Скоро звонок? Подождите, мы съездим за чудом...

Мы в очередной раз поехали в Киев. Фактически уже поняли, что никто нас не вылечит, но все-таки чего-то ждали. Есть выражение: «Надежда умирает последней» • Наверно, так и должно быть, иначе как жить?

Позже, анализируя, я поняла: мы ждали чуда. Понимая разумом, что чудес не бывает, в душе мы его ждали. Было очень трудно жить. И мы надеялись: кто-нибудь где-нибудь решит за нас проблемы, подскажет единственно правильный выход, что делать дальше. И мы поступим так, нисколько не сомневаясь, и нам сразу станет легче.

Сейчас, общаясь с родителями, имеющими глухих детей, я наблюдаю приблизительно такую же картину. Зная, что нейросенсорная глухота неизлечима, продают последнее и куда-то едут. Они надеются на чудо, ждут, что кто-то снимет с их плеч этот непомерно тяжкий груз боли и неумения общаться и воспитывать своего собственного ребенка.

Я не отговариваю их. Через поиски должны все пройти, чтобы потом не казнить себя: а вдруг я упустил единственный шанс? Но я настоятельно советую: не теряйте времени, занимайтесь каждую свободную минуту. Сама я в поездках занималась даже больше, чем дома, потому что у меня высвобождалось время от работы, от домашних дел, и все освободившиеся часы и минуты я отдавала сыну. В поездах мы играли с утра до вечера. Моя фантазия подбрасывала мне идеи. Сын увлекался и не подозревад, сколько нового получал под неслышимый для него стук колес.

В Киеве мы ездили в институт, в котором стояли на учете. Узнали подробности о существующей операции. Предполагая огромный риск (все-таки голова, череп), она давала взамен несколько процентов улучшения слуха. Что значат несколько процентов непосредственно при нашей аудиограмме? И вопрос об операции отпал сам собой. Через институт мы стали на очередь и получили из Москвы слуховой аппарат «Oticon».

По заранее намеченному плану в один из вечеров пошли «в гости» к сурдопедагогам, с которыми незадолго до этого случайно познакомилась моя подруга. (Случайно? Или случайностей не бывает?) И здесь произошло невероятное; то, чего я никак не ожидала. Я привыкла, что знаниями моего сына окружающие восхищались. До пяти лет он начал читать, сейчас уже писал прописью, у него накопился приличный (для его диагноза) словарный запас, он сообразительный, не раздумывая, выполнял многие задания.

Оказывается, всего этого мало! Меня упрекнули в плохом произношении сына, в том, что он не носит слуховой аппарат, во многих других упущениях. Как горько было слушать и осознавать свои ошибки, недоработки. Как уколола мысль, что я, «привязав ребенка к своей юбке» (опять?), лишила его очень многого.

Я прекрасно знала, что с матерью и отцом ребенок никогда не будет заниматься так же продуктивно, как с педагогом; что в отношении к родителям у детей другая установка. Все накопившиеся отрицательные эмоции они чаще изливают на маму. Пусть это своего рода доверие («здесь меня любят, поймут и простят»), но такие отношения мешают занятиям. Все я знала и понимала, но осознанно пошла на ошибку. В результате мой ребенок многое упустил, а я раньше времени поседела.

Я слушала специалистов, а в душе нарастал протест против, казалось бы, справедливых обвинений. Разве смогут они меня понять, когда их здоровые дети бегают рядом? Разве знают они, что ничего не понимающего малыша трудно отдать на пятидневку. (Я вообще не нашла такой пятидневки, где с ним занимались бы лучше, чем дома.) А разве можно положить на одни весы недополученные знания и необыкновенную атмосферу любви, которая постоянно окружала нашего ребенка?

Встреча с сурдопедагогами прошла не зря. Я получила много ценных советов и новый стимул к занятиям. Возвращалась расстроенная, но почти уверенная в своей правоте: в нашем положении другого, лучшего, выбора все равно не было. А вывод я сделала: заниматься будем больше.