Тоже всегда шла бок о бок со схоластикой,— ибо они переходят одна в другую.

В грамматике арабы видели славу своего племени, так что, гордясь чистотой и красотой языка, перечисляли все слова и все формы, и уже в ранние времена ученый, как рассказывают нам, мог нагрузить словарями шестьдесят верблюдов. И этой науке от арабов первыми научились иудеи. Своему старому, гораздо более простому языку они старались привить грамматику по образцу арабов,— такая же грамматика была в употреблении и христиан вплоть до самого последнего времени; как раз в противоположность этому в наши времена арабский язык послужил живым примером для того, чтобы начать естественно и в соответствии со здравым рассуждением понимать и еврейскую поэзию, то, что было образом, и рассматривать как образ и смести с лица земли бесчисленных кумиров распространенного у иудеев лживого искусства толкования²¹.

Рассказывая историю, арабы не добивались того успеха, что греки и римляне , и это потому, что арабам не были известны свободные государства, а стало быть, и практика прагматического рассуждения обо всех общественных делах, поступках и событиях. Они умели писать сухие, короткие анналы, а в жизнеописаниях постоянно рисковали впасть в поэтический тон, осыпая похвалами своего героя, или в тон несправедливого порицания, при характеристике его недругов. Ровный стиль историографии так и не сложился у них; их история — это поэзия или рассказ, проникнутый поэзией, но, напротив того, полезны для нас и посейчас арабские хроники и исторические описания стран, например стран внутренней Африки, которые они знали и которых мы не узнали и по сей день^15*.

Наконец, наибольшие заслуги принадлежат арабам в математике, химии и медицине,— в этих умноженных ими науках арабы стали учителями Европы. При аль-Мамуне была в долине Санджар, близ Багдада, измерена географическая долгота; арабы-астрономы — хотя науку эту использовало суеверие — составляли карты неба, астрономические таблицы и разнообразные инструменты, затрачивая огромный труд, причем ясное небо и прекрасный климат обширного государства способствовали им в этих начинаниях. Астрономия применена была и к описанию Земли; географические карты и статистические сведения о разных странах были составлены задолго до того, как мысль об этом возникла в Европе. Благодаря астрономии арабы установили свою систему исчисления времени, а знания о движении небесных светил шли у них на пользу мореплаванию; многие термины в астрономии — арабского происхождения, и вообще имя этого народа вечными буквами начертано на небесах,— как не написать его на земле. Книгам, в которых запечатлено усердие математиков и астрономов-

^15* Большинство таких материалов до сих пор не использованы или не известны. У немецких ученых есть знания и трудолюбие, но нет средств, чтобы издать старинные тексты должным образом: в других странах есть фонды и богатые учреждения,— но ученые дремлют. Наш Рейске²² стал мучеником святого трудолюбия в греко-арабских занятиях — мир праху tuj! Ученостью его пренебрегли,— а ведь долго придется ждать второго такого ученого!

575

арабов, нет числа, но большинство из них до сих пор неизвестны или лежат без употребления,— бессчетное множество их уничтожили война, огонь, а то и небрежность и варварство. Благороднейшие знания, какие только ведомы человеческому уму, благодаря арабам проникли даже в Татарию и монгольские земли, больше того — даже в замкнутый Китай; в Самарканде составляли астрономические таблицы и определяли астрономические эпохи — все это до сих пор верно служит людям. Знаки счетного искусства — цифры — мы получили от арабов; слова «алгебра» и «химия» — тоже арабские. Арабы произвели на свет и ту и другую науку и дали роду людей новый ключ к тайнам природы, не только для медицины, но и для всех разделов физики, и ключ этот был в применении на протяжении веков. Поскольку, занятые физикой, они меньше внимания уделяли ботанике, а анатомией не могли заниматься совсем, ибо закон их запрещал это, то они тем более мощное влияние оказали на фармацевтику своей химией, а на распознавание болезней и темпераментов почти уже суеверным наблюдением всех внешних признаков их и наружных примет. Чем был Аристотель для философии, чем были Евклид и Птолемей для математики, тем же Гален и Диоскорид стали для медицины, хотя, с другой стороны, нельзя отрицать и того, что, следуя за греками, арабы не только сохраняли, умножали и распространяли самые необходимые для нашего людского рода знания, но в некоторых случаях и искажали их. Восточный вкус, которым отмечены были эти науки у арабов, долгое время оставался у этих наук и в Европе, и лишь с великим трудом удалось отмежеваться от него. И в некоторых искусствах, как, например, в архитектуре, многое из того, что мы привыкли называть готическим вкусом,— на самом деле вкус арабский, он своеобразно сложился у них на основании тех архитектурных образцов, которые эти грубые завоеватели видели в странах греческого мира; вместе с ними арабский вкус пришел в Испанию, а уже оттуда распространился и в другие страны. 4. Наконец, нам следовало бы рассуждать сейчас и о блестящем романтическом рыцарском духе, который несомненно примешался благодаря арабам к европейскому духу приключений,— однако этот последний вскоре сам предстанет перед нами.

VI. Общее рассуждение

Если мы вновь обратимся к тому, какой облик обрела наша часть земли после всех переселений народов, после обращения их в христианскую веру, после всех войн и установления иерархии,— мы увидим полное сил, но беспомощное тело исполина, циклопа, которому недостает только его единственного глаза. Народа было немало на этой западной оконечности Старого Света,— обессиленные роскошеством земли римлян заняли мощные тела, в которых жил здоровый дух, и вскоре земли эти

576

были густо заселены^16*. Ибо в первые времена, когда некультурные народы только что овладели своим новым краем, а различия между сословиями не выросли в постоянный наследственный гнет, завоеванный римский мир был настоящим раем для довольствующихся малым дикарей, что жили среди наций, давно уже потрудившихся и постаравшихся о жизненных удобствах. Варвары не замечали причиняемых их набегами опустошений, того, что их походы и переселения отбрасывают человечество более чем на тысячу лет назад,— потери неведомого тебе блага не ощущаешь, а для чувственно воспринимающего человека даже самые жалкие остатки прежней культуры в этой западной части северного мира, во всяком случае, означали нечто большее, нежели его родная Сарматская, Скифская сторона или лежащая далеко на восток земля гуннов. Конечно, род людской страдал в этих краях — от разорений, частых здесь в христианскую эпоху, от войн, разгоравшихся между жившими тут народами, от болезней, от эпидемий, которые поражали Европу,— но ничто так не сокрушало людей, как деспотический феодальный строй. Европа была населена людьми, но люди были крепостными рабами; угнетавшее их рабство было тем более жестоким, что заведенный порядок определялся политическими законами и слепой привычкой, закреплен грамотами, что раб был навеки привязан к земле, на которой жил. Сам воздух обращал людей в рабство,— кто не был освобожден документом, кто по своему рождению не был деспот, тот вступал в крепостную, рабскую зависимость, объявлявшуюся естественным состоянием.

От Рима нельзя было ждать помощи; сами слуги Рима вместе с другими господами поделили власть в Европе, Рим сам стоял на плечах бесчисленных духовных рабов. Если император и короли отпускали кого-либо на свободу, то свободу эту надо было сначала вырвать, получив отпускную, вырвать силой, словно у великанов и драконов рыцарских книг,— и этот путь к свободе был, следовательно, тоже долгим и тяжким. Знания, которые принесло с собой западное христианство, были розданы и обращены в прямую пользу. Для народа христианство было жалким, чисто словесным служением богу, дурная реторика отцов церкви превратилась в монастырях, церквах, общинах в колдовской деспотизм, во власть над душами, и низкая чернь должна была почитать своего духовного деспота, бичуя и истязая свое тело, а то и должны были искупать свои грехи, стоя на коленях с набитым сеном ртом. Науки, искусства исчезли бесследно, ибо между мощами, среди перезвона колоколов и звуков органа, в дыму от ладана, под чтения заупокойных молитв Музы не живут. Иерархия своими молниями задушила свободу мысли, своим ярмом парализовала всякое благородное начинание. Терпящим обещали вознаграждение в ином мире, угнетавшие, оставляя богатства свои

^16* Как сильны физически были наши предки, известно и из истории, и видно по могильным курганам и доспехам; без этих сильных тел не представить древней и средневековой истории Европы. Мыслей было мало в этих храбрых и благородных телах, это немногое бродило по телу медленно, но энергично, мощно.

577