Он видит: пышно знак взнесен, который

Льет упований и надежды свет,

Что тысяч душ притягивает хоры

И тысячам сердец дает ответ,

Что смерти сокрушает приговоры,

На стольких вьется знаменах побед!

Отрадный ток по членам протекает.

Он видит крест и взором поникает³⁰.

КНИГА СЕМНАДЦАТАЯ

За семьдесят лет до падения иудейского государства в государстве этом родился человек, произведший неожиданный переворот¹ и в царстве мыслей людских, и в их обычаях, и жизненном укладе. Этот человек был Иисус. Родившись в бедности,— хотя род свой он вел от древнего царского дома,— в самой некультурной части страны, вдали от книжной мудрости этой дошедшей до крайней степени упадка нации, он большую часть своей короткой жизни прожил тихо и незаметно, а затем, подвигнутый небесным видением на реке Иордан, собрал вокруг себя двенадцать учеников — людей того же сословия, что и он сам, прошел вместе с ними значительную часть Иудеи, а потом разослал их во все стороны возвещать близящееся новое царство. Это царство, возвещенное им, сам он называл царством божиим, царством небесным, войти в которое могут только избранные, вступить в которое звал он людей, призывая их к чистым добродетелям духа и души, не к исполнению внешних обязанностей и обрядов. Самую подлинную гуманность содержат в себе те немногие речи, которые остались от него; гуманность доказывал он всей своей жизнью и запечатлел своей смертью; так, и самого себя он любил называть «сыном человеческим»². Естественным следствием того положения, в котором он находился, было как то, что в своем народе он нашел немало приверженцев, особенно среди нищих и угнетенных, так и то, что он очень скоро был убран с пути теми, кто угнетал народ с видом ханжеского благочестия, так что мы не можем даже точно назвать время, когда он выступил открыто.

Что же такое было это грядущее царство небесное, которое провозвещал Иисус, чаяние которого влагал он в сердца людей и которое сам стремился приблизить? Всякая речь, всякое деяние, совершенное им, показывают, что это царство не было властью земной,— таково было и последнее ясное исповедание им своей веры перед судьею³. Духовно спасая свой род, он хотел воспитать людей божиих. которые всегда, при каком бы законе они ни жили, из чистого принципа споспешествовали бы благу других и, даже претерпевая муки, царили бы в царстве истины и доброты. Что некоторое намерение подобного рода только и может быть целью Провидения, заботящегося о нашем роде человеческом, целью, достижению которой только и могут способствовать все мудрые и добрые люди на земле, чем чище мысли их и стремления,— это само по себе ясно; ибо

479

Какой же иной идеал человеческого совершенства и счастья может быть у человека на этой земле, если не эта деятельная во всем чистая гуманность?

Почтительно склоняюсь я перед тобою, перед благородным ликом твоим, о глава, о родоначальник царства столь всеобъемлющего и долговечного, царства столь великих целей, столь простых и живых начал, столь действенных побудительных причин, что даже сфера земной жизни казалась слишком узкой. Нигде во всей истории я не встречаю больше подобного переворота, который бы был подготовлен в краткое время, столь-незаметно, который столь слабыми орудиями и столь неожиданным образом был бы распространен и возделан по всей земле — во всем добром и злом, как этот переворот, доведенный до всех народов не под именем твоей религии, твоей веры, то есть живого, направленного на благо всех людей твоего замысла, но, по большей части, под именем веры в тебя, то есть в виде бездумного почитания твоего лика и твоего креста. Твой ясный ум все это предвидел, и называть твое имя всякий раз, когда перед нами — мутное ответвление от чистого источника, значило бы профанировать твое имя. И насколько это возможно, мы не будем называть твоего имени; пусть твой кроткий облик останется в одиночестве у истоков всей истории, которая берет с тебя свое начало.