Субъект-объектное взаимодействие и «отношение к...»

Взаимодействие субъекта с объектом - необходимое, но не единственное условие, отвечающее за рождение и существование ценностей. Ничего собственно аксиологического здесь нет. Субъект-объектные отношения фиксируются достаточно широко. Не обходится без них и гносеологическая ситуация значения, оформляемая в виде фактуальных или истинностных суждений. Поскольку истина по определению объективна, то субъект-объектное взаимодействие в ее случае имеет явно объектную асинхронию (доминирует объект, его содержание). В случае (ситуации) же ценности, на наш взгляд, наблюдается субъектная асинхрония (доминирует субъективное начало, движение «от субъекта»). Но если отталкиваться только от объекта, то можно, несколько упрощая, сказать и так: истина - это соответствие мысли объекту, а ценность - соответствие объекта (свойств вещей) интересам, планам, желаниям и т.п. субъекта.

Субъектную асинхронию в проблеме ценностей можно выразить одной фразой: ценность есть оценка ценности. Фраза, конечно, закрученная, но тут есть и языковые ограничения. На английском языке она бы звучала так: «A value is an assessment of worth». Три разных слова, а не «одно в трех», как в русском варианте. Кстати, полезно заметить, что когда worth начинает употребляться как предикат, у него появляются очень интересные для нас нюансы: стоящий, заслуживающий и т.д., - требующие того или иного отношения к субъекту, предполагающие его непременное присутствие.

Под ценностью - второй, концевой (worth) - в рассматриваемой фразе мы понимаем не то или иное объективное свойство вещи (некое ее нейтральное значение), а предрасположенность, или диспозиционность, этого свойства быть воспринятым в качестве ценности (value). Ясно, что далеко не все свойства обладают такой предрасположенностью. К примеру, атом, он обладает таким свойством-значением, как атомный вес, но к ценностям это не имеет никакого отношения. То же самое можно сказать и относительно инстинктивных механизмов, а равно и физиологических процессов, которыми «напичкан» наш организм.

Средний член и смысловое ядро рассматриваемой фразы - оценка. С ней ценности связаны напрямую. Нет ценностей без оценки. Любая ценность разворачивается в процесс оценки. Оценка же - это «практическое» определение «доступного влиянию наших действий явления как достойного порицания или одобрения» (М. Вебер). Одобрение или порицание через соответствующие действия обращено, с одной стороны, к ценности в смысле значения (worth) объекта, а с другой - к желаниям, интересам и надеждам субъекта. На стороне объекта мы уже зафиксировали «предрасположенность к ценности». Но есть она и на стороне субъекта. Только здесь она не пассивна, а деятельна и инициативна. И имя у нее соответствующее - долженствование.

Помещенные в контекст долженствования относительные («в отношении к субъекту») ценности явно повышают свой престиж, делаются более привлекательными, а следовательно, и основательными.

Долженствование создает «рабочее» напряжение между ценностями и той реальностью, в которую они воплощаются. Под рабочим напряжением здесь понимаются прежде всего те стимулы, которые толкают человека к развитию как реализации все более высоких ценностей.

3. Ценности и долженствование: онтологический статус ценностей

У всех ценностей с успехом выделяется аспект долженствования. У некоторых ценностей, как у идеалов например, этот аспект разрастается до целой профильности, яркой и убедительной определенности.

Через данный аспект (данную определенность) мы можем лучше понять онтологический статус ценностей: где и как они существуют. Тут до сих пор много неясного и предположительного.

Долженствование создает особую - интенциональную ситуацию-среду для всех наших ценностных устремлений или ориентаций. Интенциональность, вообще-то, есть направленность на какой-нибудь предмет. Саму направленность можно определить здесь как желание, ставшее активным благодаря энергии свободного человеческого выбора. Резонно в продолжение поставить вопрос: выбора чего? Видимо, не тех или иных обстоятельств, не той или иной инструментальной, утилитарно-практической ситуации - словом, не вещи. На вещи и их объективные свойства человек здесь только опирается. В аксиологической интенциональности человек выбирает самого себя - как свободное и ответственное существо. Впрочем, этим разъяснением мы уже вступили на территорию следующего вопроса - о предмете интенциональности.

У него нет однозначного решения, но приемлемый вариант все-таки можно предложить. Предмет интенциональности ценностного типа, на наш взгляд, представляет собой некую идеальную модель, модель возможного совершенства. Она приложима в принципе ко всем человеческим деяниям и творениям, в том числе и самым несовершенным. Для того, заметим, мы к совершенству и тянемся - чтобы уменьшить долю несовершенного в нашей жизни. Не чужда данная модель и деятельностному (доступному влиянию наших действий) освоению свойств объектов, вовлеченных в ценностные отношения.

Предмет-модель предполагаемого совершенства можно, конечно, выделить (через описание) и рассмотреть в качестве чего-то вполне самостоятельного. Но в действительности, в своем реальном бытии он дан в неразрывном единстве с самой интенциональностью. Это не просто предмет в единстве с должно-волевой направленностью на него и не только эта направленность как таковая. Это - предмет, конституируемый самой направленностью на него. Он возникает как бы на кончике данной направленности, в виде ее структурно-смыслового упора. Инициатива по переводу возможности (модельного совершенства) в действительность принадлежит здесь собственно интенциональности, заключенной в ней энергии долженствования.

Подчеркнем: интенциональный предмет ни в коем случае не немецкое Gegenstand - то, что противостоит. Интенциональный предмет не противостоит, а «стоит» - вместе с человеком, как продолжение и артикуляция собственно человеческого в человеке, как образ Человека в человеке.

Возьмем, к примеру, честь. С физической («вещной») точки зрения это - фантом, фантазм, и не более того. И однако же в ее реальности, ее онтологии мы нисколько не сомневаемся. Честь реальна и живет тем, что мы мыслим и действуем в предположении и надежде (а это вполне реальная ориентация), что она есть или непременно должна быть. Поскольку мы - люди, а я - человек. Честь существует благодаря нашей устремленности к ней, потому что мы в ней жизненно заинтересованы, мы в нее верим, так как без нее немыслимо человеческое существование как таковое.

Интенциональность ценностного бытия сродни перформативности известного класса истин. Перформативные истины не открываются в прямом смысле этого слова, они выполняются (англ. perform - исполнять, совершать). Поясним сказанное на примере выражения «Будь честен». В чем его истина? В том, чтобы действительно быть честным, поступать честно в той или иной ситуации. Следование такой истине совпадает с ее доказательством. Доказательством, заметим, имманентным, выстраиваемым из того же материала, что и сама истина.

Ценности, в свете сказанного, есть истины перформативные. Собственно ценностями они становятся в результате их добровольного принятия в качестве живого образца, идеальной нормы Б. Мотив ценностного принятия перформативной истины тот же, что и ее исполнение, - свобода, торжество свободного выбора в пользу добра (а не зла), в пользу Человека - императива «быть человеком».

Подытоживая теперь все изложенное выше, можно сказать, что ценности - это отношение наших желаний, интересов и надежд к явлениям мира в модусе их должного (некое совершенство) существования. Иначе говоря, ценности есть явления (предметы, свойства, отношения), имеющие то или иное отношение к развитию человеческого в человеке, к функционированию должного в структуре социального бытия. Нельзя не видеть в то же время, что жизнь включает в себя и нечеловеческое, и недолжное. Как быть со статусом таких формирований, по содержанию он точно ценностный. Выход, видимо, один - согласиться с существованием отрицательных ценностей. Хотя проблема остается: что же это за ценность - отрицание?

Человек и сфера «должного»

«…Каждое человеческое действие связано с наличием некоторого «как должно быть». Во избежание недоразумений сразу отметим, что отнюдь не все, что делает человек, является собственно «человеческим действием». Например, когда мы едим, дышим или непроизвольно отдергиваем руку от пламени, наши действия ничем не отличаются от тех, какие совершают животные. Но в собственно «человеческих действиях», как бы просты они ни были (не говоря уже о таких высоких уровнях, как моральные действия), обязательно наличествует это самое «как должно быть», пронизывающее таким образом всю сложную иерархию человеческой деятельности сверху донизу. Ремесленник, делающий, скажем, табуретку, уже заранее знает, какой она «должна быть», и когда его работа окончена, он оценивает ее результат как более или менее хороший (обычно он признает, что этот результат «несовершенен» по сравнению с тем, что «должно быть», с тем, что он имел в своем уме и что мы могли бы назвать «идеальной моделью»). То же можно сказать о хозяйке, стряпающей пирог, и вообще о любой человеческой деятельности, целью которой является изготовление какой-то конкретной вещи. <…>

…Мы имеем основания назвать ценностью некоторое совершенство, идеальную модель, некое «как должно быть», то, что направляет любое человеческое действие; такое именование оправданно по крайней мере двумя обстоятельствами: 1) оценивая человеческие действия, мы обычно прибегаем к терминам «хорошо» и «плохо», которые сами по себе суть наиболее общие и типичные ценностные предикаты; 2) мы так же привычно говорим, что результат действия имеет огромную или малую ценность, либо вовсе не имеет никакой ценности, в зависимости от того, как далеко отстоит этот результат от конкретного «совершенства», о котором идет речь в данном случае. Короче, человеческие действия подлежат оценочным суждениям потому, что они ценностно-ориентированы. Ясно, что здесь мы используем понятие ценности в самом общем смысле, но отнюдь не в его «аристократическом» значении, когда говорят о так называемых «великих ценностях», опираясь при этом на тот простой факт, что понятия «хорошо» и «плохо» употребляются гораздо более широко, чем их специфически моральные репрезентанты. <…>

Может быть, здесь уместны некоторые пояснения, почему ценности играют роль также и в человеческих действиях простейших уровней - в операциях и исполнениях. Действительно, легко заметить, что многие животные изготовляют потрясающие по своему совершенству предметы, такие, как пчелиные ульи или гнезда некоторых птиц, или способны к изумительному исполнению - вспомним соловьиные трели или стратегию охоты некоторых хищников. Однако поведение животных можно назвать целенаправленным, лишь если стать на некую антропоморфную точку зрения; животное не обнаруживает никакой тенденции к достижению «совершенства». Оно просто следует природному механизму, который, возможно, снабжен устройством «обратной связи», регулирующим его взаимосвязи со средой подобно тому, как это имеет место в наших компьютерах с гомеостатическими устройствами. Иначе говоря, то, что у животных выглядит как стремление к некоторому «совершенству», на деле является просто способом их существования; у животных нет никакого «как должно быть», к которому они осознанно стремились бы или которое пытались рационализировать.

Напротив, человек предполагает свою цель, представляет ее наперед, и его действия оцениваются по тому, насколько они ведут к этой цели, по степени совершенства, определяемой с помощью этих оценок. Вот почему человек получает возможность пользоваться интенциональными, идеальными объектами так, что некоторые из них могут стать для него целями и ориентирами действий, тогда как животные (насколько нам это известно) способны только к тому, чтобы познавать конкретные наличные материальные объекты. Вот почему все реальные человеческие действия являются интенциональными, в смысле достижения некоторого, более высокого уровня интенциональности, что дает человеку возможность определять еще не существующее положение вещей и принимать решения, воплощающие при своей реализации возможность в действительность, руководствуясь при этом определенными критериями совершенства в достижении данной цели. Таким образом, мы можем установить различие между простой целенаправленностью и реальным ценностно-ориентированным поведением».

Агацци Э. Человек как предмет философии // Вопросы философии. 1989, № 2. С. 26-28.

4. Иерархия ценностей

Вместе с долженствованием в структуре ценностей появляется первый барьер на пути их безоглядной релятивизации. Второй и, видимо, более высокий создается иерархическим строем ценностей. Не все, впрочем, этот строй признают и принимают. Весьма популярна как раз противоположная позиция - об аксиологическом анархизме, о ценностном хаосе. Сама идея иерархии считается чуть ли не анахронизмом в современном массовом обществе. В нем высокое и низкое очень часто путает сама жизнь.

И все же иерархия ценностей вполне реальна. Но одновременно и очень исторична - это нужно подчеркнуть особо. По-современному размытой и неопределенной она была не всегда. Достаточно жесткой и пирамидально прочной конструкцией иерархия ценностей была (и остается) в традиционном обществе. Ее демократическое «развинчивание» началось с индустриального общества и по инерции продолжается в постиндустриальном.

Под иерархией ценностей обычно понимают их расположение от низших к высшим или от высших к низшим. При этом наблюдаются (соблюдаются) последовательность и непрерывность. Определенно низшими и высшими ценности оказываются только у основания и на вершине данной иерархии. Это действительно ее низ (совершенная вульгарность и даже низменность) и верх (благородство, чистая святость). Если бы не эта диалектика более высокого и более низкого, иерархию ценностей вполне можно было бы назвать структурой или системой. В иерархическом строе ценностей много стихийного, условного и неотрефлексированно-традиционного. Но есть и нечто более определенное. О нем-то и пойдет у нас речь ниже.

У более низкого и более высокого в ценностной иерархии разные субъектные наполнения. Прежде всего по объему: низшие ценности более массовы, они распространены среди большего количества людей; высшие ценности не имеют широкого хождения, их исповедует, как правило, узкий круг людей, они - удел немногих. Далее различие идет уже по качеству: высшие ценности доступны только высокоразвитым субъектам, людям достаточно образованным и воспитанным; низшие ценности никакой специальной подготовки для своего восприятия не требуют - они доступны практически всем, их может освоить человек с самым «средним» образованием.

Низшие ценности, как правило, стереотипны, удобны и эффективны, быстро поднимают настроение. Они легко отключают критическое «Я» человека, притупляют его сознание, выходят зачастую на подкорку эмоций и чувств. Высшие ценности чаще всего неудобны, в попытке соответствовать их непростым требованиям, быть, как говорят, на высоте принципов, человеку нередко приходится страдать, мучиться совестью, чувствовать свою малость в этом мире.

Высшие ценности - товар штучный, может быть, и неброский, но оригинальный, со вкусом сделанный. Это творения, рассчитанные на века. Среди низших ценностей немало откровенных поделок и штамповок, вещей конъюнктурных, рассчитанных на короткий срок жизни, с узким горизонтом и ограниченной перспективой.

Низшие ценности - это некие усредненные модели, они усредняют и самого человека, в них он теряет свою индивидуальность, а иногда и просто человеческое лицо. Напротив, высшие ценности всегда развивают, совершенствуют человека, устремляясь к ним, он распрямляется, встает с колен, поднимает голову, устанавливает свободные личностные отношения с другими людьми.

В низших ценностях много конформизма, тихого согласия с тем, что есть, сложилось и утвердилось, что обрело форму статус-кво. В противоположность низшим, высшие ценности содержат в себе нонконформистский заряд, требуют не останавливаться на достигнутом, продолжать обустраивать землю (быт, бытие) и чистить себя под Человека.

Иерархия ценностей неустранима, но она тоже развивается, претерпевает определенные изменения. Общая тенденция здесь давно уже обозначилась: с одной стороны, не фыркать по поводу толпы, быдла или черни, а с другой - не отворачиваться от высокого, не самоутверждаться за счет равнодушия или презрения к его лучшим образцам. Низшее исчезает не тогда, когда устраняется высшее, а тогда, когда низшее медленно, но неуклонно поднимается, подтягивается к высшему.

5. Культурные, или ценностные, универсалии

Продолжаем возведение препятствий на пути безудержной релятивизации ценностей, аксиосферы человеческого бытия. На очереди ценностные универсалии. Почему мы так настаиваем на этих барьерах. Да потому, что без них, этих оснований-ориентиров, этих пределов, человеческая коммуникация (общение между людьми) была бы невозможна. Если в обществе нет согласия относительно его базовых, фундаментальных ценностей, то оно по меньшей мере нестабильно, его бросает сразу во все стороны, в нем царит произвол и беспредел. Сказанное приложимо и к обществу как человечеству, или мировому, сообществу. Без определенного единства, взаимопонимания, согласия здесь тоже не обойтись. Кстати, терроризм, международный терроризм говорит нам об этом со всей определенностью.

Итак, ценностные универсалии - есть ли они вообще? Актуальность вопроса объясняется прежде всего тем обстоятельством, что в общественном сознании сегодня преобладают настроения в пользу абсолютного права отличаться от других и сохранять до конца верность собственной культуре.

Определим понятие. Под ценностной универсалией можно и будем понимать формы всеобщности, которые можно выделить и зафиксировать в сфере культуры, добавим: культуры как единства реальности и знания о ней (рефлексии над ней).

Что же такое здесь «все», предшествующее «общности»? Видимо, не совпадение или сходство культурных ценностей. Поиски такого совпадения-сходства не дают ничего, кроме несущественных, тощих абстракций, вроде той, что у всех людей имеется мягкая мочка уха. Ценностные всеобщности есть те ценности, которые предпочитают, в случае (аксио)конфликта - выбирают, которым отдают приоритет, за которыми признают верховенство. Это вполне реальные ценности, имеющие форму всеобщности (культурной доминанты, внутренней повелительности).

Теперь об «общности». В случае универсалий она не может быть локальной, региональной - только планетарной, глобальной, общечеловеческой. Следовательно, культурно-ценностные универсалии являются в действительности общечеловеческими ценностями. Интерес к ним сегодня повышенный. И со стороны тех, кто их критикует - как фантомы, пустые слова, «культурный империализм» США, и со стороны тех, кто их безоговорочно принимает.

6. Общечеловеческие ценности: обзор существующих подходов

Общечеловеческие ценности были и остаются проблемой для социальной науки. Их выявлением, описанием и интерпретацией занимаются многие исследователи. Подходов много и они разные. Кто-то ищет общечеловеческие ценности в семантике ценностных терминов и в проверке на истинность, истину ценностных суждений. Кто-то обращается за помощью к генеалогии: чем древнее ценности, тем они (обще)человечнее. Кто-то видит выход в одобряющем мнении большинства. Кто-то копается в инстинктах, которыми наградила человека матушка-природа. Оказывается, за «не убий» стоит просто инстинкт самосохранения.

Если следовать Г. Риккерту, то общечеловеческие ценности следовало бы поместить в особый мир трансценденции и объективной значимости, который находится по ту сторону субъекта и объекта, их привычной для нас взаимосвязи. Всех же миров у него три: мир действительности, мир ценностей и мир имманентного смысла (в последнем объединяются два первых).

Не лишена интереса биогенетическая концепция общечеловеческих ценностей (в форме культурных институтов), разработанная Б.К. Малиновским. С его точки зрения, универсальные феномены культуры обладают функциональной общностью, т.е. удовлетворяют жизненно важные потребности человека и общества, закрепляют социальные связи между людьми. Функциональная общность удовлетворения названных потребностей (в конечном счете - потребности выживания, приспособления к среде) распространяется на все без исключения культуры, это их тождественно-сущностная характеристика.

Интересный подход к проблеме развивает также Луис П. Поджман. Общечеловеческие ценности (сам автор называет их ядром морали как таковой) носят у него объективный или prima facie (принимаемый «с первого раза», «сразу же») характер. Отталкиваясь от разумной природы человека и рационально взвешивая различные моральные системы, он выделяет десять «кандидатов» в общечеловеческие ценности (коренные или базовые моральные принципы): не убивай невинных людей; не причиняй ненужной боли и страданий; смягчай, облегчай, где это возможно, боль и страдание; выполняй обещания и договоры; не покушайся на свободу другого человека; будь справедлив, относись равно к равным и неравно к неравным; принимай с благодарностью оказываемые тебе услуги, отвечай взаимностью; будь правдив и искренен; помогай другим людям; соблюдай справедливые законы¹.

Видимо, на роль и уровень общечеловеческих могут претендовать и другие ценности. Такие, например, как: уважение к трудолюбию, гостеприимство, почтительное отношение к материнству, восхищение смелостью, мужеством, самообладанием перед лицом смерти, индивидуальная любовь, свободный выбор спутника жизни и т.д.².

Содержательный и «числовой» анализы общечеловеческих ценностей по-своему поучительны и продуктивны. Они заставляют думать, многое проясняют и уточняют. Однако с учетом общерегулятивного характера этих ценностей, их предельной (хотя и обобщающей) удаленности от конкретных событий, ситуаций и обстоятельств продуктивнее было бы, на наш взгляд, заняться выяснением, анализом их природы. Масштаб исследования и масштаб предмета должны соответствовать друг другу. Природа же общечеловеческих ценностей - это, по-другому, их социально-онтологическая реальность. Она обязательно станет предметом нашего исследовательского внимания, но чуть позже, ниже.

7. Общечеловечность: две версии

Хотелось бы представить прежде всего нашего соотечественника, социолога и естествоиспытателя Н.Я. Данилевского, автора книги «Россия и Европа», изданной в 1869 г. У него мы находим противопоставление общечеловеческого и всечеловеческого. Общечеловенческое, по мысли Данилевского, есть нечто аморфное, бесцветное, неоригинальное, - словом, то, что принято называть общим местом. Настоящая жизнь течет только во всечеловеческом. Оно, пишет русский мыслитель, стоит «выше всякого отдельно-человеческого, или народного», но одновременно состоит из «совокупности всего народного, во всех местах и временах существующего и имеющего существовать»³. Каждое общество, или культурно-исторический тип по Данилевскому, вносит свой, по необходимости ограниченный вклад в многообразно единую цивилизационную жизнь человечества. «Прогресс, - по убеждению Данилевского, - состоит не в том, чтобы всем идти в одном направлении, а в том, чтобы все поле, составляющее поприще исторической деятельности человечества, исходить в разных направлениях...»⁴. В мире нет и не должно быть привилегированных культурно-исторических типов.

Ни одна цивилизация (культурно-исторический тип) не может претендовать на выработку окончательных форм человеческого общежития. Европейская, германо-романская цивилизация так же ограничена, как и все остальные. Но каждая из цивилизаций недосягаемо велика в чем-то одном, самобытно своем - в том, что касается ее исторической судьбы, ее духовного начала, ее идеи.

Искусство, развитие идеи прекрасного - отличительный признак-плод греческой цивилизации; право и политическая организация - существеннейший результат римской цивилизации; еврейская цивилизация, по Данилевскому, отличилась в истории выдвижением и наиболее полным развитием «идеи единого истинного Бога»; германо-романской цивилизации по праву принадлежит пальма первенства в развитии положительной науки о природе. Что до славянской цивилизации с Россией во главе, то она, согласно Данилевскому, еще только разворачивается, набирает исторический разгон. Но цель или будущий синтетический плод ее обозначился достаточно определенно - справедливое устройство общественно-экономической жизни людей⁵. Из разнообразия решаемых цивилизациями, или культурно-историческими типами, задач следует разнообразие как сущностная и потому единая характеристика всего человечества.

Оценивая концепцию Данилевского, можно сказать, что она по-своему логична и эвристична. В ней много от точного исторического наблюдения и обоснованного социального прогноза. В то же время всечеловеческое как понятие осталось не до конца проясненным. Оно отдает суммативностью, восточной лозунговостью («пусть расцветают сто цветов») и чисто русским всеединством.

Хотелось бы остановиться на еще одном - постисторическом варианте обоснования общечеловеческих ценностей. Полемически заостренно его представил известный американский исследователь Фр. Фукуяма.

Хотя и с оговоркой «вероятно», он утверждает, что мы являемся свидетелями завершения «идеологической эволюции человечества и универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления»⁶. Иными словами, автор настаивает на том, что в лице западной либеральной демократии, ценностей рынка, конкуренции, прав человека и т. д. человечество набрело наконец-то на истинный путь своего развития, закончив тем самым историю, которая и была занята поисками такого пути. Институты и ценности либеральной демократии самодостаточны и в этом смысле окончательны. Теперь остается только как можно полнее их реализовать. На море человеческой жизни установился наконец-то полнейший штиль - история может спокойно почивать на постисторических лаврах.

«Конец истории» - выражение фигуральное, метафорическое, не несущее буквального смысла, поскольку с концом истории история вообще-то не прекратится. Социально-бытийный поток жизни будет катиться и дальше. Просто уже не будет и не должно появиться ничего принципиально или эпохально нового. Можно было бы сказать, что перед нами - ситуация «топтания на месте», если бы место это, как уверяет Фукуяма, не было верхом благополучия и совершенства. История будет как-то продолжаться после «конца истории» еще и потому, что, как пишет американский исследователь, «либерализм победил пока только в сфере идей, сознания; в реальном, материальном мире до победы еще далеко»⁷. Значит, победа наполовину? Ничего подобного! Автор продолжает: «Однако имеются серьезные основания считать, что именно этот, идеальный мир и определит в конечном счете мир материальный»⁸. Вера в «идеальный мир» доводится в дальнейшем до утверждения, что сознание и культура - материнское лоно экономики.

«...В конце истории, - пишет Фукуяма, - нет никакой необходимости, чтобы либеральными были все общества, достаточно, чтобы были забыты идеологические претензии на иные, более высокие формы общежития»⁹. Весьма откровенное признание: главное, оказывается, забыть, отказаться, и тем покончить с более высокими формами общежития, освободить историю от искуса их непрестанного поиска. Позиция ясна, однако заметим, что в современном обществе (и мире) живы претензии не только на более высокие, но и на менее высокие формы общежития. Последнее убедительно демонстрирует религиозный, в особенности исламский фундаментализм. В конечном счете за данными претензиями стоит альтернативность истории, которую отменить никак нельзя. Тем более - закрыв на это глаза, перестав об этом думать.

К концу ХХ в., считает Фукуяма, у западной идеи либерализма не оказалось «никаких жизнеспособных альтернатив». Над фашизмом и коммунизмом (марксизмом-ленинизмом) одержана внушительная победа, национализм и религиозный фундаментализм успешно нейтрализуются системой.

Выходит, гордое одиночество? Нет, печальное. В этом признается и сам Фукуяма: «Конец истории печален. Борьба за признание, готовность рисковать жизнью ради чисто абстрактной цели, идеологическая борьба, требующая отваги, воображения и идеализма, - вместо всего этого - экономический расчет, бесконечные технические проблемы, забота об экологии и удовлетворении изощренных запросов потребителя. В постисторический период нет ни искусства, ни философии; есть лишь тщательно оберегаемый музей человеческой истории... Признавая неизбежность постисторического мира, я испытываю самые противоречивые чувства к цивилизации, созданной в Европе после 1945 года, с ее североатлантической и азиатской ветвями... Быть может, именно эта перспектива многовековой скуки вынудит историю взять еще один, новый старт?»¹⁰.

Не будем лукавить, либерально-демократическое завершение истории по-своему привлекательно, стройно и убедительно. Многие поэтому ему симпатизируют, принимая с удовольствием сладкие плоды его. Объясняется это во многом и тем социально-психологическим «циклоном», который сформировался над «шестой частью земли» после 1985 г. Принесенное им ненастье в виде жесточайшего кризиса некогда одной из самых приметных исторических альтернатив, так называемого реального социализма, невольно склоняет симпатии людей к западной модели общественного развития, а для многих граждан теперь уже бывшей социалистической системы нынешний Запад в отличие от родины представляется чуть ли не земным раем, светлым будущим, там состоявшемся. Впрочем, не совсем так. До сих пор мы знали только «светлое прошлое» (различные варианты «золотого века») и «светлое будущее» (коммунизм, другие утопические проекты). Фукуяма же знакомит нас со «светлым настоящим». Его можно назвать также «вечным настоящим» или историей «остановившегося мгновенья», которое, естественно, прекрасно, гармонично, совершенно, а значит, и окончательно прогрессивно. Дальнейшее движение возможно только как совершенствование совершенства. И работы простого житейского правила: от добра добра не ищут.

Не вдаваясь в детали оценок и настроений по поводу либерального конца истории, заметим только одно: ад на Земле возможен, его ужасный лик хорошо знаком истории, но вот рай, рай на Земле невозможен. Не на тех китах, то бишь Иванах (Мишелях, Джонах), она стоит. Мы уж не говорим о том, что обычно благими намерениями сама собой мостится дорога в ад. Замечено, в частности, что утопия реализуется всегда только как антиутопия. Кроме того, на ней, нашей грешной Земле, много загадочного: Король умер - да здравствует король! Бог умер - да здравствует Бог! Или вот трагические события 11 сентября 2001 г. Жизнь, жизнь человека в западной демократии - вещь бесценная (самая высокая) и, в форме права, неотчуждаемая. А тут, оказывается, есть вещи и поважнее жизни. Страх в конечном счете идет не от камикадзе, а от того, что сотрясаются основы. Человек, для которого смерть ничто, - существо асоциальное.

Концепция «конца истории», на наш взгляд, явно упрощает основные тенденции современного мирового развития - взаимозависимого, но плюралистического в своей основе. Достижениям и успехам западной цивилизации придается статус универсальных, общечеловеческих, что вовсе не бесспорно. В мире, насчитывающем по меньшей мере восемь различных цивилизаций (западная, исламская, конфуцианская, индуистская, японская, славянская, латиноамериканская, африканская), общечеловеческими становятся далеко не всякие достижения. Да и не просто о достижениях у нас здесь речь. Достижения в форме научных открытий и технических изобретений легко, без особых препятствий становятся универсальными, обще- или всечеловеческими. Они и исходно, по определению являются таковыми. А вот у достижений в форме культурных ценностей с универсализацией сплошные проблемы. Их «трансплантация» сплошь и рядом наталкивается на отторжение.

Кроме неоправданной универсализации, в концепции «конца истории» много неумеренной, излишней идеализации. О реальных противоречиях жизни под знаком или в форме либеральной демократии в ней говорится мало и как-то невыразительно. Упоминается только безликость и духовная пустота потребительства, этнические и национальные конфликты, известные экологические трудности. А можно и нужно было бы добавить безработицу, преступность, наркоманию, отчуждение, коммерциализацию чисто человеческих контактов и прочая и прочая и прочая. Все это - историческая цена, социальная плата за либеральную демократию. Ее, конечно, нельзя заподозрить в уклонении от создания эффективных средств борьбы со всеми этими болезнями. Но стоит ли восторгаться средствами (рецептами, лекарствами), не лучше ли избавиться от самих болезней, перестать «производить» их.

По всему видно, что нам еще долго жить историей и в истории, наслаждаться, но и мучиться ее прогрессом. И соответственно искать в истории, а не в постистории социальную онтологию общечеловеческих ценностей.