Просвещение и священный трепет

Но момент выражения в произведениях искусства не является их сведением к составляющему их материалу как к чему-то непосред­ственному, он в высшей степени опосредован. Явлениями здравого рассудка, порождениями «другого» произведения искусства становят­ся там, где делается акцент на нереальности их собственной реально­сти. Присущий им характер акта, действия, пусть даже в своих мате­риальных средствах они реализуются как нечто долговременное, при­дает им черты чего-то моментального, внезапного. Это ясно видно по тому чувству, которое охватывает, «накатывает» на человека перед лицом любого выдающегося произведения искусства. Оно придает всем произведениям искусства, подобно природно-прекрасному, ту музыкальность, которая некогда и породила имя «муза». Терпеливое созерцание произведений искусства приводит их в движение. В этом плане они являются истинным отражением древнего, добытийного священного трепета в век овеществления; его ужасы повторяются перед овеществленными объектами. И чем глубже χωρισμός¹между четко очерченными, отличающимися друг от друга единичными ве­щами и размытой, неясной, меркнущей стихией, тем более тоскливы­ми и пустыми становятся глаза произведений искусства, единствен­ного сохранившегося воспоминания о том, что находится по ту сто­рону χωρισμο'ς. Поскольку священный трепет остался в прошлом, но тем не менее продолжает жить, произведения искусства объективи­руют его в качестве его копий. Ведь какой бы трепет в свое время ни испытывали люди в своем бессилии перед природой, переживая его в действительности, реально, не меньший и отнюдь не беспричинный страх они испытывают перед возможностью его исчезновения. Всю эпоху Просвещения сопровождает страх перед исчезновением того, что просвещение привело в движение, чему оно дало жизнь и что оно само угрожает поглотить, — Истины. Отброшенное к самому себе, замкнутое в самом себе, просвещение отдаляется от тех истинно объек­тивных ценностей, которые оно стремится обрести; поэтому, повину­ясь требованиям собственной истины, просвещение испытывает по­требность сохранить то, что было осуждено во имя истины. Такой Мнемозиной и является искусство. Но момент художественного про-

¹ здесь: разрыв(греч.).

118

явления в произведениях искусства являет собой парадоксальное един­ство или своего рода «союз» исчезающего и сохраненного. Произве­дения искусства в равной степени представляют собой и статичное, и динамическое начало; жанры, получившие развитие в рамках тради­ционной культуры, например «живые картины», массовые шоу в цир­ковых представлениях и ревю, да и такие механические искусства, как техника устройства фонтанов и водопадов в семнадцатом столе­тии, выдают то, что подлинно художественные произведения скрыва­ют в себе как свое некое тайное априори. При этом они остаются в русле культуры Просвещения, поскольку стремятся сделать тот свя­щенный трепет, воспоминание о котором сохранилось и который в древние «магические» времена подавлял людей, являясь по отноше­нию к ним величиной несоизмеримой, соизмеримым с чувствами и представлениями людей. Формулировка Гегеля, согласно которой ис­кусство является попыткой устранить чуждое¹, связана с этой про­блемой. В артефакте священный трепет освобождается от мифичес­кого обмана своего в-себе-бытия, но при этом он не утрачивает своей специфики и не нивелируется до уровня субъективного духа. Превра­щение произведений искусства в сугубо самостоятельные величины, их объективация усилиями людей приводит к тому, что священный трепет предстает перед людьми во всей своей неукрощенной силе, как что-то новое, никогда доселе не бывалое. Акт отчуждения в той объективации, которой подвергается любое произведение искусства, корректируется. Произведения искусства — это нейтрализованные и в результате этого качественно измененные эпифании, явления боже­ства людям. Если античные божества появляются или, по меньшей мере, появлялись в глубокой древности в местах своего культа лишь мельком, на краткое мгновение, то такое появление стало непрерыв­но действующим законом произведений искусства ценой реально-чувственного воплощения являющегося. Ближе всего к произведению искусства как явлению стоит apparition², аппариция, небесное явле­ние. С ним у произведений искусства налаживается полное взаимо­понимание — в том, как небесное явление возникает в небе, высоко над людьми, чуждое их устремлениям и всему вещному миру, есть нечто глубоко родственное произведению искусства. Произведения искусства, начисто лишенные аппариции, в которых вытравлен са­мый ее след, — это всего лишь пустые оболочки, хуже даже голого наличного существования, ибо они ни на что не годятся. Ни в чем другом произведения искусства не напоминают с такой силой о мана, сверхъестественной силе, присущей, по верованиям народов Мелане­зии и Полинезии, людям, животным, вещам, как в том крайнем проти­воречии, которое представляет собой субъективно созданная конст-

¹ См.: Гегель Г. В. Ф. Эстетика: В 4 т. Т. 1. С. 37: «Человек делает это [то есть изменяет внешние предметы, запечатлевая в них свою внутреннюю жизнь] для того, чтобы в качестве свободного субъекта лишить внешний мир его неподатли­вой чуждости и в предметной форме наслаждаться лишь внешней реальностью самого себя».

² появление, явление, видение (фр.).

119

рукция неизбежности. Мгновение, которым являются произведения искусства, которое они длятся, возникало, по крайней мере в произ­ведениях традиционных, там, где они становились тотальностью, со­ставленной из их частных моментов. Именно плодотворный момент их объективации концентрирует произведения искусства, превращая их в явления, а не только в выразительные средства и свойства, рассе­янные в произведениях искусства. Произведения возвышаются над вещным миром благодаря своей собственной, присущей им вещнос­ти, их художественной объективации. Красноречивость произведения искусства обретают путем «воспламенения» вещи и явления, пробуж­дения в них творческого духа. Произведения — это вещи, внутрен­ней потребностью которых является внешнее проявление, самовыра­жение. Происходящий в них внутренний процесс выступает наружу как их собственное деяние, а не как результат деятельности людей и не как деятельность, осуществляемая исключительно ради людей.