Мозг птицы и области знания

Нейробиологи Эрик Нудсен, Саша де Лак и Стивен Эстерли, изучив рассчитанные компьютером карты мозга, пришли к заключению, что независимо от того, каков наш опыт восприятия и какие наши чувства задействованы, любое испытываемое ощущение можно представить как "пик активной деятельности нейронов". Жизненный опыт является результатом деятельности нервной системы человека. В отсутствие такой деятельности не будет ни опыта жизни, ни опыта тела.

В сравнительно недавно опубликованной статье (1997 год) нейробиолог Пол МакЛин, сохранивший хорошую форму, разменяв восьмой десяток, сделал схожее наблюдение: "… нам никогда не удастся открыть что-либо за пределами границ работы нашего мозга, поскольку все составляющие его деятельности, как элементы математической формулы, уже находятся в мозгу". Участники всей мозговой деятельности находятся в мозгу, в то время как то, что они транслируют, находится как внутри, так вне его. Малейшее изменение в потоке нейронов может вызвать колоссальные изменения в нашем восприятии "внешних сил".

Тело и мозг человека образуют сложную сеть частот, предназначенных для передачи других частот. Они гнездятся в пределах устойчивой иерархии универсальных частот и действуют согласованно. МакЛин процитировал высказывание Вандереверта из книги "Неврологический позитивизм": "Наука ошибочно помещает внешний мир за пределы нашей черепной коробки". При этом МакЛин утверждает, что всем своим жизненным опытом человек обязан тому, "что он осознает посредством встроенных в мозг алгоритмов". К этому я добавил бы, что материал, на основе которого действуют встроенные алгоритмы, последовательно развивается через активное взаимодействие между возможностью и её реализацией.

Только реализация, конечный продукт познания внутреннего и внешнего мира, может считаться происходящей за "пределами черепной коробки", хотя, по всей видимости и в равной степени, этот процесс происходит как внутри, так и вовне. Эволюция мозга привела человека к способности создавать собственный внутренний мир, воспринимаемый им как внешнее явление, как некий объект. Нельзя ни доказать, ни опровергнуть существование вселенной, как и то, что находится "по ту сторону" или проецируется "на эту сторону". Таким образом, наша реальность продолжает существовать как бесконечный диалог между творцом и творением.

Когда мы смотрим на звездные туманности в самом удаленном углу вселенной, находящиеся в соответствии с нашим концептуальным представлением на расстоянии неизмеримого количества световых лет от нас, один комплекс волновых полей интерпретирует другой. Орнитологи высказывали множество гипотез относительно способности птиц чувствовать, что происходит на большом расстоянии от них. Напри-мер, птица, летящая, скажем, над Итакой, штат Нью-Йорк, может знать о том, что происходит на побережье за пару сотен миль от нее. Следует помнить при этом, что нервная система птицы выбирает из совокупности всех частот целой вселенной только те, которые несут информацию, имеющую значение для её (птицы) благополучия, точно так же как это делает или должен делать мозг человека. Получается, что мы имеем дело не со случайным выбором, а, скорее, с довольно тщательно составленным "планом", руководящим системой "тело-мозг". Птичий мир обладает возможностями, имеющими весьма малое отношение к людям.

Когда ястреб замечает мышь с огромного расстояния, мы изумляемся. Но ведь расстояние — вещь относительная, а мозг ястреба действует крайне избирательно. Ястреб может не заметить шмеля в двух дюймах от собственного клюва или маргаритку поблизости или, по крайней мере, видеть их не так четко, как мышь. Периферийное зрение затрудняет обзор и мешает важным в его жизни делам, связанным с мышью. Глиальные клетки ястреба выбирают только те частоты, которые необходимы его нейронам для формирования жизненного опыта и обеспечения благополучия.

Биологи Умберто Матурано и Франческо Варела описали, каким образом глаза видят то, что происходит в мозгу, даже если мозг действует в соответствии с тем, что видит глаз. Это ещё одно выражение двусторонней связи.

Рассмотрим медицинский случай. Человек, умирающий от мозговой опухоли, в последние несколько дней своей жизни проявил замечательные зрительные способности. Он мог видеть блох на собаке, находящейся на расстоянии нескольких кварталов. Эта его удивительная способность вызвала большой переполох. Его зрительная система функционировала как обычно, но избирательность и соответственная обратная связь, определяющая перспективу и детали восприятия, были нарушены. Возможно, он стал видеть как ястреб.

В последние дни своей жизни моя престарелая умирающая сестра сильно увлеклась гномами, эльфами и прочими сказочными персонажами, которые якобы жили на дереве за её окном. Её глаза видели фантазии разума, или же её мозг, функционировавший необычным образом, выбрасывал из её детской памяти образы без какой-либо логики или соответствия. Её зрительная избирательность сыграла злую шутку, как казалось мне, не видевшему в своей слепоте сказочного Питера Пэна в высоких ветвях дубового дерева.

Дева, раскачивающая солнце

В Междугорье, в Югославии, с конца 1970-х происходит так называемый феномен Марии (явление Девы Марии). Пятьдесят тысяч верующих и любопытствующих со всего мира собирались каждый день, чтобы пережить божественное присутствие, случавшееся только в этом месте, и наблюдать "капризное" поведение солнца, видимое только оттуда.

Наиболее скептически настроенный оператор БиБиСи, снимавший фильм о чуде, рассказал своему начальству и коллегам, что он без перерыва смотрел в течение двадцати минут на раскаленное полуденное солнце Средиземноморья и у него не возникли остаточные слепые пятна или раздваивающиеся изображения. Вскоре после этого все пятьдесят тысяч присутствовавших были свидетелями того, как солнце начало свое удивительно медленно покачивающееся движение по дуге в небе — фокус, который светило показывало в этой местности на протяжении последних двух десятилетий.

Увидев широкие солнечные арки своими глазами, тот же оператор повернулся ещё раз и спросил у коллеги: "Неужели вы видели то же, что и я?". Выяснилось, что в самом деле, все видели одно и то же. Явление происходит только в одном этом месте; возможно, это своего рода замена явлению самой Девы, случившемуся много лет спустя после её первого появления перед библейскими пастухами. Камеры, механические приспособления, не могут "видеть" подобным образом; они не обладают нервной системой, подверженной изменениям и не могут включиться в происходящий динамичный процесс. Камера "видит" только источник влияния как таковой. У нее нет мозга и сердца, которые могут открыться высшим сферам видения. Наука утверждает, что только камера позволяет видеть подлинный мир, а пятьдесят тысяч людей, видящих чудо, бывают введены в заблуждение. Блейк призывал нас использовать глаза, чтобы видеть ими творчески, а не просто смотреть так, как мы смотрим сквозь оконное стекло.

Представьте себе мозговые микро-милливольты, участвующие во взаимном клеточном обмене волнами, упомянутом в третьей главе. Процесс изменения инфракрасных и видимых световых частот на небольшом фрагменте в выделенном месте солнца займет не больше мгновения. Все, что для этого требуется, это крошечное изменение для причинения значительной деформации в обычном зрительном процессе у одного человека или любого числа участников единовременно. Существует только одно сердце, как напоминает нам мой гуру медитации Гурумайи. Каждый ум передает свою реальность в соответствии с местным окружением и участвует в голографической структуре солнечного спектра — и события развиваются соответственно. Но ничто не меняется в пределах солнца или вселенского сердца; единственное изменение происходит в крайне податливом, легко адаптируемом и творческом мозгу, который эволюционировал именно для таких бесконечных игр.

Электромагнитный спектр и мощность напряжения не главное в деле пробужденного сознания и осознанного восприятия. Главное — это перевод частот в центр накопления жизненного опыта. Находясь в Междугорье задать вопрос "А правда ли, что солнце раскачивается?" — значит не понять величайший из результатов работы динамических систем. В Междугорье глаза видят то, что ощущает мозг, а мозг следует в своей деятельности за тем, что видят глаза; такова динамика, при которой каждый из участников дает движение другому. Повторяем: нет бытия вне образа бытия. Уильям Блейк настаивал на том, что Бог существует, потому что существуем мы. А Экхардт согласился бы с тем, что без нас нет и Господа, добавив, вместе с Блейком, что это вовсе не значит, что мы и есть Бог.

Радиоприемник является решающим элементом радиомира — без приемника вся остальная часть передающей системы бессмысленна, ибо только приемник может дать жизнь невидимым волнам через поле передачи. Но приемник не есть посылающая сигналы станция и не само поле. Такое же заключение верно и применительно к сочетанию мозг-сознание человека. Воздействие поля может быть зарегистрировано особым приемником "мозг-тело", испытывающим соответствующее ощущение. Однако это сочетание мозг-тело, будучи лишь одним из бесконечного ряда возможных мест, не является местом нахождения, генератором или обладателем этого поля. По мнению Бернадетты Робертс, ощущение Бога человеком, хоть и принадлежит к меняющим жизнь событиям, является одним из наших ощущений, а не тем, которое испытывает Бог.

Экхардт говорил, что когда он стал Богом, то и Бог стал Экхардтом, — как если бы они дали друг другу возможность существования. Однако, в конечном счете, Экхардт мог и не делать такого утверждения, как я могу не говорить, что мышь это мышь. Он мог говорить о Боге только "в той степени, в какой, по его представлению, тот был Экхардтом" и об Экхардте, "поскольку он ощущал себя Богом", говоря языком Экхардта. Следование за рассуждениями Экхардта ведет нас, однако, к беспокоящему противоречию — заглядыванию в непознанное, на которое он указывает в своей молитве: "О, Боже, освободи меня от Бога!" Бог, об освобождении от которого молит Экхардт, есть Бог-Экхардт. Бога, который есть Бог, нельзя назвать именем, нельзя познать или описать, как Бога в образе Экхардта, что оставляет нам только истинного Бога, осознающего себя Богом.

Плотинус рассуждал о "чрезмерном изобилии любви", создающей целые вселенные для проявления любви, размеры которой всегда превосходят способы её выражения. (Именно поэтому, как я предполагаю, вселенная расширяется.) И хотя вселенная может испытать только отдачу этой любви в пределах динамики движения внутри себя (поскольку это все, что любовь может познать) — это дело резонанса. Точно так же, как камера не может уловить раскачивание солнца в Междугорье, любовь не может познать то, что не входит в её мир. Любовь является своей собственной сферой, влияние которой может проявиться только на её собственной длине волны, — она не может ни быть, ни осознавать что-либо противоположное себе. Потому "не суди никого и не будешь судим".

Любовь не существует иначе как с помощью модели бытия. При этом она не отзывается ни на что, кроме как на свою собственную природу, отражаемую её собственной системой отражения; точно так же как я не могу понять ощущений птицы, летящей по воздуху.

Сюзанна Сегал, слившись со вселенной, по её словам, ощутила вселенную, как она есть, и заявила: "Бесконечность не знает о том, что все не так". Это высказывание созвучно словам Иисуса о том, что его Отец никого не судил и "проливал дождь на правых и неправых". Понятые и принятые, эти утверждения стирают религию и культуру из опыта человечества, оставляя нас открытыми духу и правде. Иисус явил сознанию человека понимание сущности Бога любви, для которого "всякое даяние благо и всякий дар совершенен". Однако частота может принять только подобную себе частоту, и для нас восприятие Бога и взаимодействие с ним возможно лишь при условии, что мы функционируем на этой частоте. Чтобы это осуществилось, нужно делать то, что говорил и делал Иисус, а именно "следовать воле Божьей".

Мэй Ван Хо обнаружила некий динамичный, быстро реагирующий жидкокристаллический проводник, который охватывает собой целое. Сила целого, или Святой Дух, может принять любую форму и всегда существует в нашем ощущении мира, в лаборатории или на самой дальней звезде.

Экхардт, испытавший чистую реальность за пределами всего сущего, молит о том, чтобы вернуться туда снова. Бог в образе Экхардта был состоянием возвышенным, но, очевидно, несравнимым с Богом в его собственным облике.

Сегал, слившись со своей вселенной, постигла "Это", постигающее её внутри себя, долго повторяющую: "Человек не исполнитель — все совершает Оно". Но только тогда, когда Оно сделало все с помощью Сегал, она осознала вселенную.

"Не я, но Отец пребывающий во мне творит все эти дела", говорил Иисус по поводу своих чудес. Но без Иисуса нет ни Отца, ни Чудес.

"Без меня Бог беспомощен", делает дерзкое заявление Экхардт. Его заявление совпадает со словами Сюзанны Сегал как и, в конечном счете, с вечным текстом Евангелия.

ЧАСТЬ II. Анатомия зла

Вступление. Дорчестер Хилл

Оглядываясь в прошлое, я вижу нечто подобное духовному откровению, которое случилось со мной на пятом году моей жизни, совпав с двумя особыми событиями. Первым событием был рассвет. Бледный луч утреннего света принес мне волны какого-то древнего знания. Это вызвало ком в горле, своего рода ностальгию, смутное воспоминание — о чем именно, я точно не знал. Я знал только, что восходящее солнце всколыхнуло во мне страстное чувство ожидания, которое я неоднократно испытывал (и испытываю до сих пор). До семи лет я каждое утро старался, если позволяла погода, встречать рассвет на холме Дорчестер Хилл. За нашим домом находился этот незащищенный от ветра холм, на котором ничего не росло; с его вершины можно было увидеть всю долину и окружающие её Аппалачи.

Как только я приближался к этому высоко расположенному пункту наблюдения, волнение во мне усиливалось. Одолевая последние ярды, я начинал чувствовать, что какая-то пелена, подобная стеклянной стене, отделяет меня от вершины. По мере приближения к ней, мое сердце начинало усиленно колотиться в ожидании того, что на этот раз я прорвусь и найду вожделенный мне предмет и узнаю мучащую меня тайну. Это стремление вызывало во мне страх и в то же время будоражило.

Так каждое утро я достигал вершины холма и спускался вниз после того, как ничего не случалось. Разочарование наполняло меня снова и снова — завеса опять не была сорвана. Ничто не было обнаружено тогда, да и никогда после.

Вторым событием, обозначившим определенную форму духовного пробуждения в детстве, был повторявшийся ночной ужас, который я испытал впервые, когда мне было пять лет, и возникавший неоднократно до одиннадцати. Ночной ужас отличается от ночного кошмара тем, что, начавшись однажды, он продолжается, пока не пройдет весь свой цикл, даже когда глаза спящего откроются, и он будет выглядеть проснувшимся. Для того, кто переживает ночной ужас, видимое окружение проходит сквозь веки и впитывается внутренним зрением, становясь его частью. Любой внешний осязаемый возбудитель способен усилить внутреннее воображаемое состояние спящего. В результате человека невозможно пробудить от ночного ужаса; любая попытка сделать это извне превращается в составляющую часть внутреннего переживания "спящего".

Мой сон начинался с приглушенного, пульсирующего барабанного боя, интенсивность которого нарастала до тех пор, пока он не заполнял собой всю вселенную, поглощая все вокруг, и достигал непостижимых размеров, становясь совершенно ужасающим. В этот момент особенный, металлический, нечеловеческий голос начинал монотонно задавать мне вопросы, без конца повторяя их; требования голоса становились все громче и громче, пока он и окружающая необъятность не становились одним пульсирующим целым. (В раннем детстве меня пугал любой громкий звук, громкость же этого голоса выходила за рамки всех моих представлений.) Сам по себе вопрос был прост: "Что это? Что это?", — повторялся он снова и снова. Любой внешний звук, например, разговоры членов моей семьи, мои собственные крики (которые начинались незамедлительно) становились частью этой пульсирующей бесконечности, увеличивая ее. Это событие всегда проходило свой цикл целиком, звуки постепенно затихали и, наконец, оставляли меня. Мой внешний мир, включая и мою семью, собиравшуюся вокруг меня в попытке остановить мои крики, возвращался ко мне. Но в течение нескольких дней я оставался истощенным, меня подташнивало и трясло.

Как мне много раз рассказывали, обычно во время моих ночных кошмаров мои глаза были открыты, хотя то, что я видел, не было вовсе моей семьей. Это была картина, которую довольно сложно описать: равные части слуха, зрения и сознания, сосредоточенные на вопросе: "Что это?" Огромную часть в моем сне занимала пульсирующая красная аморфная сущность, наполнявшая пространство неотделимыми от нее звуками, предметами и повторяющимся вопросом.

За сном следовала странная амнезия, которая уничтожала всякое воспоминание о завершившемся событии, хотя оно преследовало меня несколько дней спустя, из-за чего я боялся оставаться один. Случалось это три или четыре раза в год, пока мне не исполнилось одиннадцать. В этом возрасте влияние кошмара стало усиливаться по мере того, как я рос, пока не превратилось в главную составляющую моей жизни. Однако в одиннадцать лет я внезапно обнаружил, что, приложив определенные усилия, могу пережить этот сон, не теряя себя. Я мог находиться вне сна, за его пределами, оставаясь в сознании, и таким образом запомнить его содержание. Я был убежден в том, что просто запомнив случившееся, я освобожусь от кошмара. Рядом с постелью я держал бумагу и карандаш и каждую ночь заново укреплял свою решимость запомнить сон, если он вернется ко мне.

По мнению Жана Пьяже, формальное оперативное мышление становится возможным как раз примерно в одиннадцать лет. Пользуясь его терминологией, эта стадия роста характеризуется появлением у сознания способности абстрагироваться от работы мозга и воздействовать на него. Именно это я и сделал, когда тот сон, наконец, вернулся ко мне. На самом деле, я обнаружил себя подверженным ему, поглощенным им, и в то же время на каком-то другом уровне, я оставался вне его, там, откуда я мог наблюдать за ним. Именно этот сторонний наблюдатель во мне не давал мне кричать, хотя к этому стремилось все мое существо. Осмысливая каждую мельчайшую деталь своего сна, я довел свой опыт до конца. После того, как все закончилось, я немедленно сделал полное описание сна и понял, что могу запомнить все примечательные детали. Впоследствии я никогда больше не испытывал ничего подобного, а в нескольких случаях, когда я ощущал нечто похожее на описанное состояние, я продолжал следовать за происходящим вплоть до момента, когда сон рассеивался.

В детстве я страстно почитал епископальную церковь и был самым ревностным служкой в епархии Юго-Западной Виргинии. Как и в римско-католической церкви, служка помогает священнику в проведении различных алтарных церемоний для придания им характера величественного и драматического зрелища. В двенадцать лет епархия предложила мне стипендию для обучения в лучшей школе священников на Юге, за чем последовал бы и университет и, наконец, семинария, так что я мог бы быть обряжен в рясу и стать духовным пастырем. Я был воодушевлен этой перспективой, но моя мать была настроена скептически. Она отвергла сделанное мне предложение, напомнив, что мы принадлежим к семье уважаемых журналистов, что её братья и отец, как и мой отец, были писателями и редакторами городских и местных еженедельных газет; в её семье около столетия все мужчины являлись издателями сельских еженедельников. С величайшим презрением в голосе она произнесла: "Джозеф, все хорошие люди ходят в церковь, но не позволяют церкви поселиться у себя в голове". И мне не было позволено "допустить" церковь в себя.

В период среднего подросткового возраста в моей жизни утвердились три основных состояния сознания. Первым был интенсивный идеализм, набор благородных стандартов столь возвышенных, что им могла соответствовать только жизнь Иисуса. (И уж конечно, на это не был способен ни я, ни кто-либо из тех, кого я знал.) Вторым был мой прискорбный недостаток, позже названный мной "скрытым величием" — постоянное, бьющее через край раздувание собственного значения и важности, а также глубины и величия моей внутренней жизни, которое не мог заметить никто из окружающего мира. Я был тогда, как и впоследствии, довольно небольшого роста и обладал весьма непримечательной внешностью. Я с жадной готовностью воспринял строки Уолта Уитмена:

Огромное, яркое солнце,

как быстро ты убило бы меня,

Если бы во мне самом

не всходило такое же солнце.[20]

Этот восход засиял как неугомонная экзальтированная энергия, таящаяся глубоко внутри моего существа и вырвавшаяся из меня, как вопль.

Третье состояние, характерное для меня в подростковый период, было ещё более значительным. Позже я обозначил это как "большие ожидания". До сего дня присутствующее во мне убеждение, что должно случиться нечто потрясающее, постоянно усиливалось. И ещё оно — чем бы это ни было — должно было произойти немедленно, в этот самый день, час, и даже секунду: "оно" находилось прямо за углом, за следующим холмом.

Несколько десятков лет спустя, после беседы в Санта Фе, Нью Мексико, одна семейная пара поделилась со мной содержанием письма, полученного от сына-студента одного из восточных университетов, преуспевающего в науках, и спортсмена, пользующегося популярностью в студенческом городке. Он сообщал, что это письмо было написано им после такого сильного переживания, что он мог довериться только своим родителям. Я был польщен тем, что они показали письмо мне.

Он проснулся посреди ночи, как он писал: "чувствуя холодную руку ужаса", сжимавшую его сердце. С тех пор, как ему исполнилось 14, продолжалось письмо, он постоянно жил в ожидании чего-то важного, что должно было вот-вот случиться. Это нечто было настолько огромным и значимым, что он не мог даже говорить об этом, а вместо этого холил и лелеял страстное желание в своем сердце. Ужас охватил его среди ночи, в канун 21-го дня рождения. Он вдруг понял, что в течение семи лет ждал, чтобы "оно" случилось, — но оно не случилось. И вот в то мрачное мгновение он узнал, что не случится никогда. "Я мог бы жить с осознанием того, что оно никогда не произойдет, — заключал молодой человек, — но мне кажется очень трудным принять то, что я никогда не смогу узнать, чем оно должно было быть".

Задолго до моего собственного 21-летия мои большие ожидания были разбиты Второй мировой войной и службой в корпусе ВВС США, где я провел последние годы своего взросления. Мне пришлось пересмотреть за это время множество агитационных фильмов о том, "почему мы должны сражаться", которые сопровождались многими сценами жестокости и зверств. Эти фильмы были задуманы для того, чтобы настроить нас, будущих пилотов и бомбардиров, на массовое убийство, что требовалось от всех хороших летчиков. Однажды, когда худшие из всех возможных зверств были показаны на экране в сопровождении пронзительно-эмоциональной симфонической музыки Сергея Рахманинова — "Остров мертвых", — я вдруг откровенно разрыдался. Один из моих приятелей-соучеников, сидевший рядом, начал шептать мне на ухо, пытаясь остановить меня, — ведь если бы дежурный сержант услышал мой плач, меня бы незамедлительно сняли с тренировочных полетов.

За время этих месяцев учебы, в редкие свободные минуты, я читал отрывки исторических обзоров Уилла Дюранта и, под влиянием мудрости Уилла и его жены Ариэль и ужасов, увиденных на экране, я с покорностью сделался атеистом. Однако, в тайниках души я сохранял любовь к Иисусу, и нежно лелеемый Его образ стал чем-то вроде чуланчика в сердце, сохранившегося на годы. Относительно Бога у меня были сильные сомнения; об Иисусе — величайшем из всех человеке и образце поведения для всех нас — ни одного.