О категориях отвлеченности и вещественности

Обнаружившиеся при анализе форм числа категории отвлеченности и вещественности грамматически не очень выразительны.

Так, категория отвлеченности, кроме отсутствия форм множественного числа и кроме ряда суффиксов преимущественно женского рода, выражается у слов мужского рода с основой на твердый согласный только окончанием родительного падежа -у (148). Однако и этот признак далеко невсегда обязателен. Наиболее последовательно он обнаруживается: 1) в сочетаниях отвлеченного существительного с предлогами с, из, образующих устойчивые единства: с виду, из виду; со смеху и т. п.; 2) независимо от сочетаний с предлогами у таких отвлеченных существительных, которые применяются для выражения количества, обозначая меру или степень предмета или количества, например: шуму, визгу. Ярче всего категория отвлеченности отражается в словообразовательных элементах языка.

Категория вещественности, кроме отсутствия форм множественного числа, также выражается окончанием родительного количества (меры, веса) на -у (как безударное, так и ударяемое) у слов мужского рода (с твердой и мягкой основой): сахару, чаю, табаку, миндалю³⁴ , багажу, балыку, кирпичу, коньяку, мышьяку и другие подобные.

КАТЕГОРИЯ ПАДЕЖА

Понятие падежа

Понятие "падеж" (перевод греческого ptōsis), по-видимому, взято из практики игроков в кости: это — "падение" брошенной кости той или другой стороной кверху (150)³⁵ . Падеж — это форма имени, выражающая его отношение к другим словам в речи. Круг формы склонения, падежных словоизменений, присущих разным типам имен, ограничен. Уже соотносительность системы падежей у местоимений, имен существительных, числительных и прилагательных, несмотря на разнородность функций падежа в каждом из этих классов, неизбежно ведет к морфологическому ограничению склонения. Между тем круг значений падежной формы у существительных все расширяется. В падежных формах имени существительного отражается понимание связей между предметами, явлениями, действиями и качествами в мире материальной действительности. Тут объединяется множество грамматических категорий, выражающих семантические оттенки пространственных, временных, притяжательных, причинных, целевых и других отвлеченных отношений. Формы и функции падежей соотносительны с грамматической системой предлогов, с присущими им значениями. По выражению К. С. Аксакова, "значение предлогов объясняет и подтверждает (оправдывает) значение падежей". "В падеже выражается и осуществляется, определяется предлог" (150)^а. Сочетания с предлогом расширяют и обогащают разнообразными смысловыми оттенками круг значений падежной формы. Кроме того, двойственность употребления (беспредложного и предложного) падежной формы ведет к богатой синонимике падежных конструкций.

В языках переходного аналитико-синтетического строя, как в современном русском, одни и те же отношения могут выражаться формами падежей беспредложно и с предлогами. Например: видный собой и видный из себя (ср. у Гоголя в "Женитьбе": "такой видный из себя, толстый"; ср. у Чехова "В бане": "А какой он из себя? — Худенький такой" и т. п.). Пушкин в "Пиковой даме" писал: "Он сын бывшего управителя у старой графини". Исключение предлога у лишь изменило бы некоторые смысловые оттенки зависимости. С развитием аналитических отношений, расширяющих функции предлогов и усложняющих значения падежей, груз грамматического выражения перекладывается с падежной формы на предлог. В современном русском языке, еще не достигшем аналитизма таких языков, как французский, падежная форма переобременена значениями. Обостряется разрыв между бедностью внешних форм падежной системы и разнообразием включенных в нее грамматических функций. По словам К. С. Аксакова, "падежи имеют свой самостоятельный смысл, обнаруживающийся при всяком случае разными своими сторонами...". Падежи "могут и должны рассматриваться сами в себе, а не только в употреблении; следовательно, должны быть поняты с этой точки зрения, даже и вне синтаксиса, в котором, конечно, как в живой речи, полнее выступает смысл и падежей, и всех грамматических изменений" (151).