В УСЛОВИЯХ НОВОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ 28 страница

В июне 1947 г. в Министерстве здравоохранения СССР проведен «суд чести» над Клюевой и Роскиным, со всеми атрибутами — члена­ми суда, выступлением главного обвинителя, показаниями свидете­лей, попытками обвиняемых оправдаться. И вынесен приговор: обще­ственный выговор. Тогда же начаты съемки фильма «Суд чести» (вы­пущен на экраны в январе 1949). О серьезности подхода к кампании свидетельствовали наказания главным виновникам. Академик В. В. Ларин, возивший рукопись в США во время командировки и предлагавший ее издание, был осужден на 25 лет за «шпионаж». Ми­нистр здравоохранения Г. А. Митерев смещен со своего поста.

17 июня 1947 г. парторганизациям страны направлено закрытое письмо ЦК ВКП(б) «О деле профессоров Клюевой и Роскина». Их антипатриотический и антигосударственный поступок был усмотрен в том, что, якобы движимые тщеславием, честолюбием и преклоне­нием перед Западом, они поторопились оповестить о своем открытии весь мир, передав в американское посольство при помощи шпиона Парина рукопись своего труда. ЦК констатировал, что «дело» свиде­тельствует о серьезном неблагополучии в морально-политическом состоянии интеллигенции, работающей в области культуры. Корни подобных настроений виделись в пережитках «проклятого прошлого» (русские-де всегда должны играть роль учеников у западноевропейс­ких учителей), во влиянии капиталистического окружения на наиме­нее устойчивую часть нашей интеллигенции. Особую опасность такие настроения представляли тем, что агенты иностранных разведок уси-

402

ленно ищут слабые и уязвимые места и находят в среде интеллиген­ции, зараженной болезнью низкопоклонства. В противовес интелли­генции рабочие, крестьяне и солдаты изображались как умеющие постоять за интересы своего государства. Письмо заканчивалось пред­ложением создавать «суды чести» по всем аналогичным проступкам. Они были созданы во всех научных, учебных заведениях, в государ­ственных учреждениях, министерствах, творческих союзах по всей стране и действовали на протяжении двух лет.

Следствием политики изоляции, направленной на устранение потенциально возможного воздействия со стороны капиталистичес­кого мира на советских граждан, стал выпущенный 15 февраля 1947 г. Указ «О воспрещении регистрации браков граждан СССР с иност­ранцами» (отменен в сентябре 1953).

Дискуссии по истории буржуазной философии и экономике. В 1947 г. проведены две дискуссии (первая в январе, вторая в июне) по книге Г. Ф. Александрова «История западноевропейской философии» (М., 1946), которая была связана не столько с выяснением философских истин, сколько с борьбой в ЦК за важный пост начальника Управле­ния пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), занимаемый автором учебни­ка. Книга подвергалась критике за объективизм, терпимость к идеализ­му и декадентству, за отсутствие полемического задора в критике фило­софских противников. Осуждение «беззубого вегетарианства» настраивало ученых на более решительные наступления на философском фронте и беспощадную борьбу с буржуазным объективизмом. От руководства Управлением ЦК автор был освобожден. Правда, это не помешало ему стать директором Института философии АН СССР. В мае 1947 г. состоя­лась дискуссия по книге Е. С. Варги «Изменения в экономике капита­лизма в итоге Второй мировой войны» (М., 1946). Особой критике в книге академика подверглись положения глав «Возросшая роль государ­ства в экономике капиталистических стран» и «Регулирование хозяй­ства и бесплановость в капиталистических странах во время войны».

Как научная и политическая ошибка Варги расценивался его вы-нод о возможности функционирования на Западе «организованного кппитализма». Если в прошлом эффективность регулирования не при­пивалась для мирного времени, то теперь она трактовалась как невоз­можная в годы войны. Критиковались места в книге, посвященные прогрессу производительных сил капитализма: в этом усматривался достойный осуждения «технико-экономический уклон». Тональность критики быстро повышалась — от обвинений в «недопонимании» до ирлыка «агента». Уничижительной оценке анализ Варги удостоен со пороны Н. А. Вознесенского. «Рассуждения некоторых теоретиков, гчитаюшихсебя марксистами, о "решающей роли государства в воен­ном хозяйстве капиталистических стран", — писал он, — являются пустяками, не заслуживающими внимания». Результатом «дискуссии» стало состоявшееся осенью 1947 г. решение о закрытии возглавляемо-

403

го Е. С. Варгой с 1927 г. Института мирового хозяйства и мировой политики.

Философская и экономическая дискуссии 1947 г. стали предвест­никами ужесточения идеологического контроля и в других областях науки, а также тщетности надежд на расширение научных контактов с зарубежными коллегами, свободы дискуссий и мнений, общей пос­левоенной либерализации. Навязывание идеологических догм отрица­тельным образом сказывалось на развитии не только гуманитарных наук, но и естествознания. Монопольное положение в агробиологии, занятое группой академика Т. Д. Лысенко, привело к отстранению от работы многих его оппонентов — генетиков, физиологов, морфоло­гов, почвоведов, медиков. Реакционной лженаукой назвали киберне­тику. Порой даже утверждалось, что она необходима империалистам США для разжигания Третьей мировой войны.

В конце 1948 г. началась подготовка всесоюзного совещания заве­дующих кафедрами физики — для исправления упущений в науке в соответствии с духом времени: физика-де преподавалась в отрыве от диамата, учебники излишне пестрят именами иностранных ученых. В декабре создан Оргкомитет. После успеха Лысенко в разгроме «вей­сманизма-морганизма-менделизма» на августовской (1948) сессии ВАСХНИЛ выдвигались идеи разгромить в физике «эйнштейнианство». Издан был сборник статей «Против идеализма в современной физи­ке», в котором атаковались советские последователи А. Эйнштейна. Среди них значились Л. Д. Ландау, И. Е. Тамм, Ю. Б. Харитон. Я. Б. Зельдович, В. Л. Гинзбург, А. Ф. Иоффе и многие другие. Пагуб­ность назначенного на 21 марта 1949 г. совещания физиков скорее всего была осознана в комитете, ведущем работы по атомной пробле­ме. На одном из совещаний в начале 1949 г. Берия поинтересовался у Курчатова, правда ли, что теория относительности и квантовая меха­ника — это идеализм и от них надо отказаться. Курчатов ответил: «Если от них отказаться, придется отказаться и от бомбы». Берия сразу же отреагировал, что самое главное — бомба, а все остальное — ерунда. Видимо, он поделился своей тревогой со Сталиным: совещание было отменено. Таким образом, «бомба спасла физиков». По позднейшим оценкам, если бы совещание состоялось, то наша физика была бы отброшена на 50 лет назад — к доквантовой эре, а многие ведущие ученые были бы объявлены космополитами. Тем не менее борьба с «физическим идеализмом» и «космополитизмом» на этом не закончи­лась, она продолжалась до середины 50-х годов.

Дискуссии о патриотизме и космополитизме. Основой долговре­менной пропагандистской кампании по воспитанию народов СССР в духе советского патриотизма стали положения выступления И. В. Ста­лина на приеме в Кремле в честь командующих войсками Красной Армии 24 мая 1945 г. В знаменитом тосте «За здоровье русского наро­да» в сущности признавалось, что победа достигнута не только за сче'1

404

преимуществ социалистического строя, «морально-политического единства советского народа», но прежде всего за счет патриотизма русского народа. В этом выступлении Сталин провозгласил, что рус­ский народ «является наиболее выдающейся нацией из всех наций, иходящих в состав Советского Союза», что он заслужил в войне «об­щее признание как руководящей силы Советского Союза». Отмечены Пыли не только «ясный ум» народа, но и такие его качества, как стойкий характер и терпение, доверие правительству в моменты отча­янного положения, готовность идти на жертвы.

Политика и патриотическое воспитание с опорой на эти качества тлили определенную опасность окрашивания их в цвета русского на­ционализма и великодержавия. Некоторые усматривали проявление национализма уже в самом сталинском тосте, выделявшем в много­национальном советском народе только одну «выдающуюся» нацию. 'Ото не могло не вызывать обеспокоенности за будущность нацио­нального развития у представителей других народов страны. К приме­ру, участник приема в Кремле И. Г. Эренбург был так поражен и раз­досадован тостом, что не смог сдержать слез.

Руководители пропагандистского аппарата старались не допустить кривотолков в понимании сталинского тоста. Передовые статьи «Прав­ды» и других изданий разъясняли, что «патриотизм советского, рус­ского народа ничего общего не имеет с выделением своей нации как "избранной", "высшей", с презрением к другим нациям». Утвержда­лось, что русскому народу, «старшему и могучему брату в семье совет­ских народов, довелось взять на себя главную тяжесть борьбы с гитле­ровскими разбойниками, и он с честью выполнил эту свою великую историческую роль. Без помощи русского народа ни один из народов, иходящих в состав Советского Союза, не смог бы отстоять свою свободу и независимость, а народы Украины, Белоруссии, Прибалтики, Мол-давии, временно порабощенные немецкими империалистами, не могли Г)ы освободиться от немецко-фашистской кабалы».

Вслед за этими интерпретациями давались установки: «Партий­ные организации обязаны широко пропагандировать замечательные традиции великого русского народа как наиболее выдающейся нации из всех наций, входящих в состав СССР. Партийные организации дол­жны разъяснять, что сталинская оценка русского народа как выдаю­щейся нации и руководящей силы Советского Союза среди всех наро­дов нашей страны является классическим обобщением того истори­ческого пути, который прошел великий русский народ». Требовалось шкже разъяснять, что «история народов России есть история преодо­ления... вражды и постепенного их сплочения вокруг русского наро­да», а освободительная миссия русского народа, его руководящая роль шключаются только в том, чтобы «помочь всем другим народам на­шей страны подняться в полный рост и стать рядом со своим старшим ирлтом — русским народом».

405

Победа в войне позволяла по-новому оценить значение русской культуры для культуры других народов СССР и мировой. Вызвано это было не только тем, что советские ученые и деятели культуры внесли огромный вклад в усилия Красной Армии по разгрому Германии и тем самым отвели угрозу истребления гитлеровцами всех многовеко­вых завоеваний человеческой культуры. Другим фактором, способство­вавшим переоценке русской культуры, было стремление противопо­ставить ее достижения в России и СССР культуре Запада, представле­ние о высоком уровне которой в ее повседневных проявлениях могли составить многие миллионы побывавших за годы войны в Европе и возвратившихся домой после победы советских людей.

Молотов, вероятно, хотел, более чем кто-либо, быть уверенным в правоте своих слов, когда 6 ноября 1947 г. говорил: «Наемные буржуаз­ные писаки за рубежом предсказывали во время войны, что советские люди, познакомившись в своих боевых походах с порядками и культу­рой на Западе и побывав во многих городах и столицах Европы, вернут­ся домой с желанием установить такие же порядки на Родине. А что вышло? Демобилизованные... взялись с еще большим жаром укреп­лять колхозы, развивать социалистическое соревнование на фабриках и заводах, встав в передовых рядах советских патриотов». Признавая, что «у нас еще не все освободились от низкопоклонства и раболепия перед Западом, перед западной культурой», он вдохновлялся сам и пытался вдохновить слушателей сталинскими «историческими слова­ми»: «Последний советский гражданин, свободный от цепей капита­ла, стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши, влачащего на плечах ярмо капиталистического рабства».

Исторический оптимизм советского человека власти стремились питать не только героизмом свершений советского периода истории, но и всей многовековой культурой страны. Прославления ее деятелей, с именами которых связывались «великие вклады в мировую науку, выдающиеся научные открытия, составляющие важнейшие вехи раз­вития современной культуры и цивилизации», начались на заключи­тельном этапе войны и были с новой силой продолжены после ее окончания. В приветствии, которое направили 16 июня 1945 г. в адрес Академии наук СССР в связи с ее 220-летием СНК СССР и ЦК ВКП(б), говорилось: «Советский народ по праву гордится основопо­ложником русской науки Ломоносовым, гениальным химиком Мен­делеевым, великими математиками Лобачевским, Чебышевым и Ля­пуновым, крупнейшим геологом Карпинским, всемирным географом Пржевальским, основателем военно-полевой хирургии Пироговым, великими новаторами-биологами Мечниковым, Сеченовым, Тими­рязевым и Павловым, замечательным преобразователем природы Мичуриным, искусным экспериментатором-физиком Лебедевым, создателем радиосвязи Поповым, основоположниками теории совре­менной авиации Жуковским и Чаплыгиным, выдающимися лвигате-

406

лями русской революционной мысли — Белинским, Добролюбовым, Чернышевским, великим пионером марксизма в нашей стране — Плехановым».

2 января 1946 г. П. Л. Капица направил Сталину письмо, в котором сетовал, что мы «мало представляем себе, какой большой кладезь творческого таланта всегда был в нашей инженерной мысли. В особен­ности сильны были наши строители». Рекомендуя к изданию книгу Л. И. Гумилевского «Русские инженеры» (издавалась в 1947 и 1953), он утверждал: «Большое число крупнейших инженерных начинаний за­рождалось у нас», «мы сами почти никогда не умели их развивать (кроме как в области строительства)», «причина неиспользования новаторства в том, что обычно мы недооценивали свое и переоцени­вали иностранное». Недооценку своих и переоценку заграничных сил, излишнюю скромность высоко ценимый Сталиным ученый называл недостатком еще большим, чем «излишняя самоуверенность». Капица предлагал дополнить книгу рассказами о таких чрезвычайно крупных инженерах-электриках, как Попов (радио), Яблочков (вольтова дуга), Лодыгин (лампочка накаливания), Дол и во-Добровольский (перемен­ный ток) и др.

Все это находилось у истоков антизападнической кампании, в которой пропагандировалась концепция исторического приоритета нашей страны во всех важнейших областях науки, техники, культуры. Известные перегибы в этой пропаганде, стремление объявить дети­щем русских талантов почти любое изобретение, от велосипеда до самолета, давали поводы для шуточных заявлений вроде «Россия — родина слонов».

Однако и послевоенные проявления «националистического нэпа» власти стремились держать в определенных рамках. Получив в июле 1947 г. записку А. А. Жданова с материалами к проекту новой Програм­мы партии, Сталин против слов: «Особо выдающуюся роль в семье советских народов играл и играет великий русский народ... он по пра­ву занимает руководящее положение в советском содружестве наций» — написал выразительное: «Не то». Вскоре вновь прозвучали жесткие требования: не допускать ошибочного понимания, игнорирования классового содержания советского патриотизма; сползания на пози­ции квасного патриотизма. «В основе таких ошибок, — указывалось в редакционной статье "Против объективизма в исторической науке" (Вопросы истории. 1948. № 2), — лежало стремление приукрасить ис­торию». Не менее опасными и вредными квалифицировались также ошибки, идущие по линии очернения прошлого, преуменьшения роли русского народа в мировой истории. Подчеркивалось, что «всякая не­дооценка роли и значения русского народа в мировой истории непос­редственно смыкается с преклонением перед иностранщиной. Ниги­лизм в оценке величайших достижений русской культуры, других на­родов СССР есть обратная сторона низкопоклонства перед буржуазной

407

культурой Запада». Таким образом, известный баланс в отношении уклонов в национальном вопросе восстанавливался.

В этой связи несправедливой критике подверглись работы акаде­мика Е. В. Тарле за «ошибочное положение об оборонительном и спра­ведливом характере Крымской войны», оправдание войн Екатери­ны II «тем соображением, что Россия стремилась якобы к своим есте­ственным границам»; за пересмотр характера похода в Европу в 1813 г., «представив его таким же, как освободительный поход в Европу Со­ветской Армии». Осуждались «требования пересмотреть вопрос о жандармской роли России в Европе в первой половине XIX в. и о царской России как тюрьме народов», попытки поднять на шит как героев русского народа генералов М. Д. Скобелева, М. И. Драгомирова, А. А. Брусилова. Как недопустимый объективизм в науке осуждены предложения о замене «классового анализа исторических фактов оцен­кой их с точки зрения прогресса вообще, с точки зрения националь­но-государственных интересов». Историкам напоминалось, что все эти «ревизионистские идеи» осуждаются Центральным Комитетом партии.

Ярким примером критики будто бы ошибочного понимания со­ветского патриотизма, игнорирования его классового содержания была критика произведений А. Т. Твардовского тогдашними литературове­дами и литературным начальством. 20 декабря 1947 г. была опублико­вана статья главного редактора «Литературной газеты» В. В. Ермилова о книге Твардовского «Родина и чужбина». Раздумья знаменитого пи­сателя о войне, природе патриотизма; о свойствах и качествах народа, проявленных в годы бедствий, были охарактеризованы как «фальши­вая проза», «попытка поэтизировать то, что чуждо жизни народа».

Влиятельный критик Д. С. Данин разглядел в книге «русскую на­циональную ограниченность прозы Твардовского», которая «нисколько не лучше, чем азербайджанская, якутская, бурят-монгольская огра­ниченность». Глядя в корень явления, он увидел там «некоторые на­кладные расходы войны, которые сейчас возможно быстрее надо лик­видировать» и начать вновь осознавать себя передовыми людьми чело­вечества, «не думать о нашей национальности в узком, ограниченном смысле этого слова», воспринимать слово «советский» «новой, широ­кой национальностью». В «Василии Теркине» Данин обнаружил те же пороки — любование литературного героя своим маленьким мирком, отсутствие признаков интернационализма, национальную ограничен­ность. Вспомнив стихи Михаила Светлова, в которых герой Граждан­ской войны поет: «Я рад, что в огне мирового пожара мой маленький домик горит», Данин заключил: «Если Твардовский будет этому радо­ваться, мы будем радоваться вместе с ним».

В. В. Овечкин тоже оказался среди поучавших Твардовского. «Му­жицкий идиотизм надо ненавидеть всей душой, до дрожи во всем своем существе, — говорил он. — Этой ненависти я у Твардовского не вижу. Надо этого мужика взять за шиворот... и толкать носом в это

408

место, где сладко, а он не понимает, что сладко, и если сегодня не сладко, через десять лет будет сладко». В «Доме у дороги» и во всем, что начал писать Твардовский после, Овечкин обнаружил «непра-мильно понятое» постановление СНК от 21 июня 1945 г. «Об улучше­нии жилищных условий генералов и офицеров Красной Армии», в соответствии с которым отводились земельные участки демобилизо­ванным полковникам и генералам. «Получайте землю, стройтесь, об­заводитесь хозяйством — куры, гуси и прочее. Слишком всерьез при­нял это постановление Александр Трифонович. Это постановление не дли нас, не для писателей».

Секретарь правления Союза писателей Л. М. Субоцкий в «Заметках о прозе 1947 года» (Новый мир. 1948. № 2) выводил обсуждаемые проблемы на уровень больших обобщений. Во многих книгах, напи­санных в годы войны, отмечал он, «патриотическое чувство и созна­ние героев войны изображались... обедненно. Иногда на первое место пыступали исконно древние черты патриотизма, вытесняя те свой­ства, которые воспитаны в советских людях нашей эпохой, четверть-маковой практикой борьбы за социализм, воспитательной работой партии и советской власти, — все то, что отличает социалистический патриотизм советского народа от патриотизма других народов и эпох». Правда жизни состояла, по его утверждениям, в том, что «простые советские люди были воодушевлены в своем подвиге преданностью советскому государству и советскому общественному строю». «Родина и чужбина» А. Т. Твардовского представилась высокопоставленному критику «произведением идейно-порочным в целом», плодом «поли­тической ограниченности и отсталости», выражающим «тенденции, чуждые советской литературе, борющейся за утверждение нового, передового сознания, за воспитание народа в духе коммунизма». Ны­нешний день литературы виделся Субоцкому в романах М. Бубеннова «Белая береза», И. Эренбурга «Буря».

Отношение к творчеству А. Т. Твардовского у поборников нацио­нальной ограниченности сохранялось и в последующем. В 1953 г. пи­сатель И. Л. Сельвинский в письме Г. М. Маленкову продолжал наста-инать, что «творчество этого поэта, будучи само по себе очень талан-мншо, в поэтическом отношении консервативно, а в идейном реакционно». Пространные доказательства этого он полагал излиш­ними. Достаточно было одного Василия Теркина, который «на протя­жении 5.000 строк не заметил ни революции, ни партии, ни колхоз­ного строя, а битву с германским фашизмом рассматривает как войну с немцем».

История с огульной критикой книги «Родина и чужбина», по спра-иедливому суждению современного литературоведа А. В. Огнева, наво-iiiT на резонные размышления, почему в свое время началась борьба i космополитизмом. Ее экстремистские формы нельзя оправдывать. Но вместе с тем следует принимать во внимание, что некоторые со-

409

ветские литераторы на самом деле стояли на космополитических по­зициях, не проявляли должного отношения к национальным чувствам русских писателей, по сути не различали интернационализм и космо­политизм.

Первое за послевоенный период теоретическое осмысление фе­номена космополитизма'в сравнении с патриотизмом и национализ­мом предложено известным партийным теоретиком О. В. Куусиненом в статье «О патриотизме», открывающей первый номер журнала «Но­вое время» (1945. № 1). Отметив взлет патриотического движения в различных странах во время Второй мировой войны, автор призна­вал, что в прошлом патриотизм сторонников коммунизма и социа­лизма долгое время оспаривался, а обвинения коммунистов и всех левых рабочих в отсутствии у них патриотизма было свойственно яко­бы только «врагам» рабочего движения. Начало эпохи развития патри­отизма в рядах сознательных рабочих веек стран автор отнес ко дню рождения советского патриотизма — ко времени, когда рабочий класс России завоевал положение хозяина своей страны. Именно тогда, по утверждению теоретика, сознательные рабочие других стран стали чувствовать особую привязанность к Советской стране и стали назы­вать ее отечеством рабочих всех стран. Но эта привязанность возбудила в них особое чувство любви и к собственным странам как очагам лучшего будущего трудящихся своей нации. Сила такого патриотизма особенно ярко дала о себе знать в партизанской борьбе против немец­ко-фашистских оккупантов. Возрожденный в годы войны патриотизм определялся как «самоотверженная борьба за свободное, счастливое будущее своего народа». В Советском Союзе уровень развития патрио­тизма признавался гораздо более высоким, чем в других странах.

Национализм в социалистической стране исключался по опреде­лению. «Даже умеренный буржуазный национализм, — утверждал Куусинен, — означает противопоставление интересов собственной нации (или ее верхушечных слоев) интересам других наций». Ничего общего с национализмом не мог иметь и истинный патриотизм. «В истории не было ни одного патриотического движения, которое имело бы целью покушение на равноправие и свободу какой-либо чужой нации». Космополитизм — безразличное и пренебрежительное отношение к отечеству — тоже органически противопоказан комму­нистическому движению каждой страны. «Коммунизм не противопос­тавляет, а сочетает подлинный патриотизм и пролетарский интерна­ционализм». Подытоживая рассуждения, автор писал: «Космополи­тизм — идеология, совершенно чуждая трудящимся. Это идеология, характерная для представителей международных банкирских домов и международных картелей, для крупнейших биржевых спекулянтов, ми­ровых поставщиков оружия ("торговцев смертью") и их агентов. Эти круги действительно орудуют согласно латинской пословице "ubi bene, ibi patria" (где хорошо, там и отечество)». Таким образом, выходило,

410

что в нашей стране космополитами могли быть только «враги наро-ла», сторонники буржуазного космополитизма и национализма.

Большое значение феномену космополитизма придавал И. В. Ста­лин, который связывал его прежде всего с послевоенной борьбой США а мировое господство. На странице проекта новой Программы партии летом 1947 г. он оставил запись: «Теория "космополитизма" и образова­ния Соединенных] Штатов Европы с одним пр[авительст]вом. "Ми­ровое правительство"». Помета объясняет главные причины развер­нувшейся вскоре в СССР кампании против космополитов вовне к внутри СССР.

Еще одна попытка подвести единую теоретическую базу под ан­типатриотизм и космополитизм сделана Г. Ф. Александровым в начале 1948 г. в статье «Космополитизм — идеология империалистической буржуазии» (Вопросы философии. 1948. № 3). Он разъяснял, что идео­логи буржуазии за рубежом и «мелкие отщепенцы — антипатриоты в СССР» орудуют под флагом космополитизма, потому что под ним удобнее всего пытаться разоружить рабочие массы в борьбе против капитализма, ликвидировать национальный суверенитет отдельных стран, подавить революционное движение рабочего класса. Космопо­литами в статье представлены кадеты П. Н. Милюков, А. С. Ященко; «отъявленными космополитами» — «враги народа» Пятаков, Бухарин, Троцкий. Однако статья вызвала негативную реакцию из-за того, что и ней «чрезмерно много места уделяется разной дряни вроде мертво­рожденных писаний реакционных буржуазных профессоров».

Гораздо более злободневный пример космополитизма был обна­ружен в мае 1947 г. в книге здравствующего профессора-литературове-т И. М. Нусинова «Пушкин и мировая литература», изданной в 1941 г. В рецензии, написанной поэтом Николаем Тихоновым, отмечалось, что Пушкин и вместе с ним вся русская литература представлялись в этой книге «всего лишь придатком западной литературы», лишенным «самостоятельного значения». По Нусинову выходило, что все у Пуш­кина «заимствовано, все повторено, все является вариацией сюжетов западной литературы», что «русский народ ничем не обогащал миро-иую культуру». Такая позиция современного «беспачпортного бродяги и человечестве» объявлялась следствием «преклонения» перед Запа­дом и забвения заповеди о том, что только наша литература «имеет право на то, чтобы учить других новой общечеловеческой морали».

Вскоре (в июне) эта тема была вынесена на пленум правления ( оюза писателей СССР, где А. А. Фадеев развил критику «очень вред­ной» книги Нусинова. Он, в частности, отметил, что «в этой книге тюбще нет ни слова о том, что была такая Отечественная война 1812 юда», что Пушкин «сделан безнационально-всемирным, всеевропей­ским, всечеловеческим. Как будто можно быть таким, выпрыгнув из исторически сложившейся нации». Осуждалась основная идея книги: <Свет идет с Запада, а Россия страна восточная». Именно с этого

411

выступления стала разворачиваться громкая кампания в литературо­ведении и других гуманитарных сферах против низкопоклонства, отож­дествленного с космополитизмом.

Кампания имела и другие задачи. Она была направлена против разрабатываемого в США «Гарвардского проекта», нацеленного на разрушение советского патриотизма и замену его «общечеловечески­ми ценностями», вполне совместимыми с традиционным патриотиз­мом американцев и отношением к Америке «космополитов» в других странах мира, не имеющих ничего против этой страны как метропо­лии будущей единой мировой республики. Известное положение речи американского президента Г. Трумэна перед канзасскими избирателя­ми о том, что «народам будет так же легко жить в добром согласии во всемирной республике, как канзасцам в Соединенных Штатах», име­ло в Советском Союзе недвусмысленную реакцию. В статье «За совет­скую патриотическую науку права» известный правовед Е. А. Коровин писал: «Первая и основная ее задача — отстаивать всеми доступными ей средствами национальную независимость, национальную государ­ственность, национальную культуру и право, давая сокрушительный отпор любой попытке посягательства на них или хотя бы на их умале­ние» (Советское государство и право. 1949. № 7).

Кампанию возглавляли А. А. Жданов, ставший к тому времени вто­рым лицом в руководстве страной, и новые руководители Управле­ния пропаганды и агитации ЦК партии — секретарь ЦК М. А. Суслов, сменивший 17 сентября 1947 г. на посту начальника управления Г. Ф. Александрова, и Д. Т. Шепилов, редактор «Правды» по отделу пропаганды, ставший 18 сентября заместителем Суслова.

Установки на проведение кампании были даны в статье Д. Т. Ше-пилова «Советский патриотизм», опубликованной в «Правде» 13 авгу­ста 1947 г. Из ее содержания видно, что советские лидеры готовы подозревать в антипатриотизме всякого, кто не соглашался, что те­перь не мы догоняем Запад в историческом развитии, а «странам бур­жуазных демократий, по своему политическому строю отставшим от СССР на целую историческую эпоху, придется догонять первую стра­ну подлинного народовластия». Соответственно утверждалось, что советский строй «во сто крат выше и лучше любого буржуазного строя»; «Советский Союз является страной развернутой социалистической демократии»; «теперь не может идти речь ни о какой цивилизации без русского языка, без науки и культуры народов Советской страны. За ними приоритет»; «капиталистический мир уже давно миновал свой зенит и судорожно катится вниз, в то время как страна социализма, полная моши и творческих сил, круто идет по восходящей». Наличие низкопоклонства перед Западом в СССР признавалось, но изобража­лось свойством отдельных «интеллигентиков», которые все еще не освободились от пережитков «проклятого прошлого царской России» и с лакейским подобострастием взирают на все заграничное только