Традиционное восточное общество и его потенции

Если традиционное восточное общество и его базовая основа — крестьянство — в принципе вполне со-ответствовали классическому восточному государству, если между обоими этими институтами было доста-точно гармоничное взаимодействие, если государство уверенно доминировало и господствовало над обще-ством, а общество было заинтересовано именно в этом, то резонно ставить вопрос о том, каковы потенции эволюции восточных структур (именно в плане потенций эволюции общества). Государство, опирающееся на власть-собственность, имеющее немыслимо высокий статус, абсолютное могущество, высший авторитет, полную власть, — такое государство само по себе ни в какой эволюции не заинтересовано. От добра добра не ищут! Традиционное восточное государство в наивысшей степени консервативно и заинтересовано в ус-тойчивой стабильности и в регенерации в случае кризиса. Тенденция его эволюции — от неполной устой-чивости к полной, от недостаточной централизации к наивысшей из возможных, от критически ослаблен-ного состояния (если таковое наступило) к полной силе. Собственно, в этой тенденции проявляется и та ди-намика исторического процесса с ее спирально-цикловым движением, о которой уже достаточно подробно шла речь. Но это государство. И хотя именно государство в традиционных восточных обществах определя-ет структуру в целом, теоретически можно поставить вопрос о потенциях социума.

Только что на примере вопроса о крестьянских восстаниях уже было сказано о том, что традиционный восточный социум не только соответствовал восточному государству, но и был заинтересован в сохранении статус-кво. Если бы дело обстояло иначе, общество в лице определенных влиятельных его слоев вполне могло бы — скажем, в те же моменты массовых народных движений, крестьянских восстаний — избавить-ся от ненавистной ему опеки всесильного государства и создать нечто новое. Впрочем, иногда нечто подоб-ное действительно проявляло себя — «вспомним о сектантских движениях карматов или даосов, создавав-ших свои государства. Но не следует путать видимость с реальностью, выдавать желаемое за действитель-ное. Да, карматы или даосы подчас создавали новые государственные образования, в рамках которых госу-дарство принимало религиозно-сектантскую форму и несколько внешне видоизменялось. Но менялась ли при этом его суть? Становилось ли оно более демократичным? Не претендующим на абсолютное повино-вение подданных и власть над ними? Открывающим принципиально новые просторы для эволюции?

Нет и еще раз нет. Все эти государства, да и вообще все теократические структуры (а речь идет в данном случае именно о них), наиболее заметной из которых в позднем средневековье можно считать тибетское- государство далай-ламы, сохранившее свой традиционный облик и после включения его в цинскую импе-рию, принципиально отличались от остальных разве что тем, что чиновниками в них были священники, а функции политической администрации выполняла религиозная организация. Во всем же остальном это не только были типичные восточные государства с их претензией на абсолютную власть, но и в некотором смысле государства в квадрате, ибо верхи в рамках этих государств претендовали не только на светскую, но еще и на духовную абсолютную власть над низами. И даже если роль палки, функции аппарата насилия, выполняло при этом духовное давление, суть ситуации от этого не менялась. Общество в рамках такого ро-да теократического государства могло быть только еще более приниженным, невежественным и отставшим в своем развитии, чем в обычном восточном государстве.

Вернемся к исходному тезису: традиционный восточный социум полностью соответствовал своему го-сударству и, более того, был заинтересован в сохранении этого соответствия, в дальнейшем пребывании под давлением со стороны государства. Любое ослабление давления, связанное с ослаблением государства, вело к критическим явлениям и вызывало нарушения, которые болезненно сказывались на социуме. Неуди-вительно поэтому, что социум в форме народных массовых движений обычно выступал за ликвидацию на-рушений и возвращение к желанной норме, что он был в не меньшей мере, нежели государство, заинтересо-ван в сохранении устойчивой консервативной стабильности. Но если так, то как обстоит дело с потенциями средневекового восточного социума? Вопрос можно поставить и еще конкретнее: как выглядели и в чем проявлялись эти потенции — если они все же были — на средневековом Востоке, особенно накануне или в условиях уже начавшейся колонизации?

И хотя более детально об этой проблеме пойдет речь в следующем томе, уместно сделать сейчас не-сколько замечаний общего характера. О крестьянстве как важнейшем базовом элементе традиционного вос-точного общества уже шла речь. И хотя крестьянство социально не безлико а в его среде всегда была пусть небольшая, но влиятельная прослойка людей богатых и связанных с рынком, с частной собственностью, в целом интересы крестьян вполне очевидны: существующий статус-кво при условии сохранения нормы в принципе удовлетворителен для всех; нарушение же его чревато непредсказуемыми последствиями 'и в си-лу этого для всех нежелательно — и для массы, и для верхнего богатого слоя. Менее всего теряют от катак-лизмов, кризисов и нарушений нормы низшие слои крестьянства, бедные и обездоленные. В немалой сте-пени именно поэтому они активнее других слоев примыкают к массовым движениям протеста и интуитивно стремятся к каким-то переменам. Но на уровне осознанных желаний эти латентные стремления, как говори-лось, не идут далее эгалитарных лозунгов, не имеющих практических шансов на реализацию. Как о том наиболее убедительно свидетельствуют не раз побеждавшие крестьянские движения в периоды кризисов в китайской империи, эгалитаризм после победы восстания проявляется лишь в равном праве каждого пахаря на свое поле. Такого рода эгалитаризм вполне вписывается в существующую и даже желанную для государ-ства норму. Поэтому мы вправе говорить, что крестьянство в целом, в лице всех его слоев (масса, богатое меньшинство собственников и радикально настроенные бедняки), не демонстрирует, да и не имеет необхо-димых потенций для изменения структуры. Да оно и не желает перемен, опасается их.

Но сводится ли общество и его потенции только к крестьянству? Вполне очевидно, что нет. И это осо-бенно характерно для средневекового восточного общества, знакомого с большими городами, развитым ре-меслом и торговлей. Как же обстоит дело с городами и городским населением? Социально это пестрый слой лиц различных занятий и очень разного статуса, от правящих верхов (значительная часть, большинст-во их живет в городах) до деклассированных изгоев (понятие «деклассированные» в контексте данной ра-боты не очень-то уместно, но смысл его соответствует тому, о чем идет речь). Помимо ремесленников и торговцев в городах живут чиновники и жрецы, военные, множество обслуги, включая рабов, немалое ко-личество учащихся и грамотеев, лица так называемых свободных профессий — гадатели, актеры, врачева-тели и т.д., вплоть до нищих и проституток. Чем все они довольны или недовольны, к чему стремятся, како-вы их потенции, социальная сила?

Следует сразу же заметить, что традиционный восточный город в целом точно так же строго ориентиро-ван на стабильное существование и сохранение статус-кво, как и все общество, как и государство в целом. Каждый из перечисленных слоев как-то приспособлен к существованию в рамках занятой им социальной ниши. Это не значит, что никто не стремится к лучшему и не поменял бы свое место при случае на более престижное и выгодное. Но, если не считать кастовых ограничений в Индии, обычно никому это и не воз-браняется. Дерзай, если можешь и хочешь. Социальная мобильность на традиционном Востоке, кроме кас-товой Индии, весьма заметна, ее не сравнишь с сословной замкнутостью в феодальной Европе. Вчерашний раб нередко становится всесильным эмиром, бедняк — высокопоставленным чиновником-интеллектуалом в системе правящей китайской бюрократии и т.д. Но это касается только взаимозаменяемости в пределах, если можно так выразиться, личного состав а того или иного социального слоя. Сам же слой от такого рода перемен в индивидуальных судьбах своего статуса не изменяет и остается в пределах той ниши, которую традиционно занимает. Поэтому индивидуальные потенции человека реализуются сравнительно беспрепят-ственно (это в меньшей степени касается кастовой Индии, но и там не совсем все двери закрыты для спо-собных и настойчивых). А вот что касается социальных и социально-экономических, то с ними сложнее.

Потенции городского населения — если иметь в виду такие, которые способны вывести структуру в це-лом из привычных для не? условий существования и тем способствовать ее радикальной трансформации, — значительно большие, чем в деревне. Ремесло и тем более торговля, да и весь городской быт тесно связаны с рынком. Именно здесь широкий простор для инициативы, предприимчивости, деловой энергии. И это не пустые слова. Вспомним, что китайцы в Юго-Восточной Азии, оказавшись вне пределов всесильного ки-тайского государства, в условиях сравнительно слабых государственных образований, довольно быстро за-бирали в свои руки чуть ли не весь местный рынок. Это значит, что о возможностях по крайней мере какой-то части городского населения можно говорить с немалой долей уверенности. Но, во-первых, государство прочно закрывает выход за пределы дозволенной и строго контролируемой нормы (просто пределы этой нормы, скажем, в Китае и в Юго-Восточной Азии были разными). Во-вторых, столкнувшись с реальностью и смирившись с нею (плетью обуха не перешибешь!), городские слои привычно гасят свои стремления — если они есть — и традиционно вписываются в статус-кво, будучи в конечном счете заинтересованы в его сохранении так же, как и весь социум в целом.

Здесь важно обратить особое внимание еще на один момент. Потенции социума на всем Востоке при-мерно одинаковы, если вести речь о возможности самостоятельно, без кардинальной ломки структуры со стороны внешних сил (колониализма), создать новую структуру. Но, коль скоро такого рода ломка уже произошла, а сломавший структуру колониализм требует от социума как-то приспособиться к изменившим-ся условиям, многое зависит от того, о каком именно обществе идет речь. Играют свою роль самые различ-ные обстоятельства: и древность традиции, и объем накопленного опыта, и культура, организация, дисцип-лина труда, и религиозно-культурные стимулы жизни и деятельности человека, и многое другое. Но обо всех этих глубинных потенциях восточных традиционных обществ специально пойдет речь далее.

Пока же, как бы подводя итоги восточному средневековью, следует заметить, что колониализм на про-тяжении ряда веков (XVI — XVIII) немало сделал для решительной ломки традиционного Востока. Вторга-ясь на восточные рынки, навязывая собственные взгляды и принципы социального и этического поведения, властно диктуя закон прибыли, он кое-чего добился. Но в общем немногого. Часть восточных государств почти наглухо закрыла свои границы от его хищных лап. Другие оказались его жертвами. Но и они отнюдь не спешили подстроиться под его стандарты, принять его требования и изменить привычной норме. Конеч-но, в условиях колонизации норма не могла не подвергнуться определенной трансформации. Но для страны и народа она по-прежнему оставалась привычной нормой, к сохранению которой общество стремилось все-ми силами. Словом, вплоть до XIX в., практически до середины этого века, Восток, несмотря на колониза-цию, оставался тем же, что и был прежде. Это не значит, что ничего в нем не изменялось, — особенно там, где колонизаторы были хозяевами, как в Индии или Индонезии. Но изменения оставались во многом внеш-ними и несущественными. Показательно, что, даже лишившись традиционного восточного государства, своего гаранта консервативной стабильности (его место в той же Индии заняли англичане с их в принципе построенной на совершенно иных основах администрацией), восточный социум упорно стремился сохра-нить привычные формы существования — настолько, насколько это возможно. Именно на это самосохра-нение и были мобилизованы все его немалые потенции. О том, насколько это удалось и какими были ре-зультаты, пойдет речь в следующем томе.