Апреля 1965 года, воскресенье

Сегодня я долго гулял и вернулся, когда уже стемнело. Я размышлял о воронах, как вдруг мне в голову пришла странная мысль, даже не мысль, а скорее ощущение или впечатление. Птица, подавшая голос, сказала, что они летят с севера на юг и что, когда мы встретимся снова, они будут лететь тем же путем. Я сообщил дону Хуану то, что вспомнил или, возможно, придумал. Он сказал:

– Не ломай голову над тем, вспомнил ты это или придумал. Такие мысли годятся людям, но не воронам, особенно тем, которых ты видел, – вестникам твоей судьбы. Ты уже ворона, и этого не изменить. Отныне вороны будут сообщать своим полетом о каждом повороте в твоей жизни. В каком направлении вы полетели?

– Не помню.

– Подумай хорошенько – вспомнишь. Сядь на пол и покажи, где ты был, когда птицы подлетели. Закрой глаза и начерти на полу.

Я выполнил его указание и определил свое место.

– Не открывай глаза, – продолжал дон Хуан. – В какую сторону от этого места вы полетели?

Я сделал на полу другую отметку. Используя их, дон Хуан указал несколько направлений полета, которым вороны будут предсказывать мое будущее. Он связал эти направления с четырьмя сторонами света.

Я спросил, всегда ли, предсказывая судьбу человека, вороны следуют этим направлениям. Дон Хуан ответил, что эти направления – только мои. Все, что делали вороны в первую встречу, сказал он, невероятно для меня важно. Он настаивал на том, чтобы я вспомнил малейшие подробности, поскольку и «весть», и поведение вестников носят очень личный характер.

И еще об одном он настоятельно просил вспомнить: в какое время дня вестники меня покинули. Он посоветовал сравнить освещение в то время, когда я «взлетел», и когда серебристые птицы «полетели со мной». Я сказал, что, когда отправился в «тяжелый полет», было темно, а когда увидел птиц, все вокруг заливал красный цвет – алый, а может быть, оранжевый. Дон Хуан сказал:

– Значит, дело было под вечер, солнце еще не закатилось. Когда темнеет, ворону окружает белизна, а не чернота, как людей. Твои последние вестники тоже прилетят под вечер. Они окликнут тебя и, пролетая над тобой, станут серебристо‑белыми. Ты увидишь, как они сверкают на фоне неба, и это будет означать, что твое время пришло. Ты умрешь и превратишься в ворону.

– А если я увижу их утром?

– Утром ты их не увидишь.

– Но ведь вороны летают целый день...

– Только не твои вестники, дурень!

– Дон Хуан, а когда прилетят твои вестники?

– Мои – утром. Их тоже будет трое. Мой благодетель говорил, что, если не хочешь умирать, можно криком превратить их в черных и тем самым отогнать смерть. Но теперь я знаю, что делать это нельзя. Мой благодетель был склонен к крику и ярости «чертовой травки». Дымок – совсем иное дело, он бесстрашен и справедлив. Когда за тобой прилетят серебристые вестники, кричать бессмысленно – лети вместе с ними, как летал раньше. Когда ты встретишь их, они повернут в другую сторону и исчезнут навсегда. Но теперь их будет уже четверо.

Апреля 1965 года, суббота

Я продолжал припоминать краткие и бессвязные состояния необычной реальности.

Одна деталь из галлюциногенного опыта с грибами особенно часто приходила мне на ум: мягкая темная масса с булавочными отверстиями. Я воспринимал ее как масляный пузырь; его центр как бы открывался и заглатывал меня. На краткий миг я погружался в состояние необычной реальности и очень страдал от сильного возбуждения и тревоги. Я был бы рад поскорее покончить с этими опытами.

Сегодня я сказал об этом дону Хуану и попросил у него совета. Он отмахнулся от моих слов и посоветовал не обращать на этот образ внимания, поскольку он лишен смысла, а точнее – ценности. Единственное, что важно и стоит моих усилий, – это воспоминания, в которых присутствуют вороны; все остальные «видения» – пустые порождения страха. Дон Хуан напомнил, что дымок требует от человека твердости и спокойствия. Мне же казалось, что я ступил на порог, за которым – опасность... Я заявил, что не могу идти дальше, ибо дымок вызывает у меня страх.

Изучая всплывающие в памяти картины из своего галлюциногенного опыта, я пришел к неизбежному выводу, что мое видение существенно отличалось от обычного восприятия. В других случаях, переживая состояния необычной реальности, я видел формы и образы в пределах обычного зрительного восприятия. Видение же под влиянием галлюциногенного дымка было принципиально иным.

Все, что я видел, находилось передо мной в одной плоскости: над ней и под ней ничего не было! Все образы были раздражающе плоскими и в то же время обладали бездонной глубиной. Точнее говоря, образы представляли собой скопление невероятно отчетливых деталей, помещенных в поле света, который, перемещаясь, вызывал эффект кругового движения.

Напрягая память и пытаясь описать пережитое мной, я вынужден был прибегнуть к ряду аналогии и параллелей – иначе мне трудно было бы «понять», что именно я «видел». Лицо дона Хуана, например, выглядело как бы погруженным в воду. Вода непрерывно струилась, настолько увеличивая лицо, что при желании я мог разглядеть каждую клеточку кожи и каждый волосок на голове. С другой стороны, я видел какие‑то плоские угловатые массы, казавшиеся неподвижными, поскольку свет, исходящий от них, не менялся.

Я спросил дона Хуана, что это было. Он объяснил, что я впервые глядел глазами вороны и поэтому видел предметы неясно и не понимая их значения, но со временем я научусь распознавать то, что вижу. Тогда я спросил об особенностях, которые обнаружил в движении света.

– Все живое, – сказал он, – наделено внутренним движением. Поэтому ворона легко распознает мертвое и умирающее, чье внутреннее движение прекращается или замедляется. Точно так же она распознает слишком быстрое движение и движение естественное, соразмерное.

– Что значит «слишком быстрое»?

– Это значит, что ворона знает, чего ей следует избегать и что искать. Когда внутреннее движение чрезмерно, значит, это существо вот‑вот взорвется гневом или нападет – и ворона избегает его. Когда же внутреннее движение соразмерно, вороне такое существо нравится.

– В камнях тоже есть внутреннее движение?

– Нет. Ни в камнях, ни в мертвых животных, ни в сухих деревьях... Зато смотреть на них приятно. Вот почему вороны кружатся над падалью – ее свет неподвижен, и вороны любуются им.

– Но когда тело разлагается, разве свет не меняется?

– Да, но это движение совсем иного рода. В этом случае ворона видит мириады крошечных светлячков, движущихся внутри тела, – именно это ей и нравится. Незабываемое зрелище!

– Ты сам это видел?

– Каждый, кто умеет превращаться в ворону, это видит. И ты увидишь.

Тогда я задал дону Хуану неизбежный вопрос:

– Дон Хуан, я на самом деле превращался в ворону? Если бы меня кто‑нибудь увидел, принял бы он меня за обычную ворону?

– Ты не должен думать об этом, имея дело с силой гуахо. Твои вопросы бессмысленны. Превратиться в ворону совсем не трудно, но пользы от этого никакой. Я уже говорил, что дымок – не для тех, кто ищет силу, а для тех, кто хочет научиться видеть. Я превращаюсь в ворону потому, что эта птица – самая неуязвимая. Другие птицы на нее не нападают, за исключением разве что голодных орлов. А в стае вороны способны защититься и от них. Люди тоже не беспокоят ворон, и это очень важно. Всякий обратит внимание на орла или другую крупную птицу, но кому какое дело до вороны? Вороне ничто не грозит. У нее подходящие размеры, она может летать где угодно, не привлекая к себе внимания. Можно было бы превратиться в барса или медведя, но это довольно опасно. Эти звери слишком велики, и для превращения в них потребуется много энергии. Можно превратиться в ящерицу, в кузнечика или муравья, но это еще опаснее – их могут сожрать другие животные.

Я возразил: из его слов следует, что превращение в ворону или сверчка происходит на самом деле, но дон Хуан утверждал, что я неправильно его понял.

– Нужно много времени, чтобы научиться превращаться в ворону, – сказал он. – Но ты не менялся, ты оставался человеком. Это нечто иное.

– Что именно?

– Возможно, ты и сам уже знаешь. Если бы ты так не боялся сойти с ума или потерять свое тело, ты бы давно разгадал эту удивительную тайну. Ты боишься понять ее, и потому тебе надо дождаться, когда твой страх пройдет.

11

Мои последние полевые записи относятся к сентябрю 1965 года. Я описываю явление, которое я назвал «особым состоянием необычной реальности», поскольку оно не связано с использованием галлюциногенных растений.

По‑видимому, дон Хуан вызвал его, искусно разыграв меня; иначе говоря, он создал у меня впечатление, будто передо мной не он, а кто‑то другой, принявший его облик. В результате я пришел в состояние сильнейшего внутреннего конфликта: я хотел верить, что передо мной дон Хуан, но не мог до конца убедить себя в этом.

Этому сопутствовал небывалый ужас, на несколько недель подорвавший мое здоровье. В результате я пришел к выводу, что с ученичеством пора кончать. Сам дон Хуан продолжал считать меня своим учеником и рассматривал мой уход лишь как временное отступление, вынужденный шаг; с этого времени, однако, он больше не пытался приобщать меня к своему знанию.

Октября 1965 года, пятница

30 сентября 1965 года, в четверг, я приехал повидать дона Хуана. Кратковременные состояния необычной реальности продолжали меня преследовать, несмотря на все мои усилия избавиться от них или, как выражался дон Хуан, сбросить с себя как башмак. Мое самочувствие становилось все хуже, продолжительность такого рода состояний с каждым разом возрастала. Меня угнетал звук пролетающих самолетов. Шум их двигателей притягивал мое внимание, и мне казалось, что я лечу в самолете или рядом с ним. Я не мог избавиться от этого ощущения, что крайне раздражало и тревожило меня.

Дон Хуан внимательно меня выслушал и заявил, что мои страдания связаны с потерей души. Я заметил, что галлюцинации появились после того, как я начал курить грибы, но дон Хуан настаивал на том, что дымок тут ни при чем. Старик сказал, что если раньше меня одолевал страх и я просто «воображал себе всякую чушь», то теперь я околдован. Вот почему звук летящих самолетов уносит меня с собой.

– Обычно, – пояснил он, – журчание ручья или реки улавливает околдованного человека, потерявшего Душу, и увлекает его к смерти.

Дон Хуан попросил рассказать, чем я занимался до того, как стал испытывать галлюцинации. Я перечислил все дела и занятия, которые мог припомнить, и на основании моего рассказа дон Хуан установил то место, где я потерял душу.

Судя по всему, услышанное полностью захватило дона Хуана – редкий для него случай. Мое восприятие в свою очередь обострилось. Дон Хуан сказал, что пока он не знает, кто овладел моей душой, но, кто бы ни был похититель, он безусловно намерен погубить меня или довести до тяжкой болезни. Потом старик дал мне ряд советов о «боевой позе», которую следует принимать, находясь на своей «точке».

Я спросил, к чему все это и с кем я должен воевать. Дон Хуан ответил, что собирается на время покинуть меня – узнать, кто похитил мою душу и нельзя ли вернуть ее назад, – а мне до его возвращения следует оставаться на своей «точке». Боевая поза – мера предосторожности на тот случай, если во время его отсутствия на меня кто‑нибудь нападет. Чтобы принять ее, нужно повернуться лицом к нападающему и, хлопая ладонью по правому бедру, топать левой ногой.

Дон Хуан предупредил, что к боевой позе следует прибегнуть только в самом крайнем случае, а пока опасности нет – достаточно сидеть, скрестив ноги, на своей «точке». На случай же исключительной опасности имеется последнее средство защиты: надо бросить во врага какой‑нибудь предмет. Обычно бросают предмет силы, но так как у меня его еще нет, можно бросить и обычный камень. Держат его, прижимая большим пальцем к ладони. Дон Хуан добавил, что к броску прибегают только в смертельной опасности и сопровождают его боевым кличем, который поможет направить предмет точно в цель. Он настойчиво рекомендовал соблюдать осторожность и не кричать зря, а только «полностью владея собой».

Я спросил, что значит «полностью владея собой». Дон Хуан сказал, что боевой клич у человека один и тот же всю жизнь; поэтому очень важно, чтобы он с первого же раза удался. Для этого надо отбросить всякий страх, ни в коем случае не спешить и преисполниться силой – тогда боевой клич будет мощным и целенаправленным. Дон Хуан добавил, что это совершенно необходимое условие, чтобы остаться в живых.

Я попросил рассказать о силе, которой мне следует преисполниться перед криком. Дон Хуан объяснил, что она поднимется из моей благоприятной «точки» и пробежит по моему телу снизу вверх. Собственно говоря, эта сила и издаст крик, и, если правильно ею распорядиться, боевой клич будет совершенным.

Я снова спросил, считает ли он, что со мной может что‑то случиться. Дон Хуан ответил, что ничего не знает, и строго‑настрого приказал мне ни на шаг не двигаться с «точки», ибо в ней – единственное спасение.

Мне стало несколько не по себе, и я попросил более подробных указаний. Дон Хуан сказал, что ни при каких обстоятельствах я не должен двигаться, входить в дом и убегать в кусты, а главное – не произносить ни слова и не звать на помощь. Потом добавил, что если я очень испугаюсь, то могу запеть песни Мескалито. В заключение он сказал, что я уже достаточно сведущ в такого рода вещах, и нечего напоминать мне, как малому ребенку, сколь важно в точности выполнять все его указания.

Наставления дона Хуана очень меня встревожили. Я был уверен, что он о чем‑то умалчивает, и спросил, почему он советует петь песни Мескалито и что, по его мнению, может меня испугать. Дон Хуан засмеялся и сказал, что меня может испугать собственное одиночество.

Старик вошел в дом и закрыл за собой дверь. Я глянул на часы: семь часов вечера. Долгое время я сидел спокойно. Из комнаты дона Хуана не доносилось ни звука. Было ветрено, и я подумал, не сбегать ли к машине за кожаной курткой, но не посмел нарушить указаний дона Хуана. Спать мне не хотелось, однако я устал; холодный ветер не позволял расслабиться и отдохнуть.

Прошло четыре часа, когда я услышал за домом шаги дона Хуана. По‑видимому, он вышел через заднюю дверь помочиться. Раздался его громкий крик: «Эй, парень! Иди сюда, ты мне нужен!»

Я едва не вскочил, чтобы побежать к нему. Голос несомненно был его, а вот тон и слова – чужие: дон Хуан никогда не называл меня «парнем»! По спине у меня пробежали мурашки; я сидел как вкопанный. Дон Хуан несколько раз прокричал те же слова. Потом я услышал, как он идет вдоль стены. По пути он споткнулся об охапку хвороста, словно забыл, что она там лежит. Потом поднялся на веранду и сел возле двери, опершись спиной о стену. Мне он показался непривычно грузным. Его движения были не то чтобы медленными или неуклюжими, а какими‑то тяжелыми. Он обрушился на пол, а не опустился своим обычным легким движением. К тому же он сел не на свою «точку», хотя никогда прежде не садился в другом месте. Он громко спросил, почему я не пришел, когда меня звали. Я старался не смотреть на него, но какая‑то сила не позволяла мне отвести от него глаза. Дон Хуан принялся слегка раскачиваться из стороны в сторону. Я сменил положение, принял боевую позу, которой он научил меня, и повернулся к нему лицом. Мускулы у меня напряглись и оцепенели. Не знаю, что заставило меня принять боевую позу, – вероятно, мне показалось, будто дон Хуан нарочно хочет меня напугать, притворившись, будто это не он, а кто‑то другой. Казалось, он с большим старанием ведет себя необычно, чтобы заронить в меня сомнение. Страх не исчезал, но вместе с тем я чувствовал, что могу его преодолеть, так как способен еще критически оценивать и анализировать происходящее.

В этот момент дон Хуан поднялся. Я не узнавал его движений. Он уперся руками в землю и приподнялся, выгнув спину; затем, ухватившись за дверь, выпрямился. Я поразился, как, оказывается, хорошо я изучил его манеру двигаться и как страшно видеть дона Хуана не похожим на себя.

Дон Хуан сделал несколько шагов в мою сторону. Обеими руками он упирался в поясницу, как бы пытаясь выпрямиться или словно у него болит спина. При этом он пыхтел и отдувался; похоже, у него заложило нос. Он сказал, что хочет взять меня с собой, велел подняться и идти за ним. Он сделал несколько шагов в западном направлении. Я слегка изменил положение, чтобы быть к нему лицом. Он обернулся. Я не двинулся с места, словно приклеился к нему. Дон Хуан взревел:

– Эй, парень! Кому говорят, иди! Не пойдешь – силой потащу! – и направился ко мне.

Я принялся бить себя по правому бедру и быстро пританцовывать. Старик подошел к краю веранды и уже почти коснулся меня. В отчаянии я замахнулся, но он резко свернул налево и направился в кусты. Удаляясь, он быстро оглянулся; я встретил его взгляд.

Дон Хуан исчез из виду. Некоторое время я сохранял боевую позу, но, поскольку его не было видно, снова уселся, скрестив ноги и опершись спиной о камень. На этот раз я был по‑настоящему напуган. Хотелось бежать, но мысль о бегстве пугала еще сильней: дон Хуан мог легко перехватить меня по пути к машине, и я был бы там совершенно беспомощен. Я запел песни пейотля, но каким‑то образом понял, что сейчас они бесполезны. И все же песни успокаивали и утешали меня, и я продолжал их петь.

Примерно без четверти три я услышал в доме какой‑то шум и немедленно принял боевую позу. Дверь распахнулась, и из дома, спотыкаясь, вышел дон Хуан. Он хватал ртом воздух и держался за горло. Потом опустился на колени и застонал. Тонким жалобным голосом он попросил меня подойти и помочь ему. Затем он закричал громко и требовательно. Он издавал какие‑то булькающие звуки: что‑то его душило.

Он умолял меня о помощи. Он пополз на четвереньках и вскоре оказался в полутора метрах от меня. Он протянул руки и простонал: «Иди сюда!» Затем поднялся спротянутыми руками, словно собираясь схватить меня. Вне себя от страха я затопал ногой о землю и застучал рукой по бедру.

Дон Хуан замер, потом направился в кусты. Я изменил свое положение так, чтобы все время оставаться к нему лицом. Немного погодя я сел. Петь я больше не хотел, да и не мог – меня оставили последние силы. Все мое тело ломило, мускулы болезненно' напряглись и одеревенели. Я не знал, что и подумать, не мог решиться, сердиться на дона Хуана или нет. Я готов был броситься на него, но понимал, что он раздавит меня как букашку. Меня охватило глубокое отчаяние, я готов был расплакаться при мысли, что дон Хуан снова будет меня пугать. Я не мог найти никакой разумной причины для этого жуткого розыгрыша. Он двигался столь искусно, что я пришел в замешательство: казалось, это не дон Хуан подделывается под женщину, а какая‑то женщина имитирует движения дона Хуана! Она старательно подражала его походке, но была слишком тяжела для этого и не обладала его подвижностью. Короче говоря, создавалось впечатление, будто молодая, но грузная женщина копирует легкие движения сухопарого старика.

Эти мысли привели меня в состояние паники. Рядом громко затрещал сверчок. Я обратил внимание на мелодичность его пения, и мне даже послышалось, что у него баритон. Звук затихал вдали. Внезапно все мое тело дернулось – и я мгновенно принял боевую позу, повернувшись лицом в ту сторону, откуда только что доносился треск сверчка. Звук уносил меня с собой: он уловил меня прежде, чем я сообразил, что никакой это не сверчок!

Звук снова приблизился и зазвучал оглушительно громко. Тогда я запел свою песню пейотля и пел все громче и громче. Внезапно сверчок смолк. Продолжая распевать, я сел и тут же заметил фигуру человека. Он бежал ко мне с противоположной от сверчка стороны. Я вмиг принял боевую позу, застучал рукой по бедру и отчаянно затопал ногой. Фигура вихрем промчалась мимо, едва не задев меня. Теперь она напоминала собаку. Меня обуял такой ужас, что я буквально оцепенел. Ужас вытеснил все другие чувства и мысли.

Утренняя роса освежила меня, мне стало лучше. Опасность, от кого бы она ни исходила, кажется, миновала. Было без двадцати шесть, когда дверь медленно распахнулась и наружу вышел дон Хуан. Он потянулся, зевнул, посмотрел на меня и, продолжая зевать, сделал в мою сторону несколько шагов. И тут я увидел глаза, пристально вглядывающиеся в меня из‑под полуопущенных век. Я вскочил. Это был не дон Хуан!

Я схватил с земли угловатый камень, лежавший рядом с моей правой рукой, и, даже не взглянув на него, прижал большим пальцем к ладони. Одновременно я принял боевую позу и тут же почувствовал, как меня быстро наполняет какая‑то удивительная сила! Я испустил крик и швырнул камень. По‑моему, крик получился превосходный. В эту минуту мне было все равно, жив я или мертв. Я ощутил потрясающую мощь моего крика – он был пронзительный, долгий; и он действительно направил мой бросок. Фигура передо мной зашаталась, пронзительно взвизгнула и, двигаясь неверной походкой, исчезла в кустах.

Прошло несколько часов, прежде чем я успокоился. Сидеть я больше не мог и стоя топтался на месте. Не хватало воздуха, я задыхался; приходилось дышать ртом.

В одиннадцать часов утра из дому вышел дон Хуан. Я собрался снова принять боевую позу, но на этот раз узнал его движения. Направившись к своей «точке», он сел там в обычной позе. Потом посмотрел на меня и улыбнулся. Это был дон Хуан! Я подошел к нему и, вместо того чтобы рассердиться, поцеловал ему руку. Я и на самом деле поверил, что он не разыгрывал меня, а кто‑то другой выдавал себя за дона Хуана, желая причинить мне вред или даже убить!

Разговор начался с обсуждения той женщины, которая, по всей видимости, овладела моей душой. Дон Хуан попросил рассказать о происшедшем со всеми подробностями.

Я старательно изложил весь ход событий. Дон Хуан весело смеялся, словно это была шутка. Когда я кончил, он сказал:

– Ты действовал превосходно и выиграл битву за свою душу. Но дело гораздо серьезнее, чем я думал. Прошлой ночью твоя жизнь висела на волоске. Счастье твое, что кое‑чему ты успел научиться; не будь этого, ты бы пропал – эта баба прикончила бы тебя.

– Дон Хуан, как ей удалось принять твой облик?

– Очень просто. Она – дъяблеро, у нее хороший помощник. Но добиться полного подобия ей не удалось, поэтому ты и разгадал ее трюки.

– Помощник – это то же самое, что гуахо?

– Нет. Помощник просто помогает дьяблеро. Помощник – это дух, который обитает по ту сторону нашего мира и помогает дьяблеро причинять людям страдания, вызывать болезни и убивать.

– Дон Хуан, а гуахо у дьяблеро бывает?

– Конечно. Но прежде чем приручить гуахо, дьяблеро заводит обычно помощника.

– А у этой женщины есть гуахо?

– Не знаю. Некоторым не нравится сила гуахо, они предпочитают помощника. Приручить гуахо нелегко, куда проще заполучить помощника.

– Как ты думаешь, дон Хуан, мог бы я найти помощника?

– Чтобы узнать это, ты должен многому научиться. Мы снова в самом начале, почти как в первый день, когда ты просил меня рассказать о Мескалито, а я не мог, потому что все равно ты ничего бы не понял. Другая сторона мира – это мир дьяблеро. Наверное, лучше всего описать его словами моего благодетеля. Он был дьяблеро и воином, имел склонность к борьбе и насилию. Меня не прельщает ни то ни другое – такова уж моя натура. Ты сам видел мой мир. Что же касается мира моего благодетеля, то я покажу его тебе с порога. А решать, какой из них лучше, придется тебе самому. Кажется, обучая тебя, я допустил ошибку. Теперь я вижу, что правильнее было бы начинать с того, с чего начинал я: ты лучше понял бы тогда очевидную и одновременно глубокую разницу между дьяблеро и воином. Впрочем, можно быть и тем и другим, таких людей немало. Но лучше быть тем, кто просто путешествует по путям жизни. Сейчас я – не воин и не дьяблеро. Главное для меня – путь, у которого есть сердце. Я иду по нему, и единственная моя задача – пройти его до конца. Вот так я и путешествую: гляжу и гляжу, затаив дыхание...

Дон Хуан замолчал. Его лицо было необычайно серьезным. Я не знал, о чем его спросить и что сказать. Дон Хуан продолжал:

– Главное, чему надо учиться, – это находить щель между мирами и попадать в иной мир. Между двумя мирами – миром дьяблеро и миром людей – есть щель; она находится там, где два этих мира частично перекрывают друг друга. Щель открывается и закрывается, словно дверь на ветру. Чтобы найти ее, человек должен воспитать в себе волю, то есть непреклонное желание и полную самоотдачу, и сделать это самостоятельно, без помощи какой‑либо силы или другого человека. Он должен обдумывать и решать все сам вплоть до того момента, когда его тело будет, готово к путешествию. Этот момент отмечает продолжительная дрожь в руках и ногах и сильная тошнота. Как правило, человек не может ни есть, ни пить и очень слабеет. Если дрожь не прекращается, он готов отправляться – и тогда прямо перед ним, подобно огромной двери, открывается щель между мирами, проходящая сверху вниз. Как только появится эта щель, человек должен проскользнуть в нее.

По ту сторону щели очень плохо видно. Там дует сильный ветер, как в песчаную бурю, и кружатся смерчи. Идти можно в любом направлении; продолжительность пути зависит только от силы воли. Человек с сильной волей проходит свой путь быстро; нерешительный и слабовольный идет долго, и путь его полон опасностей. Наконец человек выходит на плоскогорье, которое по некоторым приметам нетрудно узнать. Ветер здесь становится еще сильнее, он хлещет и воет со всех сторон. На этом плоскогорье и находится вход в другой мир, завеса, разделяющая миры. Мертвецы проходят сквозь завесу бесшумно, живые должны разорвать ее криком. Ветер крепчает, все тот же буйный ветер, что дует на плоскогорье. Когда он станет очень сильным, человек должен закричать – и ветер протолкнет его сквозь завесу.

Воля человека должна быть несгибаемой, иначе он не справится с ветром. Да и нужен‑то ему всего легкий толчок, иначе его занесет в самый конец того мира! Оказавшись в ином мире, человек должен продолжить свой путь. Счастье, если недалеко от входа он найдет помощника. Надо попросить его о помощи: пусть он научит тебя, как стать дьяблеро. Если помощник согласится, он тут же убивает тебя и учит, пока ты мертв. Если тебе повезет, твоим помощником окажется великий дьяблеро, который убьет и обучит тебя. Но чаще попадаются мелкие брухо, которые мало чему способны научить; однако сменить помощника ты уже не сможешь. Лучше найти помощника‑мужчину, чтобы не стать жертвой женщины‑дьябле‑ры, которая наверняка причинит тебе неисчислимые страдания. Таковы женщины. Здесь все зависит от везения. Если твой благодетель – великий дьяблеро, у него в другом мире много помощников, и он поможет тебе встретиться с одним из них. Мой благодетель был именно таким, он помог мне встретиться со своим духом‑помощником.

Тебе придется часто посещать другой мир, чтобы встречаться с помощником, и ты будешь все дальше и дальше уходить от входа, пока однажды не зайдешь так далеко, что не сумеешь вернуться. Может случиться, что какой‑нибудь дьяблеро похитит твою душу и протолкнет ее через вход своему помощнику, который полностью лишит тебя силы воли. В других случаях, вроде твоего, когда душа принадлежит человеку с сильной волей, дьяблеро держит ее в мешке, чтобы она не убежала. В этом случае решает битва: дьяблеро или все выигрывает, или все проигрывает. На сей раз эта баба потерпела поражение и ей пришлось освободить твою душу. В случае же победы она отдала бы ее на хранение своему помощнику.

– Как мне удалось победить, дон Хуан?

– Ты все время оставался на своей «точке». Стоило тебе сдвинуться хоть на шаг – и ты бы погиб. Она выбрала для нападения время, когда я отсутствовал, и поступила правильно; проиграла же она потому, что недооценила твою воинственность, и еще потому, что ты не сошел с места, на котором оставался неуязвимым.

– Как бы она убила меня, если бы я сдвинулся?

– Поразила бы, как молния. Но главное – удержала бы твою душу, и тебе настал бы конец.

– А что будет теперь?

– Ничего. Ты отстоял свою душу. Славная битва! Прошлой ночью ты многому научился.

После этого мы отправились искать брошенный мною камень. Дон Хуан сказал, что если мы его найдем, то делу конец. Мы искали камень часа три. Я был уверен, что найду его, но так и не нашел.

В тот же день вечером дон Хуан повел меня на холмы неподалеку от дома. Здесь он дал мне ряд подробных указаний касательно боевых поз и действий. Повторяя некоторые движения, чтобы лучше их запомнить, я обнаружил вдруг, что рядом со мной никого нет. Задыхаясь, я взбежал на холм. Я обливался потом, и в то же время меня знобило. Я несколько раз окликнул дона Хуана. Он не отвечал, и я не на шутку встревожился. Неожиданно я услышал в кустах шорох: кто‑то крался ко мне. Я прислушался – шорох прекратился. Потом послышался снова, на этот раз громче. Мне тут же пришло в голову, что сейчас повторятся события прошлой ночи, – и меня обуял панический ужас. Шорох в кустах раздался совсем рядом. Последние силы меня покинули; я хотел закричать, заплакать, убежать куда‑нибудь, потерять сознание. Ноги мои подкосились, и я с воплем рухнул на землю, не в силах даже закрыть глаза. После этого помню только, как дон Хуан разводил костер и растирал мои окоченевшие руки и ноги.

Несколько часов я пребывал в состоянии глубокой подавленности. Позже дон Хуан объяснил, что моя паника – дело довольно обычное. Я сказал, что не могу разумно объяснить ее причину; дон Хуан ответил, что меня пугала не смерть, а потеря души. Этого часто боятся люди, лишенные непреклонной решимости.

Этот день оказался последним – с тех пор я стал избегать уроков дона Хуана. И хотя сам он продолжал относиться ко мне как к ученику, я понял, что проиграл свою битву со страхом – первым из четырех врагов человека знания.

[1] В древнем гностическом смысле нового зона, нового мирового периода.

[2] Эта дата считается наиболее достоверной.

[3] Подобная ситуация, по‑видимому, возникла у нас в России несколько лет назад, когда прилавки заполонили книги о некоей девушке Анастасии, которую автор этих книг, Мегрэ, якобы повстречал в «диких сибирских лесах».

[4] Перевод Т. Тульчинской.

[5] Ср. рассуждения о «флейте Земли» во второй главе даосского классического текста «Чжуан‑цзы»

[6] В других произведениях Кастанеда употребляет схожие термины: «кокон», «сфера» и др.

[7] Перевод К. Семенова и И. Старых.

[8] Из журнала New Age, март–апрель 1994, перевод публиковался в издании: Мир Карлоса Кастанеды. Дайджест, № 4. Киев, 1996. С. 35.

[9] В религиоведческой литературе – «нагуаль».

[10] И это состояние близко тому, что буддисты называют видением мира ятха бхутам – «как он есть», или даосскому постижению «равновесия», или «уравненности» сущего (ци у)

[11] Указ. соч. С. 35.

[12] Вторая часть книги К. Кастанеды представляет интерес лишь для специалистов. Редакция сочла целесообразным не воспроизводить ее в настоящем издании, предназначенном для широкого круга читателей. (Примеч. ред.)