У. САРЦИНЕЛЛИ: КОММУНИКАТИВНАЯ МОДЕЛЬ СИМВОЛИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ

Под «символической политикой» – аналогом эдельмановского концепта «symbolic political action» –  Сарцинелли понимает в широком смысле языковые действия, которые функционируют как политические «символы-конденсаты». Эти символы Сарцинелли характеризует, прежде всего, по их коммуникативным функциям. 

Предмет своего анализа У. Сарцинелли ограничивает, в основном, риторикой избирательных кампаний, а свою методологию он выстраивает, отталкиваясь от системной теории Н. Лумана и концепции символических политических актов, предложенной М. Эдельманом. Развивая лумановский подход, Сарцинелли также подчеркивает связь коммуникативно-теоретических и властно-аналитических аспектов символической политики. Для него главным является вопрос об управленческом потенциале символов, поскольку он «касается фундаментальной проблемы политики и политического анализа, которая может, в зависимости от точки зрения, излагаться по-новому с помощью таких понятий, как власть, господство, контроль, убеждение, манипуляция» [Sarcinelli, 1987, S. 43]. Однако именно эти фундаментальные понятия, по мнению Сарцинелли, в лумановской коммуникативной теории власти недооцениваются. Эта теория «не занимается такими проблемами, как симметрия или асимметрия коммуникативных процессов, и с этой точки зрения оставляет без внимания оценку символической политики с позиции теории управления и теории демократии» [Sarcinelli, 1987, S. 43].

Сарцинелли критикует лумановскую концепцию власти из-за ее структурно-функционального «нейтралитета» и «анонимности». Сам он четко определяет фактического субъекта символической политики – властную элиту, которая должна легитимировать свою политику с помощью демократических процедур, а потому вынуждена использовать символы для получения согласия широких слоев населения. Конкретнее, «при помощи концепции символической политики должна быть намечена та коммуникативно-теоретическая основа, с помощью которой можно было бы объяснить стратегии изображения, обоснования и оправдания, развиваемые участниками избирательной кампании. Эти стратегии понимаются как специфическая политическая реальность, причем специфическая относительно ее функционального значения для политической легитимации» [Sarcinelli, 1987, S. 88].

В соответствии с функционалистской точкой зрения, Сарцинелли определяет символическую политику, с одной стороны, как незаменимое изобразительное средство для визуализации политических отличий и расхождений (политическое общение посредством символов), а с другой стороны – как инструмент политического менеджмента, обеспечивающего лояльность (инициирование готовности поддерживать власть) [Sarcinelli, 1987, S. 229]. Между функциями символов в символической политике – сложные отношения. С одной стороны, символы создают чувственную и значимую редукцию социальной сложности, редукцию, которая информирует граждан о политическом процессе и делает возможной их ориентацию в нем. С другой стороны, символы выступают в качестве эрзаца политики, в роли обманного средства. Тем самым они способствуют гражданской пассивности и скорее затемняют, чем проясняют политическую действительность.

Сарцинелли отчасти следует критической оценке Эдельманом символической политики, характеризуя ее как «языковую игру для обеспечения далеко идущей автономии действий политической элиты», как своего рода «драму» и «само-инсценирование»[5] политики перед пассивными зрителями политического «театра» [Sarcinelli, 1987, S. 239-241]. Фокусировка внимания общественности на инсценировании политических действий увеличивает разрыв между «медийной логикой» и «логикой принятия решений», создавая «риск коллективного заблуждения» [Sarcinelli, 1992, S. 154].

Однако, несмотря на эту сдержанную оценку коммуникативных эффектов символической политики, последняя квалифицируется Сарцинелли, особенно в поздних его публикациях, довольно позитивно. Его подход к анализу феномена символической политики отличается более дифференцированной и менее критической направленностью по сравнению с концепцией М. Эдельмана. Сарцинелли, к примеру, не принимает алармистский тезис Ю. Хабермаса о том, что в современной коммуникации «критическая публичность» якобы вытесняется публичностью «манипулятивной». В циклически повторяющихся избирательных инсценировках Сарцинелли видит не «форму распада гражданской общественности», а закономерный (системно-функциональный) принцип обеспечения господства. Хотя оценка символической политики как «языковой игры» и «зрелища» и несет в себе элемент критики, она нейтрализуется опорой на витгенштейновскую философию языка и гоффмановский концепт повседневной театральности [Sarcinelli, 1987, S. 240].

В отличие от многих современных политологов, критикующих избирательную кампанию как «плебисцит о личностях в отсутствии тем» Сарцинелли защищает персонализацию политико-символических акций как необходимое следствие демократической формы правления [Sarcinelli, 1987, S. 166]. В статье 1998 года немецкий политолог называет критическую оценку символической политики (как «спектакля», «шоу») «поверхностной и близорукой» (хотя в более ранних работах он и сам отчасти ее разделял). По мысли Сарцинелли, логичнее говорить о долгосрочном и постепенном процессе «трансформации политического», имея в виду не только адаптацию партийно-политического дискурса к медийной логике, но и характерные для западных демократий структурные изменения в политической коммуникации. Утверждение о том, что политика якобы совершается теперь только в «медиаформате», Сарцинелли считает некорректным [Sarcinelli, 1998 (a), S. 275].

По его мнению, необходимо признать тот факт, что медийный образ политики сам является реальностью, причем реальностью объективной даже в том случае, когда она лишь неадекватным образом актуализирует «реальную» политическую культуру. Медийный образ политической действительности становится действительностью самой политики. Не следует также упускать из вида, что политическое участие в форме пассивного отслеживания политических событий, как они изображаются в средствах массовой информации, является не просто пассивным, но сопряженным с переживаниями, и в этом смысле – реальным и даже по-своему активным. Это – участие в политике тех, кто «из-за своих социальных ролей не в состоянии действовать политически, но кто, тем не менее, желают быть вовлеченными в политику» [Sarcinelli, 1987, S. 223].

Сарцинелли исходит из того, что средства массовой информации стали во всех современных системах ключевым инструментом политического управления. Представление о политике и медиа как двух автономных социальных подсистемах уже не отвечает, по мнению Сарцинелли, нынешним отношениям СМИ и политики, их фактическому симбиозу. Медийно опосредованная политическая коммуникация оказывается сегодня сложным процессом конструирования реальности, в который специфическим образом вовлечены журналисты и политики. Эта конструкция есть «символический мир» [Sarcinelli, 1987, S. 216], причем в него входят не только эмблемы, значки и флаги, но также (и даже прежде всего) риторические приемы и стратегии, понятия и художественные формы выражения, ритуалы и мифы.

Учитывая тему нашего исследования, важно отметить, что Сарцинелли, развивая идеи М. Эдельмана, Г. Просса и Х. Руста, понимает масс-медиа не только как «средство транспортировки символов», но и как основу ритуализированной и мифологизированной коммуникации. Эта коммуникация воплощается как в действиях политиков, так и в восприятии политики со стороны граждан. Ритуалы и мифы массовой коммуникации структурируют временной бюджет субъектов и синхронизируют их сознание таким образом, чтобы гарантировать социальную и культурную стабильность [Sarcinelli, 1987, S. 86].

Символическая политика понимается тем самым как системно-имманентный ответ на медийную демократию, соответственно, как продукт медийного общества. В отличие от М. Эдельмана, Сарцинелли в своей теории символической политики делает акцент на ее информационно-изобразительных, а не властных функциях. В этом смысле концепция Сарцинелли находится в ряду коммуникативно-теоретических подходов, которые констатируют, что коммуникация, в частности электронная коммуникационная среда, стала «стратегической игрой, которая решает об успехе или провале отдельных лиц, организаций, социальных групп и обществ» [Münch, 1995, S. 83].

В целом, подход Сарцинелли к символической политике можно назвать «центристским» с учетом политического контекста политической науки. Таковым он представляется по отношению, с одной стороны, к правой позиции системно-функциональной теории, а с другой – левому концепту символической политики, развитому, в частности, Т. Майером. Критика Майером системно-функционального подхода затрагивает и теорию символической политики, предложенную У. Сарцинелли. Признавая вклад Сарцинелли в «понимание искаженной коммуникации», Майер вместе с тем считает слишком абстрактным его определение символической политики как использования символов в политических целях. Приравнивание символической политики к любому использованию политической символики делает концепт символической политики, – убежден Т. Майер, – банальным и логически безбрежным, а у самого феномена символической политики отбирает политический смысл и остроту [Meyer, 1992, S. 60].