Часть вторая. Энциклопедисты 2 страница

— Ага, — сказал Фара, — но не исключено, что вы ошибаетесь. Разве вас не удивляет, — тут он приложил кончик пальца к носу, — . что Сейф открывается в очень удобнее время?

— Куда удобнее, — съязвил Фулкам. — У нас хватает и своих забот.

— Забот более важных, чем послание от Хари Сэлдона? Не думаю.

Фара заговорил еще торжественнее, чем всегда. Хардин задумчиво наблюдал за ним: к чему это он ведет?

— На самом деле, — со счастливой улыбкой продолжал Фара, — вы все, кажется, забываете, что Хари Сэлдон был величайшим психоисториком нашего времени и родоначальником нашего Основания. Вполне резонно допустить, что Хари Сэлдон, используя научные данные, предугадал вероятное течение истории в ближайшее время. Если он это сделал, что, повторяю, очень возможно, то, безусловно, нашел способ предупредить нас о грозящей опасности и, может быть, даже указать на выход из возникшей ситуации. Ведь Сэлдон принимал создание Энциклопедии очень близко к сердцу, и вы это знаете.

Дух недоверия царил в комнате. Пиренн пробормотал:

— Не знаю, не знаю. Психоистория — великая наука, но… среди нас нет ни одного психоисторика. Боюсь, мы на шаткой почве.

Фара повернулся к Хардину.

— Скажите, разве вы не изучали психологию у Алурина?

Хардин ответил почти с сожалением:

— Да, но я не закончил курс. Устал от теоретических выкладок. Я хотел стать рабочим психологом, но такой возможности не было, поэтому я выбрал лучшее из того, что мог, — занялся политикой. Это практически одно и то же.

— Так что же вы все-таки думаете по поводу Сейфа Сэлдона?

И Хардин осторожно ответил:

— Не знаю.

Всю следующую часть заседания он не произнес ни слова, хотя речь снова пошла о канцлере Империи. На самом деле Хардин вообще никого не слушал, так как в его голове появились новые мысли и постепенно кое-что прояснилось. Совсем немного. Однако, разные события приводили к одному… Ключом же была психология, в этом Хардин не сомневался. Он отчаянно пытался вспомнить теорию психологии, которую когда-то изучал и откуда с самого начала почерпнул важные сведения. Такой великий психолог, как Сэлдон, мог с достаточной ясностью рассмотреть человеческие эмоции и реакции, чтобы широко предсказать историческое развитие будущего. А это значило…

Лорд Дорвин взял понюшку табака. Его длинные волосы были завиты, а два белых локона, которые непрестанно холила рука лорда, выглядели явно искусственными. Говорил он невероятно изысканными фразами и при этом сильно картавил.

У Хардина не осталось времени подумать о причинах, по которым он сразу же возненавидел канцлера с его аристократическими манерами. Элегантные движения руки, которыми лорд сопровождал свои замечания, и снисхождение, с которым он выслушивал собеседника, — вероятно, это и раздражало Хардина больше всего.

Но сейчас главным было найти лорда. Он исчез вместе с Пиренном два часа тому назад. Хардин ничуть не сомневался, что его собственное отсутствие во время предварительных переговоров вполне устраивает Пиренна, но мэру было просто необходимо встретиться с канцлером. Пиренна видели в этом крыле здания и на этом этаже. Значит, задачу можно решить, заглядывая в каждую дверь. Приоткрыв одну из них, Хардин удовлетворенно хмыкнул и вошел в полутемную комнату. Профиль кудрявой головки лорда Дорвина нельзя было спутать ни с чем.

Лорд повернулся к мэру и сказал:

— А, Хардин, вы, конечно, ищете нас.

Он держал в руках свою роскошную табакерку — полную безвкусицу, по мнению Хардина. Когда мэр вежливо отказался от угощения, лорд взял понюшку табака и улыбнулся ему.

Пиренн что-то проворчал, но на его лице ничего не отразилось. Единственным звуком, нарушившим тишину во время затянувшейся паузы, стал щелчок закрываемой табакерки лорда, который сунул ее в карман и высокопарно произнес:

— Огромное достижение эта ваша Энциклопедия, Хардин. Одно из самых великолепных свершений всего времени.

— Мы тоже так думаем, милорд, однако дело еще не завершено.

— Ну, я уверен, тут нам бояться нечего. Не сомневаюсь, что такие ученые завершат работу в срок.

И он кивнул головой Пиренну, который ответил восхищенным поклоном.

«Совсем как объяснение в любви», — подумал Хардин.

— Я не жаловался на отсутствие усилий, милорд, скорее на слишком большое усердие, правда, в другом вопросе, со стороны Анакреона…

— Ах да, конечно, — последовал небрежный взмах руки. — Я только что прибыл оттуда. Совершенно варварская планета. Это страшно неудобно, что людям приходится жить здесь, на краю Галактики. Нет самых элементарных удобств для приличного человека, никакого комфорта, просто-таки…

Хардин сухо перебил его:

— К сожалению, жители Анакреона имеют все, что им необходимо для того, чтобы воевать и вызывать разрушения.

— Верно, верно. — Лорд Дорвин казался недовольным, оттого что его перебили на середине предложения. — Но мы собрались здесь не для того, чтобы заниматься делами. По крайней мере не сейчас. Доктор Пиренн, не покажете ли вы мне свой второй том? Будьте любезны.

Свет померк, и следующие полчаса Хардин мог находиться хоть на Анакреоне, потому что на него не обращали ни малейшего внимания. Книга на экране мало что значила, да Хардин и не пытался вникнуть в ее смысл. Однако лорд Дорвин время от времени казался очень взволнованным. Хардин заметил, что в минуты наивысшего возбуждения канцлер начисто переставал картавить.

Когда свет снова зажегся, Дорвин сказал:

— Прекрасно, просто прекрасно. Вы, случайно, не интересуетесь археологией, Хардин?

— Что?

Хардин вздрогнул и переключился со своих мыслей на текущие события.

— Нет, милорд, не могу этого сказать. Я психолог по образованию и политик по своему окончательному решению.

— Ах! Несомненно, интересные науки. Что касается меня, — тут он втянул в себя гигантскую дозу табака, — увлекаюсь археологией.

— Вот как?..

— Его светлость, — перебил Пиренн, — великий знаток в этой области.

— Возможно, возможно, — скромно ответил его светлость. — Я проделал огромную работу в этой области и прочел массу научных книг: всего Джадина, Обиджази, Кромвилла… Всех их, знаете ли.

— Я, конечно, слышал об этих авторах, — ответил Хардин, — но никогда не читал.

— А стоит, мой дорогой друг. Знания не пропадают. Я был приятно поражен, когда нашел здесь, на периферии, копию Ламета. Поверите ли, в моей библиотеке эта копия начисто отсутствует. Кстати, доктор Пиренн, вы не забыли своего обещания сделать для меня копию?

— Буду только рад.

— Ламет, знаете ли, — продолжал канцлер торжественно, — рассматривает новый и крайне важный объект, который дополняет имеющиеся у меня знания по «Вопросу происхождения».

— Что это такое? — поинтересовался Хардин.

— Вопрос происхождения? Место происхождения человеческой расы, знаете ли. Ведь считают, что человеческая раса когда-то занимала только одну планетную систему.

— Да?!

— Бесспорно, ничего об этой системе точно не известно, она окончательно затерялась в дымке времени, знаете ли. Однако существуют разные теории. Некоторые называют Сириус, другие настаивают на Альфа Центавра.

— А что говорит Ламет?

— О, он идет по совершенно новому пути. По его утверждению, археологические ископаемые на третьей планете Арктура доказывают, что человеческие существа там были еще до того, как начались космические перелеты.

— И это означает, что именно Арктур был колыбелью человечества?

— Вероятно. Необходимо все тщательно изучить и обстоятельно взвесить, прежде чем говорить с уверенностью. Надо же проверить, насколько компетентны утверждения Ламета.

Некоторое время Хардин молчал. Потом он спросил:

— Когда Ламет написал эту книгу?

— О, я думаю, примерно лет восемьсот тому назад. Конечно, в основном он опирался на предыдущую работу Глина.

— Зачем же тогда доверять ему? Не проще ли полететь на Арктур и самому произвести там раскопки?

Лорд Дорвин поднял брови и втянул в себя табак.

— С какой стати, мой дорогой друг?

— Только для того, чтобы получить информацию из первых рук.

— Но где необходимость? Это какой-то очень сложный и неэффективный метод получения информации. Судите сами, у меня собраны работы всех древних ученых, великих археологов прошлого. Я сравниваю их друг с другом, нахожу разногласия, начинаю анализировать противоречивые суждения, выбираю, какое из них наиболее правдивое, и прихожу к заключению. Это и есть научный метод. По крайней мере, так я его представляю. Бессмысленно отправляться на Арктур или, например, в Солнечную систему, шататься по планетам, которые великие ученые прошлого уже изучили куда более тщательно, чем мы когда-либо сможем…

— Понимаю, — вежливо перебил Хардин. А сам подумал: «Какой там к черту научный метод! Не удивительно, что Галактика может скоро развалиться».

— Пойдемте, милорд, — предложил Пиренн, — я думаю, нам лучше вернуться.

— Ах, да, наверное, нам уже давно пора.

Когда они выходили из комнаты, Хардин внезапно спросил:

— Милорд, могу я вам задать один вопрос?

Лорд Дорвин очаровательно улыбнулся, подчеркнув свое показное расположение изящным движением руки.

— Бесспорно, мой дорогой друг. Я буду очень рад оказаться вам хоть чем-нибудь полезным, и если мои скромные познания…

— Это не касается археологии, милорд.

— Нет?

— Нет. Дело вот в чем. В прошлом году до нас на Терминус дошли слухи о взрыве энергостанции на планете у Гамма Андромеды. Но мы не знаем абсолютно никаких подробностей. Вы не могли бы объяснить, что там случилось?

Рот Пиренна раскрылся:

— Меня удивляет ваше желание задавать его светлости абсолютно никчемные вопросы.

— Ну что вы, доктор Пиренн, — перебил канцлер. — Все хорошо. Да к тому же об этом деле почти нечего сказать. Энергостанция взорвалась — и это была довольно большая катастрофа, знаете ли. Я помню, несколько миллионов людей погибло и почти половина планеты лежала в руинах. Наше правительство даже всерьез подумывает о том, не выпустить ли закон о значительном ограничении атомной энергии. Хотя это между нами, не для публикации, знаете ли.

— Понимаю, — сказал Хардин. — Но по какой причине взорвалась энергостанция?

— Видите ли, — безразлично ответил канцлер, — кто об этом может знать? Она начала выходить из строя еще несколько лет тому назад. Починка и замена деталей были проведены очень некачественно. Так трудно в наши дни найти людей, которые бы хорошо работали и разбирались в энергетических системах.

И он с сожалением взял в руки понюшку табака.

— Вы понимаете, — продолжал Хардин, — независимые королевства на периферии утратили секрет атомной энергии.

— Правда?.. Я совсем не удивлен. Варварские планеты… О, мой дорогой друг, не называйте их независимыми. Ведь это не так, знаете ли. Согласно договорам, которые недавно заключили, они должны признать суверенитет императора, иначе мы не будем с ними торговать.

— Может быть, и так, но этим королевствам предоставлена слишком широкая свобода действий.

— Да, да, вы правы. Разумная свобода. И вряд ли это имеет существенное значение. Императору будет лучше, если периферия начнет опираться лишь на свои собственные ресурсы. Нам она ни к чему, знаете ли. Это очень варварские планеты, едва цивилизованные.

— Но в прошлом они были цивилизованными. Анакреон считался одной из богатейших окраинных провинций. Насколько я помню, его даже сравнивали с самой Вегой.

— О, Хардин, это было много столетий тому назад. Вряд ли здесь стоит делать какие-то выводы. В старые великие времена все было по-другому, знаете ли. Сейчас уже многое изменилось. Смотрите-ка, Хардин, а вы настойчивый парень. Я ведь сказал, что не хочу сегодня заниматься делами. Доктор Пиренн предупреждал, что вы попытаетесь сбить меня с толку, но я слишком старый лис для этого. Перенесем все дела на завтра.

Это было второе заседание Комитета, на котором присутствовал Хардин, если, конечно, не принимать в расчет неофициальные беседы с лордом Дорвином. Тем не менее мэр ни на секунду не сомневался, что произошло по крайней мере одно, а может быть, и два или три заседания, на которые он каким-то образом не получил приглашения.

Не пригласили бы Хардина и на сей раз, если бы не ультиматум. По существу это вежливое письмо можно было назвать ультиматумом, хотя оно и заключало в себе множество самых дружеских слов о единстве двух планет.

Хардин осторожно потрогал пальцами послание, которое начиналось пышной фразой: «Его величество король Анакреона своему любезному другу и брату доктору Льюису Пиренну, председателю Комитета Энциклопедии Первого Основания» — и заканчивалось огромной вычурной многоцветной печатью, выглядевшей слишком символичной.

И все-таки это был ультиматум.

— Значит, осталось не так уж много времени, — подытожил Хардин. — Всего три месяца. Впрочем, те три месяца, которые у нас были, мы так и не смогли использовать. Это письмо дает нам неделю. Что будем делать?

Пиренн взволнованно нахмурился.

— Должен же быть какой-то выход. После того, что сказал нам лорд Дорвин об отношении к нам императора и Империи, после его заверений кажется невероятным, чтобы они могли пойти на какие-нибудь крайности.

Хардин поднял голову.

— Понятно. Вы что, информировали короля Анакреона о появлении сильного защитника?

— Да. Информировал. После того как доложил о своем намерении Комитету и за мое предложение проголосовали единогласно.

— И когда же состоялось голосование?

Пиренн вновь обрел свое достоинство.

— Кажется, я не обязан отвечать на ваши вопросы, мэр Хардин.

— Прекрасно. Я не так уж сильно заинтересован. Просто не пойму. На мой взгляд, ваша дипломатическая почта со ссылкой на лорда Дорвина, — тут Хардин приподнял верхнюю губу, оскалившись в улыбке, — стала в какой-то степени причиной этого маленького дружеского послания. В противном случае они бы еще подождали. Хотя, учитывая настроения Комитета, сомневаюсь, что это помогло бы Терминусу.

— Как вам удалось прийти к такому замечательному выводу? — спросил Ян Фулхам.

— Довольно просто. Для этого требуется то, на что вы обращаете мало внимания, — здравый смысл. Видите ли, существует одна наука, известная под названием символической логики, которая позволяет очистить человеческую речь от ненужного хлама, обнажая голую истину.

— И что дальше? — спросил Ян Фулхам.

— Я применил ее к этому документу. Мне это, конечно, ни к чему, потому что я прекрасно понимаю, о чем идет речь, но, кажется, я смогу скорее символами, нежели словами, объяснить содержание этого документа пяти ученым-физикам, то есть вам.

Хардин вынул несколько листков бумаги из папки, лежащей у него под рукой, и разложил их.

— Между прочим, сделано все это не мной, — сказал он. — Мюллер Холк из отдела Логики подписался под этим анализом, в чем вы можете убедиться.

Пиренн наклонился над столом, чтобы лучше рассмотреть документы, а Хардин продолжил:

— Письмо с Анакреона оказалось несложной проблемой, потому что люди, писавшие его, скорее люди дела, а не слов. Если смотреть на символы, в нем ясно, хотя и не совсем квалифицированно, высказано одно утверждение. Словами же оно переводится грубо, слушайте, как: «Или вы в течение недели дадите нам то, что мы хотим, или мы перебьем вас к чертовой матери и все равно возьмем все, что нам нужно».

Наступила тишина. Пять членов Комитета начали изучать строчки с символами. Спустя некоторое время доктор Пиренн уселся в кресло и неуверенно откашлялся.

— Так какой же вы предлагаете выход, мэр Хардин?

— Кажется, никакого.

— Прекрасно.

Хардин сложил листки.

— Теперь вы видите перед собой копию договора между Анакреоном и Империей. Договор, между прочим, подписан по поручению императора тем самым лордом Дорвином, который был здесь на прошлой неделе. Рядом с договором вы можете различить его символический знак.

Договор заключал в себе пять страничёк мелкого шрифта. Анализ же был написан всего на половине листа.

— Вы могли бы заметить, господа, что примерно 90 % договора выпало из анализа как полная бессмыслица, а все важное можно выразить довольно интересным образом: «Обязательства Анакреона по отношению к Империи — никаких! Власти Империи над Анакреоном — никакой! »

И вновь все пятеро сосредоточились на договоре, а когда они оторвались от бумаг, Пиренн обеспокоенно заявил:

— Кажется, все верно.

— В таком случае, вы признаете, что договор этот не больше и не меньше, как декларация полной независимости Анакреона и подтверждение этого императором?

— Выходит, так.

— И вы полагаете, что Анакреон не понимает этого и не захочет усилить свою независимость? Он даже не допускает, что со стороны Империи может исходить какая-то угроза. Особенно если учесть, что Империя беспомощна и не сможет выполнить ни одной из своих угроз, так как в противном случае…

— Но тогда, — вмешался Сатт, — как мэр Хардин относится к заверениям лорда Дорвина в том, что Империя окажет нам поддержку? Его гарантии были… — он пожал плечами.

Хардин откинулся на спинку стула.

— Вы знаете, это самое интересное из всего, что происходит. Признаюсь, когда я увидел его светлость, решил, что он самый настоящий осел, но в конце концов выяснилось: это исключительно умный утонченный дипломат. Я взял на себя смелость записать разговор с ним на пленку.

Раздались протестующие крики, а Пиренн в ужасе открыл рот.

— Что здесь предосудительного? — недоуменно спросил Хардин. — Конечно, нарушение правил гостеприимства и вообще то, чего не сделал бы порядочный джентльмен. К тому же, если бы его светлость поймал меня за руку, было бы не очень приятно, но ведь все обошлось, а пленка у меня. Я запечатал ее, потом переписал на бумагу и также отправил Холку на анализ.

— И каковы результаты анализа? — осведомился Лан дин Краст.

— Вот это, — начал Хардин, — и есть самое интересное. Анализ, о котором идет речь, оказался самым трудным из всех трех, проведенных в лаборатории. Когда Холку удалось устранить все бессмысленные утверждения, смутные полунамеки и прочую ерунду, не осталось ровным счетом ничего. Ни одного слова. Лорд Дорвин, господа, за все пять дней пребывания не сказал ни одной определенной фразы, причем вы этого даже не заметили. Вот вам, пожалуйста, заверения и гарантии вашей весомости в Империи.

Если бы Хардин положил на стол бомбу с замедленным действием, то не вызвал бы большего переполоха, чем тот, который возник после его последнего выступления. Он терпеливо ждал, пока утихнет шум.

— Итак, — заключил Хардин, — когда вы послали свои угрозы (а это были именно угрозы), опирающиеся на уверенность в поддержке со стороны Империи, вы просто вызвали раздражение у монарха, который знал положение вещей куда лучше вас. Естественно, это потребовало немедленных ответных действий, результатом чего стал ультиматум. Теперь я вернусь к началу разговора. У нас осталась всего неделя срока, что же теперь предпринять?

— Кажется, — заявил Сатт, — у нас нет иного выхода, как позволить Анакреону соорудить на нашей территории военные базы.

— Тут я с вами согласен, — ответил Хардин, — но что нам придумать, чтобы как можно скорее вышвырнуть их отсюда?

Усы Яна Фулхама затопорщились.

— Вы так говорите, будто решили применить насилие против них.

— Насилие, — последовал ответ, — это последнее убежище беспомощного. Но я, естественно, не собираюсь расстелить им под ноги красный ковер и расположить их в самых лучших апартаментах.

— Мне все-таки не нравится ваше отношение к вопросу, — настаивал Фулхам. — Оно опасно, тем более что в последнее время большинство населения вас поддерживает и готово выполнить все, что вы предложите. Могу сообщить вам, мэр Хардин, что Комитет не так уж слеп и прекрасно осведомлен о ваших действиях.

Он замолчал, остальные же согласно закивали головами. Хардин только пожал плечами.

— Вовлечение города в акт насилия, — возобновил свою речь Фулхам, — равносильно самоубийству, и мы не допустим этого. Наша политика основывается на кардинальном принципе — создании Энциклопедии. Когда мы решаем делать что-то или не делать, то руководствуемся мыслью: будет ли это служить целям Энциклопедии.

— В таком случае, — заметил Хардин, — напрашивается вывод, что мы должны продолжать интенсивную кампанию по ничегонеделанию.

— Вы сами сказали, — с горечью произнес Пиренн, — что Империя нам помочь не может, хотя почему так случилось, я не знаю. Если необходим компромисс…

У Хардина появилось кошмарное ощущение, что он мчится на полной скорости в никуда.

— Компромиссов быть не может! Неужели вы так и не уяснили, что все эти разговоры о военных базах — пустая болтовня, для отвода глаз. От Родрик ясно дал нам понять, что нужно Анакреону: аннексия наших земель, насаждение феодальной системы с поместьями, а также крестьянско-аристократической экономики. Наш блеф с атомной энергией заставит их действовать осмотрительнее, но рано или поздно они начнут предпринимать меры.

Хардин негодующе сорвался с места. Все остальные поднялись вслед за ним, кроме Джорджа Фара, который решительно взял слово:

— Пожалуйста, сядьте все на места. Мы зашли достаточно далеко. Бросьте. Бесполезно так сердиться, мэр Хардин. Ни один из нас не совершил предательства.

— В этом вы должны еще будете меня убедить.

Фара мягко улыбнулся.

— Вы сами прекрасно понимаете, что сейчас вами движет злость. Дайте мне договорить.

Его маленькие проницательные глазки были закрыты, а гладкий твердый подбородок слегка вспотел.

— Нет никакого смысла скрывать: Комитет пришел к выводу, что истинное решение проблемы Анакреона будет раскрыто через шесть дней, в момент открытия Сейфа.

— Это все, что вы можете сказать?

— Да.

— Значит, нам ничего не надо предпринимать, а просто спокойно сидеть, уверовав в то, что решение такой сложной проблемы выскочит из Сейфа, как чертик из коробочки?

— Если убрать в сторону всю вашу эмоциональную фразеологию, то именно так.

— Ну, просто чудесно! Браво, доктор Фара, вы настоящий гений! Менее великий ум никогда бы не додумался до такого решения.

Фара снисходительно улыбнулся.

— Ваше умение подбирать слова просто изумительно, Хардин, но неуместно. Кстати, вы не забыли, какое замечание по поводу открытия Сейфа я сделал еще три недели назад?

— Да, помню. Я не отрицаю, что, с точки зрения дедуктивной логики, оно было чем угодно, только не глупостью. Вы говорили, — остановите меня, если я ошибусь, — что Хари Сэлдон был величайшим психологом во всей Галактике, следовательно, он предвидел то опасное положение, в которое мы сейчас попали, и создал Сейф, чтобы указать нам выход из трудной ситуации.

— Вы правильно поняли суть моей идеи.

— Вас, наверное, удивит, но я думал над ней все эти три недели.

— Очень лестно. И каков результат?

— Ваши выводы явно противоречат здравому смыслу.

— Например?

— Например, если Сэлдон предвидел опасность со стороны Анакреона, почему бы не поместить нас на какую-нибудь отдельную планету поближе к галактическому центру? Хорошо известно, что Сэлдон ловко сманеврировал, когда Комитет безопасности Трантора приказал устроить Основание на Терминусе. Но для чего? Зачем он вообще расположил нас именно здесь, предвидя разрыв коммуникаций, наше изолированное положение, угрозу со стороны соседей и нашу беспомощность из-за отсутствия металлов на Терминусе? Это одно. Кроме того, если Сэлдон знал все это, почему не предупредил первых поселенцев, чтобы у них было время подготовиться, а не ждать стоя одной ногой В Могиле? И наконец, если Сэлдон мог предвидеть проблему тогда — мы должны четко представлять ее сейчас. Следовательно, если он уже тогда видел решение проблемы, мы должны найти ее сейчас. Ведь Сэлдон не был волшебником. И нам никаким самообманом не избегнуть возникшей дилеммы: он мог все предвидеть еще тогда, а мы не видим даже сейчас.

— Но, Хардин, — напомнил ему Фара. — Мы действительно не видим.

— Однако вы и не пытались этого сделать. Ни разу. Для начала вы вообще отказались признать, что существует угроза. Затем вы слепо поверили императору. Теперь же возложили все свои надежды на Хари Сэлдона. Все время вы перекладываете ответственность с одних плеч на другие и никогда ничего не пытались сделать сами.

Руки Хардина непроизвольно сжались в кулаки.

— Это как болезнь. Условный рефлекс, который мешает вам думать, как только речь зайдет о признанных авторитетах. Вы не сомневаетесь ни в том, что император сильнее вас, ни в том, что Хари Сэлдон умнее. А ведь это неверно, неужели вы не видите.

Все промолчали.

Хардин продолжал:

— И дело не только в вас. Дело во всей Галактике. Пиренн ознакомился со взглядами лорда Дорвина на методику научного поиска. По мнению Дорвина, чтобы стать хорошим археологом, надо прочесть все книги по существующему вопросу. Книги, которые написаны людьми, умершими столетия назад. Лорд думает, что решить все археологические загадки можно путем сопоставления данных различных авторов. И Пиренн слушал все это, ничему не возражая. Разве вы не находите это странным?

И вновь в голосе мэра послышалась просительная нотка, и вновь ему никто не ответил.

Хардин не мог успокоиться.

— И вы, и половина всего населения Терминуса — слепы. Мы сидим здесь, обсуждая Энциклопедию, как нечто единственное и неповторимое. Мы считаем венцом научной мысли классификацию давно известных фактов. Это, конечно, важно, но неужели нельзя проводить дальнейшую работу? Мы деградируем, забывая все. Разве вы не видите? Здесь, на периферии, уже утерян секрет атомной энергии. На Гамма Андромеде атомная энергостанция взорвалась только потому, что ее плохо отремонтировали, а канцлер Империи жалуется, что толковых технических работников-атомщиков не сыскать днем с огнем. А какой выход? Обучить новых? Никогда! Вместо этого ограничивается использование атомной энергии.

И в третий раз повторяю, разве вы не осознаете, что происходит во всей Галактике? Одно лишь преклонение перед прошлым. Это полное разрушение, это — загнивание!

Хардин переводил свой взгляд с одного ученого на другого, они тоже смотрели на него в упор. Фара пришел в себя первым.

— Мистическая философия не поможет в нашем деле. Давайте говорить конкретно. Отрицаете ли вы, что Хари Сэлдон легко разработал историческую тенденцию будущего, применяя простые методы психологии?

— Конечно же нет! — вскричал Хардин. — Но мы не можем полагаться на Сэлдона в таком вопросе. В лучшем случае он укажет нам на проблему, но если она имеет решение, мы должны найти его только сами.

Внезапно в разговор вмешался Фулхам:

— Что вы имеете в виду, говоря об указании на проблему? Мы и так ее видим.

Хардин резко повернулся к нему.

— Вы думаете, проблема Анакреона — единственная, о которой заботился Хари Сэлдон? Я не согласен! Говорю вам, господа, ни один из вас не имеет ни малейшего представления о том, что происходит на самом деле.

— Кроме, конечно, вас? — враждебно отозвался Пиренн.

— Думаю, да!

Хардин вскочил и отшвырнул кресло в сторону.

— Если в сложившейся ситуации и есть что-либо определенное, так это то, что происходят какие-то непонятные вещи. Ситуация не ограничивается одной только проблемой, она куда сложнее, чем мы можем себе представить. Задайте себе вопрос: почему получилось так, что среди первых жителей Основания не было ни одного первоклассного психолога, за исключением Бора Алурина. А он очень ревностно заботился о том, чтобы другие не узнали слишком много, и преподавал только одни основы.

Последовала короткая пауза, потом все тот же Фара спросил:

— Почему?

— Возможно, потому, что психолог смог бы разобраться в ситуации, понять, что к чему, и сделать это скорее, чем хотелось бы Хари Сэлдону. А так мы все время ходили в потемках, видя только проблески правды, не больше. Это ведь именно то, чего желал Хари Сэлдон.

Хардин резко рассмеялся.

— До свидания, господа! — Он вышел из комнаты.

Мэр Хардин жевал кончик своей сигары. Она давно потухла, но он глубоко задумался и ничего не замечал. Хардин не спал предыдущую ночь, и по всему было видно, что не придется уснуть и в следующую.

Он устало спросил:

— Все готово?

— Думаю, да.

Иоганн Ли подпер рукой подбородок.

— Как вам это нравится?

— Неплохо. Все следует проделать решительно, вы понимаете? Не должно быть никаких колебаний, нельзя давать им время осознать положение вещей. Когда приказывать уже придется нам, делайте все так, словно вы для этого были рождены и вам подчиняются просто в силу привычки. В этом вся суть переворота.

— Если даже Комитет будет колебаться…

— Комитет? Можете не обращать на него внимания. Послезавтра его значение в делах Терминуса не будет стоить и ломаного гроша.

Ли медленно кивнул головой.

— Все-таки странно, они ничего не предприняли, чтобы остановить нас. Ведь вы сами говорили — они что-то подозревают.

— Один только Фара. Иногда он заставлял меня нервничать. Пиренн подозревал меня с того самого момента, как я был избран. Но дело в том, что они никогда не обладали способностью понять, что к чему в действительности. Они признают только авторитеты и уверены, что император всемогущ уже потому, что он император. И они не сомневаются, что Комитет (только потому, что этот Комитет действует во имя императора) не может очутиться в таком положении, когда не посмеет отдавать приказания. Такая неспособность понять возможность заговора — наш лучший союзник.