Как в процессе Великой французской революции постепенно выявились противоречия естественно-правовой парадигмы социального знания?

Революция во Франции, начавшись как революция политическая, свер­шившаяся под лозунгами политическими (ликвидация неограниченной монархии и сословного слоя) все более радикализуется при вступлении в ре­волюцию широких народных масс и выходит на новый уровень, ставит новые проблемы-проблемы социальной революции и классовой борьбы. Эволюция концепции революции у ее лидеров идет в направлении от рационалисти­ческой естественно-правовой парадигмы - с представлением о революции как о политическом перевороте (фельяны, жирондисты) к характерному для культуро-исторической парадигмы пониманию революции как переворота социального, как итога классовой борьбы (Бабёф).

Таким образом, те противоречия естественно-правовой парадигмы со­циального знания, которые еще смутно осознавались французскими про­сителями XVIII в., стали в результате Великой французской революции Невидными не только для социальных теоретиков, но и для широких слоев общества.

Если французское Просвещение подвергло идейной критике легитимность социальных институтов старого порядка, то революция явилась их отрицани­ем в действительности. Однако Великая французская революция была лишь кульминационным пунктом революционного развития, которое захватило не только страны Западной Европы, но и те регионы земного шара (Латинская и Северная Америка), которые находились под социально-политическим контролем и идейным влиянием Западной Европы.

Социальный кризис небывалых масштабов в виде революции, как вспышка молнии, высветил глубочайший методологический кризис всей социальной мысли эпохи Просвещения. Во-первых, сама социальная концепция Про­свещения базировалась на идее о мирном характере возможных социальных изменений. Просветители считали, что, изменив взгляды людей на общество (просвещая истинными идеями об устройстве государства и правах человека), можно изменить и их реальное поведение, а тем самым и социальную действи­тельность. Но очень скоро выяснилось, что сословные и классовые интересы могут идти вразрез с непререкаемыми истинами разума. Поэтому революционе­ры убеждают своих оппонентов не математически доказанными концепциями социального и государственного устройства, а с помощью гильотины.

Во-вторых, в процессе революционных изменений стало очевидным, что в своем воплощении в действительность идеалы просветительской мысли порождают глубокие социальные противоречия, обнаруживая тем самым собственную противоречивость. Так, последовательное воплощение в жизнь политической свободы при ограниченности социально-производственных ресурсов приводит к прогрессирующему социальному неравенству. А попытка в какой-то мере обеспечить равенство всех членов общества ведет к отрица­нию свободы. Космополитические притязания просветительского разума превращаются в национализм и военные захваты «непросвещенных» стран, а всеобщее братство достигается только с помощью гильотины.

В-третьих, в ходе революции для самих революционеров стало очевид­ным, что просветительский разум, якобы воплощающий в себе надклассовый идеал социальной гармонии, является лишь идеологическим выражением и оправданием определенных классовых интересов.

Выяснилось, что социально-политическая мысль западноевропейского Просвещения, в которой главную роль играли понятия естественно-правовой теории общества, не была строго обоснована. Поэтому эти понятия могли стать удобным оружием в руках любой партии и социальной группы, которые выдавали за «голос» Природы и Разума свои собственные интересы. (= 3.6 №3)

Дж. Локк // Практикум по философии: Социальная философия. – Мн., 2007. – С. 286-292.

В чем заключаются причины появления концепций «врожденных идей»?

То, что люди нашли несколько общих положений, в которых могли не сомневаться сразу, как только их по­няли, это, на мой взгляд, прямо и легко вело к заключению, что они врож­денны. Это, будучи однажды принято, избавило ленивого от мук исканий и остановило сомневающегося в его исследованиях и коснулось всего, что было однажды названо врожденным. А для тех, кто претендовал на роль ученых и учителей, было немалой выгодой установить в качестве принципа принципов то положение, что нельзя подвергать сомнению принципы. Ибо, установив раз принцип, что есть врожденные принци­пы, они внушили своим последователям необходимость принять неко­торые учения как такие принципы, чтобы отвлечь людей от пользования собственным разумом и способности суждения, заставив принимать все на веру и слово, без дальнейшего исследования. При такой слепой до­верчивости легче было ими управлять и сделать их полезными для тех, кто обладал умением и имел задачу наставлять их и руководить ими. Обладать авторитетом диктатора принципов и наставника неоспоримых истин и понуждать других на веру принимать за врожденный принцип все, что может служить целям учителя,- это немалая власть человека над человеком.

Почему методология познания в области математики и обществознания отличается от методологии в области естествознания

Но знание тел можно расширить только посредством опыта. При поисках знания субстанций недостаток идей, подходящих для такого способа движения вперед, заставляет нас следовать совершенно иному методу. Здесь мы идем вперед не так, как в других случаях (где наши отвлеченные идеи являются как реальными, так и номинальными сущ­ностями), не путем созерцания своих идей и рассмотрения их отношений и соответствий; это оказывает нам очень небольшую помощь по при­чинам, подробно изложенным нами в другом месте. Отсюда, я думаю, очевидно, что субстанции доставляют очень мало материала для общего знания и что простое рассмотрение их отвлеченных идей продвинет нас очень немного в поисках истины и достоверности. Что же нам делать для расширения нашего знания субстанциальных существ ?3десь мы должны взять прямо противоположное направление: отсутствие идей реальной сущности субстанций отсылает нас от наших мыслей к самим вещам, как ₀ни существуют. Здесь опыт должен научить меня тому, чему не может научить разум. Лишь посредством опыта я могу узнать с достоверностью, какие другие качества существуют совместно с качествами моей сложной идеи, узнать, например, ковко или нетто желтое, тяжелое, плавкое тело, которое я называю золотом. Но такой опыт (независимо от того, что бы он ни доказал в отношении данного исследуемого тела) не дает мне уверенности в том, что то же самое имеет место во всех или любых других желтых, тяжелых, плавких телах помимо тела, исследуемого мной.