Тема в когнитивной психологии 58 страница

В экономической и политической сфе-ре столь же ложной является альтернатива “неограниченное неравенство или абсолют­ное равенство доходов”. Если собственность каждого является функциональной и лич­ной, то тот факт, что один имеет больше, чем другой, не представляет собой социаль-ной проблемы: поскольку собственность не имеет существенного значения, между людь-ми не возникает зависти. Вместе с тем, те, кто печется о равенстве, о том, чтобы доля каждого была в точности равна доле любого другого человека, тем самым показывают, что их собственная ориентация на облада-ние остается столь же сильной, хотя они и пытаются отрицать ее посредством своей приверженности идее полного равенства. За этой приверженностью просматривает­ся истинная мотивация их поведения: за-висть. Те, кто требует, чтобы никто не имел

больше, чем другие, защищают таким об­разом самих себя от зависти, которую они стали бы испытывать, если бы кто-нибудь другой имел что-нибудь хоть на унцию больше, чем они сами. Важно то, чтобы были искоренены и роскошь, и нищета, ра-венство не должно сводиться к количе­ственному уравниванию в распределении всех материальных благ; равенство означа-ет, что разница доходов не должна превы­шать такого уровня, который обусловлива-ет различный образ жизни для разных социальных групп. В “Экономическо-фило-софских рукописях” Маркс подчеркивал это, говоря о “грубом коммунизме”, “отри­цающем повсюду личность человека”; этот тип коммунизма “есть лишь завер­шение этой зависти и этого нивелирования, исходящее из представления о некоем минимуме” (МарксК., Энгельс Ф. Соч., т. 42, с. 114—115).

Экзистенциальное обладание

Чтобы полнее охарактеризовать прин-цип обладания, который мы здесь рас­сматриваем, необходимо сделать еще одно уточнение и показать функцию экзистен­циального обладания; само человеческое существование в целях выживания требу-ет, чтобы мы имели и сохраняли опре­деленные вещи, заботились о них и поль-зовались ими. Это относится к нашему телу, пище, жилищу, одежде, а также к орудиям производства, необходимым для удовлет­ворения наших потребностей. Такую фор­му обладания можно назвать экзистен­циальным обладанием, потому что оно коренится в самих условиях человеческо­го существования. Оно представляет собой рационально обусловленное стремление к самосохранению — в отличие от характе­рологического обладания, страстного жела-ния удержать и сохранить, о котором шла речь до сих пор и которое не является врожденным, а возникло в результате воз-действия социальных условий на биоло­гически данный человеческий вид.

Экзистенциальное обладание не всту-пает в конфликт с бытием; характероло­гическое же обладание необходимо всту-пает в такой конфликт. Даже те, кого называют “справедливыми” и “праведны­ми”, должны желать обладать в экзистен­циальном смысле, поскольку они люди,

440

она так “загадочна". Загадочна улыбка каждого человека (если только это не зау­ченная, искусственная улыбка на реклам­ном плакате). Никто не может точно опи­сать выражение интереса, энтузиазма, любви к жизни, ненависти или нарциссиз­ма, которое можно увидеть в глазах друго­го человека, как и все многообразие выра­жений лица, походок, поз и интонаций, характеризующих людей.

Быть активным

Модус бытия имеет в качестве своих предпосылок независимость, свободу и на­личие критического разума. Его основная характерная черта — это активность не в смысле внешней активности, занятости, а в смысле внутренней активности, продуктив­ного использования своих человеческих потенций. Быть активным — значит дать проявиться своим способностям, таланту, всему богатству человеческих дарований, которыми — хотя и в разной степени — наделен каждый человек. Это значит об­новляться, расти, изливаться, любить, выр­ваться из стен своего изолированного “я”, испытывать глубокий интерес, страстно стремиться к чему-либо, отдавать. Однако ни одно из этих переживаний не может быть полностью выражено с помощью слов. Слова — это сосуды, наполненные перепол­няющими их переживаниями. Слова лишь указывают на некое переживание, но сами не являются этим переживанием. В тот момент, когда с помощью мыслей и слов я зие, которое столь же уникально, как и выражаю то, что я испытываю, само пере-

живание уже исчезает: оно иссушается, омертвляется — от него остается одна лишь мысль. Следовательно, бытие невозможно описать словами, и приобщиться к нему можно, только разделив мой опыт. В струк­туре обладания правят мертвые слова, в структуре бытия — живой невыразимый опыт (а также, разумеется, мышление, жи­вое и продуктивное).

Лучше всего, вероятно, модус бытия может быть описан символически, как это предложил мне Макс Хунзигер: синий ста­кан кажется синим, когда через него про­ходит свет, потому что он поглощает все другие цвета и, таким образом, не пропус-

¹ Эта ограниченность присуща даже самой лучшей психологии; я подробно рассмотрел этот вопрос, сравнив “негативную психологию" и “негативную теологию" в статье “Об ограничениях и опасностях психологии" (1959).

441

кает их. Значит, мы называем стакан "си­ним” именно потому, что он не задержива­ет синие волны, то есть не по признаку того, что он сохраняет, а по признаку того, что он сквозь себя пропускает.

Лишь по мере того, как мы начинаем отказываться от обладания, то есть небы­тия, а значит, перестаем связывать свою безопасность и чувство идентичности с тем, что мы имеем, и держаться за свое “я” и свою собственность, может возникнуть но­вый способ существования — бытие. “Быть" — значит отказаться от своего эго­центризма и себялюбия, или, пользуясь выражением мистиков, стать “незаполнен­ным” и “нищим”.

Однако большинство людей считает, что отказаться от своей ориентации на обла­дание слишком трудно; любая попытка сделать это вызывает у них сильное беспо­койство, будто они лишились всего, что давало им ощущение безопасности, будто их, не умеющих плавать, бросили в пучину волн. Им невдомек, что, отбросив костыль, которым служит для них их собственность, они начнут полагаться на свои собствен­ные силы и ходить на собственных ногах. То, что их удерживает,— это иллюзия, буд­то они не могут ходить самостоятельно, будто они рухнут, если не будут опираться на вещи, которыми они обладают.

Активность и пассивность

Бытие в том смысле, в каком мы его описали, подразумевает способность быть активным; пассивность исключает бытие. Однако слова “активный” и “пассивный” принадлежат к числу слов, которые чаще всего неправильно понимаются, так как их современное значение полностью отлича­ется от того, какое эти слова имели со вре­мен классической древности и средневе­ковья до периода, начавшегося с эпохи Возрождения. Для того чтобы понять, что означает понятие “бытие”, нужно прояс­нить смысл таких понятий, как “актив­ность" и “пассивность".

В современном языке активность обыч­но определяется как такое качество пове­дения, которое дает некий видимый резуль­тат благодаря расходованию энергии. Так, например, активными можно назвать фер­меров, возделывающих свои земли; рабо­чих, стоящих у конвейера; торговцев, уго-

варивающих покупателей купить ту или иную вещь; людей, помещающих свои или чужие деньги в какое-то предприятие; врачей, лечащих своих пациентов; клер­ков, продающих почтовые марки; чинов­ников, подшивающих бумаги. И хотя эти виды деятельности могут требовать раз­ной степени заинтересованности и усилий, с точки зрения “активности” это не имеет значения. Таким образом, активность — это социально признанное целенаправлен­ное поведение, результатом которого яв­ляются соответствующие социально по­лезные изменения.

Активность — в современном смысле слова — относится только к поведению, а не к личности, стоящей за этим поведени­ем. Неважно, активны ли люди потому, что их побуждает к этому какая-то внешняя сила, как, например, рабы, или же они дей­ствуют по внутреннему побуждению, как, например, человек, охваченный тревогой. Неважно и то, интересна ли этим людям их работа — как может быть интересна она для плотника или писателя, ученого или садовника — или же им совершенно безразлично, что они делают, и они не ис­пытывают никакого удовлетворения от своего труда, как рабочие на конвейере или почтовые служащие.

В современном понимании активнос­ти не делается различия между активно­стью и простой занятостью. Однако меж­ду этими двумя понятиями существует фундаментальное различие, соответствую­щее терминам “отчужденный” и “неотчуж­денный” применительно к различным ви­дам активности. В случае отчужденной активности я не ощущаю себя как дея­тельного субъекта своей активности; ско­рее я воспринимаю результат своей ак­тивности как нечто такое, что находится “вне меня”, выше меня, отделено от меня и противостоит мне. При отчужденной ак­тивности я, в сущности, не действую, дей­ствие совершается надо мной внешними или внутренними силами. Я отделился от результата своей деятельности. Наилуч­шим примером отчужденной активности в области психопатологии является актив­ность людей, страдающих навязчивыми состояниями. Движимые внутренним по­буждением совершать какие-то действия помимо их собственной воли, например, считать шаги, повторять определенные

442

фразы, совершать определенные ритуалы, они могут быть чрезвычайно активными в преследовании этой цели; как убедитель­но показали психоаналитические исследо­вания, этими людьми движет некая нео­сознаваемая ими внутренняя сила. Столь же ярким примером отчужденной актив­ности может служить постгипнотическое поведение. Люди, которым во время гип­нотического внушения предлагалось сде­лать что-то, после пробуждения будут со­вершать все эти действия, совершенно не осознавая, что они делают не то, что им хочется, а следуют соответствующим при­казаниям, данным им ранее гипнотизером.

В случае неотчужденной активности я ощущаю самого себя как субъекта своей деятельности. Неотчужденная активность — это процесс рождения, создания чего-либо и сохранения связи с тем, что я со­здаю. При этом подразумевается, что моя активность есть проявление моих потен­ций, что я и моя деятельность едины. Та­кую неотчужденную активность я назы­ваю продуктивной активностью¹.

Слово “продуктивная” в том смысле, в котором оно здесь употребляется, относит­ся не к способности создавать что-то новое или оригинальное, то есть не к творческой способности, какой может обладать, напри­мер, художник или ученый. Оно относит­ся также и не к результату моей активно­сти, а к ее качеству. Картина или научный трактат могут быть совершенно непродук­тивными, бесплодными; напротив, тот про­цесс, который происходит в людях с глубо­ким самосознанием, или в людях, которые действительно “видят” дерево, а не просто смотрят на него, или в тех, кто читая сти­хи, испытывает те же движения души, что и поэт, выразивший их словами, этот про­цесс может быть очень продуктивным, не­смотря на то что в результате его ничего не “производится”. Продуктивная актив­ность означает состояние внутренней ак­тивности; она не обязательно связана с созданием произведения искусства, или научного труда, или просто чего-то “полез­ного". Продуктивность — это ориентация характера, которая может быть присуща всем человеческим существам, если толь­ко они не эмоционально ущербны. Про-

дуктивные личности оживляют все, чего бы они ни коснулись. Они реализуют свои собственные способности и вселяют жизнь в других людей и в вещи.

И “активность", и “пассивность" могут иметь два совершенно различных значе­ния. Отчужденная активность в смысле простой занятости фактически является “пассивностью" в смысле продуктивности, тогда как пассивность, понимаемая как незанятость, вполне может быть и неотчуж­денной активностью. Причина того, что сегодня все это трудно понять, в том, что активность чаще всего является отчужден­ной “пассивностью", в то время как про­дуктивная пассивность встречается край­не редко. <...>

Бытие как реальность

До сих пор я раскрывал значение по­нятия "бытие”, противопоставляя его по­нятию “обладание”. Однако еще одно столь же важное значение бытия обнару­живается при противопоставлении его ви­димости. Если я кажусь добрым, хотя моя доброта — лишь маска, прикрываю­щая мое стремление эксплуатировать дру­гих людей; если я представляюсь муже­ственным, в то время как я чрезвычайно тщеславен или, возможно, склонен к са­моубийству; если я кажусь человеком, любящим свою родину, а на самом деле преследую свои эгоистические интересы, то видимость, то есть мое открытое пове­дение, находится в резком противоречии с реальными силами, мотивирующими мои поступки. Мое поведение отличается от моего характера. Структура моего ха­рактера, истинная мотивация моего пове­дения составляют мое реальное бытие. Мое поведение может частично отражать мое бытие, но обычно оно служит своего рода маской, которой я обладаю и кото­рую я ношу, преследуя какие-то свои цели. Бихевиоризм рассматривает эту маску как достоверный научный факт; истинное же проникновение в сущность человека сосредоточено на его внутренней реальности, которая, как правило, неосоз­нанна и не может быть непосредственно наблюдаема. Подобное понимание бытия

поздних работах — “продуктивная активность".

443

как “срывания масок”, по выражению Экхарта, находится в центре учений Спи­нозы и Маркса и составляет суть фунда­ментального открытия Фрейда.

Понимание несоответствия между по­ведением и характером, между маской, которую я ношу, и реальностью, которую она скрывает, является главным достиже­нием психоанализа Фрейда. Он разрабо­тал метод (свободных ассоциаций, анализ сновидений, трансфера, сопротивлений), направленный на раскрытие инстинк­тивных (главным образом, сексуальных) влечений, подавляемых в раннем детстве. И хотя в дальнейшем развитии теории и терапии психоанализа большее значение стали придавать скорее травмирующим событиям в сфере ранних межличностных отношений, чем инстинктивной жизни, принцип остался тем же самым: подавля­ются ранние и — как я считаю — более поздние травмирующие влечения и стра­хи; путь к избавлению от симптомов или вообще от болезней лежит в раскрытии подавленного материала. Иными словами, то, что подавляется,— это иррациональ­ные, инфантильные и индивидуальные эле­менты жизненного опыта.

Вместе с тем предполагается, что мне­ния здравомыслящих, нормальных — то есть социально приспособленных — граж­дан являются рациональными и не нуж­даются в глубоком анализе. Это, однако, совершенно неверно. Осознаваемые нами мотивации, идеи и убеждения представля­ют собой смесь из ложной информации, предубеждений, иррациональных страстей, рационализации и предрассудков, в кото­рой лишь изредка попадаются жалкие обрывки истины, придавая нам ложную уверенность, будто вся эта смесь реальна и истинна. В процессе мышления делается попытка навести порядок в этой клоаке иллюзий, организовав все в соответствии с законами логики и правдоподобия. Счи­тается, что этот уровень сознания отража­ет реальность; это карта, которой мы ру­ководствуемся, планируя свою жизнь. Эта ложная карта сознанием не подавляется. Подавляется знание реальности, знание того, что истинно. Таким образом, если мы спросим: “Что же такое бессознатель­ное?”, то должны ответить: “Помимо ир­рациональных страстей, бессознательным является почти все наше знание реальнос-

ти”. Бессознательное в основе своей детер­минируется обществом, которое порожда­ет иррациональные страсти и снабжает своих членов всякого рода вымыслами, превращая таким образом истину в плен­ницу мнимой рациональности.

Утверждение, что истина подавляется, основано, конечно, на предпосылке, что мы знаем истину и подавляем это знание; иными словами, что существует “бессозна­тельное знание”. Мой опыт психоаналити­ка, касающийся как меня самого, так и других людей, подтверждает правильность сказанного выше. Мы постигаем реаль­ность и не можем не постигать ее. Подоб­но тому, как наши органы чувств устрое­ны так, чтобы мы могли видеть, слышать, обонять и осязать, когда вступаем в кон­такт с действительностью, наш разум уст­роен так, чтобы постигать действительность, то есть видеть вещи такими, каковы они есть, постигать истину. Я, конечно, не имею в виду ту часть действительности, изуче­ние и постижение которой требует приме­нения научных инструментов или методов. Я имею в виду то, что познается с помо­щью сосредоточенного, пытливого “виде­ния”, в особенности же реальность, скры­тую в нас самих и в других людях. Когда мы встречаемся с опасным человеком, мы знаем, что он опасен; мы знаем, когда перед нами человек, которому можно полностью доверять; мы знаем, когда нам лгут или когда нас эксплуатируют, или дурачат и обманывают и когда нам удается перехит­рить самих себя. Мы знаем почти все, что важно знать о человеческом поведении, точно так же, как наши предки обладали поразительными познаниями о движении звезд. Но если они осознавали свое знание и применяли его на практике, мы свое зна­ние немедленно подавляем, потому что будь оно осознано, жизнь сделалась бы слиш­ком трудной и, по нашему убеждению, слишком “опасной”.

Доказательства этого утверждения най­ти нетрудно. Оно и во многих снах, где мы обнаруживаем глубокую проницатель­ность в отношении других людей и самих себя — способность, которая начисто от­сутствует у нас в дневное время. (Приме­ры “снов-прозрений" я привел в своей книге “Забытый язык”.) Другим доказатель­ством являются частые случаи, когда ка­кой-нибудь человек внезапно предстает

444

перед нами в совершенно новом свете, а потом нам начинает казаться, будто мы всегда знали его таким. Еще одним дока-зательством может служить феномен со-противления, когда горькая правда грозит выйти наружу в обмолвках, оговорках, в состоянии транса или в тех случаях, когда человек произносит как бы в сторону сло-ва, противоречащие тем мнениям, которых он всегда придерживается, а потом, через минуту, казалось бы, об этих словах забы-вает.

В самом деле, большая часть нашей энергии расходуется на то, чтобы скрывать от самих себя все, что мы знаем; значение таких подавляемых знаний едва ли можно переоценить. В одной из легенд Талмуда в поэтической форме выражена концепция подавления истины: когда рождается ре-бенок, ангел касается его лба, чтобы он за-был ту истину, которую он знал в момент рождения. Если бы ребенок не забывал ее, его дальнейшая жизнь стала бы невыно-симой.

Итак, вернемся к нашему основному тезису: бытие относится к реальной, а не к искаженной, иллюзорной картине жизни. В этом смысле любая попытка расширить сферу бытия означает более глубокое про-никновение в реальную сущность самого себя, других и окружающего нас мира. Главные этические цели иудаизма и хри­стианства — преодоление алчности и не-нависти — не могут быть осуществлены без учета того фактора, который является центральным в буддизме, хотя играет оп-ределенную роль и в иудаизме и в христи­анстве: путь к бытию лежит через про-никновение в суть вещей и познание реальности.

Стремление отдавать, делиться с другими, жертвовать собой

В современном обществе принято счи­тать, что обладание как способ существо-вания присуще природе человека и, сле-довательно, практически неискоренимо. Эта идея находит выражение в догме, со-гласно которой люди по природе своей ленивы, пассивны, не хотят работать или делать что-либо, если их не побуждает к этому материальная выгода... голод... или

страх перед наказанием. Эту догму едва ли кто ставит под сомнение, и она опре-деляет наши методы воспитания и рабо-ты. Однако на самом деле она есть не что иное, как выражение желания оправдать все наши социальные установления тем, что они якобы вытекают из потребнос­тей человеческой природы. Членам мно-гих других обществ как в прошлом, так и в настоящем, представление о врожден-ных лености и эгоизме человека показа-лось бы столь же странным и нелепым, сколь нам кажется обратное.

Истина состоит в том, что оба способа существования — и обладание, и бытие — суть потенциальные возможности челове-ческой природы, что биологическая потреб-ность в самосохранении приводит к тому, что принцип обладания гораздо чаще бе-рет верх, но тем не менее эгоизм и леность — не единственные внутренне присущие человеку качества.

Нам, людям, присуще глубоко укоре-нившееся желание быть: реализовать свои способности, быть активными, общаться с другими людьми, вырваться из тюрьмы своего одиночества и эгоизма. Истинность этого утверждения подтверждается таким множеством примеров, что их хватило бы еще на одну книгу. Суть этой проблемы в самой общей форме сформулировал Д.О. Хебб, сказав, что единственная про­блема поведения состоит в том, чтобы объяснить отсутствие активности, а не активность. Этот общий тезис подтвер­ждают следующие данные¹:

1. Данные о поведении животных. Эк­сперименты и непосредственные наблюде-ния показывают, что многие виды с удо-вольствием выполняют трудные задания даже тогда, когда не получают за это ника-кого материального вознаграждения.

2. Нейрофизиологические эксперимен-ты свидетельствуют об активности нерв-ных клеток.

3. Поведение детей. Недавние исследо-вания обнаруживают у младенцев способ­ность и даже потребность активно реагиро-вать на сложные стимулы. Это открытие противоречит предположению Фрейда, буд­то ребенок воспринимает внешние стиму-лы лишь как угрозу и мобилизует свою агрессивность, чтобы устранить эту угрозу.

этих данных.

445

4. Поведение в процессе обучения.
Многочисленные исследования свидетель­
ствуют о том, что дети и подростки лени­
вы потому, что изучаемый материал пре­
подносится им в сухой и скучной форме и
не может вызвать у них настоящего инте­
реса; если же устранить принуждение и
скуку и преподнести материал в живой,
интересной форме, они обнаруживают нео­
быкновенную активность и инициативу.

5. Поведение в процессе работы. Клас­сический эксперимент Э. Мэйо показал, что даже скучная сама по себе работа может стать интересной, если рабочие знают, что участвуют в эксперименте, который проводит энергичный и одарен­ный человек, способный пробудить их любопытство и вызвать интерес к учас­тию в этом эксперименте. О том же сви­детельствует и опыт ряда заводов в Евро­пе и Соединенных Штатах. Стереотип рабочих в глазах предпринимателей та­ков: рабочие отнюдь не заинтересованы в том, чтобы активно участвовать в дея­тельности предприятия; все, чего они хо­тят,— это повышение заработной платы, следовательно, участие в прибылях может служить побудительным мотивом для повышения производительности труда, но не для более активного участия в работе предприятия. Хотя предприниматели и правы в отношении предлагаемых ими методов работы, опыт показал — и он оказался достаточно убедительным для немалого числа предпринимателей,— что если создать такие условия работы, при которых рабочие могут проявлять актив­ность, ответственность и осведомленность, то те, кто прежде не испытывал интереса к своей работе, существенно изменяют свое отношение к ней и проявляют удивитель­ную изобретательность, активность и во­ображение, получая при этом большое удовлетворение¹.

6. Многочисленные данные из области социальной и политической жизни. Пред­ставление, что люди не хотят приносить жертвы, заведомо неверно. Когда Черчилль в начале второй мировой войны заявил, что ему приходится требовать от англичан крови, пота и слез, он не пугал своих сооте-

чественников; напротив, он взывал к глу­боко укоренившемуся стремлению прино­сить жертвы, жертвовать собой. Реакция англичан — так же, как немцев и русских — на тотальные бомбардировки населен­ных пунктов является свидетельством того, что общее страдание не сломило их дух; оно усилило их сопротивление и доказало неправоту тех, кто считал, будто ужас бом­бежек может деморализовать противника и ускорить окончание войны.

Как, однако, прискорбно, что в нашей цивилизации не мирная жизнь, а скорее война и страдания мобилизуют готовность человека жертвовать собой; периоды мира, по-видимому, способствуют главным об­разом развитию эгоизма. К счастью, и в мирное время возникают такие ситуации, когда в поведении человека находит вы­ражение стремление к солидарности и са­мопожертвованию. Забастовки рабочих, особенно в период, предшествовавший пер­вой мировой войне,— один из примеров подобного поведения, в котором, по суще­ству, отсутствует насилие. Рабочие доби­вались повышения заработной платы, но в то же время подвергались риску и су­ровым испытаниям, чтобы отстоять свое достоинство и испытать удовлетворение от ощущения человеческой солидарности. За­бастовка была одновременно и “религи­озным” и экономическим явлением. Хотя такие забастовки происходят и в наши дни, большинство из них возникает по причинам экономического порядка, прав­да, в последнее время участились забас­товки, цель которых — добиться улучше­ния условий труда.

Потребность отдавать, делиться с дру­гими, готовность жертвовать собой ради других все еще можно встретить у пред­ставителей таких профессий, как сиделки, медсестры, врачи, а также среди монахов и монахинь. Многие, если не большинство из них, лишь на словах признают помощь и самопожертвование как свое назначение; тем не менее характер значительного чис­ла этих специалистов соответствует тем ценностям, за которые они ратуют. То, что людям присущи такие потребности, под­тверждалось в различные периоды исто-

¹ В своей книге “The Gamesmen: The New Corporate Leaders”, которую я имел возможность про­честь еще в рукописи, Майкл Маккоби упоминает некоторые недавние демократические проекты участия, в особенности свои собственные исследования в рамках “Проекта Боливара".

446

рии человечества: их выражением были многочисленные коммуны — религиозные, социалистические, гуманистические. То же желание отдавать себя другим мы нахо­дим у доноров, добровольно (и безвозмезд­но) отдающих свою кровь; оно проявляет­ся в самых различных ситуациях, когда человек рискует своей жизнью ради спа­сения других. Проявление этого стремле­ния посвятить себя другому человеку мы находим у людей, способных по-настояще­му любить. “Фальшивая любовь", то есть взаимное удовлетворение эгоистических устремлений, делает людей еще более эго­истичными (что стало явлением далеко не редким). Истинная же любовь развивает способность любить и отдавать себя дру­гим. Тот, кто любит по-настоящему како­го-то одного человека, любит весь мир¹.

Известно, что существует немало лю­дей, особенно молодых, для которых стано­вится невыносимой атмосфера роскоши и эгоизма, царящая в их богатых семьях. Вопреки ожиданиям старших, которые считают, что у их детей “есть все, что им хочется”, они восстают против однообра­зия и одиночества, на которые их обрекает подобное существование. Ибо на самом деле у них нет того, чего они хотят, и они стремятся обрести то, чего у них нет.

Ярким примером таких людей явля­ются сыновья и дочери богачей времен Римской империи, принявшие религию, проповедовавшую любовь и нищету; дру­гим таким примером может служить Буд­да — царевич, к услугам которого были любые радости и удовольствия, любая рос­кошь, какую только он мог пожелать, и ко­торый обнаружил, что обладание и потреб­ление делают несчастным. В более близкий к нам период (вторая половина XIX века) таким примером могут служить сыновья и дочери представителей привилегирован­ных слоев русского общества — народники, восставшие против праздности и несправед­ливости окружавшей их действительнос­ти. Оставив свои семьи, эти молодые люди