Анализ и синтез в лингвистике

анализ, в философском понимании данного термина, состоит в разложении объекта на составные элементы,синтез – в объединениитаких элементов в единое сложное целое. Объектами анализа и синтезав лингвистике выступаютдваплана языка:

1. Парадигматика. Примером применения анализа к языковой парадигматике является рассмотренный выше компонентный анализ, разлагающий значение слова на семы с опорой на две минимальные пары («вид – ближайший вид» и «вид – ближайший род»). Пример применения синтеза к парадигматике – представление значения словав виде модели, например: ‘ребёнок’ + ‘мужского пола’ = ‘мальчик’.Иногда процедуру сложения сем условно (и, как отмечает британский лингвист Дж. Лайонз, не вполне точно) представляют с помощью знака умножения: ‘ребёнок’ ×‘мужского пола’ = ‘мальчик’[66]. Отсюда альтернативное наименование семы: семантический множитель.

2. Синтагматика. Примером применения анализа к языковой синтагматике является сегментация потока речи на фразы (1), словоформы (2), морфы (3) и звуки (4): Иван продал дом Петру→ Иван | продал | дом | Петруи т. д., примером синтеза – объединение выделенных и изученных частейэтой же фразы в виде модели«N₁ – V_f – N₄ – N₃», где N₁ – имя сущ. в форме им. ед., обозначающее субъект действия, V_f– глаголпередачи в форме ед. муж. сов. прош., N₄– имя сущ. в форме вин. ед., обозначающее объектдействия,N₃ –имя сущ. в форме дат. ед.,обозначающее адресатапередачи. Разложив фразы Ткач ткёт ткань, Вот брат взял нож и Вам там был сдан дом на составляющие их звуки, мы, во-первых, поймём причины неблагозвучия подобных фраз (Квинтилиан предупреждает: «Моносиллабы, если их много, плохо соединяются»[67]), во-вторых, сможем представить общую формулу рубленой речи – стиля, основанного на этом виде неблагозвучия: «СГС – СГС – СГС – СГС…», где С – согласный, Г – гласный звук. Знаменитая бурлескная «Ода, собранная из односложных слов» Алексея Ржевского (1737–1804) читается с теми же артикуляционными сложностями, что и скороговорка «Ткач ткёт ткань»:

Как я стал знать взор твой,

С тех пор мой дух рвет страсть;

С тех пор весь сгиб сон мой;

Стал знать с тех пор я власть.

Хоть сплю, твой взор зрю в сне,

И в сне он дух мой рвет;

О коль, ах, мил он мне!

Но что мне в том, мой свет?

Он мил, но я лишь рвусь:      

Как рвусь я, ты то знай.

Всяк час я мил быть тщусь;

Ты ж мне хоть вздох в мзду дай.

Артикуляционная сложность возрастает, если на стыках слов появляются взрывные и аффрикаты,и снижается, если здесь «размещаются плавные звуки [сонорные и щелевые], придающие приятность звучания»[68], ср.: Мир. Труд. Май (Лозунг).

Синтагматический и парадигматический аспекты анализа тесно взаимосвязаны: так, сегментация речи привела: а) к выявлению таких единиц языка, как предложение, лексема, морфема и фонема; б) к осознанию языка(в нашем случае – флективного) как системы, представленной четырьмя уровнями: синтаксическим, лексическим, морфемным и фонетическим. 

Системно-структурный подход к языку

Каждый языковой элемент, будь это фонема, слово или синтаксическая конструкция, включён в определённое соотношение с рядом близлежащих понятий и через это соотношение приобретает, по терминологии швейцарского языковеда Фердинанда де Соссюра (1857–1913),ценность («valeur»), т. е. соотносительную значимость, определяемую его местом в системе: так, «фонетическая ценность» звука определяется соотношением со звуками той же микросистемы, «морфологическая ценность» суффикса – соотношением с другими этимологически, семантически или в ином отношении близкими суффиксами[69] и т. д. По выражению французского лингвиста Антуана Мейе (1866–1936), одного из учеников и последователей Ф. де Соссюра, «chaque langue forme un système où tout se tient» ‘каждый язык образует систему, в которой всё взаимосвязано’[70]. Эти слова, характеризующие суть концепции Ф. де Соссюра, которая была впервые изложена в процитированной выше его книге (1-е изд. 1879), стали ныне крылатыми.

Подход к языку как сложной иерархически устроенной системе, каждый элемент которой имеет соотносительную ценность, даёт возможность глубже познать внутреннее устройство, т. е. структуру (лат. structura ‘строение’) языка, поэтому методы, связанные с таким подходом (оппозитивный, компонентный, а также описанные ниже трансформационный и дистрибутивный), именуются структурными, а научное направление, использующее данные методы – структурной лингвистикой[71]. Весомый вклад в разработку её методов внесли Ник. Серг. Трубецкой (Пражская школа), Зеллиг Харрис, Наум Хомский, Юджин Найда, Чарльз Хоккет (представители американской дескриптивной лингвистики), Уард Гудинаф, Моррис Сводеш (американские этнолингвисты) и др.

Аспектные методы

Специалистами давно отмечена органическая связь «метода и аспекта исследования»[72], отсюда термин, предложенный В. И. Кодуховым: метод-аспект; в программировании используются аспектно-ориентированные типы анализа, формируемые изучением таких сторон объекта, как функция, структура, развитие («dynamicaspect») и др.[73]Необходимость данного понятия состоит в том, что любую классификациюускоряет и упрощаетналичие системы типовых аспектов (или, используя терминантичной философии, топосов) рассмотрения понятий: их членения, объединения ипротивопоставления. В лингвистике этим целям служат функциональный, позиционный, уровневый, тематический, мотивационный, количественныйи контекстуальный аспектыанализа.

Функциональный анализ

В современной научной литературе языковая функция определяется как «предназначение [курсив наш. – В. М.] языкового средства для хранения и выражения им определённого понятия»[74], как «роль (употребление, назначение) языка»[75]. А. В. Бондарко пишет: «В соответствии с широко распространённым толкованием понятия функции как назначения, роли мы трактуем функции языковых (в частности, грамматических) единиц как их назначения, предназначения, как цели [курсив наш. – В. М.] их употребления»[76]. Совершенно очевидным представляется тот факт, что авторы приведённых определений отождествляют понятия «функция» и «назначение».

Под функцией предмета будем понимать цель, с которой он используетсяв даннойконкретной ситуации;назначениепредметаопределим как ту цель, для выполнения которой он создан, т. е. как основную его функцию. Поясним важность различения этих двух понятий на примере. В. И. Ленин в статье «Ещё раз о профсоюзах…», показывая преимущества логики диалектической перед логикой формальной, для примера демонстрирует разницу между предназначением и возможными функциями (ролями) стакана:

«Стакан есть, бесспорно, и стеклянный цилиндр, и инструмент для питья. Но стакан имеет не только эти два свойства или качества или стороны, а бесконечное количество других свойств, качеств, сторон, взаимоотношений и “опосредствований” со всем остальным миром. Стакан есть тяжёлый предмет, который может быть инструментом для бросания. Стакан может служить как пресс-папье, как помещение для пойманной бабочки… совершенно независимо от того, годен он для питья или нет, сделан ли он из стекла, является ли его форма цилиндрической или не совсем, и т. д. и т. п.»[77]. 

Итак, стакан предназначен для питья, но может быть использован в различных функциях: а) в основной – как сосуд для питья (здесь функция совпадает с назначением);б) во вторичных функциях: как жилище для пойманной бабочки, как орудие удара, как груз для разлетающейся от ветра бумаги, как подставка, как хранилище для карандашей.

Функциональный анализсостоит в выявлении и систематизации основных и вторичных функций языковых единиц и применяется, в частности, в следующих целях:

1. Для описания системы значений языковых единиц. Каждое слово в речи: а) выполняет своё прямое назначение (основную функцию); б) может иметь ряд вторичных функций. Так, назначение слова насекомое – обозначать некоторый биологический класс, возможная функция – эвфемистическое обозначение одного из представителей данного класса (к примеру, таракана, клопа или воши). Ср. также: Врач удостоверил, что смерть[= гибель] произошла от разрыва сердца (Л. Толстой) / Смерть[= очень] люблю узнать, что есть нового на свете (Н. В. Гоголь).

С этой же точки зрения может быть охарактеризован любой речевой акт [англ. speechact] – фраза, используемая с определённой целью: констатировать факт, дать обещание, изложить просьбу, задать вопрос, ответить на вопрос, отдать приказ (Стой! или Стоп!), похвалить и т. д.[78] Речевой акт может быть: а) прямым: Доктор, мне можно пить кофе? (вопрос); б) косвенным: Официант, можно мне кофе? (вопрос, используемый в функции просьбы). Известно, что «комический эффект возникает, как только мы пытаемся принять буквально выражение, употреблённое фигурально»[79], например при понимании косвенного речевого акта как прямого:

– Официант, можно мне кофе? [Ср.: «Дайте мне кофе» (прямой речевой акт)]

– Откуда мне знать, что вам можно, а что – нет? (Анекдот)

Косвенным речевым актом может быть оформлен намёк, ср.:

Плюшкин что-то пробормотал сквозь губы, ибо зубов не было, что именно, неизвестно, но, вероятно, смысл был таков: «А побрал бы тебя чёрт с твоим почтением!» [Прямой речевой акт № 1] Но так как гостеприимство у нас в таком ходу, что и скряга не в силах преступить его законов, то он прибавил тут же несколько внятнее: «Прошу покорнейше садиться!» [Прямой речевой акт № 2]

– Я давненько не вижу гостей, – сказал он, – да, признаться сказать, в них мало вижу проку. Завели пренеприличный обычай ездить друг к другу, а в хозяйстве-то упущения... да и лошадей их корми сеном! Я давно уж отобедал, а кухня у меня низкая, прескверная, и труба-то совсем развалилась: начнешь топить, еще пожару наделаешь. И такой скверный анекдот, что сена хоть бы клок в целом хозяйстве! [Косвенные речевые акты, выражающие смысл прямого речевого акта № 1 ](Н. В. Гоголь)

2. Для группировки языковых единиц в семантические объединения: синонимические ряды, лексико-семантические группы, семантические и функционально-семантические поля. Так, слова, выражающие смысл (лексическую функцию) ‘очень’, объединяются в следующее семантическое поле: а) адвербиальные усилители прилагательных: тяжело (болен), абсолютно, полностью, совершенно, как бык (здоров), необычайно, как щепка, как скелет (худой); б) адвербиальные усилители глаголов: назубок, как свои пять пальцев (знать), как зеницу ока (беречь); в) адъективные усилители существительных: жгучая (брюнетка), трескучий (мороз), отъявленный (негодяй)[80] и др.

3. Для классификации выразительных средств языка (тропов и фигур). Ещё В. М. Жирмунский в статье «Задачи поэтики» (1919) отметил: «Задачей общей, или теоретической, поэтики является систематическое изучение поэтических приёмов, их сравнительное описание и классификация», выявление «их важнейших стилевых функций»[81]. Чтобы уметь правильно и к месту употребить приём или средство, нужно знать набор его частных функций, поэтому функциональнаяхарактеристика является одной из важнейших как в теоретическом, так и в практическом отношениях. Рассмотрим с этой точки зрения звуковые повторы. По наличию / отсутствию функции такой повтор бывает: а) случайным (при звуковой тавтологии); б) нарочитым. Как фигура речи звуковой повтор может выполнять ряд функций, а значит иметь ряд функциональных типов:

1) Повтор взрывных [п, б, т, д, к, г] и аффрикат [ц, ч] поддерживает ритм: Изгода в год негодная погода (Л. Мартынов). Нагнетание сонорных [м], [н] и др. делает речь плавной, мелодичной, «замедляет темп речи»[82] (поэтому р и л именуют плавными и длительными согласными; после них и «длительность гласного постоянно больше»[83]): Русалка плыла по реке голубой, Озаряема полной луной. И старалась она доплеснуть до луны Серебристую пену волны (М. Ю. Лермонтов). Установка на мелодичность, напевность, характерная для лирической поэзии, делает её «музыкой в литературе», или «литературой, принявшей на себя законы музыки»[84]. Считается, что определённое «звуковое задание» в стихотворной речи «доминирует над смысловым»[85]. Данная функция звуковых повторов именуется эвфонической, или музыкальной.

2) Посредством звуковых повторов можно изобразить стук копыт: Оттопота копытпыль по полю летит(Скороговорка), шелест крыльев: Ах, эти эфирные эльфы, эфемерные сильфиды [ф]сех эпох! (А. Вознесенский) и т. д. В случаях звукописи «фонетическая структура стиха приближается к его семантической функции»[86].

3) Лейтмотивная функция звукового повтора связана с подчёркиванием тематически ключевого слова: Как сыпется с гор – готовы умереть мы за Эс Эс Эс Эр! (В. Маяковский). Ключевое слово СССР подчёркнуто посредством повтора входящих в него звуков; данный функциональный тип повтора именуется анаграммой.

4) Игровую функцию звукового повтора находим в скороговорках, где повтор, например хиазм, создаёт артикуляционные барьеры: Шла Саша по шоссе и сосала сушку.

5) Пример использования звукового повтора в интегративной функции:

Леса – лысы.

Леса обезлосели,

Леса обезлисели.

Текст «прошит» повторами как по горизонтали, так и по вертикали. В. Маяковский пишет об этом трехстишии В. Хлебникова: «Не разорвёшь – железная цепь».

6) Звуковые повторы различного типа, в частности рифма, выполняют стихомаркирующую функцию: И лишь подует горький ветер С далеких, выжженных полян, Как затрещат сухие ветви, Метнутся тени по стволам (А. Жигулин).

7) В смысловой функции звуковые повторы поддерживают образные сближения и ассоциации, например компаративные:Одиссей был мудрей одессита (Б. Слуцкий), метафорические: плащплющей (Ф. Искандер), причинно-следственные: Аллергия от такой аллегории может быть! Такие «семантико-фонетические эффекты», особенно характерные для лирики[87], возникают в результате паронимической аттракции.

8) Звуковой повтор может использоваться в деривационной функции, т. е. служить «орудием изменения смысла»[88] при ложном этимологизировании: Мели, Емеля! В результате слово сближается с чужим словообразовательным гнездом, ср. молоть языком / мелет языком ‘болтает’ ~Емеля → Емеля в значении ‘болтун’. Как известно, «эквивалентность в области звучания неизбежно влечёт за собой семантическую эквивалентность»[89]; «сближается по содержанию то, что является близким по форме»[90]. В силу данной закономерности такая связь может закрепиться: Ты чего мелешь, Емеля[= болтун], за такие речи как бы язычок тебе не подрезали (Н. Сухов).

Систематизируем по функциональному параметру метафоры.

1) Номинативная метафора используется для обозначения объекта, который не имеет собственного названия, а значит «содействующая тому, чтобы ни один предмет не оставался без обозначения»[91]: спутник Земли, застёжка-молния. Метафоры этого функционального типа производятся в прагматических целях, т. е. «чтобы залатать прореху в словаре»[92]; ещё Т. Тассо определил номинативную метафору как «вынужденный перенос»[93].Внутренняя форма такой метафоры не имеет функциональной нагрузки, а потому сразу же отходит на второй план и забывается (поэтому номинативная метафора служит основным источником мёртвых метафор). Генетически первичной следует считать номинативную функцию метафоры, вторичными – все остальные.

2) Декоративная метафора служит украшению речи: алмазная роса, золото волос.

3) Примеры использования метафор в оценочной функции: медведь, змея (о людях).

4) Метафора употребляются и «дабы непристойности (obscænitatis) избежать»[94], как в следующем диалоге между барином и слугой из повести Н. В. Гоголя «Игроки»:

Ихарев.Шума нет, да чай конного войска вдоволь, скакунов?

Алексей.То есть изволите говорить насчёт блох?

В этом случае внутренняя форма играет роль прикрытия, «вуалирующего» неприятное, а для некоторых носителей языка и непристойное переносное значение.

5) Одна из важнейших функций метафоры – пояснительная. Вот как применяет пояснительную метафору генерал А. И. Лебедь:

В России веками продолжается синдром динозавра: пока сигнал от маленькой и часто безмозглойголовы извилистыми путями дойдет до хвоста, его уже откусили и съели. А голова всё равно продолжает поворачиваться, так как сигнала в обратную сторону не предусмотрено вообще.

Декоративная, оценочная, эвфемистическая и пояснительная метафоры используются как приёмы экспрессивной деривации. Созданные с их помощью номинативные единицы сохраняют образность, поскольку они создаются ради внутренней формы, которая в метафорах этого типа имеет функциональную нагрузку. Функциональные типы образных метафор получают закрепление за определенными стилистическими подсистемами языка. Так, основной сферой распространения метафор, выполняющих эстетическую функцию, является художественная речь, ввиду закрепленности декоративной метафоры за этим стилем её именуют художественной. Оценочная функция характерна для газетных (раковая опухоль преступности, хроническая безработица) и разговорных метафор: застрять ‘задержаться на­долго’, стрекотать ‘быстро говорить’, влипнуть ‘попасть в неприятную ситуацию’. Если в художественной речи распространены образные метафоры, для расшифровки которых необходимы время и желание, то для публицистики и разговорной речи характерны метафоры стёртые, превратившиеся в штамп – всем понятный, легко поддающийся дешифровке. Утратив образность, подобные метафоры надолго сохраняют экспрессивность и оценочность.

Е. Курилович полагает, что «иерархия функций внутри некоторой семантической зоны носит панхронический характер, вообще не зависящий от конкретных языков»[95].

Функциональный параметр может послужить основанием не только для выявления частных видов фигуры или выразительного средства (например, метафора художественная, оценочная, пояснительная, эвфемистическая), но и для объединения ряда фигур и средств. Так, эвфемистическая функция объединяет в одну микросистему мейозис (полный вм. толстый), метонимию (воспользоватьсяплатком вм. высморкаться), антифразис (Ну и аромат! вм. вонь), фонетическую аллюзию (ехать в Ригувм. рыгать) и др. приёмы эвфемизации. Как видим, «функциональная концепция позволяет связать разрозненные явления, установить систему»[96].

Каждая фигура имеет не только набор функций и сферу действия, но и систему норм употребления. Прагматический аспект изучения фигуральной речи, т. е. функциональная классификация фигур, разработка системы правил употребления и описание типовых ошибок в использовании каждой из них, имеет серьёзные перспективы.

4. Для выявления функциональных подсистем языка. Именно так были выявлены и описаны функциональныестили – варианты литературного языка, которые обслуживают определённые социально значимые сферы общения[97].

Основаниями для выделения функциональных стилей являются:

1) Сфера применения стиля: а) деловое общение, делопроизводство (эту сферу обслуживает официально-деловой стиль); б) научная и производственно-техническая (научный стиль); в) словесное творчество (художественный стиль); г) средства массовой информации (публицистический стиль); д) обиходно-бытовое общение (разговорный стиль). Таким образом, можно, вслед за В. П. Мурат, сказать, что «вопрос о функциональных стилях есть в известной мере вопрос о сферах действия языка»[98].

2) Функция: ещё Л. В. Щерба подчеркнул, что каждый стиль «вызывается к жизни функциональной целесообразностью»[99]. Попытку конкретизировать эту закономерность предпринял В. В. Виноградов: «При выделении таких важнейших общественных функций языка, как общение, сообщение и воздействие, могли бы быть… разграничены такие стили: обиходно-бытовой стиль (функция общения); обиходно-деловой, официально-документальный и научный (функция сообщения); публицистический и художественно-беллетристический (функция воздействия)»[100]. А. М. Пешковский среди стилеобразующих функций языка называл «воздействие на воображение слушателя и возбуждение в нём эстетических переживаний» (т. е. эстетическое воздействие), «воздействие на волю» (т. е., в частности, административное воздействие) и др. Эти функции, или «социальные задачи»[101], «предполагают сознательное или бессознательное приспособление к ним обычных средств языка, и та специфическая оболочка, которой покрывается всякий раз язык в результате такого приспособления, и называется речевым [точнее, функциональным. – В. М.] стилем»[102]. Обобщим сказанное в таблице:

Таким образом, принципы выделения функциональных стилей предполагают учёт: а) сферы использования стиля; б) его основных функций в этих сферах.

Британский языковед Майкл Холлидей (р. 1925) увязывает функциональное варьирование языка с социальным расслоением его носителей, основываясь на концепции социолингвиста Бэзила Бернстайна[103](выходца из эмигрантской семьи, проживавшей в Ист-Сайде, самой бедной и криминализированной части Лондона), который противопоставляет синтаксически, лексически и семантичеси «ограниченный код (restricted code) рабочего класса» (т. е. просторечие люмпен-пролетариата) «разработанному коду (elaborated code)» среднего и высшего слоёв общества[104] (т. е. литературному языку). Концепцию М. Холлидея принять трудно, поскольку функциональное варьирование языка связано не с социальным расслоением национального языка, а со стилевым варьированием его литературной формы. Если переключение со стиля на стиль для носителя литературного языка вполне нормально и привычно, то переключение рабочего на язык представителей среднего и высшего слоёв общества, что признаёт и сам Б. Бернстайн, невозможно, а значит просторечие («ограниченный код») нельзя признать функциональным вариантом языка. Функциональные стили отражают трудовое взаимодействие социальныхклассов, социолекты – их разобщённость. М. Е. Кольцов в статье «Новый язык» вспоминает: «У нас до революции разница в классах по языку была ужасающая. Купцы говорили на од­ном языке, интеллигенты – на другом, так называемое простонародье, то есть рабочие и крестьяне, – на третьем и на четвёр­том. Толком хорошо понять друг друга никто не мог. Да и не добивался» (Правда, 11.01.1927).

Нельзя сказать, что филологи прошлого не интересовались функциональным аспектом языка. Так, профессор Эдинбургского университета Хью Блэр (1718–1800) в курсе лекций по риторике и изящной словесности сформулировал правила употребления ряда фигур и описание типовых ошибок в их использовании[105]. Однако системное изучение функциональной стороны языка, принявшее очертания отдельного исследовательского направления, развернулось только в первой половине XX века, в результате чего «тремя базисными понятиями этого столетия стали структура, система и функция»[106]. Основные постулаты данного направления, исходящие из «представления о языке как о функциональной системе», изложены Н. С. Трубецким, Р. О. Якобсоном и С. И. Карцевскимв «Тезисах Пражского лингвистического кружка» (1929):

«Являясь продуктом человеческой деятельности, язык вместе с тем имеет целевую направленность. Анализ речевой деятельности как средства общения показывает, что наиболее обычной целью говорящего, которая обнаруживается с наибольшей чёткостью, является выражение. Поэтому к лингвистическому анализу нужно подходить с функциональной точки зрения. С этой точки зрения язык есть система средства выражения, служащая какой-то определённой цели»[107].

Вилем Матезиус (1882–1945), основатель Пражского лингвистического кружка, указывает на то, что недостатком сравнительно-исторического метода «был подход к языку исключительно с точки зрения читающего (или слушающего)», функциональный же подход даёт возможность «не менее важной точки зрения пишущего (или говорящего)»[108]. Если все функции языка, его подсистем, а также отдельных его единиц и приёмов подразделить на общие (номинативная, коммуникативная, регулятивная, манипулятивная, эстетическая и др.) и частные (пояснительная, изобразительная, лейтмотивная, стихомаркирующая и др.), то необходимо отметить: 1) преимущественный интерес филологов к выявлению общих функций[109]; 2) схоластический характер некоторых определений. Так, эстетическая (поэтическая) функция языка трактуется Р. О. Якобсоном как «направленность на сообщение как таковое, сосредоточение внимания на сообщении ради него самого»[110]. В данном определении отсутствуют конкретизаторы, поэтому оно не представляется полным. Приведём ещё одну трактовку, принадлежащую этому же автору: «Поэтическая функция проецирует принцип эквивалентности с оси селекции на ось комбинации»[111], на чём основаны «разного рода повторы, параллелизмы, соответствия, симметрические образования»[112]. Это определение применимо только к повторам. Как видим, по формальному критерию эстетическую функцию определить невозможно. Б. М. Энгельгардт, критиковавший крайности формального метода, справедливо подчёркивает, что к «сфере эстетического переживания… критерий научного объекти­визма совершенно не приложим» и что «в проблеме образности – ахиллесова пята формальной школы»[113]. Исчерпывающе точными выглядят простые трактовки эстетической функции языка как функции, связанной с выражением «эмоции восторга и любования», со способностью речи «привлекать нас своею красотою»[114]; «существенное свойство эстетической функции – это наслаждение, которое она вызывает»[115].

Выявление общих и частных функций, характерных для речи, её тактик и фигур; для языка, отдельных его подсистем и единиц, описание и систематизация таких функций, функциональная классификация языковых объектов и речевых тактик, выявление сферы действия каждой функции составляют предмет функциональной лингвистики.

Позиционный анализ

Идея позиционного анализа предложена американским лингвистом Юджином Найдой (1914–2011) применительно к классификации морфем, ср.: «Морфемы принадлежат следующим позиционным типам: 1) последовательному (successive), 2) включённому (included) и 3) симультанному (simultaneous)»[116]. Тип (1) предполагает, что морфемы в составе слова подчиняются схеме расположения «префикс – корень – суффикс – флексия – постфикс». Под типом (2) подразумевается инфикс, «вклинивающийся» в корень; видом инфикса считается внутренняя флексия (нем. innereFlexion), которая, по определению немецкого философа и языковеда Фридриха Шлегеля (1772–1829), представляет собой «внутреннюю модификацию корня (innere Modifikation der Wurzel)»[117]. В индоевропейских языках такая «модификация» используется как словоизменительное (ср. англ. Ising ‘я пою’ и Isang ‘я пел’, goose ‘гусь’ и geese ‘гуси’) и словообразовательное средство: рус. течь – ток, англ. sing ‘петь’ – song ‘песня’, др.-греч. λέγω ‘говорю’ – λόγος ‘речь’, лат. tegere ‘покрывать’ – toga ‘тога’. Типу (3) принадлежит конфикс – две морфемы, присоединяемые к производящей основе одновременно и функционирующие в строго определённом значении как единое целое: окно>подоконник, стакан>подстаканник; хромать>прихрамывать, свистеть>присвистывать.

При позиционном анализе учитывается место, которое занимает данная единица относительно других единиц того же уровня, например начальная, срединная или конечная позиция звука либо морфемы в слове или слова в предложении; препозиция, интерпозиция или постпозиция одной единицы по отношению к другим; контактное или дистантное употребление единиц в речевой цепи, смена позиции и т. д. Рассмотрим некоторые известные классификации, построенные с помощью позиционного анализа.

1. Позиционная классификация повторов: а) анафора – повтор начального компонента: Четыре чёрненьких чумазеньких чертёнка чертили чёрными чернилами чертёж; б) эпифора – повтор концовки: Хирург, юрист, физиолόг, Идеолόг и филолόг(А. С. Пушкин); в) симплока – повтор срединного компонента: Кровью клянусьи бедой, Любовью клянусьи враждой(Е. Благинина); г) подхват – повтор, связывающий концовку одной речевой единицы с начальной частью следующей: И долгий путь вперёд короче Короткого пути назад (К. Симонов); д) хиазм – повтор двух речевых компонентов с инверсией: Чтобы понять, почему был сделан именно такой выбор, достаточно знать историю Крыма, знать, что значила и значит Россия для Крыма и Крым для России (Речь В. Путина, произнесённая при возвращении Крыма в состав России); е) кольцо – повтор компонента в начале и в конце речевой единицы: Ангел, три года хранивший меня, Вознёсся в лучах и огне (А. Ахматова).

2. Позиционная классификация рифм. По месту в стихе различают начальные, внутренние и конечные рифмы, по их взаиморасположению – парную, перекрёстную, хиастическую и кольцевую, по степени удалённости рифмантов друг от друга – близкие и «далёкие рифмы»[118]. Позиционно упорядоченные рифмы усиливают ритмическое начало речи, неупорядоченные – ослабляют: «Если стихи рифмуются в строго определённой последовательности, это усиливает мерность стихотворной речи, при отсутствии такой последовательности рифмовки звучание стиха прозаизируется»[119], ср.:

Порядок следования рифм в первой строфе (АВССВАDА) непредсказуем: рифма D (урочный – полночный) перемещена в следующую строфу, поэтому, как отмечает М. Л. Гаспаров, кажется, что «предпоследняя строка остаётся без рифм». Не сразу заметны удалённые друг от друга рифманты моей – скорей, а во второй строфе наблюдаем совершенно иную расстановку рифм. В результате «читательский слух застывает в обманутом напряжении»[120].

3. Позиционная классификация типов изотонического метра учитывает расположение, занимаемое в стопе ударным слогом по отношению к безударным. Ударение может падать через один слог начиная с первого (хорей) или второго (ямб), через два начиная с первого (дактиль), второго (амфибрахий) или третьего (анапест), ср.: Танки грязи не боятся (Реклама грузовиков завода КамАЗ); Бери от жизни всё! (Реклама напитка «Pepsi»); В рабстве спасённое Сердце народное – Золото, золото Сердце народное! (Н. А. Некрасов); Наш город – Ростов, Наш мэр – Чернышёв! (Лозунг); Узнаю тебя, жизнь, принимаю И приветствую звоном щита! (А. Блок).

Известно, что «каждый язык имеет элементы, позиция которых по отношению к другим элементам полностью детерминирована»[121]. Здесь подчеркнём, что позиционные предписания могут иметь характер жёстких правил, а могут проявляться лишь как тенденция. Сравним, например, условия: 1) использования аллофонов, например фонем <а> (ст[ъ]рикý, в[ᴧ]д[á], [ᴧ]нгелόчек, вы́ск[ъ]з[ъ]ть), <д> (ср. го[т] и го[д]а) и др.; 2) замены глухого согласного звонким в таких словах, как парономазия, антономазия, антанаклаза (ср. устар. парономасия, антономасия, антанакласа); 3) изменения формы некоторых слов (ср. лит. характер и прост. устар. карахтер; церк. рака и лат. arca); 4) замены звука в парах лит. афéра> прост. афёра, лит. совремéнный> прост. совремённый; 5) использования морфов -ств- и -еств- (ср. чванство, скотство, но: изящество, множество, излишество, величество). Характер жёстких правил имеют лишь пятый и (с некоторыми орфоэпическими исключениями) первый случаи.

Позиции элемента в составе целого подразделяются на сильные и слабые. Сильная позиция в стопе и в слове соответствует ударению, сильная позиция в речевой цепи определяется законом края, в соответствии с которым акцентируется, а значит лучше запоминается информация, подаваемая в начале и в конце речевой единицы: текста, абзаца, фразы, стихотворной строки, списка и т. д. Закону края отвечают такие позиционные типы повторов, как анафора, эпифора и кольцо, именно поэтому данные типы повтора так востребованы в ораторской речи. Приёмами позиционного акцентирования являются: 1) именительный темы – существительное в форме именительного падежа, эмфатически предваряющее фразу и называющее её главный предмет:Москва! Как много в этом звуке Для сердца русского слилось! (А. С. Пушкин). 2) паренхéйресис [греч. παρεγχέιρησις ‘вмешательство’] – сообщение важной информации по окончании речи; в этом случае оратор делает вид, что забыл сказать самое главное, «чем привлекает немалое внимание»[122]: Да! Чуть было не забыл, мессир передавал вам привет, а также велел сказать, что приглашает вас сделать с ним небольшую прогулку (М. Булгаков). Выстроить позиционную иерархию предметов в соответствии с их значимостью можно с помощью перечисления; этому служат: 1) протúмесис [греч. προτίμησις, букв. ‘предоценка’] – рассмотрение или перечисление предметов в порядке, соответствующем их значимости: Начну с… Не менее важным представляется… И, наконец, нельзя не вспомнить о…; 2) энумерация[лат. enumeratio ‘перечисление’ < греч. απαρίθμησις] – перечисление частей сложного целого в виде пунктов и подпунктов с использованием цифровой или буквенной нумерации либо вводных слов (во-первых, во-вторых и т. д.). Привлекает к себе внимание предмет, который: 1) в отличие от иных объектов этого же рода, занимает особую позицию (например, слово, поданное отдельной строкой). 2) находится не на своём месте, чему служат: а) инверсия, в частности гистерология [греч. υστερολογία ‘сдвиг слов’] – перестановка слова в позицию между предлогом и существительным: «Она прыгнула в, кувыркаясь и переворачиваясь, море»[123]; б) гистеропрόтерон [греч. ύστερον ‘последующее’, πρότερον ‘предшествующее’] – смешение хронологической последовательности событий, лежащее, в частности, в основе композиционного стиля inmediasres [лат. ‘с середины’], вспомним завязку романа Л. Толстого «Анна Каренина»: Всё смешалось в доме Облонских.

Таким образом, «самый момент некоторого сложного расположения речевого материала играет громадную роль и вводит речевые факты в светлое поле сознания, внимание гораздо легче на них сосредоточивается»[124].

Определённую позиционно упорядоченную структуру (т. е. композицию) обычно имеет любой текст. Византийский филолог Максим Плануд (1260–1305) называет следующую последовательность обязательных структурных частей ораторской речи: «вступление, повествование, рассуждение, развязка и заключение», «рассуждение же включает дигрессию»[125], т. е. отклонение от основной темы повествования – приём, употребляемый для уточнения и пояснения мысли, для ввода дополнительной информации, для того, чтобы аудитория могла отдохнуть, а также для «воздействия на чувства слушателей»[126]. В лексиконе Суды (X в.) читаем: «Дигрессия. Так называют тот момент, когда Хор говорит, повернувшись к зрителям; в это время Поэт прерывает повествования цепь и даёт зрителям посовещаться или же дополнительные факты сообщает»[127]. Отклонение от темы могло располагаться в начале речи, в её середине и в конце, отсюда три позиционных типа дигрессии – продиегесис, парадиегесис и эпидиегесис.

Позиционная систематизация языковых феноменов широко применялась начиная с античности, о чём свидетельствуют некоторые из рассмотренных выше классификаций; с позиционными особенностями морфем связана внутренняя форма таких привычных терминов морфемики, как префикс, постфикс, интерфикс, окончание. Вместе с тем, параметр данной систематизации был впервые назван Ю. Найдой, поэтому говорить о позиционном анализе в строгом смысле данного термина применительно к античности, средневековью или, к примеру, первой половине XX века нельзя.

Уровневый анализ

Под языковыми уровнями принято, вслед за В. М. Солнцевым, понимать «ярусы», «страты», или подсистемы языка, каждая из которых представлена упорядоченной иерархией однотипных единиц, т. е. «единиц одной степени сложности»: 1) фонетический уровень – иерархией фонем, 2) морфемный уровень – иерархией морфем, лексико-фразеологический уровень – иерархией лексических и фразеологических единиц, 4) синтаксический уровень – иерархией синтаксических единиц. Единицы разных уровней связаны парциальными отношениями: так, предложение состоит из слов, слово – из морфем, морфема – из фонем; иными словами, «в языке и в речевых системах, образованных из единиц языка, отношения единиц низших и высших уровней есть отношение компонентов (составляющих) и целого»[128]. Четырёхуровневая система языка не является универсальной: так, «в языках с односложными словами [например, вьетнамском или классическом китайском. – В. М.] слово не делится на морфемы»[129]. Единицы одного уровня связаны двумя типами отношений: 1) парадигматическими: так, гласные фонемы русского языка образуют иерархию единиц, противопоставленных по ряду и подъёму; 2) синтагматическими, предполагающими способность к образованию различных более или менее свободных или же типовых, стереотипных комбинаций.

Вряд ли целесообразно говорить о грамматическом уровне языковой системы, поскольку грамматика представляет собой не уровень, а раздел языкознания, изучающий системные свойства единиц морфемного и синтаксического уровней (страт, ярусов) языка. С этой же точки зрения нецелесообразно выделять морфологический, словообразовательный и другие подобные им «уровни». Понятие «семантического уровня» едва ли можно признать вполне логичным, поскольку семантика охватывает двусторонние единицы языка, а значит средства трёх его уровней в строгом (терминологическом) смысле этого слова: морфемного, лексического и синтаксического.

Стратификационный подход к языку исходит из двух положений: 1) язык представляет собой сложную иерархическую систему; 2) данная система имеет уровневый характер устройства и членения.Уровневый анализ состоит в распределении составных элементов сложного языкового или речевого феномена по четырём уровням языковой системы, т. е. используется в классификационных целях.

Рассмотрим и упорядочим с применением данной процедуры типы повторов.

В стилистике давней традицией является рассмотрение повторов в разделе «Синтаксис» (например, в работах И. В. Арнольд, И. Б. Голуб, А. Н. Гвоздева, В. М. Жирмунского, Б. В. Томашевского и др.). Однако ограничение фигур повтора рамками синтаксической стилистики не вполне оправдано: так, ещё В. М. Жирмунский, видимо, ощущая некоторую непоследовательность предложенной им типологии, отметил, что проблема повторов, «хотя и относится к области синтаксиса, но частично за область синтаксиса выходит»[130]. Вопрос действительно выходит за пределы синтаксиса, поскольку повторяющаяся единица может принадлежать любому уровню языка– фонетическому, морфемному, лексическому, синтаксическому. Если «разложить» виды повторов по уровням языка в указанной последовательности, получается следующая картина[131].

1. Звуковые повторы принадлежат фонетическому уровню. К ним относятся:

а) аллитерация – нагнетание слов, включающих одинаковые либо сходные согласные: Бугристы берега, благоприятны влаги, О, горы с гроздьями, где греет юг ягнят, О, грады, где торги, где мозго-круглы браги… (М. В. Ломоносов);

б) ассонанс, состоящий в нагнетании слов, включающих одинаковые гласные звуки. При анализе звуковых повторов следует различать звуки и буквы, в противном случае можно обнаружить в тексте «то, чего нет»[132], например ассонанс на [о] в следующем двустишии, что реально лишь в «окающем» диалекте и вряд ли возможно в «акающей» Москве: Вдоль по Питерской, по Тверской-Ямской Едет мой милой с колокольчиком[133].

2. Морфемныеповторы (префиксальные, корневые, суффиксальные и флексийные) принадлежат морфемному уровню. Пример суффиксальногоповтора: Буян задумчивый и важный, Хирург, юрист, физиолóг, Идеолóг и филолóг (А. С. Пушкин).

3. Словесные повторы (полисиндетон, антанаклаза, полиптот и др.) принадлежат лексическому уровню: Бриллианты в свете лунном, Бриллиантыв небесах, Бриллианты на деревьях, Бриллиантына снегах (А. Фет).

4. Синтаксические повторы (фразовый повтор, повтор словосочетания, синтаксический параллелизм и др.) принадлежат синтаксическому уровню: Утихает светлый ветер, Наступает серый вечер (А. Блок). Повтор словосочетаний и фраз с небольшими вариациями лежит в основе эпимоны. Вот как использует эту фигуру речи К. С. Аксаков, пародируя стиль повести «Двойник» Ф. М. Достоевского:

Приёмы эти схватить не трудно; приёмы-то эти вовсе не трудно схватить; оно вовсе не трудно и не затруднительно схватить приёмы-то эти. Но дело не так делается, господа; дело-то это, господа, не так делается; оно не так совершается, судари вы мои, дело-то это. А оно надобно тут, знаете, и тово; оно, видите ли, здесь другое требуется, требуется здесь тово, этово, как его – другово. А этово-то, другово-то и не имеется; таланта-то господа, поэтического-то, господа, поэтического-то, господа, таланта, этак художественного-то и не имеется. Да вот оно, оно самое дело-то, то есть, настояшее вот оно как; оно именно так.

Казалось бы, уровневая и произведённая выше позиционная классификации повторов предельно просты, однако в научной литературе их до сих пор разводят не вполне чётко. Неточным в этом плане следует признать, в частности, определение эпифоры как «повторения слова в конце двух или более фраз»[134] или как «повторения последних слов предложения»[135]. Эти и подобные им определения привязывают эпифору (межуровневое явление) к одному уровню языка – лексическому.

Тематический анализ

Тематическими связями объединены номинативные единицы, служащие обозначению элементов сложного целого: 1) типовой ситуации – «условно выделенного человеком одного из отношений внешней действительности»[136], отвлечённого от второстепенных деталей: а) «субъект (студент, курсант, школьник) ~ действие (слушает лекции, учится) ~ место (в университете, в училище, в школе)»; б) «субъект (солдат) ~ действие (стреляет) ~ орудие (из автомата) ~ объект (в мишень) ~ место (на полигоне)»; 2) объекта, вовлечённого в такую ситуацию (например, автомата: ствол, спусковой крючок, мушка и т. д.); 3) типового сценария (свадьбы, крестин, именин, похорон, спортивного соревнования), т. е. некоторой сюжетной последовательности действий. При необходимости каждую типовую ситуацию можно, путём экспликации подразумеваемых деталей, развернуть в сценарий, ср.: Берс тщательно прицелился из револьвера, подняв его на уровень лица. Плавно нажал спусковой крючок. Раздалсявыстрел (А. и Г. Вайнеры. Ощупью в полдень). Объединение языковых единиц, обозначающих такие элементы, образует тематическую группу. Так, в тематическую группу «Стрельба» входят, в частности, следующие лексико-фразеологические средства:

1) прицелиться, взять на мушку; 2) нажать на гашетку, нажать на спусковой крючок; 3) стрелять, строчить, выстрелить, выпалить; 4) автомат, винтовка, револьвер и др. наименования орудий стрельбы; 5) ствол, приклад, мушка, прицел, курок и др. наименования частей таких орудий; 6) пуля, ракета, снаряд и др. наименования зарядов; 7) стрелок, снайпер, автоматчик, пулемётчик и др. наименования субъектов стрельбы; 8) мишень, цель и др. наименования объектов стрельбы; 9) стрельбище, полигон, тир и др. наименования мест, предназначенных для стрельбы.

Типовое структурированное представление о действии или сценарии, его субъектах, объектах и обстоятельствах образует фрейм [англ. frame ‘рамка, каркас’]; структурные части фрейма именуются слотами. Слот, или терминал, может быть представлен одним словом, синонимическим рядом, родо-видовой или парциальной группой.

Американский учёный в области искусственного интеллекта Марвин Ли Минский (род. 1927), предложивший понятие фрейма, определяет его как «структуру приобретённого нами ранее <сенсорного> опыта», «некоторую стереотипную ситуацию, например встречу с определённым типом человека, пребыванием в определённом типе места или участие в определённом типе мероприятия (party)»[137], т. е. включает в понятие ситуации сценарий («тип мероприятия»), тем самым понимая «стереотипную ситуацию» более широко, чем это принято, к примеру, в семантическом синтаксисе. Фрейм объединяет не только элементы ситуации или сценария, но и части объекта: так, «фрейм, представляющий кресло, должен иметь места (terminals), представляющие сиденье, спинку и ножки[138], т. е. фрейм может включать парциальную группу.

Разновидностью сценария можно считать скрипт, представляющий собой, по определению, которое было дано этому термину его создателями, «предетерминированную (predetermined), стереотипную последовательность действий, которая характеризует хорошо известную ситуацию»[139]. Иными словами, скрипт есть рутинный сценарий, имеющий характер штампа; таковыми являются: а) визит к дантисту, поездка в метро, обед: так, «скрипт РЕСТОРАН (омар, Джон, “Метрополь”) достаточен для того, чтобы воспроизвести простенькое повествование о том, как Джон ел омара в ресторане "Метрополь"»[140]; б) любая процедура, жёстко регламентированная «писаными» (например, протокольными) и «неписаными» правилами (например, народными традициями): обряд венчания, защита диссертации, судебное заседание, дипломатические переговоры.

Приведённая выше тематическая группа членится на девять лексических рядов, что отвечает устройству соответствующего фрейма, отражающего: 1) ситуацию стрельбы (ряды 3–4 и 6–9); 2) части орудий, предназначенных для стрельбы (ряд 5); 4) сценарий стрельбы, т. е. последовательность взаимосвязанных действий (ряды 1–3). Слоты фрейма объединены синтагматическими ассоциациями, отражающими реальные (пространственные, темпоральные, каузальные и др.) связи предметов.

Под тематической группой будем понимать ряд лексико-фразеологических классов, служащих описанию одного фрейма.Тематический анализ лексики состоит в определении её принадлежности тому или иному фрейму либо отдельному его слоту. Данная процедура применяется, в частности, в следующих целях:

1. Для систематизации переносов:

а) метонимических, путём представления их в виде типовых формул переноса, связывающих элементы одного фрейма, например: «музыкальный инструмент ® человек, на нём играющий»: Только слышно на улице где-то Одинокая бродит гармонь(М. Исаковский), Контрабас пил чай вприкуску, а флейта внакладку (А. П. Чехов); «предмет одежды ® человек, который его носит»: Публика ходила в «Скоморох» самая разнообразная: чуйки, тулупы, ротонды, платьядекольтешёлковые, шерстяные, ситцевые, сарафаны (А. Гиляровский. Люди театра); «вместилище ® его содержимое»: выпить рюмку, съесть блюдо; «автор ® произведение, им написанное»: читать Пушкина, слушать Чайковского; «имя изобретателя ® изобретённое им изделие»: макинтош, галифе, кольт, наган; «место ® событие»: Содом и Гоморра, Чернобыль ‘катастрофа в Чернобыле’; «материал ® вещь, из него изготовленная»: «материал ® изделие»: ходить в шелках, есть на золоте и др., ср.: Гирей сидел потупя взор, Янтарь в устах его дымился (А. С. Пушкин);

б) метафорических. Открытый ряд разнородных по значению переносных наименований, внутренние формы которых относятся к одной тематической сфере, образуют мотивационную систему. В такие системы можно сгруппировать, к примеру, метафоры, в основе которых лежит сравнение с рыбной ловлей (держать кого-либо на крючке,попасться на удочку), шахматной игрой (быть пешкой в чьей-либо игре, оказаться в патовой ситуации), стрельбою (стрелять глазами, торпедировать переговоры), театром: Жизнь –театр; ловкий актёр, сорвать маску (личину), устроить сцену,играть роль,суфлёры президента; ср. также: Что наша жизнь? Комедия страстей, а наши радости – антракты в ней (В. Шекспир). Мотивационные системы составляют также метафоры «медицинские» (предвыборная лихорадка, болезни общества, шоковая терапия), «спортивные» (избирательная гонка, избирательный марафон), «финансовые» (политический капитал,девальвация духовных ценностей); «военные», отражающие степень «милитаризации сознания»[141] (правофланговый пятилетки, битва за урожай, культурный фронт) и др.

Анималистическаяметафораоснована на сравнении с животным: револьверный лай(звуки выстрелов уподоблены собачьему лаю). Такое сравнение может быть реализовано средствами словообразования: Глаза у него бонапартьи и цвета защитного френч (В. Маяковский об А. Ф. Керенском): авторский неологизм бонапартьи образован по аналогии с притяжательными прилагательными типа медвежьи, собачьи. В основе антропоморфной метафорылежит сравнение предметов, растений, животных с человеком: Лесных котов не должно смешивать с теми удальцами, которые бегают по крышам домов (Н. В. Гоголь).

Пространственная метафораоснована на аналогии с каким-либо измерением пространства: высокие цены,низкая температура. Номинативную ценность её отметил ещё И. Кант: «Мы нуждаемся в пространстве для того, чтобы конструировать время, и, таким образом, определяем последнее посредством первого»[142], ср. двигаться во времени и двигаться в пространстве (время сравнивается с пространством), дожить до старости и дойти до оврага, Впереди (‘в будущем’) нас ждёт гибель и Впереди виднеется островок, в глубине веков и в глубине леса; выйти из какого-л. возраста и выйти из дома (периоды, события и временные ориентиры сравниваются с точками в пространстве); ср. также: До Нового года ещё 10 дней и До реки ещё 10 километров; от рождения до смерти и от Москвы до Бреста; До лета ещё далеко и До берега ещё далеко; Отпуск уже близко и Берег уже близко; Весна уже на пороге (не за горами), Зима уже на носу (сравнение периода, «отрезка» времени с расстоянием).

Метафоры, именующие тематическую зону-источник ряда производных («побочных», «второстепенных») метафор, называются ключевыми, базисными, корневыми («basic metaphors», «root metaphors»), концептуальными. Ключевыми являются метафоры огня, сна, пути, воды и др. Такие метафоры не считаются исключительно языковым феноменом, поскольку «проявляются в многочисленных формах человеческого самовыражения», включая не только речь и словесность, но «и материальную культуру»[143]: так, антропомофная метафора получает выражение не только в слове, но и, к примеру, в выполненной в форме человеческой руки дверной ручке; зооморфная – в вырезанных в виде львиных лап ножках стола, в выкованных в форме змеи кольце или браслете. Метафора может быть ключевой как для языка в целом, так и для отдельного идиостиля. Ключевые метафоры идиостиля определяются психологическими и прочими особенностями личности. Известна, к примеру, склонность Ф. Ницше к биологическим и медицинским метафорам, его «пристрастие к риторике здоровья и болезни», отражавшее «его собственные хорошо известные и документально зафиксированные недуги[144], безусловно сформировавшие его мировосприятие и оставившие неизгладимый след (indelibleimprint) на его мышлении»[145].

Каждая из ключевых метафор имеет свою историю. Так, машинная метафора возникла в XVI веке как «модель объяснения устройства и функционирования физического мира», затем была перенесена в сферу биологии, на «мир общества» и «мир человека». Эпохи романтизма и скептицизма сократили её деривационную активность[146], однако и в настоящее время эта метафора, отражающая «индустриализацию» массового сознания (рычаги власти, аппарат управления, винтикв государственной машине, механизм ассоциирования), продолжает жить и развиваться. Ключевые метафоры, уходящие корнями вглубь истории общества (его мифологию, фольклор), иногда называют метафорическими архетипами. Происхождение метафорических архетипов считается «проблемой антропологии»[147].

Классификация метафор по вспомогательному субъекту представляет интерес не только для филолога, но и для историка, культуролога, поскольку, по справедливому мнению Г. Пауля, из совокупности метафор, ставших в языке узуальными, можно видеть, какие интересы преобладали в народе в ту или иную эпоху, какие идеалы были заложены в основу культуры на том или ином этапе её развития[148]. Развитие мотивационных систем определяется законом, гласящим, «что если в данное время какой-либо комплекс идей имеет большое значение в жизни данного общества и одно слово из этого круга идей изменило значение, то другие слова того же семантического поля следуют за этим словом»[149]. Считается, что «каждый век отмечен только ему присущими метафорами, которые он использует для выражения своих идеалов»[150].

3. Для анализа образной составляющей текста или отдельного текстового блока. Рассмотрим в этой связи основные типы и технику создания образов. художественные образы создаются с помощью слов изобразительной, или дескриптивной [лат. descriptio ‘описание’] семантики, обозначающих цвет, свет, звуки, запахи, форму, движение, предметы, – всё, что может стать объектом сенсорного восприятия. На примере стихотворения А. С. Пушкина «Зимнее утро» рассмотрим технику описания природы:

Под голубыми небесами  

Великолепными коврами,

Блестя на солнце, снег лежит; 

Прозрачный лес один чернеет,

И ель сквозь иней зеленеет,

И речка подо льдом блестит.

Образ создан посредством использования слов тематической группы «Пейзаж (снег, лёд, иней, солнце, небеса, лес, ель, речка), а также цветовых и световых эпитетов и глаголов (голубой, прозрачный, чернеет, зеленеет, блестит), превративших текст в «словесное полотно». Последовательность слов одной тематической группы, использованная в тексте для изображения какой-либо ситуации, например звучания, образует тематическую цепочку, ср.: В траве поднимается весёлая, молодая трескотня, какой не бывает днём; треск, посвистывание, царапанье, степные басы, тенора и дисканты – всё мешается в непрерывный, монотонныйгул (А. П. Чехов).

Фигура описания объекта (природы, интерьера и т. д.) «путём перечисления реальных или выдуманных наблюдаемых деталей»[151] именуется дескрипцией [лат. descriptio ‘описание’ < греч. διαγραφή]. Разновидности её, описанные ещё в старинных риториках, очень разнообразны: это изображение звёзд (астротезия), ветра (анемография), различного рода водоёмов и источников: рек, озёр, морей и проч. (гидрография), страны, территории (география), деревьев (дендрография), обстоятельств или ситуации (диаскейя), действия или события (прагматография), лица или вымышленного существа: чёрта, русалки и т. д. (прозопография), местности (топография), внешности или характера человека (характерисма), народа (хорография), определённой исторической эпохи, времени года или суток (хронография), произведения искусства (экфрасис) и др. Дескрипции сравнивают с картинами, писателя называют художником слова; эта же метафора лежит в основе терминов художественная литература и художественная речь; именно последняя наиболее ярко реализует изобразительную функцию языка. 135

Л. И. Тимофеев утверждает: «Ничего – кроме образа, то есть, точнее, системы образов, в литературном произведении нет». Если это так, то художественная речь представляет собой «прагматический язык в его особой функции – объективации образа»[152], а все остальные приёмы являются лишь вспомогательными средствами такой объективации. Описание внутренних, ненаблюдаемых качеств лежит в основе лирики – «искусства, лишённого образов»[153].

Существует два номинативных типа дескрипции как основного приёма создания художественной образности: металогия и автология. Металогия основана на активном использовании переносных значений, этой номинативной технике противостоит автология, состоящая в употреблении слов в их прямом смысле. Основой металогического стиля являются словесные образы, представляющие собой «игру» переносного значения и внутренней формы слова[154]. Номинативными разновидностями словесных образов являются метафора и метонимия. Приведём пример художественной метафоры: Фиалкиволн игиацинтыпеныЦветутна взморье около камней (М. Волошин). По количеству единиц-носителей метафорического образа различаются метафора простая, в которой план выражения представлен одной единицей (золото заката, море цветов), и метафора развернутая, в которой носителем образа является группа тематически связанных единиц: Он [М. Л. Гаспаров] тот переводчик-перевозчик, который связывает многие дальние берега и все с одним, с этим берегом, русским языком, поэзией, культурой. Он знает, что переводить-перевозить можно по-разному, и есть много ухищрений, чтобы доставить поскорее и попроще ценный груз с одного берегана другой (В. Н. Топоров). Данная развёрнутая метафора представлена словами перевозчик, берег, перевозить, доставлять и груз; подобные слова, составляющие тематическую цепочку, в тексте «являются опорными, они – своеобразный семантико-образный каркас всего текста»[155].

Рассмотрим с этой точки зрения аллегорию. Суть аллегории как вида метафоры предполагает ряд аспектов анализа, в частности контекстуальный, семиотический и др.[156] С тем, чтобы пояснить её контекстуальный механизм, сопоставим замкнутую и незамкнутую метафору. Первая благодаря наличию опорного контекста поддаётся однозначной интерпретации: так, в контекстах болотопьянства и болото воровства слово болото трактуется как ‘опасная ситуация’. Устранение опорных контекстов превращает слово болото в незамкнутую, а значит полисемичную метафору: Дружки завели товарища в болото. Чтобы понять семиотический механизм аллегории, распространим незамкнутуюметафору болото, сделав её «ведущим мотивом текста»[157]:

Развёрнутая метафора, лежащая в основе этой басни, представлена лексикой тематической группы «Болото» (кочки, гниль, трясина и т. д.).Аллегория «имеет форму нарратива или драмы»[158], т. е. форму текста. Это о