Тем менее, как мне кажется, следует удивляться египетским пирамидам и обелискам. Во всех частях света, даже и на Таити, над могилами

^13* Об этом — в другом месте.

341

Строят пирамиды, не столько в знак бессмертия души, сколько в знак долгой посмертной памяти. Очевидно, пирамиды произошли от тех бесформенных куч камней, которые в первоначальные времена набрасывали, чтобы запечатлеть в памяти какое-либо событие; куча камней сама складывается в пирамиду, если нужно сложить ее попрочнее. Но не было более естественного повода для возведения памятника, чем погребение всеми почитаемого человека, а когда искусство стало играть свою роль в этом ритуале, то груда камней, поначалу просто оберегавшая тело покойника от диких зверей, преобразилась в пирамиду или колонну, построенную с большим или меньшим искусством. Причина, почему египтяне превосходили другие народы в такого рода строениях, была той же самой, что обусловила долговечность и прочность их храмов и катакомб. Дело в том, что у египтян было много камней; весь Египет по сути дела — это сплошная скала; было в Египте и много свободных рук, чтобы строить пирамиды, ибо в этой плодородной и густо заселенной стране сама река удобряет землю и возделывание почвы требует лишь небольших затрат труда. Кроме того, древние египтяне .жили умеренно: легко было содержать тысячи людей, рабов, возводивших пирамиды, в течение целых столетий,— лишь от воли фараона зависело, будут ли сооружены эти бессмысленные строения, эти нагромождения камня. Жизнь людей ценили в те века не так, как теперь, и исчисляли их целыми сословиями и областями. И бесполезный труд бессчетных индивидов в те времена, не колеблясь, приносили в жертву затее властелина, который думал обрести бессмертие, возводя громаду камней, и, следуя лживой религии, собирался удержать отходящую душу в забальзамированном теле, а со временем и это бесполезное искусство, подобно множеству других, сделалось предметом соревнования. Один фараон подражал другому, пытаясь превзойти его, а добродушный народ влачил дни своей жизни, строя и строя подобные монументы. Так, по всей вероятности, и возникли пирамиды и обелиски Египта; строили их только в самые древние времена; позднее ни одна нация, научившаяся полезным искусствам, уже не строила пирамид. Итак, пирамиды — отнюдь не признаки счастья и подлинного просвещения Древнего Египта, в них недвусмысленный памятник суеверию и безумию — как бедняков, строивших пирамиды, так и их тщеславных повелителей. Тщетно искать тайн в глубинах пирамид, тщетно искать сокровенной в обелисках мудрости; если даже и расшифровать начертанные на них иероглифы, что сможем прочитать мы в них, наверное, летопись давно уже забытых и неинтересных событий или похвалу их основателям? И при всем том что груды эти в сравнении с одной-единственной горой, возведенной Природой?

И вообще по иероглифам нельзя судить о мудрости египтян, тем более что доказывают они как раз противоположное³⁵. Иероглифы — это первая неуклюжая попытка ребенка, ребяческого рассудка найти знаки для выражения мысли; у самых неразвитых дикарей Америки было сколько угодно иероглифов; разве не сумели мексиканцы передать с помощью своих иероглифов и самую неслыханную для них новость — прибытие в их

342

страну испанцев? А египтяне долго придерживались такого несовершенного способа письма и в течение целых столетий рисовали их на стенах и камнях, затрачивая невероятные усилия,— какая же бедность представлений, какая неподвижность рассудка! Сколь же тесен был круг знаний нации, ее обширной ученой касты, что в течение тысячелетий довольствовалась своими птичками и черточками! Ибо второй Гермес³⁸, изобретатель букв, явился к ним очень поздно, и он не был египтянин. В надписях на египетских мумиях встречаются буквы — это не что иное, как чужое-финикийское письмо, вперемежку с иероглифическим, так что египтяне» по-видимому, научились буквам от торговцев-финикиян. Даже китайцы пошли дальше египтян и на основе очень похожих иероглифов создали такие знаки, которые стали выражать понятия, до чего египтяне, кажется,, так и не додумались. Так стоит ли удивляться тому, что такой обойденный письменностью, но при этом совсем не неумелый народ выдвинулся в механических искусствах? Путь к научной литературе был для него закрыт, потому что этому препятствовали иероглифы, все внимание и было перенесено на конкретные, чувственные предметы. Плодородная долина Нила облегчила возделывание почвы, а периодические разливы, от которых зависело все благосостояние, научили счету и измерениям. Ведь не могли же год и времена года оставаться неизвестными народу, вся жизнь и все благополучие которого всецело зависели от одной-единственной перемены, которая повторялась ежегодно и служила им вечным календарем.

Если восторгаются естественной историей и астрономией этого древнего народа, то и такие науки были непосредственным порождением этой области Земли, этих широт. Со всех сторон окруженный горами, морями, пустынями, египтянин, живший в узкой плодородной долине, где все зависело от одного явления природы, от разлива Нила, где все брало от него свое начало, где и времена года, и урожай, и болезни, и ветра, и насекомые, и птицы, где все, все подчинялось только одному разливу,— живя в такой местности, египтянин и вся многочисленная каста праздных жрецов не могли ведь не накопить в конце концов некоего свода естественнонаучных и астрономических знаний? Во всех частях света есть примеры, показывающие, что народы, живущие замкнуто, если у них есть интерес к чувственной реальности, обладают наиболее богатым и наиболее живым знанием своей страны, хотя и не изучают ее по книгам. Но то, что могли прибавить к подобному знанию египетские иероглифы, скорее, вредило, а не способствовало развитию наук. Самое живое наблюдение иероглифы обращали в темный и, хуже того, в безжизненный образ, который не только не двигал вперед человеческий рассудок, но даже и тормозил его. Очень много рассуждают теперь о том, содержат ли иероглифы некие тайны жрецов, но мне кажется, что всякий иероглиф по самой своей природе содержит тайну, а целый ряд хранимых замкнутой кастой жрецов иероглифических изображений невольно становится тайной для толпы, если даже рисовать такие иероглифы на каждом шагу. Ведь толпу все равно нельзя посвятить в тайну, потому что не в этом призвание толпы, а сам по себе простой человек не может определить значения иероглифов.

343

Вот почему в этой стране никак не могло распространиться просвещение, как и в любой стране и касте, где занимаются так называемой мудростью иероглифов, кто бы ни учил их, жрецы или непосвященные. Не всякому откроют они свои символы, а чего нельзя выучить просто так, как таковое, то и остается тайной по самой своей природе. Итак, в новое время иероглифическая мудрость есть не что иное, как своевольно расставленные на пути Просвещения препоны, тем более что даже и в древние времена иероглифическое письмо было лишь весьма несовершенным видом письменности. Несправедливо требовать, чтобы люди учились понимать как таковую вещь, которую можно толковать на тысячу ладов, убийственен труд, затрачиваемый на изучение произвольных знаков, как если бы они были чем-то вечным и необходимым. Вот почему Египет оставался в своих знаниях вечным ребенком, ребяческими были попытки его как-то обозначить их, а для нас такие ребяческие представления навсегда канули в прошлое.

Значит и религию и государственную мудрость египтян нам едва ли следует представлять иначе, нежели как ту самую ступень, которую отмечали мы у многих народов древнего мира, на которой и до сих пор стоят народы Восточной Азии. А если бы удалось с достаточной вероятностью показать, что многие знания египтян не могли быть приобретены в их стране и что египтяне просто механически воспользовались ими, словно заранее данными формулами и предпосылками, приспособляя их к своей стране, то детский возраст всех их наук еще больше бросался бы в глаза. Вот, вероятно, в чем причина для длинных перечней царствований и мировых эпох, вот откуда происходят рассказы об Озирисе, Изиде, Горе, Тифоне и т. д.; вот откуда все многообразие их священных сказаний. Основные религиозные представления египтян совпадают с представлениями народов азиатской возвышенности, но только в Египте, в соответствии с естественными условиями страны и характером народа, на них надели личину иероглифов. Главные черты политического строя Египта не чужды и другим народам, стоящим на той же ступени культуры, но только в данном случае их очень разработал и повернул по-своему народ, замкнуто живущий в прекрасной долине Нила^14*. Едва ли удостоился бы Египет своей славы необычайной мудрости, если бы не близость его к нам, не развалины древних памятников, если бы прежде всего не рассказы о них греков.

Но именно географическое положение Египта и показывает нам, какое место в цепи народов занимает Египет. Немногим народам дал он начало и немногим—культуру, так что из первых я могу назвать лишь финикиян, л из последних—иудеев и греков; насколько простиралось влияние Египта в глубь Африки — неизвестно. Бедный Египет, как ты теперь переменился! Обнищал и обленился в период тысячелетнего отчаяния, а ведь когда-то был прилежным и терпеливым работником! Стоило фараону подать знак, и все пряли, и ткали, и носили камни, и рыли горы, и занимались

^14* Все предположения об этом должны быть изложены в иной связи.

344

Ремеслами, и возделывали землю. Народ терпеливо позволил замкнуть себя в тесные пределы и разделить между ним все работы; народ был плодовит, живя скудно, он воспитывал детей, чурался чужеземцев и оставался в своей запертой со всех сторон стране. А когда открыл перед всеми свою землю — или, может быть, Камбиз сам проложил себе путь сюда,— то на тысячелетия стал добычей самых разных народов. Персы, греки, римляне, византийцы, арабы, фатимиты, курды, мамелюки и турки, один народ за другим, казнили Египет, и теперь эта прекрасная местность стала ареной арабских набегов и турецких жестокостей.