания одновременно испыты­ вает и страх, который из-за упомянутой предназна­ ченности «запоминается»; это значило бы, что боль трансформируется в страх не 'в памяти, а только вы­зывает его в момент своего возникновения. Об этом свидетельствуют случаи плохого «запоминания» даже сильных болей, тоже, впрочем, целесообразного. Т. Ри-бо писал: «Врач родовспомогательного заведения го­ворил мне, что почти все во время родов высказыва­ют твердое намерение больше этому не подвергаться»

                        127

и почти все своему намерению изменяют»; «Одна родившая пять раз, объявила, что немедленно по пре-' крашении болей от них ;не остается воспоминания»    (1895. С. 7).      Однако не следует думать, что в области фикса­ ции эмоций все соответствует 'принципу целесообраз­ ности. Было 'бы правильнее, например, если боль испытанная в зубоврачебном кабинете, подобно ро­ довой сразу же забывалась; известно же, что это не так и что она части нецелесообразно фиксируется, вернее — .вызывает страх, который фиксируется к воспроизводится в будущем. Неоправданная .и не­ адекватная фиксация эмоций лежит в основе таких патологических симптомов, как мании, фобии, навяз­ чивости (см. Жане, 1911; Залевский, 1976; Кемпински,    1975).      Тезис о различной предрасположенности эмоций к фиксации получает поддержку и даже некоторое объяснение в свете данных об эволюционном разви­ тии мотивационных процессов (см. Вилюнас, 1986).   Инстинктивный способ удовлетворения потребностей отличается расчлененностью поведения на ряд срав­ нительно мелких звеньев, каждое из которых побуж­ дается отдельным ключевым раздражителем. Очевид­ но, что такие раздражители должны восприниматься эмоционально ровно столько, сколько это тре­ буется для совершения необходимых действий, а за­ тем сразу терять свое эмоциональное значение, вер­ нее—передать его другому раздражителю согласно генетической лредусмотренности. «Запоминание», фик­ сация эмоционального значения таких раздражите­ лей только мешало бы осуществлению инстинктивно­ го поведения. Если кукушка, пристроив в чужое гнездо яичко, сразу теряет к нему интерес, то не из-за того, что у нее не развита эмоциональная память, а пото­ му, что дальнейшее сохранение мотивационного от­ ношения к яйцу у данного вида птиц не предусмот­ рено. Если такое сохранение было бы целесообраз­ ным, отношение к яйцу могло'бы зафиксироваться на основе импринтинга сразу и прочно. Фиксация эмоций обеспечивает онтогенетическое .развитие мотивации -и наблюдается там, где оно происходит; инстинкту процессы фиксации свойственны в той мере, в какой -он содержит элементы этого развития.

                        128

Природно целесообразные различия в способно­сти эмоций закрепляться в опыте 'специфически ос­ложняются 'в условиях многоуровнего отражения дей­ствительности в 'человеческой психике. Самый яркий g этом отношении пример—фрейдовское вытеснение (Фрейд, 1911, 1916). Оно состоит, как известно, в ак­тивном отвержении, неосознавании человеком неко­торого эмоционально травмирующего содержания. Но, Д-^{7151 тог0 чтo}б^ъ'^ травмирующее содержание не до­пускалось в сознание, необходимо по крайней мере, чтобы осуществляющая это инстанция его в таком качестве воспринимала, т. е. чтобы оно таковым от­ражалось в бессознательном. Получается, что фик­сация эмоционального содержания на 'более низком уровне психики является условием его забывания на более высоком и что это определяется травмирующей «модальностью» эмоций. Существование такого па­радоксального «запоминания» эмоций, 'которых чело­век сознательно не вспоминает и о которых знать ничего не желает, является еще одним источником затруднений в проблеме аффективной памяти, не позволяющим рассчитывать на простые ответы в воп­росе об отношении модальности эмоций и их пред­расположенности к фиксации.

Запечатление инстинктивных отношений

Варианты фиксации. Механизм возникновения но­вых мотивационных отношений был охарактеризован как переключение эмоции, вызванной некоторым со­бытием, на связанные с этим событием причины, ус­ловия, сигналы и просто смежные явления. Важней­шая особенность мотивационных отношений, возни­кающих в результате фиксации эмоций на новом содержании, состоит в том, что они различаются сте­пенью и характером сохраняющейся связи с породив­шими их эмоциогенными событиями. В обсуждении феноменологических данных мы уже сталкивались с фактом взаимосвязанности и иерархической соподчиненное™ мотивационных отно­шений человека, существованием безусловного, не­посредственного, относительно независимого мотива-

5 В. К. Вилюнас

129

ционного значения и, с другой стороны, инструмен­ тального, производного, условного (см. С. 28—31).      Очевидно, что первоначальным источником безус­ ловных мотивационных значений являются 'базовые потребности, прядающие такое значение воздействиям и объектам, которые имеют к ним непосредственное отношение, например, болевым ощущениям, половому партнеру, ребенку. В онтогенезе совокупность 'базо­ вых мотивационных значений служит основой для многоступенчатого и все 'более опосредствованного развития производных мотивационных отношений к самым различным явлениям действительности. Боль­ шинство такого рода отношений сохраняет функцио­ нальную зависимость от породивших их оснований; в таких случаях человек нечто любит, ненавидит, осуждает, поддерживает и т. т. из-за прошлых собы­ тий, ожидаемых последствий, т. е. из-за других, «смыслообразующих» ценностей. Но иногда такая за­ висимость 'не 'сохраняется или постепенно исчезает и новое мотивационное отношение приобретает 'боль­ шую или меньшую «функциональную автономность»   (Allport, 1937), проявляющуюся в там, что некоторый предмет становится значимым «сам . 'по себе». Что можно сказать об этом феномене, представляющем исключительное значение для практики воспитания? Импринтинг как механизм развития безусловной мотивации. Прежде всего отметим, что он де являет­ ся специфически человеческим, так как подобный фе­ номен наблюдается в мотивационном научении жи­ вотных. Речь идет о'б импринтинге (см. Понугаева,  1973; Слоним, Плюснина, 1986; Хесс, 1983), ряд осо­ бенностей которого позволяет утверждать, что .моти­ вационное значение содержания, запечатляемого при помощи этого механизма, 'приобретает безусловный характер (Вилюнас, 1986. С. 153).    Действительно, общее назначение мотивационного обусловливания состоит в том, что'бы придать моти­ вационное значение как можно более широкому кру­ гу ориентиров и сигналов, позволяющих приближать­ ся к .полезным и избегать вредных 'безусловных воздействий, которые в 'процессах обусловливания слу­жат подкреплением, а в основанном на них поведе­нии—конечной целью. Само название раздражителя условным подчеркивает, что он важен индивиду не-

                        130

сам ^{п0 c}•^e^^e^ ^{а как} нечто, ориентирующее в отноше-ц^и возможных безусловных воздействий и поэтому умеющее преходящее, ситуативное мотивационное значение. Хищник, со всем вниманием прислушиваясь к шорохам 'выслеживаемой жертвы, заинтересован в конечном счете не в звуках, а в пище, поэтому пере­стает к ним прислушиваться .после того, как ее удает­ся схватить. В мотивационном научении 'по типу импринтинга такой функциональной зависимости возникающего нового отношения от того, что служило основой для его возникновения, нет. Запечатляемые птенцом спе-ци4№ческие признаки матери нельзя отделять от ини­циирующих импринтинг инстинктивно узнаваемых, ключевых свойств (способность ,к движению, видоти-пичные звуковые сигналы) и утверждать, например, что образ матери лишь ориентирует птенца в отно­шении безусловно значимой ее способности к пере­движению. Переключение мотивационного отношения от ключевого признака на сопутствующие свойства в случае импринтинга (ср. Hoffman, Ratner, 1973) служит не расширению круга мотивирующих стиму­лов (хотя формально такое расширение имеет место), а конкретизации безусловно значимого предмета. В этом, собственно, и заключается назначение им­принтинга как механизма онтогенетического развития инстинктивного поведения: «...В раннем постнаталь-ном онтогенезе ... происходит достройка врожденных пусковых механизмов ряда важнейших инстинктив­ных действий путем включения в них индивидуально приобретаемых компонентов. Именно в этом состоит сущность процесса, получившего название запечатле-ния» (Фабри, 1976. С. 125). Подобным образом им­принтинг понимал я В. Г. Торп, утверждавший, что «его функция, как представляется, состоит в том, чтобы быстро достроить и привести в готовность врожденные пусковые механизмы определенных форм врожденного социального поведения» (Thorpe, '1956. Р. 124; см. также Вилюнас, 1986. С. 143—154; Hess, 1959).    Мотивационное значение условного раздражителя Динамично и меняется в зависимости от последующих подкреплений, что проявляется в феноменах угаше-ния или дифференциации. Мотивационные отношения,

⁵*                         131

формирующиеся в результате импринтинга, от­ личаются необратимостью—невозможностью переучи­ вания запечатленного содержания, или, точнее, зна­ чительной трудностью такого переучивания, что, оче­ видно, свидетельствует об их 'безусловном характере. Исследования импринтинга показали упрощен­ ность изначального представления о нем как об осо­ бой форме научения, отличающейся 'существованием сензитивного периода для его осуществления, необ­ ратимостью, 'быстрым замыканием связи и др. (Lo- renz, 1937). Эти и другие его признаки оказались достаточно вариативными, что сделало менее отчет­ ливой границу между ним и процессами обусловли­ вания: «Более детальное ознакомление с феноменов, на который обратил .внимание Лоренц, показало, что ни критический период, ни необратимость не являют ся столь резко очерченными, как это он предполагал   •<...>• Сейчас признается, что некоторые признаки. раньше считавшиеся отличительными для импринтин­ га, в некоторой степени присущи также •многим дру­ гим случаям научения... То, что сначала казалось контрастом черного и белого, при исследовании об­ наружилось как последовательность оттенков серого»   (Bowlby, 1987. Р. 167).     Действительно, чем отличается импринтинг от обусловливания сильной боли или отравляющих ве­ ществ, которое, как известно, тоже способно насту­ пить без повторных сочетаний и образовать стойкие к угашению мотивационные отношения (Gwinn, 1949;  Rozin, Kalat, 1971; Solomon, Wynne, 1954)^le. По фор­ мальным признакам—отсутствием сензитивного пе­ риода, во время которого живые существа обнаружи-

¹⁶ «Некоторые собаки Соломона и Уинна, исследовавшиеся в челночной камере, получив единственный удар током, продол­ жали безошибочно реагировать на предупреждающий сигнал на протяжении двухсот проб и к моменту прекращения экспери­ мента* не наблюдались никакие признаки ухудшения ответов. Многие подобные результаты описаны в отношении других ви­ дов животных и других форм поведения избегания» (Gray, 1971.  Р. 174). Добавим, что большинство собак (получивших, прав­ да, в период научения в среднем 5 наказаний) продолжали прыжки в противоположную сторону камеры даже тогда, когда там получали (100 раз) такой же удар током. В рекордном случае животное отучилось от прыжков после 647 проб, среди которых 150 сопровождались наказанием (Solomon а. о., 1953).

                        132

 яют готовность к запечатлению специфического со- ^рпжания, а вне которого — не обнаруживают. Но с точки зрения биологической целесообразности дан- „ое отличие не является существенным, 'более того, дно вполне естественно: к запечатлению предметов, серьезно угрожающих жизни, животные должны быть готовы на всем ее протяжении, тогда как к залечат- ленмю, скажем, детенышей или брачных партнеров—  только в определенные ее периоды. По той же логике естественной является вариа­ тивность необратимости, продолжительности и проч­ ности мотивационных отношений, образованных на основе импринтинга. Когда-то прочная привязанность к матери у подросшего и способного к самостоятель­ ной жизни детен-ыша перестает быть целесообразной и, как известно, в зависимости от особенностей вида раньше или позже, спонтанно или под влиянием ее «отучающего» поведения исчезает. Такого рода данные свидетельствуют о том, что различение процессов научения по эмпирически и в известной мере случайно нащупанным признакам при помощи искусственных экспериментальных процедур не учитывает главного — биологического назначения этих процессов, определявшего их эволюционное раз­ витие и приобретение 'ими тех или иных особенностей. С прислособительной точки зрения индивиду необхо­ дима способность к формированию .как условных, ин­ струментальных, так и безусловных, значимых самих по себе мотивационных отношений к новому, генети­ чески незапрограммированному содержанию (именно отношений, поскольку двигательные реакции должны обнаруживать изменчивость). В основе такого науче­ ния лежит акт мотивационного (эмоционального) переключения, только в первом случае сохраняющего Функциональную зависимость от подкрепляющего фактора, во 'второ.м—придающего новому содержа­нию функциональную автономность. Когда и каким образом произойдет то или иное научение, что его вызовет, как долго оно сохранится и т. д.—зависит, как это показывают исследования этологов (Мак-Фарленд, 1988; Хайнд, 1975), от видовых особенно-^ей животных, и бесполезно надеяться уложить эти "зменчи.вые данные в строгие рамки искусственно выделяемых форм научения.

                        133

Именно видотипичность особенностей импринтин- га, объясняемая его тесной связью •с механизмами инстинктивного поведения, исключает перенос кон­ кретных данных, полученных при 'исследовании жи­ вотных, в область развития мотивации человека. Од­ нако возможны отвлеченные от конкретных деталей •выводы, и самый о'бщий из них утверждает, что про­ цессы, обеспечивающие возникновение у человека устойчивых, «функционально автономных» мотива- ционных отношений, имеют продолжительную и слож­ ную предысторию филогенетического развития. Из нее следует, что такие процессы могут иметь, но могут и не иметь сензитивный период для своего осущест­ вления и что объяснение этой неопределенности сле­ дует искать не в особенностях механизмов научения, а в целесообразности существования таких периодов в истории развития вида. Особенно следует подчеркнуть вывод о том, что гюзникающие безусловные мотивационные отношения могут обнаруживать определенную изменчивость—  угасать с истечением времени, допускать переучива­ ние. Такие изменения могут происходить как спонтан­ но, так и под влиянием особых условий, например, при исчезновении объекта привязанности, вынужден­ ной смене места обитания и т. л. Абсолютная неиз­ менчивость фиксированных мотивационных отношений была 'бы .в таких случаях 'неоправданной. Данные о формировании безусловных мотивацион­ ных отношений у человека в общем и целом нахо­ дятся в согласии с этими выводами. Рассмотрим их, сделав предварительно оговорку, что они являются еще более эпизодичными, плохо систематизированны­ ми, а порой, возможно, и спорными, чем обсуждав­ шиеся выше данные об аналогичных процессах у жи­ вотных. Обстоятельства, затрудняющие освещение этой проблемы, достаточно очевидны; это, с одной стороны, связанность процессов мотивационного за- печатления с механизмом инстинкта, проявления ко­ торого у человека мало изучены, с другой — осущест­вление этих процессов в условиях сознания и пр^' наличии сложнейшей системы уже сложившейся мо­тивации, неизбежно их маскирующей и видоизме­няющей. Запечатленйе во взаимоотношениях матери и мла'

                        134

пенца- Определенные параллели между 'мотивацион-ным запечатлением у человека и животных были по­лучены в исследованиях младенцев, у которых фак­торы социального развития еще не затмевают природные процессы. Обобщая большое число наблю­дений и исследований развития у них привязанности к взрослому, Дж. Боулби пишет: «Насколько сегод­ня известно, способ, которым поведение привязанно­сти развивается и фокусируется на. некоторое лицо у младенца, достаточно подобен способу развития это­го поведения у других млекопитающих и у птиц, что определенно позволяет отнести его к явлениям, обо­значаемым понятием импринтинга, во всяком случае в современном более широком значении этого терми­на. Действительно, признать иное означало бы соз­дать ничем не оправданный разрыв между случаями развития этого поведения у человека и у других ви­дов» (Bowlby, 1987. Р. 223). Следует добавить, что согласно этому автору более широкое понимание импринтинга выделяет следующие его признаки: «(а) развитие вполне определенного предпочтения, (Ь) предпочтения, развивающегося очень быстро и обычно во время ограниченного периода жизненного цикла, и (с) предпочтения, которое будучи сформи­рованным остается сравнительно устойчивым» (там же. С. 168).    Зависимость представлений о существовании у че­ловека механизмов импринтинга от строгости прини­маемых критериев этого феномена показало также обсуждение процессов запечатления младенцем лиц, вызывающих реакцию улыбки (Ambrose, 1963; Gray, 1958). Действительно, если такое запечатление оце­нивать по критериям, выделенным в исследованиях зреловылупляющихся птиц, то из-за видовых особен­ностей (например, из-за того, что как представитель живущего сообществами вида младенец не должен быть предрасположен к запечатлению только одной особи) неизбежна констатация расхождений. При отвлечении же от видовой специфики авторы по-р-аз-йому решают вопрос о мере такого отвлечения, что, собственно, и определяет их выводы о проявлении у человека процессов имлринтинга. Неперспективность такого рода споров подчеркнул участвовавший в об­суждении Р. А. Хайнд, по словам которого «нет