Студопедия

КАТЕГОРИИ:

АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Церкви, жили в уверенности, что в смертный час получат отпущение грехов,— царство божие арендовалось на земле.




Помимо римской церкви, на земле Европы не было спасения. Ибо, и не вспоминая уж о согнанных со своих мест народах, которые вели жалкое существование в дальних уголках Европы, никто не мог ждать ничего ни от греческой империи, ни тем более от того единственного государства, которое вскоре стало складываться в Восточной Европе за пределами Римской империи и римского папства17*. Итак, в западной части Европы не осталось ничего, кроме нее самой и той единственной южной нации, у которой зацвели новые побеги просвещения,— арабов. С этими арабами Европа вскоре столкнулась и вступила в схватку; затронуты были самые чувствительные ее части; в Испании конфликт затянулся до того времени, когда Европа дожила уже до ясных дней Просвещения. Но что же ждало победителя? И кому досталась победа? Лучшей наградой, несомненно, было то, что человеческая энергия, человеческая деятельность вновь пришла в движение.

17* Это государство — Россия. С самого своего основания она шла иными, особыми путями по сравнению с западными государствами Европы; вместе с последними она выступила на исторической сцене лишь поздно.

КНИГА ДВАДЦАТАЯ

Если и видеть в крестовых походах эпоху великих перемен в нашей части света, то нужно быть осторожным и не рассматривать крестовые походы как первый и единственный источник перемен. Крестовые походы были безумием, и безумие это стоило Европе нескольких миллионов жизней, тогда как уцелевшие и вернувшиеся на родину были по большей части не просвещенными, а распустившимися, наглыми, погрязшими в роскоши людьми. Все доброе происходило в те времена от побочных причин, которым именно тогда можно было свободно развернуться, но и это доброе во многих отношениях было весьма опасным благом. Кроме того, ни одно историческое событие в мире не протекает отдельно; заключенное в уже наличествующих причинах, в духе времен и народов, оно — лишь циферблат часов, стрелка которых движима скрытыми в самом механизме гирями. Итак, рассматривая европейский механизм в целом, станем по-прежнему наблюдать, как содействовало каждое колесико достижению всеобщей цели.

I. Купеческий дух в Европе

Не напрасно природа ограничила этот небольшой материк берегами со множеством бухт, не напрасно изрезала его таким множеством судоходных рек, озер и морей,— с древнейших времен их неустанно бороздили прибрежные народы. Чем было Средиземное море для южан, тем Восточное — для северян,— поприщем начинающего морехода, ареной сообщений между народами. Мы видели, что не только гэлы и кимвры, но и фризы, саксы, особенно норманны плавают по западным и восточным морям, заплывают и в Средиземное море, творят на них добро и зло. От выдолбленных стволов перешли к большим кораблям, научились плавать в бурном море и использовать силу всех ветров, так что еще и теперь деления компаса носят немецкие названия, как и многие морские выражения взяты из немецкого языка. Янтарь был дорогой забавой, привлекавшей к себе греков, римлян, арабов и познакомившей южан с северным миром. Корабли из Массилии (Марсель) везли его по океану, по суше его везли

579

через Карнунт к Адриатическому морю, по Днепру — к Черному морю, везли в невероятных количествах: главным путем, связывавшим Север, Юг и Восток, дорогой народов, был путь к Черному морю1*. Там, где впадают в Черное море Дон и Днепр, были расположены два торговых города — Азов (Танаис, Асгард) и Ольбия (Борисфен, Альфхайм), перевалочные пункты для грузов, следовавших из Татарии, Индии, Китая, Византии, Египта в Северную Европу,— как правило, в обмен на другие товары; и тогда, когда оживился более удобный путь через Средиземное море, этот северовосточный торговый путь не был забыт — ни в эпоху крестовых походов, ни еще позднее. Когда славяне овладели большой частью Балтийского побережья, они построили вдоль берега моря цветущие торговые города; жившие на островах и на противоположном берегу моря немецкие племена конкурировали с ними и не успокоились, пока не разрушили всю торговлю славян — ради прибыли и в угоду христианству. Тогда они попытались занять место славян, и так, постепенно, задолго до ганзейского союза, сложилось нечто вроде морской республики, такой союз купеческих городов, из которого выросла впоследствии Ганза. Как во времена морского разбоя на Севере были короли, правившие на море, так теперь образовалось пространное, состоящее из множества частей торговое государство, основанное на подлинных началах безопасности, мира, взаимопомощи,— быть может, в нем прообраз будущего, того будущего, что ждет все торговые народы Европы. На северных побережьях здесь и там — а раньше всего во Фландрии — расцветали трудолюбие и полезные промыслы.

Конечно, внутреннее состояние этой части земли не было самым благотворным,— не только нападения морских разбойников нередко полагали печальный конец самым лучшим начинаниям, как случалось повсеместно, но и не утихавший воинственный дух народов, выросший из него феодальный уклад приносили с собой бесчисленные помехи и препятствия для трудолюбивого усердия народов. В первые времена, когда варвары только что разделили между собой европейские земли, когда между людьми одного племени было больше равенства и когда с прежними обитателями этих мест обращались еще довольно мягко, тогда усердию и трудолюбию недоставало лишь поощрения, и, можно быть уверенным, они не остались бы без содействия, будь среди королей побольше Теодорихов, Карлов, Альфредов. Но когда свободные люди очутились в ярме крепостной зависимости, когда наследственная знать стала пожинать плоды пота и труда крепостных, чтобы роскошествовать и пьянствовать, а сама стыдилась полезного ремесла, когда трудолюбивый человек нуждался в жалованных грамотах, чтобы только заниматься своим ремеслом, должен был выплачивать оброк, чтобы избавиться от бесовской власти,— тогда все было еще связано жестокими цепями. Правители, понимавшие это, делали все возможное — основывали города и давали им привилегии, брали под свою

1* Много материалов об этом собрано и сопоставлено в т. I «Истории немецкой торговли» Фишера.

580

Защиту ремесленников и художников, привлекали в свой округ купцов и даже ростовщиков-евреев, первых освобождали от уплаты пошлины, а вторым, испытывая постоянную нужду в еврейских деньгах, даже даровали сеявшие зло торговые свободы; но при всем этом на европейском материке плоды человеческого труда еще не могли войти в свободное пользование и обращение. Все было замкнуто, все разъединено, все притеснялось, так что вполне естественно, если южане, искусные, ловкие, жившие в благоприятных зонах, на время обогнали старательных и прилежных северян. Но только на время,— потому что все, чего достигли Венеция, Генуя, Пиза, Амальфи, все так и осталось в пределах Средиземного моря,— а мореплавателям Севера принадлежал океан и вместе с океаном — целый свет.

* * *

Венеция в своих лагунах выросла, как вырос Рим. Поначалу спасавшиеся от варварских набегов находили прибежище на недоступных, скудных островках, находя здесь жалкое пропитание; соединившись в одно целое со старой гаванью Падуи, Венеция связала свои разбросанные селения и островки, приняла особую форму правления и, начавши с жалкой торговли солью и рыбой, поднялась за несколько столетий до положения первого торгового города Европы, превратилась в торговый склад всех окрестных земель, овладела несколькими королевствами и еще теперь пользуется славой древнейшего вольного государства, которое за все время, пока существует оно, не мог еще завоевать ни один враг. История Венеции, как и история многих торговых государств, доказывает, что можно начать с ничего, а обрести все, что и близящуюся катастрофу можно предотвратить, если соединить неутомимый труд и практический ум. Венеция лишь поздно решилась выйти из своих болот и, словно робкий обитатель ила, нащупала на берегу моря узкую полоску земли, потом сделала еще несколько осторожных шагов и, желая снискать благосклонность богатейшей империи, встала на сторону слабосильного экзарха Равенны. За это Венеция получила то, на что рассчитывала,— самые весомые свободы в государстве, сосредотачивавшем в те времена почти всю торговлю мира. Как только арабы стали расширять свои владения и, захватив Сирию, Египет и почти все побережье Средиземноморья, попытались присвоить себе и торговлю разных стран, Венеция смело и удачно отражала их попытки проникнуть в Адриатическое море, но одновременно не замедлила заключить с ними договоры и благодаря этому с неизмеримой выгодой для себя стала посредницей в торговле всеми богатствами Востока. Через Венецию в Западную Европу поступали в таких огромных количествах всевозможные товары, специи, шелка, предметы восточной роскоши, что почти вся Ломбардия превратилась в их склад, а венецианцы, да и все жители Ломбардии, наряду с евреями, перепродавали их во все страны Западной Европы. Северная торговля, от которой в целом было больше проку, какое-то время страдала от этого, кроме того, богатая Венеция, теснимая венграми и аварами, закрепилась и на материке,— не пор-

587

тя отношений ни с арабами, ни с греческими императорами, она умела использовать в своих интересах и Константинополь, и Алеппо, и Александрию и яростно противодействовала любым торговым предприятиям норманнов, пока их торговля тоже не оказалась в ее руках. Именно роскошные восточные товары, привозимые с Востока Венецией и ее соперницами, богатства, которые накапливали эти города, а к тому же еще и рассказы пилигримов о великолепной жизни Востока разожгли зависть в сердцах европейцев — не так гроб господень, как обширные владения магометан. Когда начались крестовые походы, наибольшую пользу извлекли из них именно итальянские купеческие города. Они перевозили войска, доставляли им продовольствие и зарабатывали на этом невероятные суммы, а в завоеванных землях получали новые привилегии, центры торговли, земельные владения. Прежде всего удача сопутствовала Венеции — ей с помощью полчищ крестоносцев удалось захватить Константинополь и создать Латинскую империю, причем Венеция так выгодно поделила награбленное со своими союзниками, что тем досталось малое и на малый срок, а Венеции — все необходимое для торговли — острова и побережья Греции. Венецианцы долго владели этими землями и еще расширили свои владения; им удавалось осторожно и удачливо избегать опасностей, сетей, которые ставили им недруги и соперники,— но, наконец, установился новый порядок вещей, португальцы стали плавать вокруг Африки, турецкая империя прорвалась на Европейский континент, и Венеция была заперта в своем Адриатическом море. Итак, огромная доля добычи, полученной в войнах с греческой империей, в крестовых походах, от торговли с Востоком, была свезена в венецианские лагуны; все доброе и дурное, что пошло отсюда, распространилось по всей Италии, Франции и Германии, особенно по южной Германии. Венецианцы были голландцами своего времени, за свое купеческое трудолюбие, за развитие ремесел и художеств и прежде всего за устойчивую, принятую Венецией, форму правления они навеки занесены в книгу человечества2*.

* * *

Раньше Венеции крупную торговлю развернула Генуя и на какое-то время добилась господства на Средиземноморье. Генуя участвовала в торговле с греками, а позднее и с арабами; поскольку генуэзцы были заинтересованы в безопасности плавания по Средиземному морю, то они не только завладели Корсикой, но с помощью некоторых христианских князей Испании заполучили опорные точки в Африке и принудили пиратов к миру. Генуя оставалась весьма деятельной во время крестовых походов — генуэзцы поддерживали сухопутные войска своим флотом, помогали

2* В «Истории Венеции» Лебре1 — перед нами извлечение всего интересного из всей литературы об этом государстве; такого собрания нет на других языках. Мы увидим позднее, чем был этот морской город для церкви, для литературы Европы и вообще для всей Европы.

582

завоевывать Антиохию, Триполи, Цезарею, Иерусалим в первом походе, так что были вознаграждены совершенно особыми привилегиями на торговлю в Сирии и Палестине, а, кроме того, у гроба господня, над алтарем, помещена в их честь благодарственная надпись, весьма лестная для Генуи. Торгуя с Египтом генуэзцы соперничали с Венецией, но центром их господства было Черное море; здесь они владели большим торговым городом Каффой2, куда прибывали по суше товары из разных стран Востока, они торговали с Арменией и, мало того,— вели свою торговлю даже во внутренних областях самой Татарии. Долгое время генуэзцы защищали Каффу и острова архипелага, которые тоже были в их руках, но когда турки заняли Константинополь, то они закрыли Генуе выход в Черное море, а потом отрезали ее и от архипелага. С Венецией генуэзцы вели длительные и кровопролитные войны, Венеция не раз была на грани гибели, а Пизу генуэзцы разрушили до основания,— в конце концов венецианцам удалось запереть генуэзский флот в Кьоцце, этим было довершено их падение.

* * *

Амальфи, Пиза и другие города материка вместе с Венецией и Генуей участвовали в торговле с арабами и восточными землями, Флоренция обрела независимость н присоединила Фьезоле; город Амальфи свободно торговал во всех владениях египетского халифа; Амальфи, Пиза и Генуя были морскими державами. Прибрежные города Франции и Испании тоже стремились принять участие в торговле с Левантом, а паломники отправлялись в путь не столько ради молитвы, сколько ради наживы. Таково было положение Южной Европы, напротив которой располагались владения арабов; для итальянского побережья арабские земли были чем-то вроде сада, полного специй, какой-то волшебной страной, изобилующей сокровищами. Итальянским городам, пускавшимся в путь вместе с крестоносцами, нужно было не тело господне, а пряности и сокровища той земли. Банк Тира был им землей обетованной, и если они что-либо предпринимали, то замыслы их никогда не отклонялись от обычной торговой тропы, исхоженной за целые века.

* * *

Чужеземные богатства могли даровать лишь преходящее счастье тому, кто сумел заполучить их, но, быть может, первоначальный расцвет итальянской культуры не мог бы обойтись без них. Люди познакомились с жизненными удобствами, с менее суровым образом жизни, теперь можно было приучаться к не столь грубой роскоши, как прежде. Многие большие города Италии лишь тонкой нитью связаны были с их верховным правителем, тем более что его не было поблизости и жил он далеко, по ту сторону Альп; все эти города стремились к независимости и вскоре во много раз превзошли своим могуществом неотесанных обитателей крепостей или разбойничьих замков, и вот почему: города или же привлекали их к себе все укрепляющимися узами роскоши, благосостояния, и тогда

583

Феодал становился мирным жителем города, или же города, население которых все увеличивалось, вскоре были достаточно сильны, чтобы разрушить замок и принудить феодала мирно сосуществовать с городом. Роскошь пробуждала трудолюбие: не только художества и мануфактуры, поднималось и земледелие; Ломбардия, Флоренция, Болонья, Феррара, неаполитанские и сицилийские берега по соседству с большими, богатыми, трудолюбивыми городами превратились в прекрасно возделанные, цветущие поля,— Ломбардия была садом, когда большая часть Европы была еще лугом и лесом. Многолюдные города кормила земля, а землевладелец мог получать теперь больший доход, потому что цены на продовольствие повышались, но он и должен был стремиться получить наибольшую прибыль, чтобы не отстать от других в стремлении к роскошной жизни. Так один род деятельности пробуждал другой и не давал ему застыть на месте; вместе с этим новым поворотом вещей не могли не укрепиться и порядок, и свобода собственности, и законность. Нужно было учиться бережливости, чтобы уметь тратить; способность людей находить, изобретать новое отточилась: каждый хотел обогнать другого; если раньше каждый вел свое хозяйство и был предоставлен сам себе, то теперь каждый как бы становился купцом. Итак, если часть арабских богатств прошла через руки итальянцев, и в прекрасной Италии показались ростки новой культуры, то это — в природе вещей.

Но цветение было скоротечным. Торговля множилась и пошла другими путями; республики клонились к упадку, богатые города в их гордыне забылись, и их разрывали внутренние неурядицы; вся страна раскололась на партии, и выдвинулись вперед предприимчивые люди и отдельные семейства, сосредоточившие в своих руках большую силу. К этому надо еще прибавить войны, угнетение, а поскольку роскошь и искусства изгнали боевой дух и даже самую честность и верность, то города один за другим становились добычей чужеземных и отечественных тиранов, и только наистрожайшие меры спасли от гибели Венецию, раздававшую сладостную отраву. Однако каждая пружина, действующая в делах людских, пользуется подобающими ей правами. К счастью для Европы, тогдашняя роскошь отнюдь не распространилась среди всех, а в основном она только наполнила карманы жителей Ломбардии; в противоположность купеческому духу городов пробуждался в Европе иной дух — могучий и бескорыстный дух рыцарства, готовый преодолеть любые трудности, и все толькп ради чести. Посмотрим, из каких ростков вышел этот цветок, что питало его и какие плоды принёс он, сдерживая купеческий дух наживы.

II. Рыцарский дух в Европе

Все наводнившие Европу немецкие племена состояли из воинов, а поскольку самым тяжелым было служить в коннице, то, несомненно, нередкс случалось так, что труды конников не были вознаграждены по заслугам.

584

Вскоре возник целый особый разряд конников, где этому делу учили по всем правилам искусства, а поскольку этот разряд составил дружину вождей, герцогов, королей, то, естественно, сложилось нечто вроде военной школы, в которой ученик проводил годы учения, после чего, возможно, должен был пускаться на поиски приключений, в чем и состояло его ремесло, или же, если он хорошо вел себя, то, как выслужившийся подмастерье, мог получить права мастера и продолжать служить дальше или, как мастер своего дела, набирать своих учеников. По всей видимости, у рыцарства именно такое, а не иное происхождение. Немецкие народы, у которых любое занятие складывалось в цех, прежде всего должны были создать цех того искусства, в котором только они и разбирались, и именно потому, что это было их главное и единственное искусство, они воздавали ему все почести, которых не могли признать за другими, не известными им искусствами. Такой исток уже содержит в себе все законы и правила рыцарства3*.

А именно, находиться в дружине значило служить, а потому первой обязанностью — обязанностью и оруженосца, и рыцаря — было дать обет верности своему господину. Конные, боевые упражнения были школой, и от них впоследствии произошли поединки и турниры рыцарей, наряду со всем другим рыцарским служением. При дворе ученик должен был состоять в окружении своего господина и своей госпожи, оказывать им услуги, поэтому он по всем правилам цеха учился исполнять долг вежливости по отношению к дамам и господам. А поскольку одного оружия и коня было мало и такой воин не мог обойтись и без религии и женской благосклонности, то он выучивал первую по короткому требнику и добивался милости женщин согласно принятым нравам и по своим способностям. Так и сложилось рыцарство — оно составилось из слепой веры в религию, из слепой верности господину, если только этот последний не требовал чего-либо противного правилам цеха, из вежливости в служении и учтивости к дамам,— а помимо этих доблестей голова и сердце рыцаря могли быть пусты и не ведали ничего о каких-либо иных понятиях и обязанностях. Низшие сословия были не ровня ему, а чему учился ученый, художник, ремесленник, все то рыцарь, выучившийся и состоявший на службе у своего господина, мог преспокойно презирать.

Ясно, что подобное ремесло воина должно было выродиться и превратиться в наглое варварство, как только стало наследственным и «могущественный», и «всесильный» рыцарь уже с колыбели был «благородным» отпрыском дворянства,— итак, сами же государи, если они были достаточно дальновидны, должны были не просто кормить свою дружину бездельников, но и позаботиться о том, чтобы как-то облагородить их профес-

3* См. «Историю Оснабрюка» Мёзера, т. I. Вместо множества сочинений, трактующих рыцарские нравы, приведу одного-единственного Кюрна де Сен-Пале, сочинение которого «Рыцарство Средних веков» вышло и по-немецки в переводе Клюбера3. Большая часть этой работы говорит о французском рыцарстве, а история рыцарства всей Европы еще не написана.

585

Сию, привить им некоторые идеи и воспитать своих благородных слуг и оруженосцев для того, чтобы собственный его двор, семейство и земля были в безопасности перед ними. Отсюда пошли более строгие законы, сурово каравшие любой подлый поступок, появились и благороднейшие обязанности — защищать угнетенных, охранять невинность и целомудрие, великодушно поступать с врагами и т. д.— такими средствами пытались предотвратить насилие, смягчить грубый и резкий ум. Эти правила ордена, которые внушались рыцарям с детства, производили сильное впечатление на верные души,— поражаешься тому, как почти уже механически сказывается в словах и делах рыцаря их безусловная преданность и честность. Гибкость характера, многосторонний взгляд на всякий предмет, изобилие мыслей никогда не были «недостатками» рыцарей,— вот почему даже средневековый язык движется церемониальным шагом, выступает твердо, почти скованно, словно рыцарь в железном панцире, тогда как мыслей — всего две, три...

Но вскоре обстоятельства придали большую живость и подвижность фигуре рыцаря; обстоятельства эти сложились одновременно в двух разных концах мира, а странами такой, уже более утонченной, рыцарской культуры стали Испания, Франция, Англия, Италия — прежде всего Франция.

* * *

1. У арабов с незапамятных времен существовало столь отвечавшее характеру их племени и климату страны своеобразное бродячее рыцарство, дух которого был пронизан нежной любовью. Арабские рыцари искали приключений, бились на поединках, жестоко мстили за всякую видимость нанесенного им или их сородичам оскорбления. Они привыкли к суровому образу жизни, к простой, небогатой одежде, а превыше всего ставили коня, меч и честь своего рода. Их жены и шатры следовали за ними, они искали в путешествиях любовных приключений, а жалобы о возлюбленной, оставшейся в далеких краях, становились у них тонким дыханием поэзии — на языке, который они так почитали; воспевать пророка, самих себя, славу рода, красавицу стало общим правилом их поэзии, причем они не задумывались о постепенных переходах от темы к теме. Самые отважные жены воспламеняли их на битву, к их ногам слагали рыцари свою добычу: поскольку со времени Мохаммеда женщины оказывали значительное влияние на культуру арабского государства, а в мирные времена у восточного рыцаря нет никаких других развлечений, кроме как развлекаться с женщинами и проводить вместе с ними все свое время, то и в Испании, когда она находилась в руках арабов, устраивались в присутствии дам пышные, блестящие торжества, где рыцари соревновались между собой, например, бросали копье, стремясь попасть в кольцо и т. д. Красавицы вдохновляли бойцов и награждали их драгоценностями, поясами, связанными ими шарфами,— ибо все эти увеселения устраивались в их честь, портрет дамы победителя висел на виду у всех в окружении портретов побежденных им рыцарей. Соревнующиеся группы рыцарей разли-

586

чдлись цветом, девизами, облачением, поэты воспевали рыцарские праздники, а любовь была лучшей наградой победителю. Итак, очевидно, что утонченные рыцарские обычаи принесены в Европу арабами; что у тяжеловооруженных героев Севера было цеховым обрядом или оставалось просто поэзией, то у южан вошло в кровь и плоть, стало легкой игрой, весе-лым упражнением силы и ловкости4*.

Итак, этот более легкий и подвижный рыцарский дух впервые распространился среди христиан в Испании, где на протяжении столетий жили рядом друг с другом готы и арабы. Здесь появились не только самые первые христианские рыцарские ордена, учрежденные для борьбы с маврами, для защиты паломников, которых надо было сопровождать на пути в Ксмпостелло,— или, наконец, просто на радость и счастье; более того, рыцарский дух так глубоко врезался в характер испанца, что в полном соответствии с арабским нравом и в Испании странствующие рыцари и рыцари любви были не просто созданиями фантазии. Романсы, то есть исторические песни, и в первую очередь песни, повествующие о рыцарских и любовных приключениях (может быть, и романы, как старший «Ама-дис»5),— это побеги испанского языка и мышления, и в них еще в позднюю эпоху нашел Сервантес сюжет для своего несравненного национального романа «Дон Кихот Ламанчский». Но в Испании, как и на Сицилии, в этих двух областях Европы, которыми арабы владели дольше всего, влияние их сказалось прежде всего в радостных настроениях поэзии 6*.

А именно, на той земле, которую отнял у арабов Карл Великий и которая простирается вплоть до Эбро,— Карл заселил ее жителями Ли-музена, то есть юга Франции,— со временем сложилась по обе стороны Пиренейских гор первая в Европе поэзия на народном языке — поэзия провансальская, или лимузенская. Тенцоны, сонеты, идиллии, вилланески, сирвенты, мадригалы, канцоны и вообще все те изобретательные формы, в которые облекались остроумные вопросы, разговоры и беседы о любви, послужили поводом для удивительного суда — суда любви (corte de amor),— все в Европе было устроено так, что у всего должны были быть свои придворные или цеховые права! Рыцари и дамы, короли и князья выступали в таком судебном разбирательстве сторонами и судьями. Перед таким трибуналом сложилась веселая наука трубадуров, la gaya scien-cia,— сначала она была забавой высшей аристократии, рассматривалась как придворное увеселение, и лишь позднее попала в руки контадоров, труанов и буфонов, то есть сказочников, придворных шутов и дураков, и тогда стала низкой и подлой. В первые времена расцвета провансальской поэзии ей присуща была нежная гармония, трогательное, прелестное изящество; она смягчала душу и сердце, развивала язык и нравы; она была родоначальницей всей новой европейской поэзии. Язык Лимузена

4* См. Рейске о Тогран, Покок об Абу лфарадже; см. Сейла, Джонса, Окли4. Кардо н.а и др.

6* См. «Испанскую поэзию» Л. X. Веласкеса и все написанное о провансальских поэтах, миннезингерах н т. д.

587

Распространился в Лангедоке, Провансе, Барселоне, Арагонии, Валенсии, Мурсии, на Майорке и Минорке: в этих прекрасных землях, пыл которых охлаждало море, поднялось к небу первое дыхание любви — ее вздохи и радости. Испанская, французская, итальянская поэзия — дочери провансальской; Петрарка учился у нее и соревновался с ней; наши миннезингеры — поздний, более суровый отголосок провансальской поэзии, хотя песни их относятся к самому нежному, что создано на немецком языке. Провансальская поэзия пришла в Германию так: рыцарский дух, распространившийся по всей Европе, преодолел Альпы и занес цветы этой поэзии в Швабию, Австрию, Тюрингию; императорам из дома Штауффенов и ландграфу Герману Тюрингенскому эта поэзия очень пришлась по нраву, а некоторые немецкие государи прославили себя, создав песни в новой манере, иначе имена их мы давно забыли бы. Между тем такое искусство подвергалось порче и во Франции стало подлым ремеслом бродячих жонглеров, а в Германии перешло в жалкий мейстергезанг. В таких языках, вышедших, как сам провансальский, из латыни, в языках романских» тонкая рыцарская поэзия укоренилась лучше и принесла множество плодов во всех странах — от Испании, Франции, Италии до Сицилии. А на Сицилии, на этой бывшей (как и Испания) арабской земле, возникла первая поэзия на итальянском языке.

* * *

2. Что пошло от арабов на юге, тому же еще более энергично способствовали норманны — во Франции, Англии и Италии. Когда романтический характер норманнов, любовь их к приключениям, пристрастие к героическим сказаниям и рыцарским искусствам, их глубокое почитание женщин соединилось с утонченным рыцарским духом арабов,— вот тогда рыцарство стало распространяться в Европе и обрело прочную почву под ногами. Теперь пошли в ход те сказания, которые принято называть романами и основа для которых существовала задолго до крестовых походов,— издавна немецкие народы славили своих героев, такие поэмы и песнопения сохранились в века глубочайшего мрака, при дворах и даже в монастырях; более того, чем больше исчезала всякая подлинная история, тем восприимчивее были головы людей к духовным легендам и романтическим россказням. Поэтому можно видеть, что уже с первых веков христианства воображение людей все более упражняется в такого рода рассказах,— сначала это были романы в греческо-африканском, а потом уже и в северноевропейском духе; монахи, епископы и святые не стеснялись сочинять романы, сама Библия и сама истинная история должны были превращаться в роман, если нужно было, чтобы им внимали. Так возникли прения Христа и Велиала, так — всевозможные аллегорические и мистические фигуры доблестей и обязанностей, так — фарсы и моралитэ духовного театра. Вкус целой эпохи был таким, его порождали невежество, суеверие, воспаленная фантазия, поэтому рассказы и сказки (contest et fabliaux) были единственной пищей для умов, а рыцарское сословие

588

превыше всего ценило героические песни. Во Франции, в этом средоточии рыцарской культуры, сошлись два направления поэзии, и для нее естественно выбирали наиболее близкие темы и сюжеты. Вот одно направление — поход Карла против сарацин, рассказ обо всех событиях, которые, если верить легенде, приключились в Пиренейских горах; второе направление составляли древние легенды о короле Артуре, сохранившиеся в стране норманнов, Бретани. В рассказы о Карле перенесли двенадцать пэров, которые появились во Франции гораздо позднее: Карл с рыцарями были обрисованы в таком великолепии, какое можно только вообразить, а язычники-сарацины представлены такими варварами, какими только можно их себе помыслить. В той же истории оказались и Оджьер-датча-нин, и Гюон Бордоский, и сыновья Гаймона, и множество легенд о паломничестве ко гробу господню и крестовых походах, но, во всяком случае, можно сказать, что самые интересные лица и события происходили из области Лимозена, из Гиени, Лангедока, Прованса и той части Испании, где процветала провансальская поэзия. Легенды второго направления — о короле Артуре и рыцарях его двора — переносились за море и уходили в глубь Корнуолла или, лучше сказать, в глубь такой утопической страны, в которой можно было позволить себе совершенно особый жанр чудес. Зеркало этих романов, в котором видело себя рыцарство, было отполировано до блеска; доблести и недостатки, присущие двору короля Артура, были ясно обрисованы в образах рыцарей Круглого стола с их различными характерами и различными достоинствами,— для таких картин романы об Артуре предоставляли широкий простор, ибо действие происходило в древние времена и в таком мире, какому не ведомы были никакие ограничения. Наконец, оба направления породили третий вид романов, и теперь уже не была обойдена ни одна провинция Франции и Испании. Сценой действия были Пуату, Шампань, Нормандия. Арденский лес, Фландрия и даже Майнц, Кастилия, Альгарбия,— невежество и тот вид, какой приобрела в те времена древняя история, позволяли смешивать все времена и народы, и даже заставляли их смешивать. Все сливалось в один цвет рыцарства — Троя и Греция, Иерусалим и Трапезунт, новые слухи и старые басни,— все государства, все народы Европы, все короли и самые могущественные рыцари были глубоко убеждены тогда, что нет большей славы для рода, как происходить от участников Троянской войны. Вместе с норманнами романтическая поэзия переселилась в Англию и на Сицилию — и та и другая области дали новые сюжеты и новых героев, но нигде не было более благоприятных условий для развития романа, чем во Франции. Сошлось множество причин, а потому сам язык, поэзия, образ жизни, даже мораль и религия были заранее, словно нарочно, подготовлены к романам6*.

Ибо,— если от сказок перейти к истории,— где цвет рыцарства был прекраснее, чем во Франции? Когда род Каролингов пришел в упадок и заблистало множество дворов всяких герцогов, графов, баронов — не-

6* Об этих направлениях и составных частях романа — в другом месте6.

589

значительных владетелей, которых было почти столько же, сколько провинций, замков и крепостей,— почти всякий двор, почти всякий рыцарский замок превратился в школу рыцарской чести. Живость национального характера, вековые войны с арабами и норманнами, слава предков, которую те снискали в этих войнах, благосостояние и процветание, уже достигнутые некоторыми семействами, соединение французской и норманнской крови, а прежде всего нечто своеобразное в характере народа, что сказывается на протяжении всей истории, начиная с галлов,— всем этим внесены были в рыцарское сословие бодрость, стремительность духа, необыкновенная разговорчивость, гибкость, блеск и изящество; ничего подобного не встретишь у другого народа, если только не в более поздние времена. Сколько французских рыцарей пришлось бы назвать — мужественных, учтивых, благородных в мыслях и делах, в бою и в мирной жизни, которые на протяжении всей истории, даже позднее, когда воцарились деспоты-короли, добыли вечную славу своему роду! Когда раздался призыв к крестовым войнам, французские рыцари составляли цвет Европы; французские роды заняли престолы Иерусалима и Константинополя; законы нового латинского государства были написаны на французском языке. А вместе с Вильгельмом Завоевателем французский язык и французская культура взошли и на трон Британии; французская и английская нации соперничали в рыцарских доблестях, они явили их в Палестине и во Франции, но, наконец, Англия предоставила соседям французам блистать в блеске и славе суеты и выбрала себе более полезную, бюргерскую карьеру. Франция первой оказала сопротивление и власти римских пап, причем с изяществом, легкостью; даже святой Людовик был чем угодно, но не рабом римского папы. В Англии, Германии и других странах бывали короли похрабрее французских, но государственный ум Италии унаследован был Францией; здесь, даже творя позор, всегда умели соблюсти вид благоприличия. Этот же дух проник и в ученые заведения Франции, был усвоен начальниками и судьями — сначала на благо стране, впоследствии — во вред ей. Не удивительно, что французская нация стала самой тщеславной во всей Европе,— почти с самого начала, когда только возникла французская монархия, Франция указывала путь Европе и задавала тон во всех самых важных переменах. Когда все народы, словно на скачки и турнир, съехались в Палестину, немецких рыцарей объединили с французскими, чтобы они укротили свой неистовый дух — furor Teuto-nicus. Новый тип одежды — с гербами и другими знаками отличия, который возник во время крестовых походов и был принят всей Европой,— тоже в целом французского происхождения.

* * *

Теперь нам следовало бы поговорить о тех трех или четырех духовных рыцарских орденах, которые были учреждены в Палестине,— однако перед нами героическое и государственное действо в пяти или семи актах; пока оно продолжалось, ордена и добыли себе славу и богатства; итак, посмотрим сначала на него!

590










Последнее изменение этой страницы: 2018-05-10; просмотров: 238.

stydopedya.ru не претендует на авторское право материалов, которые вылажены, но предоставляет бесплатный доступ к ним. В случае нарушения авторского права или персональных данных напишите сюда...