Глава XI. Необычный первоклассник

Пропал не тот, кто в беду попал.

Пропал тот, кто духом упал.

Пословица

Первый класс. Обучения, каким я его себе представляла и пыталась нарисовать директору школы и сотрудникам гороно, не получилось. Почему? Сын побоялся заходить в класс.

Отчасти, это была моя ошибка. Из-за всех переездов, обменов и переговоров я не обдумала важных мелочей. С учительницей я сына познакомила — она специально приходила к нам «на чай», мы ходили к ней с ответным визитом, чтобы сын привыкал, а она научилась хоть чуточку с ним общаться. Но вот ни с кем из ребят — его будущих одноклассников, я не успела сынишку познакомить.

И еще одна ошибка. Работу я все-таки не оставила, поэтому приводила сына минут за 10-15 до начала урока, когда большинство ребят уже находилось в классе. А следовало бы приводить заранее, чтобы он успел разглядеть тех, кто пришел раньше, пообщаться, просто привыкнуть к обстановке еще до того, как все соберутся.

Но ошибки были сделаны и исправить их в дальнейшем оказалось невозможным. У глухих детей есть особенность: часто один частный случай сразу воспринимается как норма и становится привычкой. Такое бывало и раньше, будет и потом, так случилось и на этот раз. За свои ошибки я расплачивалась целый год.

Мы, как обычно, подходили к двери класса (дома проводилась предварительная беседа, он соглашался: да, я зайду, я сяду за парту), но как только сын замечал одноклассников и их глаза, устремленные на него с естественным любопытством, его охватывала паника. Он прятался за мою спину, а потом стыдился своей минутной слабости и не заходил в класс. Я убеждала, уговаривала учительница — бесполезно. Он боялся. Ребенок никогда не был в коллективе. А тот маленький опыт в специализированном детском саду, с десятью ребятишками и мамой-воспитательницей, не в счет.

1-й класс учительница набрала как нулевой. После уроков, когда все ребята уходили в групповую комнату, мы шли заниматься в класс. Я сидела рядом. В общем-то, основную программу первого класса сын уже знал, но... сколько нового! Сколько трудностей! (Я поставила восклицательные знаки, чтобы подчеркнуть, какой огромный диапазон нам предстояло охватить.) Сразу обнаружились сложности с письмом. Наш первоклассник писал беглым, можно сказать, сформировавшимся почерком, и вернуться назад к прописям практически было невозможно. Слишком живой по натуре и чрезмерно быстрый в движениях, он не мог писать медленно и красиво.

Учительница меня успокаивала: «Не переживайте! Половина детей в классе пишет не лучше». Да, но дети не умеют, они учатся. А этот умник умеет, но не старается — вот что меня возмущало. Печатными буквами он писал быстро и красиво (не каждый взрослый бы так сумел), но ведь в школе нужны именно прописи.

А дисциплина! Горе-ученик мог посреди урока встать и, ни слова не говоря, пойти посмотреть в окно или нарисовать что-нибудь на доске. Правильно, дома никогда не ставили жестких условий — все в форме игры, свободно и неограниченно (попробуй, ограничь!). В зависимости от учебной цели и желания ребенка дома занятия проводились и на ковре, и перед зеркалом, и в ванной, и на прогулке. Возможно, он и не понимал до конца, что во время урока нужно сидеть за столом; тем более, что примера других ребят перед глазами не было — мы занимались одни.

Из видимых трудностей две — письмо и дисциплина — стали основными. Со многими другими сын справлялся похвально. Мало того, иногда, когда я «давила» на него, учительница меня останавливала: «Вы много от него требуете. У меня и другие дети с этим не справляются». Видимая, лицевая сторона медали выглядела вполне благополучно. А дома, на невидимом фронте, сколько всего на нас навалилось! Новые слова шли таким потоком, что мы не успевали с ними справляться. Остановить поток, чуточку облегчить себе жизнь? Нет, сами напросились.

То, что одноклассники знали с трех-четырех лет (формулировки простых вопросов, слова, поставленные в нужных падежах), нас придавило, как тяжеленная глыба. Ах, эти падежные окончания, склонения, изменения глаголов по временам и прилагательных по родам! То, на что другие родители и внимания не обращают, потому что оно приходит исподволь, естественным путем, у нас превращалось в кошмар. Это отнимало все свободное время (какое свободное время?), все силы, все нервы. Ребенок не понимал, насколько перечисленное важно. Он не хотел запоминать и изменять окончания слов. Он никогда не слышал человеческой речи и не в состоянии был сделать требуемых выводов. Все это он поймет позднее, но школьная программа диктовала свои сроки.

Невыносимо трудно, а куда денешься? Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Наступило время, когда я начала завидовать людям. Нет, не материальным ценностям. Я завидовала мамам, чьи дети хорошо разговаривают: они получили речь даром (по сравнению с нами), они спокойно отводят детей в детский сад или в школу, и там, как манна с небес, сыплется необходимая для жизни информация.

У тех (у других) детей уже вовсю шло накопление знаний иного рода: закладывались основы пространственного воображения, нравственных понятий, межличностных отношений. У нас, разумеется, это тоже присутствовало, но без слов, на уровне интуиции и понимания глазами. А сказки, стихи и песни, которые вовсю распевали те, другие дети! Нам же еще только предстояло узнать полный смысл слов: сердце, мир, радость.

Выкладываясь до предела, сократив до минимума время сна, вперед мы продвигались слишком медленно. И было невыразимо больно сознавать, что мы все равно отстаем в развитии от обычных детей.

«Научите моего ребенка разговаривать, как научили своего»,— попросила меня одна мама, протягивая коробку конфет.

Но это невозможно. Мы занимались со своим сутками. Втроем, сменяя друг друга. Перерыв — только на сон. Я охотно подскажу вам, передам всё, что умею, вложу свою душу, а остальное должны сделать вы. Захотите — получится. Без вложенного труда, любви и терпения чудес не бывает.

Безусловно, в занятиях мне очень помогали муж и дочка. Но я не могла расслабиться и в такие минуты, постоянно вмешивалась, что-то дополняя и корректируя. Казалось бы: занимается муж — радуйся, и пусть твоя голова хоть немного отдохнет. Нет, моя ответственность, моя педагогическая бдительность не дремали. Из кухни, например, я прислушивалась и кричала: «Интересно, для кого ты сказал сейчас умное слово? Для меня, для успокоения совести или для «галочки»? Наш сын этого слова не знает». Иногда муж обижался, но, понимая, что я права, искал другую возможность, менял формулировку, чтобы объяснять или просто разговаривать с сыном.

Любое свое действие нужно сопровождать объяснением, проговаривать названия предметов, к которым подходишь. Как с младенцем. Того подносят к чему-нибудь и говорят: «Это — кошка. Это — собака». С глухим — так же, но долгие-долгие годы. Проговаривать, чтобы повторялось и не забывалось. Сначала просто: «Это — окно». Потом, по мере развития речи: «Это — окно. Рама деревянная, а стекло прозрачное». Позднее: «Это — окно. В комнате — тепло, а за окном — зима. На земле и на деревьях — снег. Белый, пушистый». И так до бесконечности, закрепляя каждое слово, до автоматизма доводя запоминание предлогов и окончаний. Только непременно последовательно, в доступной для ребенка форме.

К сожалению, иногда наблюдаю, как мама, чей глухой или слабослышащий малыш едва несколько слов научился понимать, в моем кабинете (или на улице) столько ему «рассказывает»... Для кого она говорит? Получается, что «на публику», потому что ребенок ничего этого не знает и не слышит. А вокруг совершенно не понимающие сути дела люди, видя «усердие» мамы, хвалят: «Вот молодец! Целыми днями занимается с ребенком!»

Живите для своего малыша, растворитесь в нем, не подстраивайтесь под мнение окружающих. Пусть не обижает вас услышанное за спиной: «Ребенку 6 лет, а с ним как с годовалым разговаривают...» Простите окружающих, они не общались с глухими детьми и не представляют специфики такого общения.

Представьте, как больно и обидно вашему крошке, когда его любимая мама, единственный источник информации, находясь рядом, шевелит губами и бормочет что-то непонятное неизвестно для кого и зачем. Казалось бы, мелочь? Но все большое, существенное как раз-таки и складывается из мелочей.

Да, нужно раствориться в малыше, окутать его нежным, заботливым облачком, но в меру, переусердствовать тоже нельзя. Мы, например, допустили ошибку, которую исправляли с трудом.

Если сына не понимали, я переводила; если не понимал он, я также спешила на помощь. На моем лице он видел отражение собственных чувств, читал поддержку или предупреждение. Это привело к тому, что ребенок стал смотреть только на мое лицо, на мои губы. Даже общаясь с папой, он вопросительно оглядывался на меня: «Что папа говорит?» Перестраивались туго, вплоть до обид. «Говори так, чтобы тебя поняли!» «Подсказывать не буду, смотри внимательно, папа еще раз повторит!»

Недостатки, плохие привычки, как и болезни, легче предупредить, чем потом перевоспитывать и изживать. Поэтому хочу предостеречь вас, чтобы вы подобных ошибок избежали. А повторяются такие ошибки очень часто, как хроническое заболевание. Я наблюдаю это на своих занятиях.

Ребенок настолько привык, что ему сразу подсказывают, он и не смотрит на мои губы, а сразу поворачивается к маме-переводчику. Неуверенность в своих силах, ожидание помощи извне — сложно на таком фоне чего-либо добиваться.

Некоторые мамы настолько опекают своих малышей, что не дают им самостоятельно шагу сделать. Говорю ребенку: «Садись!» Он не успевает глазом моргнуть, как мама сама пододвигает стул и усаживает на него свое чадо.

Дайте детям возможность подвигаться, подумать, ошибиться. Возможно, в другом кабинете специалист спешит, подгоняет вас, но я ведь сижу, улыбаюсь и терпеливо жду ответа на свой вопрос. Нет, мама не дает ребенку думать, дергает за кофточку: «Говори, ты же знаешь!» Сколько раз мне приходится твердо останавливать мам: «Запомните, здесь учительница — я! Сидите и молча наблюдайте».

Бывает, что ребенок не может сразу вникнуть в смысл предлагаемого задания. Я наблюдаю: малыш, так и не поняв задачу, начинает «гадать», т. е. брать или подавать наугад, а мама быстренько его поправляет. Ребенок умненький, он бы и самостоятельно справился, если бы хорошо подумал, но взрослые помешали. Непростительное непонимание детской психологии.

Первый год обучения был очень трудным. Работа над произношением. Работа над ударением. Первые стихи наизусть.

Учебный год закончился, взрослые и дети наслаждались каникулами. Мы же все лето наверстывали упущенное, то, что не успели. Во втором классе были те же проблемы. Пока мы не одолели все спряжения и склонения (что самое сложное для глухого человека),— до тех пор мы не могли вздохнуть свободно.

И еще я поняла, что программа обычной школы трудна для глухого ребенка. Но ее можно вытянуть, мы это доказали. Пять классов сын закончил с похвальной грамотой. Семья радовалась пятеркам — честным и заслуженным. Но ведь мы сидели рядом, все объясняли и переводили, исполняли роль учителя. Поэтому я никому ничего не советую. Каждый должен выбирать свою дорогу сам. Я рассказываю, как жили мы.

«Тяжело в ученье, легко в бою!» — значение выражения я объяснила сыну в первом классе, и сама повторяла девиз каждый день, как молитву. Да, пусть нашему мальчику сейчас неимоверно трудно войти в коллектив, пусть мы «расшибем лбы» об окончания и предлоги, но мы обязаны все выдержать. Зато потом ему будет легче, нежели другим — таким же, как он, жить в слышащем мире.

Занимаясь с сыном, я старалась быть требовательным педагогом. Видя его природные способности — ум и память, я старалась во время образовательного процесса не делать скидок на отсутствие слуха.

Но часто, замечая, как после многих моих повторов, он все-таки не может понять, чувствуя беспомощность его перед неозвученными моими словами, я испытывала такую щемящую жалость, что у меня пропадала всякая объективность. Хотелось одного: обнять, защитить, отгородить от всего мира.

Может возникнуть вполне естественный вопрос: почему я не оставила работу, если было тяжело. Слишком сложный вопрос, и в двух словах на него не ответишь. Моя работа была творческой, во всяком случае, мой подход к ней был творческим. Все свое умение, фантазию я отдавала ей. И сколько бы я ни тратила сил и времени, мне все возвращалось сторицей. Работа стала отдушиной, которая спасала от невыносимой боли. На работе я старалась увлечь детей музыкой, чувством прекрасного, а они, в свою очередь, заряжали меня энергией, которая позволяла не просто жить, а жить и радоваться.

Необходимо защищать свою психику отключением от обстановки. Для души всегда имейте светлую отдушину. И если судьба распорядилась так, что весь день соткан из щемящей и не отпускающей боли, из криков и капризов вашего необычного ребенка, все равно не отступайте от этого правила. Найдите какое-нибудь любимое всепоглощающее занятие. Именно всепоглощающее, чтобы оно хоть на короткий отрезок времени вытесняло из вашего сердца боль и отчаяние.

Но запомните: только творчество способно возвысить душу, очистить ее. Любимая музыка, стихи, книги — так, чтобы увлекало полностью, вбирало целиком, чтобы забыться и излечить крохотную часть своей души.

Роль целителя могут исполнять и шитье, и вязание, но непременно с выдумкой, фантазией. Иначе рутинная, без творческих взлетов1 работа засосет вас, заведет в болото, из которого вам, именно вам с вашим ребенком, уже не выбраться.

Другие родители смогут уйти от обыденности на морском отдыхе с детьми, в театре. Вам судьба не оставит такой лазейки. Если вы всерьез заняты проблемой воспитания и обучения своего глухого ребенка, то она будет преследовать вас ежеминутно, ежесекундно. На отдыхе забудетесь — боль напомнит о себе необычным голосом вашего ребенка, отличающимся от голосов других детей. В кино, в театре вы будете переводить. А если куда-нибудь выберетесь без него, то постоянно мысленно будете переживать: этого слова он не знает; а так он никогда не сможет; ах, как много надо успеть!

Но могу уверить: можно чашу проблем испить до донышка, не халтуря, не прячась, и при этом остаться здоровым, жизнерадостным человеком. Конечно, есть боль, от нее никуда не денешься. Но спрячьте ее поглубже, в самый укромный уголочек. Не тычьте ею в глаза каждому встречному и сами себя не жалейте. Когда человек себя жалеет или напрашивается на сочувствие, он становится жалким. А жалкий человек — слабый. Пусть ваш дух будет сильным, пусть он будет выше жалости. Несите свой крест терпеливо. Скорбя, но с достоинством. У вас все получится. Бог непосильной ноши не дает.

Разумеется, осознание многих вещей, о которых я пишу, пришло значительно позже. А тогда я шагала наощупь, интуитивно. Теперь это — уже пережитое, выстраданное и глубоко осмысленное — я говорю родителям, приходящим на прием. Я говорю, чтобы утешить, поддержать, чтобы они выдержали все тяготы, чтобы у них хватило сил много заниматься со своим ребенком и радоваться результатам.

Отдельные главы, да и вся книга, изобилуют синонимами «тяжело» и «трудно». Облегчить текст и упразднить энергетические тяжеловесы — значит, исказить смысл написанного, потому что даже с ними картина представлена упрощенной. И когда я пишу о трудностях, о нехватке сил, то причина не только в моем сыне. У меня ведь была и другая жизнь, которая тоже, как и у всех, требовала полагающейся ей отдачи. Кого-то из близких хоронили, кому-то делали операции, один попадал в аварию, а другой — в историю. На работе я не просила снисхождения, старалась отдавать по максимуму. И на все нужны были силы.

Оглядываясь назад больше чем на десятилетие, естественно, по-другому воспринимаешь многое. И бывают минуты, когда, перечитывая написанное, я вдруг засомневаюсь: не преувеличила ли, не исказила ли достоверность, добавляя эмоции? Однажды отдала рукопись маме двух моих маленьких пациентов.

«Я будто бы про себя и своих детей читала, так все совпадает. Но ведь у меня дети — слабослышащие. Мои проблемы по сравнению с вашими — небо и земля. Мне кажется, вы еще и умолчали о самом трудном».