Брайан Чолкли, Стивен Эссекс

Эволюция инфраструктурных последствий зимних Олимпийских игр (1924-2002)

Гельмут Дигель, Марцель Фарнер

Большой соревновательный спорт: сравнение опыта разных стран:

Нахождение талантов и вербовка будущей смены – это решающий фактор будущего спорта. Считается, что таланты нужно искать не от случая к случаю, но вовлекать в этот процесс как можно больше детей и молодежи, устраивая систематические мероприятия. Подготовка на базе этих талантов деятелей большого спорта – самая непростая задача. Прежде всего нужно исключить утечку спортивных талантов в другие сферы. Затем нужно подумать о социальных гарантиях атлетов большого спорта, дабы атлеты всегда были готовы к выступлению и, освобожденные от всех забот, они могли бы совершать свою тяжелую и рискованную карьеру. Занятия спортом требуют все время посвящать тренировкам и поездкам на соревнования, и это создает для атлетов тот риск, что спортивная деятельность не оставит им возможности приобрести профессию.

Геннинг Эйхберг

Культура олимпийского и других движений: исключение, признание, праздник:

Сент-Луис, 1904: Олимпийские игры как исторический казус.Олимпийские игры в Сент-Луисе в 1904 году были исключительным явлением – в первый и в последний раз в олимпийской истории люди «других» культур выступали на состязаниях именно как «другие». Официальная программа была дополнена так называемыми «Преолимпийскими антропологическими днями», которые иногда также называют «Этноиграми». Проходившая в это же время Всемирная торговая выставка в Луизиане превратила этих представителей экзотических культур в своеобразное этношоу. Было отобрано тридцать «расовых типов» (stamm), и им было позволено сразиться друг с другом в различных видах спорта. Состязания «дикарей» продлились два дня. Спортсмены были задействованы в восемнадцати дисциплинах: семь были связаны с бегом, две – с прыжками, а прочие – с метанием и толканием (метание копья, бейсбол, кегли, толкание ядра в 56 фунтов, боло); также были соревнования по стрельбе из лука, перетягиванию каната, взбиранию на шест и борьба в грязи. В числе этих спортсменов были североамериканские индейцы, патагонцы, филиппинцы, африканские пигмеи и японские айну. Женщинам участвовать в этих соревнованиях не позволялось, впрочем, их не допускали тогда и в официальную олимпийскую программу... Само понятие олимпизма, которое иерархизирует народы в их отношении к спорту и, таким образом, не признает «культурных особенностей» народов, возникло вовсе не в конце XIX века. Это понятие властно заявило о себе в истории столетием раньше – на перекате Нового времени. Так, в 1800 – 1804 годах французский естествоиспытатель Франсуа Перон производил исследования в южной части Тихого океана, где знакомился с жизнью различных народов. Используя динамометр, прибор для измерения физической силы, он узнал о физическом развитии жителей Тасмании, австралийских аборигенов и малайцев с Тимора. Сведя результаты измерений в таблицы, он получил полную статистическую выкладку по физической силе каждого народа. Перон установил, что на данной «ступени цивилизации», как тогда говорили, физическая сила вовсе не в почете. Сопоставив полученные данные со статистическими срезами по Англии и Франции, Перон сделал вывод, что народ чем более «дикий», тем слабее его физические силы. И наоборот: спортивное развитие прямо пропорционально «становлению цивилизации»... ХХ век существенно переменил общую картину спортивной культуры. От колониального «исключения» организаторы перешли к самого разного рода «включениям». Следует отметить три основополагающие тенденции: появление Паралимпийских игр, лозунг «Спорт для всех» и возникновение новых видов спорта из самых низов... В течение ХХ века панорама спорта постоянно расширялась, показывая свою потенциальную всеохватность. С одной стороны, для инвалидов были созданы Паралимпийские игры, а с другой стороны, возникла политическая альтернатива Олимпийским играм – «Игры растущих сил» (ГАНЕФО), прямая манифестация антиколониального олимпизма... Принцип «Спорт для всех» заставлял признать, что африканские танцы, китайская тайцзицюань, игры эскимосов, португальская ходьба на ходулях и все подобное вообще не рассматриваются в рамках профессионального спорта или же задвинуты в дальний угол. И приходилось прилагать усилия к тому, чтобы легализовать, не говоря уже о том, чтобы развить, местную спортивную культуру... Одним из побудительных мотивов к открытию народных видов спорта стало появление в начале 1970-х годов так называемых новых игр. Это явление относилось к движению культурного обновления, которое обычно связывается с субкультурой хиппи и протестом против Вьетнамской войны в Калифорнии. Молодежь тогда начинала заниматься теми видами спорта, где нет места рекордам, экспериментировала с новымивидами и открывала для себя старые игры (Fluegelman). В то же самое время в разных уголках Европы наметились тенденции к возрождению традиционных игр. Одной из первых региональных инициатив, которая привлекла внимание, было возрождение народного спорта во Фландрии. Фламандский народный спорт представлял собой традиционные для этих краев трактирные игры, с давних времен принятые во всех городах. Приверженцами этих игр обычно бывали старики из низших социальных слоев, которые и создали в то время некие подобия клубов (Renson). Такое возрождение забытой практики было неизбежно в контексте тогдашней социальной и национальной напряженности. Молодые «повстанцы» требовали автономии для Фландрии и клеймили позором бельгийские власти. В самой Бельгии лозунг «Спорт для всех» воспринимался как призыв к демократизации спорта и связывался с идеей превращения государства в федерацию. Таким образом, народные игры почти сразу получили статус академических и политическое одобрение. На той же ситуации нестабильности и формирования идентичности сработало и утверждение народных игр и танцевального фестиваля Fest-noz в Бретани, так же как и распространение в Испании баскских силовых упражнений и каталонских командных игр... Западные формы спортивного досуга получили в Африке, Азии и обеих Америках неожиданное развитие. Так, тробриандский крикет – это преобразование игры колониалистов в меланезийский народный праздник, включающий в себя танцы, соревнования, обмен подарками и маскарад (Leach). В Китае западный танец диско получил форму дисике – танца стариков; особенно его полюбили пожилые китаянки, которые стремились создать собственный мир вразрез с многовековыми патриархальными отношениями... Признание – это не просто вопрос о политическом опыте или борьбе политических мнений. В понятии признания сочетаются межчеловеческие отношения с отношениями между нами и другими коллективами, между субъектом и «другими». В новейшей философской антропологии признание занимает центральное место (Todorov). Так, Мартин Бубер (Бубер) разработал феноменологию отношения «я» и «ты» и диалогический принцип, правда не нашедший большого числа откликов: «Человек – это человек среди других людей». Также о признании говорят теперь уже не только как об индивидуальном личном акте. Признание – это, с одной стороны, разрешение старых обид и расставание, а с другой стороны, установление прозрачных социальных отношений... Красноречивым примером являются Олимпийские игры в Сиднее в 2000 году. В центре олимпийского логотипа устроители поместили бумеранг. Это метательное оружие доколониальной цивилизации должно было по объяснениям оргкомитета символизировать победу мультикультурализма. Наравне с другими символическими действиями, такими как привлечение аборигенов к участию в церемониях открытия и закрытия, фестивале искусств и эстафете с факелом, это было явным признанием туземной культуры... Социальные группы и народы отличаются в своих играх не меньше, чем в своих языках: шотландское толкание бревна, американский бейсбол, английский крикет, баскская пелота, африканская гребля на каноэ, афганская бузкаши – эти формы практики столь же различаются, сколь и происхождение и место обитания народа.

Кристиана Айзенберг

Открытие спорта современной исторической наукой

Пьер Бурдье

Как можно быть спортивным болельщиком?:

Думаю, что весь спектр спортивной деятельности и развлечений, предлагаемых социальным агентам, – регби, футбол, плавание, легкая атлетика, теннис, гольф и т.д. – можно считать предложением, направленным на удовлетворение социального спроса. При принятии такой модели возникают два типа вопросов. Во-первых, существует ли область производства, имеющая свою собственную логику и историю, в которой создаются «спортивные продукты», то есть мир спортивной деятельности и развлечений, социально реализованных и принятых в данный момент времени? Во-вторых, каковы социальные условия возможности усвоения различных «спортивных продуктов», которые производятся таким образом – игра в гольф, чтение L’Équipe, лыжные гонки или просмотр Кубка мира по телевизору? Иными словами, как создается спрос на «спортивные продукты», как люди приобретают «вкус» к спорту и отдают предпочтение одному виду спорта перед другим, независимо от того, являются они участниками или зрителями? Вопрос, конечно, требует ответа, если не предположить, что существует естественная потребность, одинаково широко распространенная во все времена, во всех местах и во всех социальных средах, не только в расходовании мышечной энергии, но, точнее, в той или иной форме напряжения... Иными словами, какие социальные условия сделали возможным создание системы институтов и агентов, прямо или косвенно связанных с существованием спортивной деятельности и развлечений? Эта система включает общественные или частные «спортивные ассоциации», задача которых состоит в представлении и защите интересов тех, кто занимается определенным видом спорта, и создании и введении стандартов, определяющих такую деятельность, производителей и продавцов товаров (инвентаря, снаряжения, специальной одежды и т. д.) и услуг, необходимых для занятия спортом (наставники, инструкторы, тренеры, спортивные врачи, спортивные журналисты и т. д.), а также производителей и продавцов спортивных развлечений и сопутствующих товаров (футболки, фотографии звезд и т. д.). Каким образом создавался этот корпус специалистов, живущих прямо или косвенно за счет спорта, к которому также принадлежат социологи и историки спорта, что, возможно, мешает постановке такого вопроса? А точнее, когда эта система агентов и институтов начала служить полем конкуренции, местом столкновения между агентами, имеющими особые интересы, связанные с их положением в этом поле? Кажется бесспорным, что переход от игр к спорту в строгом смысле слова произошел в образовательных учреждениях, предназначенных для «элит» буржуазного общества, — английских частных школах, где дети из семей аристократии или высшей буржуазии играли во многие популярные, или вульгарные, игры, одновременно изменяя их значение и назначение точно так же, как поле изучения музыки изменило народные танцы бурре, сарабанду, гавот и др., которые вошли в отдельные формы высокого искусства, например сюиту. Вкратце характеризуя эту трансформацию, то есть ее принцип, можно сказать, что телесные упражнения «элиты» не связаны с обычными социальными обстоятельствами, с которыми народные игры сохраняли связь (сельскохозяйственные праздники, например), и лишены социальных (и a fortiori религиозных) задач, которые присутствовали во многих традиционных играх (например, ритуальных играх, проводившихся во многих докапиталистических обществах в связи с наиболее важными событиями сельскохозяйственного года). Школа, место skhole, досуга, является местом, где практики, наделенные социальными функциями и включенные в коллективный календарь, конвертируются в телесные упражнения – деятельность, которая является самоцелью, своего рода физическое искусство ради искусства, руководствующееся особыми правилами, все более несводимое к какой-либо функциональной потребности и включенное в особый календарь. Школа – это место par excellence того, что называют пустыми упражнениями, где индивид занимает отстраненную, нейтральную позицию по отношению к языку и социальному миру –точно такую же, которую предполагает буржуазное отношение к искусству, языку и телу: использование тела в гимнастике, как и использование языка в учебе, является самоцелью... «Честная игра» – это способ игры, характерный для тех, кто не увлекается игрой настолько, чтобы забыть, что это игра тех, кто сохраняет «ролевую дистанцию», по выражению Гоффмана, которая в конечном итоге означает роли, предназначенные для будущих лидеров. Автономизация поля спорта также сопровождается рационализацией, призванной, по словам Вебера, гарантировать предсказуемость и надежность, несмотря на локальные различия и своеобразие... Создание поля спортивных практик связано с развитием философии спорта, которая неизбежно является политической философией спорта. Теория любительства – это на самом деле один из аспектов аристократической философии спорта как незаинтересованной практики, бесцельного действия, аналогичного художественной практике, но еще более подходящего, чем искусство (в искусстве всегда присутствует что-то остаточно женское: вспомним игру на пианино и акварели благородных девиц того же времени), для проявления мужских качеств будущих лидеров: считается, что спорт воспитывает смелость и мужество, формирует характер и прививает волю к победе, которой отличается настоящий лидер, но волю к победе по правилам. Это и есть честная игра, свойственная, как принято считать, аристократам, в отличие от плебейского стремления к победе любой ценой... Признавать большую ценность воспитания перед обучением, характера или силы воли перед знаниями, спорта перед культурой – значит подтверждать (в самом мире образования) существование иерархии, несводимой к школьной иерархии... Поскольку относительная автономия поля телесных практик по определению предполагает относительную зависимость, развитие в этом поле практик всегда ориентировано на тот или иной полюс, аскетизм или гедонизм и всегда зависит от состояния властных отношений в поле борьбы за монопольное определение легитимного тела и – шире – в области борьбы между фракциями господствующего класса и между социальными классами за мораль... Сокрытию истинной природы все большего количества спортивных практик способствует не только аристократическая идеология спорта как незаинтересованной, бесцельной деятельности, которая сохраняется в ритуальных темах превозносящего дискурса. Но и практики спорта, такие как теннис, верховая езда, парусный спорт или гольф, отчасти обязаны интересом к ним – сегодня, как и в начале, – своим отличительным функциям, а точнее, выгодами, которые такое отличие приносит (не случайно большинство самых элитарных клубов организовано вокруг спортивной деятельности, которая служит фокусом или предпосылкой для собраний избранной публики). Спорт, возникший на основе действительно народных (popular) игр, то есть игр, созданных народом, возвращается к народу, подобно народной музыке, в виде зрелищ, созданных для народа... Чем более поверхностным оказывается восприятие, тем меньше оно находит удовольствия в зрелище, наблюдаемом в себе и для себя, и тем больше оно стремится к «сенсационному», культу очевидных достижений и зримой виртуозности и, прежде всего, больше внимания уделяет другому измерению спортивного зрелища, напряжению и беспокойству насчет исхода, тем самым поощряя игроков и особенно организаторов стремиться к победе любой ценой. Иными словами, все, по-видимому, свидетельствует о том, что в спорте, как и в музыке, расширение публики за пределы круга любителей способствует укреплению господства чистых профессионалов... В реальности развитие самой спортивной деятельности, даже среди молодежи из рабочего класса, несомненно, частично вытекает из того факта, что спорт был призван выполнять во многом те же задачи, которые обусловили его изобретение в английских частных школах в конце XIX века. Даже когда, в соответствии с викторианской верой, они считали спорт средством «улучшения характера», частные школы, «тотальные институты» в гоффмановском смысле слова, которые должны были выполнять свои надзорные задачи двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, считали спорт «средством заполнения времени», экономическим способом занятия подростков, за которых они постоянно несли ответственность. Когда ученики находятся на спортивном поле, за ними легко следить, они занимаются полезной для здоровья деятельностью и срывают свою злость друг на друге, а не разрушают здания или пререкаются со своими учителями; именно поэтому Ян Вейберг делает вывод о том, что «организованный спорт существует так же долго, как и частные школы». Поэтому невозможно понять популяризацию спорта и рост спортивных ассоциаций, которые, несмотря на изначально добровольные принципы организации, постепенно получали признание и поддержку со стороны общественных организаций, если не осознать, что эти крайне экономические средства мобилизации, обеспечения занятости и контроля за подростками должны были стать инструментом и целью в борьбе между всеми институтами, полностью или частично организованными с прицелом на мобилизацию и символическое завоевание масс и, следовательно, соперничество за символическое завоевание молодежи... И в ситуации все большего скрытого государственного признания и роста субсидий и кажущейся нейтральности спортивных организаций и их представителей спорт является объектом политической борьбы. Это соперничество – один из наиболее важных факторов в развитии социальной, то есть социально созданной, потребности в спортивных практиках и соответствующей экипировке, инвентаре, персонале и услугах. Это насаждение потребностей в спорте наиболее очевидно в сельских областях, где появление спортивных площадок и команд как молодежных клубов, так и клубов для более взрослых граждан сегодня почти всегда является результатом работы сельской мелкой буржуазии или буржуазии, которая находит здесь возможность навязать свои политические услуги по организации и руководству и накопить или сохранить политический капитал и известность, которые всегда можно конвертировать в политическую власть... Превозношение мужественности и культ командного духа, которые связаны с игрой в регби, не говоря уже об аристократическом идеале честной игры, имеют совершенно разное значение и функцию для буржуазных или аристократических подростков в английских частных школах и для детей крестьян или владельцев магазинов на юго-западе Франции. Это объясняется, например, тем, что спортивная карьера, которая не считается приемлемым будущим для детей буржуазии, за исключением тенниса и гольфа, служит одним из немногих каналов вертикальной мобильности, открытых для детей из подчиненных классов; спортивный рынок точно так же относится к физическому капиталу юношей, как и система конкурсов красоты и занятия, которые они создают (эскорт-услуги и т. д.), к физическому капиталу девушек... Поскольку «тело-для-других» является зримым проявлением личности, идеи, которой он хочет посвятить себя, его характера, то есть ценностей и способностей, спортивные практики, направленные на формирование тела, являются осуществлениями среди прочего эстетики и этики в практическом состоянии. Норма осанки, например прямота («встаньте прямо!»), имеет, как и прямой взгляд или короткая стрижка, функцию символизации всего набора моральных (честность, прямота, достоинство: открытое противоборство лицом к лицу как выражение признания) и физических (сила, смелость, здоровье) «добродетелей»... Способность объяснительной модели прояснить распределение спортивных практик между классами и фракциями классов должна учитывать положительные или отрицательные детерминирующие факторы, наиболее важными из которых являются свободное время (видоизмененная форма экономического капитала), экономический капитал (более или менее важный в зависимости от вида спорта) и культурный капитал (опять-таки более или менее необходимый, в зависимости от вида спорта). Но такой модели не удастся ухватить самое главное, если она не станет учитывать различия в значении и функциях, придаваемых различным практикам различными классами и фракциями классов... К собственно выгоде (реальной или воображаемой – большого значения не имеет: реальной в смысле реально ожидаемой в форме веры), которая ожидается от спорта для самого тела, необходимо добавить социальную выгоду, извлекаемую из любой особой практики, которая совершенно по-разному воспринимается и оценивается различными классами (и для которых она совершенно по-разному доступна). Можно заметить, например, что, помимо своих собственно укрепляющих здоровье функций, гольф, как и икра, фуа-гра или виски, имеет распределительную значимость (значение, которое практики приобретают в результате своего распределения между агентами, принадлежащими к различным социальным классам) или что поднятие тяжестей, призванное развивать мышцы, долгое время, особенно во Франции, было любимым спортом рабочего класса. Не случайно организаторы Олимпийских игр так затягивали с официальным признанием тяжелой атлетики, которая в глазах аристократических основателей современного спорта символизировала голую силу, брутальность и интеллектуальную бедность – короче говоря, рабочие классы.

Гунтер А. Пильц

Футбол – это наша жизнь: перемены и процессы дифференциации культуры футбольных фанатов:

Шла война, когда в Германии футбол стал привлекать действительное внимание общественности. Потом, в 1920-х, футбол превратился в феномен масс, на что указывают Пейффер и Тобиас, но и это происходило при активной поддержке армии. «Идеальный образ футбольного игрока отвечал всем требованиям к современному солдату». Не следует удивляться, сколь много армейских слов вошло в футбольный лексикон: нападение, защита, фланг, финал, бомба, бомбардир, граната – все эти слова вошли в плоть и кровь международного футбольного языка. Чего и следовало ожидать, две команды сходятся на поле боя и ведут, как часто говорят, настоящую спортивную битву. На этот бой, конечно же, приходят «гости», болельщики, которые издают боевые выкрики и поют боевые песни... Перелет от матча к матчу (Nachbarschafts-Derbys) превратился за последние 30 лет в род регулярного туризма. Болельщики объединяются в союзы, чтобы организовывать поездки на все игры с участием «своей» команды. Такое поведение множества футбольных союзов и любителей футбола кроется в социальном и культурном сопряжении игры и шоу. Жизнь союза – это неоценимое и непременное господство товарищества и солидарности... Отношения между игроками и зрителями, а также и сама одухотворенность зрителей при виде игры менялись в той же мере, в какой развивались сами клубы и команды. Если первоначально игроки для зрителей были «ближайшими репрезентантами», то есть их объединение ассоциировалось и отождествлялось с городом или местностью, к которому они все принадлежали, а значит, такие игроки чествовались как «местные герои рабочего класса», то после профессионализации футбола в центре внимания оказался новый тип: лелеемые медиа «звезды», для которых уже ничего не значит верность своему футбольному союзу, а важен лишь успех команды в данный момент... Прежнее понятие болельщика, как показывают новостные заметки в газетах, уже с сер. 1970-х все больше вытеснялось понятием «футбольного фаната». Это понятие сразу получило и негативный оборот: «футбольные громилы», «футбольные рокеры» (Fußballrowdies, Fußballrockers), а с середины 1980-х термин «футбольные хулиганы» стал употребляться едва ли не чаще всех остальных. Фанаты и звезды – две стороны одной медали, актуальные и прогрессивные варианты испытанных профи. Если у игроков профессионализм имеет денежное выражение, то ведь и хулиган теперь элитарен, он умеет быть «крутым» и «прикольным», и он так же уже не связан со своим кварталом и, накидывая новый шарфик, идет туда, где ему больше платят или, как он выражается, где ожидается «лучшая акция»... Вопреки всеобщему предрассудку о социальной принадлежности и образовательной и трудовой компетентности хулиганов, среди них почти невозможно найти безработных (во всяком случае они не определяют лицо хулиганов). Новые хулиганы рекрутируются из всех социальных слоев... Хулиганы среднего и тем более высшего социального слоя имеют две идентичности: буржуазную повседневную идентичность и молодежно-субкультутрную хулиганскую идентичность. «Футбол – это, можно сказать, вторая частная жизнь. Я могу отправиться гулять с подругой, надев воскресные брюки, затем мы зайдем в ресторан, а потом сходим в кино. Так я проживу целый день, потом я лягу спать, встану утром, и для меня настанет время футбола. Тут-то и начинается праздник, тут и чувствуешь себя человеком» – вот подлинные слова хулигана. Блинкерт (Blinkert) точно заметил, что «в ходе научно-промышленной модернизации в глубине масс возник специфический тип поведения, идущий вразрез со всеми социальными нормами». Этот тип поведения Блинкерт попытался обозначить как новых гедонистов, которые ведут учет своим удовольствиям и признают только непосредственную пользу. Хулиганы воплощают в себе, как в выпуклом зеркале, все ценности и модели поведения всего общества: обособление элит, ориентацию на соревнование, риск и статус, дисциплину борьбы, крутизну, приспособляемость, мобильность, акционизм, удовольствие от агрессии, подбадривание себя и «энергетичную» атмосферу. Профиль личности готового к бою и находящего наслаждение в битве хулигана даже в самоописании не слишком-то отличается от среднего немецкого менеджера или рекордсмена: легко заводящий дружбу, «кульный» и жесткий, самореализующийся, уважающий себя, уверенный в себе, сознающий свои цели и разбирающийся в людях... Решающим моментом для наших будущих дел становится то, что ультрас создают рамки для самоинсценировок, потому что значительная часть ультрас, играя роль катализатора в специфической для футбола атмо-сфере, обостряют все тенденции артистизма болельщиков. Это тем важнее, что, как следует заметить, талант ультрас к инсценировкам и хореографии все жестче сталкивается с принятым на стадионах порядком: ведь теперь усиливаются и требования безопасности, и частные моменты поведения... Об ультрас нужно сказать, что они яростно боролись против дробления расписания футбольных игр. Своей акцией «про 15:30» они добились, что все игры первой бундеслиги были перенесены на субботу и, значит, был ликвидирован разрыв между пятничными и воскресными играми в первой лиги. Основанием этой акции было то, чтобы на отборочных играх проявлялась большая требовательность, и невозможно было бы сопровождать свою команду всем предприятием и всей школой, раз в футбол играют теперь по пятницам и воскресеньям, а бывает, что и по понедельникам. Такой разнос игр в целом привел к тем последствием, что в более традиционных фанатских группах поддержки произошел раскол. Раньше они собирались в дорогу в пятницу, в субботу смотрели игру и вечером гуляли по кабакам, а в воскресенье, счастливые и довольные, возвращались по домам. Это и были рамки благополучно функционировавшего братства фанатов, которое теперь все растерялось из-за произведенного СМИ дробления игрового дня... Культура ультрас, которая исходила из культуры хулиганов как из начальной модели, показывает множество сходств с начальной культурой болельщиков и выглядит весьма привлекательно как развитие культуры фанатов. Чувство упадка футбола, которое и описал Кричер, обретает в культуре ультрас позитивный оборот, так как явно с футбольной коммерцией никогда не примирится дух футбольного события. Поэтому на будущее мы можем сказать, что расхождение между коммерцией и событийностью, между активно-пассивным потреблением футбола и превращением его в активное действие не может не создать проблем, потому что футбол в жизни молодых, и не только молодых, людей остается точкой осмысленного отношения к миру. Футбол должен выжить потому, что он представляет собой важнейший «тайм-аут» (Weinhold), поскольку, как замечает Хортледер (Hortleder), восторг от футбола состоит не только в самом совершенстве, «но в тех поистине драматических историях, которые разыгрываются на границах этого совершенства. И когда футбол начинает копировать систему ценностей индустриального общества, он становится сомнительным. Настоящая футбольная игра – это протест против такой оценки. К его основным принципам относятся соревнование, объективность и дисциплина, и игра получается по-настоящему драматической, когда названные ценности непреложны… Общественные идеалы копируются и находят свое первообличье на стадионе. Общества, в котором футбол играет доминирующую роль, никогда не упускает избыточной возможности забыть на полтора часа матча обо всех прежних заботах и оценках и постичь другую, прежде позабытую силу».

Джон Хоберман

50 лет применения допинга и фармакологизация повседневной жизни:

В современном обществе – и в области спорта высших достижений, и за ее пределами – широкое распространение получили средства, повышающие физическую активность и трудоспособность. Но каким образом культура употребления допингов в спорте высоких результатов может объяснить рост применения гормонов и других медикаментов, повышающих физическую активность, в целом обществе?.. Помимо безбрежного злоупотребления наркотиками в среде атлетов, за последние 50 лет возникла прочная традиция использования допингов на рабочем месте: водители-дальнобойщики принимают амфетамины, горняки в Андах жуют листья коки, исполнители классической музыки глотают таблетки бета-блокаторов, а полицейские, тюремные служащие и швейцары – стероидные препараты. Прозак, риталин, кокаин или метамфетамин помогают ощущать прилив энергии и уверенность в себе на работе; новый психостимулятор модафинил (провигил) для студентов и водителей грузовиков, напитки Red Bull и другое питье с повышенным содержанием кофеина повсюду используются на рабочем месте как тонизирующие средства – «тоники»... Сколько рецептов выписывается, чтобы подстегивать трудоспособность на рабочих местах, получение которых в сильной степени связано с конкуренцией? Чем пристальней мы вглядываемся в методы атлетов, употребляющих допинг, тем яснее становятся их прагматические цели. В этом они похожи на многих других честолюбивых людей, желающих получить преимущество перед конкурентами... В прошлом столетии спортивная медицина развивалась параллельно общей медицине как вторая медицинская вселенная, в которой нормой стало нащупывание пределов человеческих возможностей... Применение гормонов в спорте высших достижений может рассматриваться как авангардистская форма «либертарианской» фармакологии, которая поощряется всем обществом, подстегиваемым рекламой фармакологической промышленности... Допинг – это неконвенциональный или по крайней мере необычный метод повышения умственных или физических способностей человека. Это часть такого образа жизни, при котором высшая ценность заключается в максимальных достижениях, а смысл – в повышении их... Достижение «высокой продуктивности» все больше пересекается с целями терапевтических методов, которые иногда неотличимы от методов повышения физической активности и выносливости. К распространенным методам относится лазерная хирургия глаза, способная улучшить зрение как обычных людей, так и профессиональных спортсменов. В некоторых видах спорта улучшенное зрение может дать ему большое преимущество. Например, игроку в гольф способность различать мельчайшие детали на газоне облегчает точное попадание мячом в лунку. Самый высокооплачиваемый гольфист Тайгер Вудс и 30 других игроков в гольф прооперировались у одного американского офтальмолога, чтобы обеспечить себе такое преимущество в остроте зрения... В Австралии и некоторых европейских странах швейцары используют средства, вызывающие frilled neck lizard response («реакцию плащеносной ящерицы») – своего рода «животную ярость», для того чтобы припугнуть строптивых клиентов. В качестве препаратов, повышающих агрессивность, стероиды используются и уголовниками. В Осло бандиты из группы «Торпеды» принимают смеси из стероидов и амфетаминов, чтобы прийти в психопатическое состояние, облегчающее им убийства и избиения своих жертв. Члены датской банды байкеров, чтобы войти в раж перед «гангстерскими войнами», кладут под язык капсулы с метил-тестостероном... Многие принимают наркотики в боевой обстановке. Амфетамины в виде pep pills, «таблеток для бодрости», были известны уже давно и применялись во всех крупных армиях во время Второй мировой войны. После этого амфетамины использовались также летчиками в ходе Вьетнамской войны и войны в Персидском заливе... В последние годы в США широкое распространение получил феномен, который можно было бы назвать «академическим допингом». В настоящее время невозможно с уверенностью сказать, сколько студентов применяют допинговые препараты. Но ясно, что бесчисленные студенты в американских университетах стремятся таким путем улучшить свою академическую успеваемость. Студенты утверждают, что эти средства повышают способность сосредоточиваться на содержании занятий. В студенческих общежитиях процветает нелегальная торговля психостимуляторами типа риталин и аддерал, которые должны отпускаться только по рецептам, причем эти лекарства как раз и используются в лечении ADD —синдрома дефицита внимания.

Аллен Гуттман

От ритуала к рекорду:

Цирк на похоронах – не самая точная метафора, но что делать, если облик (Gestalt) современного спорта обозначился в предельно резком контрасте с первобытным, древним и средневековым спортом. Если рассматривать вопрос под этим углом, окажется, что основных отличий современного спорта от прежних его форм не менее семи. Перечислить их нетрудно, но побочные эффекты, ответвления, взаимовлияния и, главное, конечный смысл нуждаются в точном и часто весьма подробном анализе. Как и прочие культурные факты, эти отличия часто воспринимаются как само собой разумеющиеся и сводятся к особенностям «природного состояния». Но то, что «естественно» для членов данной культуры, может показаться странным всем, кто смотрят на эту культуру извне. Если попытаться подобрать наиболее отвлеченные слова для этих явлений, с простой целью задать направление анализа, эти семь характерных черт можно назвать так:

 • секулярность;

 • равенство возможностей и условий соревнования;

 • специализация ролей;

 • рационализация;

 • бюрократическая организация;

 • количественный учет;

 • погоня за рекордами.

У римлян не было ни спортивных соревнований, ни спортивных празднеств. У них было востребовано лишь мускулистое тело, способное переносить тяготы войны. В своем классическом труде о древнем спорте Э. Норман Гардинер пишет: «Единственные спортивные события, которые интересовали римлян, – это бои: обычный бой, кулачный бой и панкратион». Римские моралисты обычно клеймили как вырожденцев тех, кто занимался спортом по греческому образцу. «Греческий принцип телесной гармонии и забота о телесном красоте и изяществе считались признаком женственной изнеженности». Даже Сципион Африканский, прославленный победитель Ганнибала в Третьей Пунической войне, не смог спастись от насмешек сограждан, когда появился в гимнасии одетым на греческий манер... В своей секулярности, как и по множеству других характерных черт, современный спорт стоит ближе к римскому, чем греческому образцу. Эта всепроникающая секулярность и делала современный спорт подозрительным в глазах многих религиозных лидеров XVII–XIX веков... В среде древних греков достижения стали цениться гораздо больше, чем в первобытном обществе, но при этом никогда не считалось, что любой человек должен быть допущен к участию в соревнованиях. Но кто не был ни варваром, ни рабом, ни женщиной, тот вполне мог попробовать себя в соревновании в любом спортивном событии. Исследователи античности М. И. Финли и Х. У. Плекет отмечают, что такое равенство было чем-то невиданным: «Всякий участник соревнования следовал одним и тем же формальным правилам и мог получить награду в случае победы, которой он добивался только своей силой и своими способностями. В мире окостеневшего неравенства это было настоящим прорывом». Предание, скорее всего недостоверное, гласит, что первый победитель на первых известных Олимпийских играх (776 год до н. э.) был поваром... Средневековый спорт развивался в сторону современной организации, но неравенство феодального спорта не могло никуда выветриться. Так, специальными королевскими указами 1388 и 1410 годов слугам и работникам было запрещено играть в придворный теннис – прообраз нашего тенниса: игра должна была остаться удовольствием двора и аристократии. Классовая принадлежность значила больше, чем пол: женщины-аристократки допускались к игре в теннис, и некая Марго де Эно в 1427 году заняла первое место в Париже, обойдя всех игроков-мужчин. В 1541 году, через шесть лет после того, как Генрих VIII строго ограничил круг теннисистов только аристократами и крупными собственниками, боулинг тоже был закреплен за аристократами и «теми, кто имеют поместья, земли или домовладения с годовым доходом от ста фунтов и более»... В очень проницательной статье Эрик Даннинг и Кеннет Шеард анализируют раскол британского спорта в 1895 году, когда недовольные клубы Регбийного союза порвали с руководством союза и сформировали открытую профессиональную Регбийную лигу. Они восстали против жестких правил Регбийного союза, допускавших только любительский спорт: было не только запрещено выплачивать компенсацию за потерю рабочего времени во время соревнования, но также игроки или клубы, получившие медали, находились под угрозой исключения. Однако за этим стояло еще более глубокое несогласие, касавшееся спорта уже как социального института. Острота конфликта во многом обусловлена страхом высшего класса и высшего среднего класса, что «их» игра попадет в руки представителей низшего среднего класса, особенно на индустриальном севере Англии... Афроамериканцы зарабатывали в среднем больше, чем их белые коллеги, но дискриминация и неравенство продолжали существовать в более изощренных формах, чем низкая оплата или неправовое исключение из большого спорта. За чернокожими спортсменами закреплялись определенные позиции на поле (аутфилдеры в бейсболе, раннингбеки в американском футболе), и они очень редко занимали административные должности... В Римской империи всеобщее распространение профессионального спорта вызвало упреки моральных философов, говоривших о неблагородстве спорта: они видели неблагородство не в том, что атлеты брали деньги за свои выступления, но в том, что спортивная специализация лишает гражданина возможности развиться многогранно. В Средние века и раннее Новое время спорт был явно менее специальным делом, чем в Римское время. Ренессансный идеал «придворного», пропагандировавшийся Бальдассаре Кастильоне и другими сочинителями, требовал гармоничного воспитания множества способностей, а не намеренного сосредоточения лишь на физической силе и крепости... Специализация на современном игровом поле сопровождается столь же резкой специализацией среди вспомогательного персонала спорта. Социологи говорят о первой, второй и третьей степенях участия и обсуждают применительно к этому роли владельцев, менеджеров, инструкторов, тренеров, вербовщиков, врачей, создателей команд, рефери и суперарбитров, планировщиков, судей на линии, граундменов (выравнивателей игрового поля), контролеров билетов, продавцов попкорна, зрителей, журналистов и, наконец, социологов спорта... В любом, даже самом неразвитом спорте должны существовать правила. Ведь спорт — это прежде всего игры, то есть игра организованная и проходящая по определенным правилам. Мы уже упоминали, что ритуальные бега апачей подчиняются большему числу самых строгих правил, чем современная игра в футбол группы школьников. Антропологи далеко ушли от руссоистского понятия «благородного дикаря», который не знает необходимости и действует в мире свободы. Мы понимаем теперь, что первобытный мир – мир тотемов и табу, где существуют тысячи запретов и ограничений. Поэтому отличие современного спорта от первобытного заключается не в количестве правил, но в их последствиях. Само происхождение этих правил, сама их природа различна. Современные игры рационализированы в смысле «целерациональности» Макса Вебера, то есть логической взаимосвязи средств и целей. Именно так и воспринимаются правила игры – как средства, ведущие к намеченной цели... Вспомним для сравнения историю баскетбола: впервые игра в баскетбол, изобретенный Джеймсом Найсмитом, состоялась в спортзале ИМКА (Христианского союза молодежи) в Спрингфилде, штат Массачусетс. Уже то, что мы можем назвать изобретателя, время и место появления игры, говорит о ее современном характере. Создавая новую игру, Найсмит откликнулся на просьбу Лютера Галика, директора Международной спортивной школы. Галик сказал, что для поддержания спортивной формы молодежи необходимо создать зимнюю игру, в которую можно было бы играть в помещении. Найсмит проверил, как будет происходить командная игра в мяч в зале, и после множества отвергнутых проб остановился на современном баскетболе. Первые команды, организованные Найсмитом, состояли из девяти молодых людей, потому что на его курсы физического воспитания записалось 18 студентов. Но уже через пять лет нормой стала команда из пяти человек. Пивот (поворот ноги на месте) был разрешен в 1893 году, а дриббл (ведение мяча) – в 1896-м. Драки за выбывший за пределы поля мяч прекратились в 1913 году, когда было введено современное правило возвращать мяч в игру... Когда древнегреческие спортсмены соперничали друг с другом за победу, они метали с размаху один и тот же диск или дротик. Но на этом и заканчивались все попытки стандартизации спортивного инвентаря. Диск, взлетавший над склонами Дельф в честь Аполлона, был иного размера и веса, чем тот, полет которого в Афинах был в похвалу этой мудрейшей богини. Диаметры дисков, которые мы видим в музеях, варьируются от 13 до 35 см, а вес – от менее чем 1,5 кг до почти 7 кг. Бег на стадий был стандартным на всех спортивных празднествах в Древней Греции, но размер стадия различался в разных концах греческого мира. Мы понимаем, что 400-метровый трек в Монреале может отличаться только на сантиметр или два от мюнхенского или московского. Но когда мы обращаемся к древности, то видим, что стадион в Олимпии имел длину 192,27 м, стадион в Дельфах – 177,5 м, в Эпидавре – 181,3 м, а в Пергаме – целых 210 м. Греки, и тем более римляне, были достаточно подкованы технологически, чтобы выровнять эти дистанции, но они предпочитали этого не делать... Хотя у первобытных народов мальчишеские игры, требовавшие физической активности, готовили участников к взрослой роли охотника и воина, первобытные взрослые вряд ли продолжали делать какие-то специальные упражнения, чтобы улучшить свое охотничье умение. Так, например ифугао, живущие на Филиппинах, «считают, что они попадают или промахиваются по воле богов и по действию магических сил. Поэтому выйдя из мальчишеского возраста, они уже больше не метают копье и не ставят целью поддерживать спортивную форму. И это при том, что все практические навыки, которыми они пользуются на протяжении всей своей жизни, восходят к этому мальчишескому метанию копья»... Невозможно найти американца, француза или японца, который в детстве, играя в мяч в одиночку, не подсчитывал количество ударов по мячу или его ловли. Если есть броски мяча, то почему бы их не подсчитать? Но такая детская игра типична для современного общества, но совсем неизвестна первобытному, где количественный учет не является насущной частью жизни. Нимрод, могущественный охотник Библии, дал название «шкале Нимрода», впервые упомянутой в книге Роуланда Уорда «Рекорды большой игры» (1892) как типичной для современного спорта. И ссылаться на древнейшие времена для обоснования современных практик – это не натяжка. Так, полинезийцы из Тикопии фиксировали результаты метания стрел с помощью сложной системы учета. Такие же системы существовали для подсчета результатов во многих древних играх с мячом, но современный спорт характеризуется необоримой тенденцией превращать любое атлетическое свершение в материал подсчетов и измерений... Мы живем в мире чисел. Компьютеры сообщают нам о новом достижении бэттера (отбивающегося) до начала второго бейса точно так же, как они сообщают нам индекс Доу-Джонса и уровень преступности.

Умберто Эко

Болтовня о спорте:

Спортивная деятельность подчинена идее «растраты». Любое спортивное действие — растрата энергии: если я швыряю камень просто ради удовольствия, а не в утилитарных целях, то я трачу калории, полученные через принятие пищи, средства на которую я добыл работой. Следует пояснить, что в данном случае это коренным образом здоровая растрата. Такой растратой сопровождается всякая игра (play), а для человека, как и для любого животного, игра является физической и психологической потребностью. Таким образом, существует рекреационная растрата—в ней мы не можем себе отказать: она дарует свободу, освобождает от тиранической необходимости работать. Если я швыряю камень, а рядом другой человек пытается швырнуть камень еще дальше, рекреация принимает форму «состязания»; то же происходит с растратой—как физической энергии, так и интеллектуальной, являющейся источником правил игры (game). Но эта рекреационная растрата обосновывает выигрыш. Гонки способствуют улучшению расы, состязания — развитию соревновательного духа и взятию его под контроль, они редуцируют врожденную агрессивность к системе, грубую силу—к интеллекту. Но в этих определениях скрывается червь, подтачивающий самые корни такой деятельности: состязание дисциплинирует и нейтрализует заряд агрессии, как индивидуальный, так и коллективный. Оно редуцирует избыточную деятельность, но в действительности представляет собой механизм нейтрализации деятельности... Что касается дисциплины соревновательного духа, в случае спорта как упражнения она имеет два аспекта: способствует росту человеческих качеств и их утрате. В случае же атлетического вуайеризма она имеет лишь один аспект—негативный. Тогда спорт оказывается тем же, чем он был на протяжении веков: instrumentum regni. Это вполне очевидно: circenses обуздывают неконтролируемые энергии толпы... болтовня—это не использование нами языка для постижения чего-либо или совершения открытий, но, скорее, тот повседневный способ, каким нами говорит язык, предшествующий существованию. И это нормальное положение вещей. Здесь «представляет важность лишь то, что разговор (talk) есть». И тут мы подходим к той функции разговора, которую Якобсон называл фатической, — к функции установления контакта. Разговаривая по телефону (отвечая «да, нет, конечно, хорошо…») и на улице (спрашивая «Как ваши дела?» того, чье здоровье нас не интересует и кто, по сути, подыгрывает нам, отвечая: «Хорошо, спасибо»), мы осуществляем функционирование фатического дискурса, необходимого для поддержания постоянной связи между теми, кто говорит. Но фатический дискурс необходим именно потому, что благодаря ему поддерживается и остается в силе возможность других, более содержательных типов коммуникации. Если эта функция атрофируется, мы получим постоянный контакт без передачи каких-либо сообщений. Это словно слушать радиоприемник, который включен, но не настроен: фоновые шумы и помехи дают нам понять, что мы в действительности неким образом с чем-то коммуницируем, но приемник не позволяет нам узнать что-либо еще. В таком случае болтовня—это фатический дискурс, превратившийся в самоцель. Но болтовня о спорте—это нечто большее, это непрекращающийся фатический дискурс, выдающий себя за разговор Города (City) в Целях города. Будучи пространством тотального неведенья, болтовня о спорте формирует идеального гражданина, делая это столь основательно, что в крайних случаях (а таких много) он отказывается обсуждать, почему его время изо дня в день заполнено пустыми обсуждениями. И поэтому ни один политический призыв не мог бы оказать воздействие на эту практику, которая сама является тотальной фальсификацией любых политических отношений.

Томас Алкемейер

Стройные и упругие: политическая история физической культуры

№5, 2013 » ИНТЕЛРОС (http://www.intelros.ru/readroom/logos/lo5-2013)

Аллен Гуттман

Протестантизм, капитализм и современный спорт:

Элитарный спорт предполагает такой тип социализации, который позволяет правящему классу развивать черты характера и лидерские способности, необходимые для доминирования внутри страны и за ее пределами. Спорт пролетариев, с другой стороны, оказывается средством социализации иного типа. Как правило, это командные виды, которые приучают к субординации и подчинению власти, непосредственным символом которой выступает фигура тренера. Это погружает молодежь в рутину промышленной системы и помогает вытеснить потенциально революционную энергетику из сферы политики. Вот почему Англия, родина промышленного капитализма, с неизбежностью стала местом рождения современного спорта. На поразительное желание англичан делать ставки на скачки, забеги и боксерские бои указывали многие наблюдатели. По словам французского исследователя английских нравов XVIII века, «перспективы развития судоходства—предмет их расчетов. <…> Эту же привычку исчисления они перенесли на игры, ставки и на все азартные явления». Это желание ставить на лошадей, медведей, на корабли и кулачных бойцов шло с параллельно возрастающей готовностью к рискованным вложениям капитала в развитие растущей английской промышленности. Стремление к риску и ставкам приводит к необходимости измерения времени и расстояния. Расчетные книги капиталистов очень похожи на спортивные таблицы. Мы внезапно вступаем в мир бухгалтерии и букмекерства. В XIX веке такие государственные школы, как Рагби, Итон, Хэрроу и Винчестер, объединяются с Оксфордом и Кембриджем ради создания этоса честной игры, спортивного поведения, деловой хватки. Знаменитый роман Томаса Хьюза «Школьные годы Тома Брауна» (1857)—воплощение ценностей правящего класса в школе Томаса Арнольда Руби, где дети среднего класса заучивают урок буржуазного либерализма... Вдобавок к коммерциализации спорт все чаще тяготеет к милитаризму, национализму и империализму. В 1920-е и 1930-е годы лидеры спортивного движения были готовы к принятию фашизма. Французский романист Анри де Монтерлан написал книги «Олимпийцы» (1920, 1938) и «Греза» (1922), где атлетизм выступал метафорой фашистского мировоззрения. Эдмунд Нойендорф, лидер клуба Deutsch Turnerschaft, поздравил Гитлера со вступлением на пост канцлера и заверил его, что члены Немецкого гимнастического общества будут маршировать плечом к плечу с гитлеровскими штурмовиками... Из-за специализации человек становится механическим, атлет превращается в шестеренку спортивной машинерии. «Чемпион,—пишет французский критик,—создан по образцу рабочего, а трек—по образцу фабрики. Действия атлета стали формой производства и перенимают все особенности производства промышленного»... Квантификация? Живой, простой и уникальный человек, прославленный Уитменом, о котором писали Вордсворт и немецкие романтики, исчезает в числовой абстракции. «Во всех человеческих отношениях, на всех уровнях социальной жизни капитализм порождает квантификацию». В капиталистическом обществе человеческая индивидуальность обращается в зарплату, серийный номер, посредственность. Крайней формой проявления этой тенденции является акцент на рекорде, наиболее репрессивной форме квантификации. Фетиш достижения — это уже не удовлетворение от победы в соревновании. В капиталистическом обществе даже победитель забега становится проигравшим, когда его время разочаровывает толпу. Чем были бы Олимпиада или Суперкубок без урожая рекордов? К марксистской критике капиталистического спорта и отталкивающих особенностей современного спорта последователи Адорно и Маркузе добавляют специфические обличения скрытых функций спорта. Главное обвинение касается того, что спорт создан для сексуальной сублимации. Спорт высвобождает сексуальные импульсы через агрессию. Если бы эти импульсы оставались подавленными, они могли бы вырваться в форме политической революции, которой капитализм избегает ради самосохранения. Репрессия сексуальности, согласно Маркузе, есть необходимая часть капитализма, а спорт становится предохранительным клапаном, когда репрессия чрезмерна. Спорт впитывает репрессированную сексуальную энергию, которая по каким-то причинам не может быть с выгодой использована экономической системой. Через психологический механизм идентификации зритель участвует в сублимации, которую получают игроки на поле. Важно точно определить форму этой сублимации. Репрессия сексуальности продуцирует агрессию, и эта агрессия выпускается через спорт.  Обобщая вышесказанное, спорт — это «искаженная капитализмом форма игры». Спорт — не бегство из мира труда, но, скорее, четко структурированная и функциональная копия этого мира. Спорт не компенсирует фрустрации, вызванной отчуждением труда в капиталистическом обществе, он заманивает незадачливого спортсмена или зрителя во вторичный мир работы, более авторитарный и репрессивный и менее различимый, чем сама экономическая сфера.

Олег Кильдюшов

Спорт как дело философии: об эвристической ценности новой аналитической оптики

ТЕЛА СПОРТА

Лоик Вакан

Бойцы за работой: телесный капитал и телесный труд профессиональных боксеров: