Идея теократии, концепция «конца истории» В. С. Соловьева. Критика им позитивизма О. Конта.

Теократический проект

Церковь – мистически – есть тело Христово (Богочеловеческий организм), Христос таинственно пребывает в Церкви как единстве верующих во Христа (как умерших, так и живых), а верующие, поскольку они призваны следовать Христу, должны распространить правду Христову за пределы собственно Церкви, воцерковить, в конечном итоге, все человечество. Это воцерковленное человечество (и воцерковленное не формально, а реально, на уровне поведения людей и на уровне общественных институтов) как раз и будет реализованным Богочеловечеством как последней целью развития отпавшего когда-то от Бога идеального человечества (мировой души, Софии). Это реализованное в ходе долгого исторического развития «природного» человечества Богочеловеческое единство будет восстановлением его исходного единства с Богом.

Общественная форма, в которой Богочеловечество может быть реализовано, – свободная теократия. Теократию можно рассматривать как логический вывод из концепции становящегося всеединства, поскольку речь идет об идеальном общественном организме, где духовная и светская власть сливаются до неразличимости, где государство становится как бы «телом церкви». Требование теократии есть требование безусловной власти церкви над человеком, обществом и государством. «…Религия требует осуществления всеединства в нашей жизни; но всеединство осуществляется не в изолированном, отдельном человеке, а в человечестве как организме, собранном и объединенном во Христе, иначе говоря, – в Церкви»

Сформулировав в принципиальном плане свое понимание исторического процесса как процесса Богочеловеческого, а идеального общества как свободной теократии в конце 70-х годов («Чтения о Богочеловечестве», «Критика отвлеченных начал»), Соловьев в ряде сочинений 80-х годов («Великий спор и христианская политика», 1883, «История и будущность теократии», 1885–1887, «Россия и вселенская церковь», 1889[45]) конкретизирует и детализирует это учение, в котором центральную роль начинает играть католическая церковь и Римский Папа как ее глава. Но внутренний смысл свободной теократии и в конце 70-х – начале 80-х, и в пору полемики Соловьева со славянофилами был один и тот же: царство правды как Царство Божие, осуществленное на земле, человечество, живущее по воле и закону Христову.

Однако конкретизация идеи свободной теократии и определение конкретных путей ее построения в 80-е годы перевело эту религиозно-философскую концепцию в церковно-политическую область. Теократия превратилась в совершенно конкретную форму правления. И здесь, в сфере практических действий, нацеленных на воплощение идеи теократии, Соловьева ждали горькие разочарования… «Теократия волей-неволей превращалась в романтическую утопию, которая в конце концов доставляла ему не искомую блаженную радость в связи с человеческим всеединством, а скорее невыносимое страдание вследствие неосуществимости всякого подобного утопизма».

Что же представляет собой свободная теократия с точки зрения ее внутренней структуры, ее конструкции? Государство в обществе, ставшем «христианским», представляет собой гармоническое сочетание церковной, государственной и народной власти. Церковная власть представлена первосвященником, государственная – царем (монархом), народная – пророками, появляющимися – по вдохновению свыше – из народных глубин. В жизни Церкви, писал Соловьев, полнота вечности «должна осуществиться в различии трех времен, не сменяющихся беспредельно, а друг друга восполняющих.

В пребывающей связи времен – осуществление любви, а в из различии – условие свободы». Прошлое хранится священниками, «старейшими», духовными отцами, духовная власть персонифицирована в фигуре первосвященника, в котором единое духовное отечество верующих, пребывающее в смене поколений (через преемственный ряд пап действует св. Петр). Настоящее Церкви – есть народ, государство, Царство (государство входит в церковь как ее составная часть). Будущее Церкви выражается ее пророками, возвещающими ее идеал как совершенный синтез благодати и любви. Вселенская теократия – как выражение всеединой Истины в человечестве – воспроизводит строение Троицы. Власть первосвященника, по Соловьеву, соответствует отчей власти Бога Отца, власть монарха – Богу Сыну, а власть пророческая – Духу Святому.

Первым практическим шагом к построению теократического государства Соловьев считал воссоединение православной и католической церквей, причем православная церковь должна была признать верховенство Римского Папы, затем к ним должны были присоединиться протестанты и евреи, и в конечном итоге христианская церковь должна была охватить собой все человечество. Собственно государственная власть должна была оказаться в руках русского царя, учитывая то, какое место царская власть и представление о религиозном и священном ее значении занимают в русской истории и в народном сознании. Если идея теократии как Царствия Божия на земле сама по себе была логичным завершением его метафизики двух абсолютов (ставшего и становящегося всеединства), то ее структура и то место, которое он в ней отвел римскому первосвященнику и русскому царю, переводили религиозно-философскую утопию в практический план, требовавший от Соловьева конкретных шагов и усилий для реализации его представлений об обществе будущего. Однако практические действия, нацеленные на попытку наладить диалог православной и католической церквей на почве разработанного им теократического проекта, довольно быстро обнаружили свою нежизнеспособность. Поссорившись со славянофилами и с церковной и светской властью в России, Соловьев хотя и приобрел нескольких влиятельных друзей на католическом Западе, но реальной поддержки своим планам там не получил – слишком фантастическим в политическом смысле и сомнительным с богословской точки зрения казался его теократический замысел.

Конец истории

В своих знаменитых "Трех разговорах" (с видeнием грядущего антихриста) ожидал он последнюю войну в истории: борьбу Европы против панмонголизма. Соловьев писал, что успех социальной революции во Франции облегчил бы завоевание Европы панмонголизмом. После его ликвидации должны последовать эсхатологическое объединение церквей и конец истории". Согласимся с исследователем, что не с военной победой Азии, как полагают многие, связан для Соловьева конец истории, но после победы над панмонголизмом – с кризисом внутриевропейским. Действительно, надо вспомнить, что предсказанный мыслителем век разрушительных войн и кровавых переворотов есть век ХХ, а момент прихода антихриста – это XXI век: "Европа в двадцать первом веке представляет союз более или менее демократических государств – европейские соединенные штаты. Успехи внешней культуры, несколько задержанные монгольским нашествием и освободительною борьбою, снова пошли ускоренным ходом".

Еще в "Оправдании добра" он предсказывал разрушительную войну Азии против Европы. Но уже вскоре он начинает чувствовать нечто более пугающее его, – "дыхание антихриста" . Выступление на историческую арену старейшего из азиатских народов для В.С. – явный символический знак: "Вместо воображаемых новых, молодых народов нежданно занял историческую сцену сам дедушка-Кронос в лице ветхого деньми китайца, и конец истории сошелся с ее началом!" Однако конец европейского периода мировой истории приводил, по мысли Соловьева, не просто к гибели истории как таковой, но к определенному типу гибели, предсказанному в Евангелии: "Историческая драма сыграна, и остался еще один эпилог, который, впрочем, как у Ибсена, может сам растянуться на пять актов. Но содержание их в существе дела заранее известно". Это последние опубликованные слова Соловьева, и они достаточно очевидно обращают читателя к соловьевской "Краткой повести об антихристе". Ведь эпилог, т.е. наступление "последнего времени", в христианской традиции вызывает представление о явлении антихриста. Для Соловьева это "последнее время" связано не с внешней, но внутренней победой азиатства.

Критика Конта

Соловьев знакомится с позитивизмом Огюста Конта. В нем видит он завершение всей западной философии. Отказ от познания сущности бытия, ограничение области знания миром явлений, – вот чем, по его мнению, заканчивается многовековое развитие европейской мысли.

Занятия естествознанием и философией приводят Соловьева к пессимистическому выводу: ни опытное знание, ни отвлеченная мысль не способны удовлетворить метафизическим запросам человеческого духа.

Но для Соловьева философия была не теорией, а «жизненным делом». Идеи философов, которых он изучал, овладевали всем его существом: он жил ими.