Глава 9. ДЕКОНСТРУКЦИЯ В ТЕОРИИ И ИСТОРИИ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОГО ИСКУССТВА (Жак Деррида и его книга «Правда в живописи»)

Когда знакомишься с литературой о постмодернизме и деконструктивизме, то возникает впечатление, что разум в ХХ в. окончательно потерпел поражение. В самом деле, чем определяется чрезвычайная популярность этого ведущего направления современной философской, эстетической и искусствоведческой мысли? Основные характеристики постмодернизма в различных его проявлениях и направлениях примерно таковы: абсолютный релятивизм, нигилизм, отрицание истины как метафизической ложной ценности. Все эти черты были известны, разумеется, и раньше, но в постмодернизме они приобрели гипертрофированный размер.

Это ощущение не пропадает и тогда, когда читаешь авторов, относящихся к постмодернизму сочувственно или даже явно апологетически. По сути дела, они характеризуют постмодернизм точно так же, как и те, кто отрицает его, но только ставят перед этими характеристиками знак плюс вместо минуса. Абсолютный релятивизм и нигилизм? Да, но это вовсе не плохо, потому что современный мир закоснел в догмах, и его нужно «раскачать», устранив из сознания некритически принятые стандарты мышления. Отрицание объективной истины? Но ведь признание существования такой истины, единой для всех времен и народов — основа тоталитарного типа личности и мышления.

Автор философского бестселлера 90-х гг. нашего века «Страсть222 западного разума» Ричард Тарнас характеризует постмодернизм как логически неизбежное и вполне оправданное завершение западной цивилизации в целом и свойственной ей культуры, образа мышления в частности. Вернее, речь у Тарнаса идет о том проекте цивилизации, который был в своих основных чертах сформулирован естественно-научным мышлением Нового времени. Хотя Коперник, Фрэнсис Бэкон, Галилей, Локк и Декарт воодушевлялись идеалами истины, безграничных возможностей человеческого сознания, в основе их представлений о мире лежал глубоко до времени скрытый пессимизм и релятивизм. Человек лишился центрального положения в мире. Он стал одним из бесчисленных — и случайных проявлений — бесконечной и равнодушной к нему природы. Последствия этого «коперниковского переворота» стали ясны только к началу ХХ в. Если в мире нет абсолютного центра, то не может быть и объективной истины. Человеку свойственно смотреть на мир со «своей колокольни»: зрение (и в более широком смысле — мировоззрение) предполагает рассматривание мира, исходя из определенной точки пространства, времени, оно предопределено множеством других условий, в том числе социальных. Но почему человек считает, что избранная им перспектива — абсолютна? Ведь его точка зрения на самом деле случайна, есть одна из бесконечного множества возможных, поскольку абсолютного центра не существует. В какой бы перспективе человек, определенный народ, нация и так далее ни рассматривали действительность, им всегда представлялось, что эта перспектива — единственно правильная. Разумеется, подобное представление — основа всех заблуждений.

Изложенная выше логика почти буквально совпадает с рассуждениями Арнольда Хаузера (см. Раздел I настоящей книги), представителя вульгарной социологии. Не случайно, что научный рейтинг социологов искусства 20-х гг. значительно повысился в современном российском искусствознании и эстетике — многие их положения действительно напоминают новейшие течения от деконструктивизма до феминизма. И социологи первой трети века, и постмодернисты конца его убеждены, что великие художники и философы открывают нам не мир, который перед нами, а темные, подсознательные инстинкты и намерения, что стоят за спиной человека, предопределяя его поведение и его произведения. Познание сводится, таким образом, к разоблачению скрытой лжи субъекта, а не к раскрытию бесконечного смысла бытия.

По словам Тарнаса, главная цель современного недогматического мышления — «критическая деконструкция традиционных допущений (assuptions) посредством различных перекрещивающихся типов анализа — социальных и политических, исторических и психологических, лингвистических и литературных»223. Основы подобного деконструктивного анализа догматических предпосылок мышления (и цивилизации в целом), согласно почти общепризнанному сегодня на Западе мнению, заложили Маркс, Ницше и Фрейд224.

Деконструктивисты рассматривают анализируемый объект одновременно с самых различных — в идеале бесконечно многих — точек зрения, тем самым отрицая догматизм единственно правильного учения. При этом на Западе под, так сказать, «единственно правильным учением» понимается «весь западный интеллектуальный канон», точка зрения господствующих элит от античности до нашего времени, со свойственным им «колониализмом и империализмом», «экспансией и эксплуатацией», «рабством и геноцидом», их «антисемитизм, их подавление женщин, цветных, меньшинств, гомосексуалов, рабочего класса, бедных, их разрушение туземных обществ повсюду в мире, их надменность по отношению к другим культурным традициям и ценностям, их жестокие оскорбления других форм жизни, их слепое разрушение (ravaging of virtually) всей планеты»225. Такие понятия западного типа мышления как «человек», «разум», «цивилизация» и «прогресс» — согласно излагаемой точке зрения — по сути дела представляют собой более или менее замаскированную защиту привилегий мужчины, белых, вообще европейской элиты. Эта «клоака западных ценностей» ныне осознается как потерпевшая интеллектуальное и моральное банкротство.

В изложении Ричарда Тарнаса, как и других современных западных авторов, деконструкция и постмодернизм приобретают более или менее выраженную политическую окраску, причем, явно левую. Однако столь же правомерно истолкование его в правом духе, как делает большинство пишущих о постмодернизме российских авторов. «Впрочем, политические симпатии в наше время — вещь довольно переменчивая и непостоянная, и не она определяет суть того нового, что происходило во всем постструктурализме в 80-е гг.... »226. А что же происходило по сути? Если верить Энциклопедии Британника, то — разоблачение свойственной западной метафизике привилегированной точки зрения227. Пафос постмодернизма — в чрезвычайной осторожности по отношению ко всяким конечным выводам со свойственной им категоричностью суждений. Однако эта принципиальная «открытость и недетерминированность постмодернистского разума есть отсутствие какой-либо твердой почвы для мировоззрения (world view) »228. И хотя открытость, продолжает Тарнас, пробуждает творческий дух и смелость анализа, она же, по его мнению, становится неустойчивой и беспокойной перед лицом угрожающего постмодернистскому мышлению «беспредельного релятивизма».

Если подытожить сказанное выше о постмодернизме в целом и деконструкции в частности, то критика их представляется делом несложным: тотальный нигилизм и релятивизм действительно являются их первородным грехом. Принцип «подвергай все сомнению» приобретает в постмодернизме застылость абсолютной догмы. Таков парадокс постмодернистского мышления, который отмечают многие авторы, пишущие о нем. Как же отвечают на эту критику постмодернисты? Они, кажется, вообще не замечают ее. Или отвечают столь многосложно, что читатель просто тонет в словах, не будучи способен добраться до сути. А, может быть, и сути-то никакой нет?