Тема в когнитивной психологии 35 страница

¹ Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность // Избранные психологические произведе­
ния: В 2 т. М.: Педагогика, 1983. Т. 2. С. 136—159.

² См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 1.

265

цептуального строя психологии, поиска новых научных теорий, способных стянуть разошедшиеся швы здания психологичес­кой науки.

При всем многообразии направлений, о которых идет речь, общее между ними, с методологической точки зрения, состо­ит в том, что они исходят из двучленной схемы анализа: воздействие на реципи­рующие системы субъекта -> возникаю­щие ответные — объективные и субъек­тивные — явления, вызываемые данным воздействием.

Схема эта с классической ясностью выступила уже в психофизике и физиоло­гической психологии прошлого столетия. Главная задача, которая ставилась в то время, заключалась в том, чтобы изучить зависимость элементов сознания от пара­метров вызывающих их раздражителей. Позже, в бихевиоризме, т. е. применитель­но к изучению поведения, эта двучленная схема нашла свое прямое выражение в зна­менитой формуле S -> R.

Неудовлетворительность этой схемы заключается в том, что она исключает из поля зрения исследования тот содержа­тельный процесс, в котором осуществля­ются реальные связи субъекта с предмет­ным миром, его предметную деятельность (нем. Tätigkeit — в отличие от Aktivität). Такая абстракция от деятельности субъ­екта оправдана лишь в узких границах лабораторного эксперимента, имеющего своей целью выявить элементарные пси­хофизиологические механизмы. Достаточ­но, однако, выйти за эти узкие границы, как тотчас обнаруживается ее несостоя­тельность. Это и вынуждало прежних ис­следователей допускать при объяснении психологических фактов вмешательство особых сил, таких, как активная апперцеп­ция, внутренняя интенция и т. п., т. е. все же апеллировать к деятельности субъекта, но только в ее мистифицированной идеа­лизмом форме.

Принципиальные трудности, создавае­мые в психологии двучленной схемой ана­лиза и тем “постулатом непосредственно­сти”¹, который скрывается за ней, породили настойчивые попытки преодо­леть ее. Одна из линий, по которой шли

эти попытки, нашла свое выражение в под­черкивании того факта, что эффекты вне­шних воздействий зависят от их прелом­ления субъектом, от тех психологических “промежуточных переменных” (Э.Толмен и другие), которые характеризуют его внутреннее состояние. В свое время С. Л. Рубинштейн выразил это в формуле, гла­сящей, что “внешние причины действуют через внутренние условия”². Конечно, фор­мула эта является бесспорной. Если, од­нако, под внутренними условиями подра­зумеваются текущие состояния субъекта, подвергающегося воздействию, то она не вносит в схему S -> R ничего принципи­ально нового. Ведь даже неживые объек­ты при изменении своих состояний по-раз­ному обнаруживают себя во взаимодействии с другими объектами. На влажном, размягченном грунте следы бу­дут отчетливо отпечатываться, а на сухой, слежавшейся почве — нет. Тем яснее про­является это у животных и человека: го­лодное животное будет реагировать на пи­щевой раздражитель иначе, чем сытое, а у человека, интересующегося футболом, сообщение о результатах матча вызовет совсем другую реакцию, чем у человека, к футболу вполне равнодушного.

Введение понятия промежуточных пе­ременных, несомненно, обогащает анализ поведения, но оно вовсе не снимает упомя­нутого постулата непосредственности. Дело в том, что хотя переменные, о которых идет речь, и являются промежуточными, но толь­ко в смысле внутренних состояний самого субъекта. Сказанное относится и к “моти­вирующим факторам” — потребностям и влечениям. Разработка роли этих факто­ров шла, как известно, в очень разных на­правлениях — и в бихевиоризме, и в шко­ле К. Левина, и особенно в глубинной психологии. При всех, однако, различиях между собой этих направлений и разли­чиях в понимании самой мотивации и ее роли неизменным оставалось главное: про­тивопоставленность мотивации объектив­ным условиям деятельности, внешнему миру.

Особо следует выделить попытки ре­шить проблему, идущие со стороны так называемой культурологии. Признанный

266

основоположник этого направления Л. Уайт¹ развивал идею “культурной де­терминации” явлений в обществе и в пове­дении индивидов. Возникновение челове­ка и человеческого общества приводит к тому, что прежде прямые, натуральные свя­зи организма со средой становятся опос­редствованными культурой, развивающей­ся на базе материального производства². При этом культура выступает для инди­видов в форме значений, передаваемых ре­чевыми знаками-символами. Исходя из этого, Л. Уайт предлагает трехчленную формулу поведения человека: организм человека х культурные стимулы —> пове­дение.

Формула эта создает иллюзию преодо­ления постулата непосредственности и вы­текающей из него схемы S -> R. Однако введение в эту схему в качестве посред­ствующего звена культуры, коммуни-цируемой знаковыми системами, неизбеж­но замыкает психологическое исследование в круг явлений сознания — общественного и индивидуального. Происходит простая подстановка: место мира предметов теперь занимает мир выработанных обществом знаков, значений. Таким образом, мы сно­ва стоим перед двучленной схемой S -> R, но только стимул интерпретируется в ней как “культурный стимул”. Это и выража­ет дальнейшая формула Л.Уайта, пос­редством которой он поясняет различие в детерминации психических реакций (minding) животных и человека. Он запи­сывает эту формулу так:

Vm = f(Vb) — у животных,

Vm = f(Vc) — у человека,

где V— переменные, т — психика, Ъ — телесное состояние (body), с — культура.

В отличие от идущих от Дюркгейма социологических концепций в психологии, которые так или иначе сохраняют идею первичности взаимодействия человека с

предметным миром, современная амери­канская культурология знает лишь воз­действие на человека “экстрасоматических объектов”, которые образуют континуум, развивающийся по своим собственным “супрапсихологическим” и “супрасоциоло-гическим” законам (что и делает необхо­димой особую науку — культурологию). С этой, культурологической, точки зрения человеческие индивиды являются лишь “каталитическими агентами” и “средой выражения” культурного процесса³ . Не более того.

Совсем другая линия, по которой шло усложнение анализа, вытекающего из по­стулата непосредственности, была порож­дена открытием регулирования поведения посредством обратных связей, отчетливо сформулированным еще Н. Н. Ланге⁴.

Уже первые исследования построения сложно-двигательных процессов у челове­ка, среди которых нужно особенно назвать работы Н. А. Бернштейна⁵, показавшие роль рефлекторного кольца с обратными связями, дали возможность по-новому по­нять механизм широкого круга явлений.

За время, которое отделяет нас от пер­вых работ, выполненных еще в 30-е гг., те­ория управления и информации приобре­ла общенаучное значение, охватывая процессы как в живых, так и неживых системах.

Любопытно, что разработанные за эти годы понятия кибернетики позже были восприняты большинством психологов как совершенно новые. Произошло как бы их второе рождение в психологии — обстоя­тельство, создавшее у некоторых энтузиас­тов кибернетического подхода впечатление, что найдены наконец новые методологи­ческие основы всеобъемлющей психологи­ческой теории. Очень скоро, однако, обна­ружилось, что кибернетический подход в психологии также имеет свои границы,

¹ См. White L. The Science of Culture. N. Y., 1949.

² Упоминание им о том, что общество организовано на основе отношений собственности, служи­
ло иногда поводом относить Л. Уайта якобы к сторонникам исторического материализма; правда,
один из его апологетов оговаривается при этом, что исторический материализм идет у него не от
Маркса, а от “здравого смысла", от идеи выживания (business of living) (Barnes H. Outstanding
Contributions to Anthropology, Culture, Culturologie and Cultural Evolution. N. Y., 1960).

³ White L. The Science of Culture. P. 181.

⁴ См. Ланге H. Н. Психологические исследования. Одесса, 1893.

⁵ См.: Бернштейн НА. Физиология движения // Конради ГЛ., Слетим АД., Фарфель B.C. Физио­
логия труда. М., 1934; Бернштейн НА. О построении движений. М., 1947.

267

перейти которые можно только ценой под­мены научной кибернетики некоей “ки­бернетической мифологией”; подлинно же психологические реальности, такие, как психический образ, сознание, мотивация и целеобразование, фактически оказались ут­раченными. В этом смысле произошло даже известное отступление от ранних работ, в которых развивался принцип ак­тивности и представление об уровнях ре­гулирования, среди которых особо выде­лялся уровень предметных действий и высшие познавательные уровни.

Понятия современной теоретической кибернетики образуют очень важную плос­кость абстракции, позволяющую описывать особенности структуры и движения ши­рочайшего класса процессов, которые с помощью прежнего понятийного аппарата не могли быть описаны. Вместе с тем ис­следования, идущие в этой новой плоско­сти абстракции, несмотря на их бесспор­ную продуктивность, сами по себе не способны дать решение фундаментальных методологических проблем той или иной специальной области знаний. Поэтому нет ничего парадоксального в том, что и в пси­хологии введение понятий об управлении, информационных процессах и о саморегу-лирующихся системах еще не отменяет упо-мянутого постулата непосредственности.

Вывод состоит в том, что, по-видимому, никакое усложнение исходной схемы, вы-текающей из этого постулата, так сказать, “изнутри” не в состоянии устранить те методологические трудности, которые она создает в психологии. Чтобы снять их, нуж-но заменить двучленную схему анализа принципиально другой схемой, а этого нельзя сделать, не отказавшись от посту-лата непосредственности.

Главный тезис, обоснованию которого посвящается дальнейшее изложение, зак­лючается в том, что реальный путь преодо­ления этого, по выражению Д. К. Узнадзе, “рокового” для психологии постулата от­крывается введением в психологию кате­гории предметной деятельности.

Выдвигая это положение, нужно сразу же уточнить его: речь идет именно о дея­тельности, а не о поведении и не о тех нервных физиологических процессах, ко-

¹ См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 5.

² Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч. 1. С. 25.

торые реализуют деятельность. Дело в том, что вычленяемые анализом “единицы” и язык, с помощью которых описываются поведенческие, церебральные или логичес­кие процессы, с одной стороны, и предмет­ная деятельность, — с другой, не совпадают между собой.

Итак, в психологии сложилась следую-щая альтернатива: либо сохранить в ка-честве основной двучленную схему — воз­действие объекта -> изменение текущих состояний субъекта (или, что принципи­ально то же самое, схему S —> R), либо ис­ходить из трехчленной схемы, включаю­щей среднее звено (“средний термин”) — деятельность субъекта и соответственно ее условия, цели и средства, звено, которое опосредствует связи между ними.

С точки зрения проблемы детермина-ции психики эта альтернатива может быть сформулирована так: мы встаем либо на позицию, что сознание определяется окру-жающими вещами, явлениями, либо на позицию, утверждающую, что сознание оп-ределяется общественным бытием людей, которое, по определению Маркса и Энгель-са, есть не что иное, как реальный процесс их жизни¹.

Но что такое человеческая жизнь? Это есть совокупность, точнее, система сменя­ющих друг друга деятельностей. В деятель-ности и происходит переход объекта в его субъективную форму, в образ; вместе с тем в деятельности совершается также пере­ход деятельности в ее объективные резуль-таты, в ее продукты. Взятая с этой сторо­ны, деятельность выступает как процесс, в котором осуществляются взаимопереходы между полюсами “субъект — объект”. “В производстве объективируется личность; в потреблении субъективируется вещь”, — замечает Маркс².

О категории предметной деятельности

Деятельность есть молярная, не адди­тивная единица жизни телесного, матери­ального субъекта. В более узком смысле, т. е. на психологическом уровне, это еди­ница жизни, опосредованной психическим отражением, реальная функция которого

268

состоит в том, что оно ориентирует субъек­та в предметном мире. Иными словами, деятельность — это не реакция и не сово­купность реакций, а система, имеющая строение, свои внутренние переходы и пре­вращения, свое развитие.

Введение категории деятельности в психологию меняет весь понятийный строй психологического знания. Но для этого нужно взять эту категорию во всей ее пол­ноте, в ее важнейших зависимостях и де­терминациях: со стороны ее структуры и в ее специфической динамике, в ее различ­ных видах и формах. Иначе говоря, речь идет о том, чтобы ответить на вопрос, как именно выступает категория деятельнос­ти в психологии. Вопрос этот ставит ряд далеко еще не решенных теоретических проблем. Само собой разумеется, что я могу затронуть лишь некоторые из них.

Психология человека имеет дело с дея­тельностью конкретных индивидов, про­текающей или в условиях открытой кол­лективности — среди окружающих людей, совместно с ними и во взаимодействии с ними, или с глазу на глаз с окружающим предметным миром — перед гончарным кругом или за письменным столом. В каких бы, однако, условиях и формах ни протекала деятельность человека, какую бы структуру она ни приобретала, ее нельзя рассматривать как изъятую из обществен­ных отношений, из жизни общества. При всем своем своеобразии деятельность че­ловеческого индивида представляет собой систему, включенную в систему отноше­ний общества. Вне этих отношений чело­веческая деятельность вообще не суще­ствует. Как именно она существует, определяется теми формами и средствами материального и духовного общения (Verkehr), которые порождаются развити­ем производства и которые не могут реа­лизоваться иначе, как в деятельности кон­кретных людей¹.

Само собой разумеется, что деятельность каждого отдельного человека зависит при этом от его места в обществе, от условий, выпадающих на его долю, от того, как она складывается в неповторимых индивиду­альных обстоятельствах.

Особенно следует предостеречь против понимания деятельности человека как от-

ношения, существующего между челове­ком и противостоящим ему обществом. Это приходится подчеркивать, так как за­топляющие сейчас психологию позитиви­стские концепции всячески навязывают идею противопоставленности человеческо­го индивида обществу. Для человека об­щество якобы составляет лишь ту вне­шнюю среду, к которой он вынужден приспосабливаться, чтобы не оказаться “неадаптированным” и выжить, совершен­но так же, как животное вынуждено при­спосабливаться к внешней природной сре­де. С этой точки зрения деятельность человека формируется в результате ее под­крепления, хотя бы и не прямого (напри­мер, через оценку, выражаемую "референт­ной” группой). При этом упускается главное — то, что в обществе человек нахо­дит не просто внешние условия, к кото­рым он должен приноравливать свою дея­тельность, но что сами эти общественные условия несут в себе мотивы и цели его деятельности, ее средства и способы; сло­вом, что общество производит деятельность образующих его индивидов. <...>

Основной, или, как иногда говорят, кон­ституирующей, характеристикой деятель­ности является ее предметность. Собствен­но, в самом понятии деятельности уже имплицитно содержится понятие ее пред­мета (Gegenstand). Выражение “беспред­метная деятельность” лишено всякого смысла. Деятельность может казаться бес­предметной, но научное исследование дея­тельности необходимо требует открытия ее предмета. При этом предмет деятельности выступает двояко: первично — в своем независимом существовании, как подчиня­ющий себе и преобразующий деятельность субъекта, вторично — как образ предмета, как продукт психического отражения его свойств, которое осуществляется в резуль­тате деятельности субъекта и иначе осуще­ствиться не может.

Уже в самом зарождении деятельнос­ти и психического отражения обнаружи­вается их предметная природа. Так, было показано, что жизнь организмов в гомо­генной, хотя и изменчивой среде может развиваться лишь в форме усложнения той системы элементарных отправлений, кото­рая поддерживает их существование. Толь-

¹ См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 19.

269

ко при переходе к жизни в дискретной сре­де, т. е. к жизни в мире предметов, над процессами, отвечающими воздействиям, имеющим прямое биотическое значение, надстраиваются процессы, вызываемые воздействиями, которые сами по себе мо­гут быть нейтральными, абиотическими, но ориентирующими организм по отношению к воздействиям первого рода. Формиро­вание этих процессов, опосредствующих фундаментальные жизненные отправления, происходит в силу того, что биотические свойства предмета (например, его пищевые свойства) выступают как скрытые за дру­гими, “поверхностными” его свойствами, поверхностными в том смысле, что, преж­де чем испытать на себе эффекты, вызыва­емые биотическим воздействием, нужно, образно говоря, пройти через эти свойства (таковы, например, механические свойства твердого тела по отношению к химичес­ким его свойствам). <...>

Итак, предыстория человеческой дея­тельности начинается с приобретения жиз­ненными процессами предметности. Пос­леднее означает также появление элемен­тарных форм психического отражения — превращение раздражимости (irribilitas) в чувствительность (sensibilitas), в “способ­ность ощущения”.

Дальнейшая эволюция поведения и психики животных может быть адекват­но понята именно как история развития предметного содержания деятельности. На каждом новом этапе возникает все более полная подчиненность эффекторных про­цессов деятельности объективным связям и отношениям свойств предметов, во взаи­модействие с которыми вступает живот­ное. Предметный мир как бы все более “втягивается” в деятельность. Так, движе­ние животного вдоль преграды подчиняет­ся ее “геометрии” — уподобляется ей и несет ее в себе, движение прыжка подчи­няется объективной метрике среды, а вы­бор обходного пути — межпредметным отношениям.

Развитие предметного содержания де­ятельности находит свое выражение в иду­щем вслед развитии психического отра­жения, которое регулирует деятельность в предметной среде.

Всякая деятельность имеет кольцевую структуру: исходная афферентация -> эф-фекторные процессы, реализующие контак-

ты с предметной средой -> коррекция и обогащение с помощью обратных связей исходного афферентирующего образа. Сей­час кольцевой характер процессов, осуще­ствляющих взаимодействие организма со средой, является общепризнанным и доста­точно хорошо описан. Однако главное зак­лючается не в самой по себе кольцевой структуре, а в том, что психическое отраже­ние предметного мира порождается не не­посредственно внешними воздействиями (в том числе и воздействиями “обратными”), а теми процессами, с помощью которых субъект вступает в практические контак­ты с предметным миром и которые поэто­му необходимо подчиняются его независи­мым свойствам, связям, отношениям. Последнее означает, что “афферентатором”, управляющим процессами деятельности, первично является сам предмет и лишь вторично — его образ как субъективный продукт деятельности, который фиксирует, стабилизирует и несет в себе ее предметное содержание. Иначе говоря, осуществляется двойной переход: переход предмет -> про­цесс деятельности и переход деятель­ность -> ее субъективный продукт. Но переход процесса в форму продукта проис­ходит не только на полюсе субъекта. Еще более явно он происходит на полюсе объек­та, трансформируемого человеческой дея­тельностью; в этом случае регулируемая психическим образом деятельность субъекта переходит в “покоящееся свой­ство" (ruhende Eigenschaft) ее объективно­го продукта.

На первый взгляд кажется, что пред­ставление о предметной природе психики относится только к сфере собственно по­знавательных процессов; что же касается сферы потребностей и эмоций, то на нее это представление не распространяется. Это, однако, не так.

Взгляды на эмоционально-потребност-ную сферу как на сферу состояний и про­цессов, природа которых лежит в самом субъекте и которые лишь изменяют свои проявления под давлением внешних усло­вий, основываются на смешении, по суще­ству, разных категорий, на смешении, ко­торое особенно дает о себе знать в проблеме потребностей.

В психологии потребностей нужно с самого начала исходить из следующего капитального различения: различения

270

потребности как внутреннего условия, как одной из обязательных предпосылок дея­тельности и потребности как того, что направляет и регулирует конкретную де­ятельность субъекта в предметной среде. "Голод способен поднять животное на ноги, способен придать поискам более или менее страстный характер, но в нем нет никаких элементов, чтобы направить дви­жение в ту или другую сторону и видо­изменять его сообразно требованиям ме­стности и случайностям встреч”¹, — писал И. М. Сеченов. Именно в направляющей своей функции потребность и является предметом психологического познания. В первом же случае потребность выступает лишь как состояние нужды организма, которое само по себе не способно вызвать никакой определенно направленной дея­тельности; ее функция ограничивается активацией соответствующих биологичес­ких отправлений и общим возбуждени­ем двигательной сферы, проявляющимся в ненаправленных поисковых движениях. Лишь в результате ее “встречи” с отвеча­ющим ей предметом она впервые стано­вится способной направлять и регулиро­вать деятельность.

Встреча потребности с предметом есть акт чрезвычайный. Он отмечался уже Ч.Дарвином, о нем свидетельствуют не­которые данные И. П. Павлова; о нем говорит Д. Н. Узнадзе как об условии воз­никновения установки, и его блистатель­ное описание дают современные этологи. Этот чрезвычайный акт есть акт опред­мечивания потребности — “наполнения” ее содержанием, которое черпается из ок­ружающего мира. Это и переводит потреб­ность на собственно психологический уровень.

Развитие потребностей на этом уровне происходит в форме развития их предмет­ного содержания. Кстати сказать, это об­стоятельство только и позволяет понять появление у человека новых потребностей, в том числе таких, которые не имеют сво­их аналогов у животных, “отвязаны” от биологических потребностей организма и в этом смысле являются “автономными”².

Их формирование объясняется тем, что в человеческом обществе предметы потреб­ностей производятся, а благодаря этому про­изводятся и сами потребности³.

Итак, потребности управляют деятель­ностью со стороны субъекта, но они спо­собны выполнять эту функцию лишь при условии, что они являются предметными. Отсюда и происходит возможность оборо­та терминов, который позволил К.Левину говорить о побудительной силе (Auffor-derungscharakter) самих предметов⁴.

Не иначе обстоит дело с эмоциями и чувствами. И здесь необходимо различать, с одной стороны, беспредметные стеничес-кие, астенические состояния, а с другой — собственно эмоции и чувства, порождаемые соотношением предметной деятельности субъекта с его потребностями и мотивами. Но об этом нужно говорить особо. В связи же с анализом деятельности достаточно указать на то, что предметность деятель­ности порождает не только предметный характер образов, но также предметность потребностей, эмоций и чувств.

Процесс развития предметного содер­жания потребностей не является, конечно, односторонним. Другая его сторона состо­ит в том, что и сам предмет деятельности открывается субъекту как отвечающий той или иной его потребности. Таким об­разом, потребности побуждают деятель­ность и управляют ею со стороны субъек­та, но они способны выполнять эти функции при условии, что они являются предметными.

Предметная деятельность и психология

То обстоятельство, что генетически ис­ходной и основной формой человеческой деятельности является деятельность вне­шняя, чувственно-практическая, имеет для психологии особый смысл. Ведь психоло­гия всегда, конечно, изучала деятельность, например, деятельность мыслительную, де­ятельность воображения, запоминания и т. д. Только такая внутренняя деятельность, подпадающая под декартовскую категорию

¹ Сеченов И. М. Избранные произведения. М., 1952. Т. 1. С. 581. ²Allport G. Pattern and Growth in Personality. N. Y., 1961.

³ См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 48. Ч. 1. С. 26—31.

⁴ См. Levin К. A. Dynamic Theory of Personality. N. Y., 1928.

271

cogito, собственно, и считалась психоло­гической, единственно входящей в поле зрения психолога. Психология, таким об­разом, отлучалась от изучения практичес­кой, чувственной деятельности.

Если внешняя деятельность и фигури­ровала в старой психологии, то лишь как выражающая внутреннюю деятельность, де­ятельность сознания. Происшедший на рубеже нашего столетия бунт бихевиорис-тов против подобной менталистской пси­хологии скорее углубил, чем устранил разрыв между сознанием и внешней дея­тельностью, только теперь, наоборот, вне­шняя деятельность оказалась отлученной от сознания.

Подготовленный объективным ходом развития психологических знаний вопрос, который встал сейчас во весь рост, состо­ит в том, входит ли изучение внешней практической деятельности в задачу пси­хологии. Ведь “на лбу" деятельности “не написано", предметом какой науки она яв­ляется. Вместе с тем научный опыт по­казывает, что выделение деятельности в качестве предмета некоей особой области знания — “праксиологии” — не является оправданием. Как и всякая эмпирически данная реальность, деятельность изучает­ся разными науками; можно изучать фи­зиологию деятельности, но столь же пра­вомерным является ее изучение, например, в политической экономии или социологии. Внешняя практическая дея­тельность не может быть изъята и из соб­ственно психологического исследования. Последнее положение может, однако, по­ниматься существенно по-разному.

Еще в 30-х гг. С. Л. Рубинштейн¹ ука­зывал на важное теоретическое значение для психологии мысли Маркса о том, что в обыкновенной материальной промышлен­ности мы имеем перед собой раскрытую книгу человеческих сущностных сил и что психология, для которой эта книга остает­ся закрытой, не может стать содержатель­ной и реальной наукой, что психология не должна игнорировать богатство человечес­кой деятельности.

Вместе с тем в своих последующих публикациях С. Л. Рубинштейн подчер-

кивал, что, хотя в сферу психологии вхо­дит и та практическая деятельность, по­средством которой люди изменяют при­роду и общество, предметом психологи­ческого изучения “является только их специфически психологическое содержа­ние, их мотивация и регуляция, посред­ством которой действия приводятся в со­ответствие с отраженными в ощущении, восприятии, сознании объективными ус­ловиями, в которых они совершаются”².

Итак, практическая деятельность, по мысли автора, входит в предмет изучения психологии, но лишь тем особым своим содержанием, которое выступает в форме ощущения, восприятия, мышления и вооб­ще в форме внутренних психических про­цессов и состояний субъекта. Но это ут­верждение является по меньшей мере односторонним, так как оно абстрагирует­ся от того капитального факта, что дея­тельность — в той или иной ее форме — входит в самый процесс психического от­ражения, в само содержание этого процес­са, его порождение.

Рассмотрим самый простой случай: процесс восприятия упругости предмета. Это процесс внешнедвигательный, с помо­щью которого субъект вступает в практи­ческий контакт, в практическую связь с внешним предметом и который может быть направлен на осуществление даже не познавательной, а непосредственно практи­ческой задачи, например, на его деформа­цию. Возникающий при этом субъектив­ный образ — это, конечно, психическое и, соответственно, бесспорный предмет пси­хологического изучения. Однако, для того чтобы понять природу данного образа, я должен изучить процесс, его порождающий, а он в рассматриваемом случае является процессом внешним, практическим. Хочу я этого или не хочу, соответствует или не соответствует это моим теоретическим взглядам, я все же вынужден включить в предмет моего психологического исследо­вания внешнее предметное действие субъекта. <...>

Иными словами, именно во внешней деятельности происходит размыкание круга внутренних психических процессов

¹ См.: Рубинштейн С. Л. Проблемы психологии в трудах К. Маркса // Советская психотехника.
1934. № 7.

² Рубинштейн С. Л. Принципы и пути развития психологии. М., 1959. С. 40.

272

как бы навстречу объективному предмет­ному миру, властно врывающемуся в этот круг.

Итак, деятельность входит в предмет психологии, но не особой своей “частью" или “элементом”, а своей особой функци­ей. Это функция полагания субъекта в предметной действительности и ее преоб­разования в форму субъективности.

Вернемся, однако, к описанному случаю порождения психического отражения эле­ментарного свойства вещественного пред­мета в условиях практического контакта с ним. Случай этот был приведен в каче­стве только поясняющего, грубо упрощен­ного примера. Он имеет, однако, и реаль­ный генетический смысл. Едва ли нужно сейчас доказывать, что на первоначальных этапах своего развития деятельность необ­ходимо имеет форму внешних процессов и что, соответственно, психический образ является продуктом этих процессов, прак­тически связывающих субъект с предмет­ной действительностью.