Соотношение регрессивных и прогрессивных тенденций

Регрессивные и прогрессивные силы, будучи неотъем­лемыми элементами развития, существуют у всех детей, но соот­ношение их сил у всех разное. Есть дети, для которых с раннего детства каждый новый опыт — это обещание удовольствия, будь то вкус или консистенция пищи, переход от зависимости к неза­висимости в передвижении, уход от матери к новым приключени­ям, игрушкам и друзьям, переход от дома к детскому саду, школе и т. д. В их жизни доминирует желание «быть большим», «делать то, что делают взрослые». Нормальное частичное исполнение этого желания компенсирует для них обычные трудности, фрустрации и разочарования, которые встречаются на пути. Дети противополож­ного типа переживают рост на любом уровне прежде всего как лишение прежних форм удовлетворения. Они сами не бросают грудь, когда приходит время, а как бы прилипают к груди или бутылочке. Отнятие от груди становится травмирующим событием. Они боятся того, что вырастут, покинут дом, встретят незнакомых людей, позднее боятся принимать на° себя ответственность и т. д.

Клиническое различие этих двух типов нагляднее всего про­является при наблюдении за реакциями детей на такие серьезные события жизни, как соматическое заболевание, рождение младше­го ребенка и т. д: Где прогрессивные тенденции перевешивают рег­рессивные, там за время длительной болезни Эго ребенка созре­вает, а при появлении в семье младшего сиблинга он обретает статус и привилегии «большого», «старшего». Где регрессия силь­нее прогресса, соматическая болезнь делает ребенка более инфан­тильным, а рождение младшего сиблинга становится причиной от­каза от своих достижений и заставляет желать статуса младшего.

Преобладание прогрессивной или регрессивной тенденции как общей характеристики личности влияег на сохранение пси­хического здоровья, а потому важно для прогнозов. Развивать­ся, взрослеть и адаптироваться детям первого типа помогают приятные обретения, встречаемые на пути. У детей второго типа чаще случаются задержки при переходе с одного уровня разви­тия на другой, чаще возникают точки фиксации. Они часто вы­ходят из равновесия и склонны к формированию симптомов.

МЕТАПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ПРОФИЛЬ РЕБЕНКА

Поиск фактов в процессе постановки диагноза порож­дает массу информации, состоящей из сведений различной цен­ности. Они относятся к разным областям и слоям личности ребен­ка: органические и психические, врожденные и приобретенные

элементы, его окружение; травматические и благоприятствую­щие события; развитие, поведение и достижения прошлого и на­стоящего; удачи и неудачи; защиты и симптомы и т. д. Хотя все установленные факты заслуживают тщательного изучения, в том числе последующего подтверждения или корректировки в ходе лечения, для аналитика принципиально важно рассматривать факты, взятые не по отдельности, а в их единстве. Скажем, па­тогенное влияние наследственных факторов сильно зависит от случайных воздействий. Органические дефекты, такие, как фи­зические недостатки, слепота и т. д., дают самые разные психо­логические последствия. Это зависит от окружения и умствен­ного развития ребенка. Тревогу, как уже было описано, невоз­можно оценить на основе качества и даже количества, поскольку ее патогенное воздействие зависит от способов справляться с нею (Murphy, 1964) и защитных ресурсов Эго. Характер и ир­рациональные действия ребенка следует рассматривать на фоне предложенного семьей паттерна поведения. Надо по-разному оценивать случаи, когда ребенок сам развил данные формы по­ведения и когда он принял их путе,м подражания и идентифи­кации. Травматические события не следует сразу оценивать как таковые, а надо выяснить их специфическое значение для дан­ного ребенка. Такие качества, как героизм или трусость, щед­рость, или жадность, рациональность или иррациональность, по -отношению к разным детям следует понимать по-разному и су­дить о них в свете генетических корней, фазы развития, соот­ветствия возрасту и т. д. Таким образом, любой выявленный эле­мент в системе другой личности может иметь совершенно иное значение, хотя называться так. же.- Как невозможно сравнивать характеристики одного человека с якобы теми же характерис­тиками другого, так не дают они и надежного основания для диагностической оценки, если рассматриваются вне контекста, т. е. без связи с другими областями структуры личности.

Для аналитика весь объем сведений, накопленных во время постановки диагноза, организуется в то, что можно назвать ме-тапсихолотическим профилем ребенка, т. е. это картина, содер­жащая сведения о динамике, генетике, экономике, структуре и адаптации. Это можно считать синтетической деятельностью ана­литика при обработке разрозненных данных или же, наоборот, аналитическим разложением на составные части.

Эти описания можно составлять в разное время, например после первого контакта ребенка с врачом (предварительная ди­агностическая стадия), во время анализа (стадия лечения) и после его окончания, или в перерывах (стадия окончания). Тогда они

послужат не только инструментом окончательного оформления и подтверждения диагноза, но и шкалой измерения результатов лече­ния, т. е. проверкой эффективности психоаналитического лечения. На стадии постановки диагноза описание каждого случая должно начинаться с симптомов, с которыми поступил ребенок, описания ребенка, его семьи, предыстории и перечня воздей­ствий окружения, которые могут оказаться значимыми. Далее следует переходить к описанию внутренней картины ребенка, где будет содержаться информация о cmpyKirtype его личности, динамическом взаимодействии ее частей, о некоторых экономи­ческих факторах, связанных с активностью инстинктов и относи­тельной мощностью сил Ид и Эго, об адаптации к реальности и некоторые генетические предположения (требующие подтвержде­ния и уточнения во время и после лечения]. Таким образом, ин­дивидуальное описание, разбитое на пункты, может выглядеть так:

ПРИМЕРНЫЙ ПЛАН ДИАГНОСТИЧЕСКОГО ПРОФИЛЯ

L Причины обращения (задержки развития, проблемы с поведением, тревоги, симптомы и т. д.).

II. Описание ребенка (внешность, настроения, манеры и т. д.).

III. Семья и история жизни.

IV. Возможные значимые влияния окружения.

V. Оценка развития.

А. Развитие инстинктов

IX. Диагнозы

Наконец, перед диагностом стоит задача собрать все выше­упомянутые пункты в единое делое и дать полезное для лече­ния заключение. Ему надо выбрать одну из приведенных ниже категорий:

(1) несмотря на наблюдаемые в данный момент нарушения поведения, личность ребенка ра'звивается здоровой; оценка его развития попадает в широкий спектр вариаций нормы;

(2) существующие патологические образования (симптомы) имеют преходящий характер и могут быть классифицированы как побочные продукты напряженности развития;

(3) существует постоянная регрессия влечений к возникшим ранее точкам фиксации, что приводит к конфликтам невроти­ческого типа и дает толчок детским неврозам и расстройствам характера;

(4) существует регрессия влечений, как и в (3), плюс рег­рессии Эго и Супер-Эго, что ведет к инфантилизму, погранич­ным, делинквентным или психотическим расстройствам;

(5) имеют место органические нарушения или ранняя де-привация, которые исказили развитие личности и ее структура-лизацию и стали причиной формирования дефективной, нети­пичной личности или личности с задержками развития;

(6) запущены деструктивные процессы (органического, ток­сического или психического, известного или неизвестного про­исхождения), которые повредили или могут повредить в ближай­шем будущем психическое развитие ребенка.

Рене А. Шпиц

ТРИ ОРГАНИЗАТОРА ПСИХИКИ¹

В 1938 г. Ханс Шпеман, систематизатор и в то время одна из наиболее выдающихся фигур в экспериментальной эм­бриологии, опубликовал книгу «Эмбриональное развитие и ин­дукция». Эта книга обобщает результаты его собственной рабо­ты в экспериментальной эмбриологии, а также практически всей работы, проделанной другими учеными мира. Шпеман заверша­ет это подведение итогов следующим образом:

«Однако остается еще объяснение, которое, как мне кажет­ся, я задолжал читателю. То и дело использовались термины, которые указывают не на физические, а на психические анало­гии. Это означало больше, чем поэтическую метафору. Это оз­начало выражение моего убеждения в том, что соответствую­щая реакция части зародыша, наделенной самыми разными по­тенциальными возможностями в эмбриональном «поле», ее поведение в «определенной ситуации» не является обычной хи­мической реакцией, но что эти процессы развития, как и все витальные процессы, нельзя сравйить — по тому, как они со­гласованы, — ни с чем другим, о чем нам известно в такой сте­пени, как с теми витальными процессами, о которых мы имеем самое интимное знание, то есть с психическими процессами. Это служило выражением моего мнения, что, даже оставляя в стороне все философские выводы, просто ради точного иссле­дования, мы не должны упускать шанс, который дает нам наша позиция между двумя мирами. Тут и там эта интуиция пробива­ется ныне наружу. Этими экспериментами, надеюсь,, я сделал несколько тагов на пути к новой высокой цели»².

¹ Шпиц Р. Психоанализ раннего детского возраста. М., 2001, стр.122—144.

² Когда Шпеман говорит о витальных процессах и-витальных системах, он не использует эти термины в значении неовиталистской школы, скон­центрировавшейся в первой половине этого века вокруг Дриша. Шпе­ман, напротив, имеет в виду свойства живой мачерии, а не нематери­альные феномены. Шпеман, отвергающий, в частности,   «энтелехию» как контролирующий фактор развития, определяет ее как «непространствен­ный» фактор, как «идею» (в платоновском смысле) (Spemann, 1938). Пол Вейс (1939) говорит о ней как о «нематериальном принципе» и, подоб­но подавляющему большинству современных эмбриологов, также отвер­гает ее в качестве контролирующего фактора развития. Когда совре­менные эмбриологи, будь то Шпеман (1938), Вейс (1939), Нидхэм (1936], Уоддингтон (1940) или другие, говорят о витальных феноменах, они го­ворят о материальной системе: когда они вводят понятия сил, силовых полей, градиентов и т.д., они говорят тем же языком, что и физические

На психоаналитическое мышление Фрейда, как мы знаем, значительное влияние оказали как его собственная прежняя ра­бота в нейроэмбриологии, так и работа Ру и других в этой об­ласти. Данные и идеи эмбриологии, несомненно, сыграли важ­ную роль в его формулировке генетического подхода; тем не менее в психоаналитической литературе очень редко можно встретить ссылки на эмбриологию. Поэтому мы вкратце рассмот­рим здесь некоторые наиболее важные эмбриологические дан­ные и концепции, содержащиеся в работах Шпемана (1938), Уод-дингтона (1940}, Вейса (1939), Нидхэма (1936) и др. В этом крат­ком резюме мы оставим без внимания различия во мнениях относительно сил, действующих в эмбриональном развитии, как бы они ни описывались разными школами, — будь то градиенты, химические энергии,"физическое родство, ультрастружтура и т.д.

Шпеман ввел термин «организатор» для фактора, управля­ющего этими силами. Современная эмбриология предпочитает говорить об этих же феноменах в терминах понятия поля. Мы полагаем — и покажем это далее, — что понятие «поле» эмбрио­логов имеет свои аналогии в человеческом развитии. Тем не ме­нее мы по-прежнему будем использовать в нашем данном ис­следовании первоначальный термин Шпемана «организатор» — простоты ради, а также потому, что в психоанализе значение этого термина не было искажено неверными истолкованиями, как это случилось в эмбриологии.

Принадлежащее Шпеману понятие организатора как дина­мической единицы оказалось необычайно плодотворным для ис­следований в эмбриологии. Он продемонстрировал его природу в бесчисленных экспериментах и во многих работах указывал на его значение. С тех пёр он и многие другие эмбриологи снова и снова пытались четко и ясно определить это понятие. Наи­лучшее определение, насколько мне известно, можно найти у Нидхэма (1931):

«Организатор, таким образом, является тем, что задает ско­рость развития по определенной оси... оперируя с помощью ко­личественных различий, которые в известной мере варьируют вдоль этой оси. Он отвечает, тто всей вероятности, за феномены, описываемые экспериментальными биологами под названием

науки. Поэ-юму особенно заслуживает нашего внимания то, что, по мне­нию Шпемана, только понятия, которые используются в психологии, могут охватить феномены, наблюдаемые в экспериментальной эмбрио­логии, и что Уоддинггон (1940) призывает к радикально новому мышле­нию, особо указывая на новые идеи в философии, возникшие, в част­ности, в связи с прогрессивными изменениями.

Wirkungsfeld, Organisationsfeld и Determinierungsfeld³. Пока еще невозможно сделать предварительные выводы относительно фун­даментального характера его доминирования» {том 3),

В свете нашей дальнейшей дискуссии мы можем заметить, что Нидхэм тоже говорит об организаторе как о «реляционном факторе развития» и как о «центре, излучающем свое влияние».

Понятие «организатор» Шпемана явилось отправной точкой для многих эмбриологических гипотез, среди которых особый интерес представляет для нас гипотеза о зависимой дифферен­циации (1938). Дифференциация ткани зависиг от появления орга­низатора. Это посредством последовательной индукции в пре-зумптивной ткани приводит в действие развитие следующего организатора, организатора второго порядка. Цепи последова­тельной индукции в свою очередь приводятся в действие орга­низатором второго порядка, в результате чего возникают орга­низаторы третьего порядка, четвертого и так далее.

Другие эксперименты показали, что изолированные части яйца обладают тенденцией в максимальной степени реоргани­зовывать свой материал в ту же упорядоченную структуру, ко­торой обладало все яйцо. Это свойство было описано Дришем (1908) как тенденция к гармонической эквипотенциальности.

Даже в этой чересчур сжатой подборке бросаются в глаза динамические аналогии с некоторыми психоаналитическими по­нятиями. Мы узнаем генетические последовательности, синте­тические тенденции, прогрессию от неорганизованного и недиф­ференцированного к организованному и структурированному. Уоддингтон (1940), например, утверждает: «Весь прогресс разви­тия можно поэтому рассматривать как проистекающий из неустой­чивой конфигурации веществ, которая заставляет эмбриональ­ную ткань меняться в направлении более стабильного состояния».

Все это и вправду звучит очень знакомо. Аналогии очевид­ны, но мы не должны забывать, что в данном случае это не более чем аналогии.

Можно выдвинуть принципиальные возражения против ис­пользования аналогий в науке. .Эта установка распространена среди ученых с узконаправленной ориентацией. Но если уче­ный работает в областях, где становится необходимым междис­циплинарный подход к явлениям, аналогия является бесценным инструментом, полезным для открытия новых подходов к иссле­дованию и предоставления свежих идей.

Соответственно: поле воздействия, поле организации и поле детерми­нант (нем..).—Прим. перед.

Роберт Оппенгеймер в своем выступлении на собрании чле­нов Американской психологической ассоциации в 1955 г. утвер­ждал: «...аналогия действительно является незаменимым и неиз­бежным инструментом научного прогресса... Я не имею в виду метафору; -я не имею в виду аллегорию; я даже не имею в виду сходство; но я имею в виду особый вид сходства —сходство структуры, сходство формы, сходство констелляции между дву­мя наборами структур, двумя наборами свойств, которые внеш­не весьма отличаются, но имеют структурные параллели. Речь идет о связи и взаимосвязи» (Oppenheimer, 1956).

В дальнейшем мы еще поговорим о том, как мы будем исполь­зовать аналогии между психологическим и эмбриологическим раз­витием младенца. Поразившие меня сходства между нашим мыш­лением и понятиями" экспериментальной эмбриологии определенно не являются здесь убедительными. Но они побудили меня пере­смотреть наши данные, полученные при непосредственном наблю­дении над младенцами, с точки зрения возникающих доминирую­щих центров интеграции и назвать их организаторами психики. Имея в виду эту концепцию, я выдвинул следующие положения.

В формировании личности младенца взаимодействуют два потока. Первый — это процесс созревания, второй — психологи­ческое развитие, т. е. изменение, выражающееся в более высо­кой степени дифференциации и возникающее отчасти под влияни­ем внешней среды, осуществляется главным образом благодаря продолжающимся отношениям с удовлетворяющим потребности объектом в ситуациях, важных для выживания младенца. Это поле сил, из которого выделится доминирующий центр интегра­ции, первый организатор психики. Если в этом силовом поле возникает нарушение, то тогда первый организатор психики пре­терпит изменения, что будет иметь важные последствия для бу­дущего развития и созревания (Spitz, 1958). Это видоизменение обнаружится либо в соматической области, либо в психологи­ческой, либо в той и другой и будет проявляться в ходе даль­нейшего развертывания объектных отношений.

ПЕРВЫЙ ОРГАНИЗАТОР ПСИХИКИ

Индикатором возникновения первого организатора психики служит -— по моему мнению и в силу изложенных мною причин — появление реакции улыбки.

Параллели между первым организатором психики и поня­тием организатора в эмбриологии на этом не заканчиваются. Первый индуктор в эмбриологии, дорсальная губа бластопора,

возникшего из серого серповидного тела (Needham, 1936), облада­ет необычайной устойчивостью к внешним воздействиям. Точно так же удивительную эластичность проявляет и первый органи­затор психики. Его появление основано на согласовании разви­тия и созревания. Но границы, в которых оно может сдвигаться в ту или иную сторону, не являются жесткими. Я уже отмечал что колебания плюс-минус два месяца от среднего значения на­ходятся в пределах нормы.

Кроме того, когда нарушаются примордии, конституировавшие первый организатор психики, такие, как «внутреннее и внеш­нее восприятие», или функция памяти, или зарождающаяся ак­тивность, или проверка реальности, — независимо от того, сдер­живаются они или стимулируются, — все равно имеется выра­женная тенденция к формированию структур личности, которые нам хорошо известны у обычного человека.

Разумеется, в первые три месяца—и даже позже — льви­ная доля по-прежнему принадлежит созреванию. Развитие по­степенно вторгается на его территорию после установления пер­вого организатора психики с помощью паттернов действия у мла­денца в ответ на поведение матери. Мать способствует или препятствует этим действиям, а ее личность канализирует их в определенные направления.

Тем не менее за этим направляющим и канализирующим влиянием реципрокных объектных отношений наблюдатель от­четливо осознает наличие интегрирующей силы, которая, по-ви­димому, следует собственном/ паттерну. Эмбриологи давно уже осознавали наличие чего-то весьма похожего. Нидхэм (1936) го­ворит о «тенденции к формированию завершенности», а фон Берталанфи (1928) — о «морфологическом заряде».

Паттерн интеграции может сцепляться с направлением, при­нимаемым объектными отнотпениями, или противодействовать им, выражаясь в компромиссе. Мы можем поинтересоваться, не ве­дет ли синтетическая функция Эго свое происхождение от этой наиболее ранней организующей тенденции, которая в конечном счете привела к появлению рудиментарного Эго.

Однако случаются отклонения. Они отмечались психоанали­тиками-наблюдателями, такими, как Гринэйкр (1941), а также Бер­гман и Эскалопа (1949), которые указывали на последствия преж­девременного развития Эго. Со своей стороны я наблюдал, что младенцы с особенно ранним развитием Эго склонны к более тяжелой травматизации из-за нарушений объектных отношений во второй половине первого года жизни. Это, однако, является возрастом, к которому, согласно моим наблюдениям, я отношу второй организатор психики.

ВТОРОЙ ОРГАНИЗАТОР ПСИХИКИ

В нашей культуре значительное изменение у младен­ца происходит примерно после шестого и до десятого месяца жизни. Становится заметным явный прогресс в различных об­ластях психики младенца, как-то: в сферах восприятия, когни­тивных процессов, памяти, в объектных отношениях, в проявле­ниях эмоций. Это развитие начинается с появлением того, что я назвал «тревогой восьми месяцев».

Младенец, который до этого момента реагировал улыбкой и зачастую явным удовольствием на приближение любого челове­ка, мужчины или женщины, белого или цветного, вдруг начина­ет выражать в разной степени неудовольствие при приближе­нии незнакомца. Его реакция может варьировать от «застенчи­вого» отведения глаз до прятанья своего лица под одеяло или до крика и рыданий. Эта реакция, согласно экспериментальным психологам, указывает на то, что младенец стал способен отли­чать знакомых людей от незнакомых. Мы предпочитаем гово­рить, что эта реакция является индикатором установления соб­ственно лабидинозного объекта* который отныне будет отли­чаться от любого другого. Тем самым начинается эпоха, в которой объект любви и отношения с объектом любви приобре­тают первостепенное значение. Вряд ли нужно подчеркивать, что объект любви не мог существовать до тех пор, пока он не стал надежно отличим от всех остальных объектов.

Метапсихологическое исследование этих проявлений позво­ляет утверждать, что в центральной управляющей организации, в Эго, произошло серьезное изменение. Тревога восьми меся­цев является аффективным сигналом этого изменения, смеше­ний энергии, которые произошли в психической организации у младенца. Реакция улыбки также являлась таким аффективным сигналом интрапсихических изменений.

В своих наблюдениях я обнаружил, что подобные аффектив­ные проявления указывают на процесс динамических измене­ний, происходящих, когда в психике возникают доминантные цен­тры интеграции. Они возвещают о значительных изменениях в психической организации, за которыми последуют также замет­ные изменения и в поведении младенца, в его достижениях. Аф­фективным проявлением, которое я считаю индикатором второ­го организатора психики, является тревога восьми NecjiiieB, ибо в последующие недели происходят поведенческие изменения та­кого масштаба и значения, что даже случайному наблюдателю ясно, что тревога восьми месяцев есть поворотный пункт в

развитии младенца. Сама тревога восьми месяцев указывает на то, что социальные отношения становятся все более и более сложными. Социальные жесты, такие, как рукопожатие, будут пониматься и станут взаимными в течение нескольких недель. Начинают пониматься запреты и приказания. Если теперь, на­пример, вы прерываете деятельность ребенка, покачивая голо­вой или говоря «нет, нет», ребенок прекратит свои действия.

Понимание и обращение с пространством не ограничивает­ся пределами детской комнаты—даже до того, как окончатель­но сформировалась локомоция. Понимание «связей между ве­щами» появляется одним или двумя месяцами позже, в резуль­тате чего одна вещь может использоваться как инструмент для достижения другой.

Кроме того, «вещи» дифференцируются друг от друга, что проявляется в выборе любимой игрушки. Становится все более заметным неодинаковое отношение к разной пище. В аффектив­ных реакциях становятся видны оттенки, такие, как, например, ревность, гнев, ярость, зависть, стремление к обладанию — все их можно наблюдать до конца первого года жизни.

Эти более дифференцированные аффективные реакции прежде всего, а также понимание социальных жестов, запретов и приказаний становятся неогъемл-емой частью усложняющих­ся объектных отношений. Также становятся очевидными опре­деленные механизмы защиты, а среди них в первую очередь идентификация.

Позвольте мне подчеркнуть, что все, о чем я до сих пор го­ворил, почти без исключения было подкреплено доказательства­ми в нашей западной культуре. Я уверен, читателю очевидно — в процессе образования второго организатора соответствующие роли созревания и психологического развития переменились. Теперь львиная доля в картине принадлежит развитию. Отныне и на протяжении всей жизни, оно этой роли уже не уступит.

Это, однако, имеет и свои минусы. Б разных аспектах вто­рой организатор психики гораздо более уязвим, чем первый. Это легко понять: в конце концов-созревание— это процесс, кото­рый постепенно устанавливался в филогенезе и передавался по наследству тысячелетиями. Избавившись от всего лишнего в кро­вопролитном процессе естественного отбора, оно приобрело нео­бычайную прочность.

Психологическое же развитие и изменения, которые оно вы­зывает, гораздо более уязвимы. Психологическое развитие яв­ляется продуктом обменов в рамках объектных отношений и прежде всего онтогенетическим феноменом. Детерминирующие

его силы чрезвычайно разнообразны, и таким же будет и ре­зультат. Именно это онтогенетическое происхождение и делает последствия психологического развития в целом и период вто­рого организатора в частности столь уязвимыми.

Выражаясь иначе, первый организатор менее уязвим, пото­му что основная часть процесса, ведущего к его установлению, относится к созреванию, и поэтому она устойчива к внешним воздействиям. И наоборот, у второго организатора основная часть относится к психологическому развитию — процессу, который го­раздо более уязвим.

Однако мы еще не рассмотрели, что представляют собой по­токи психологического развития, которые сходятся и формиру­ют второй организатор психики. Уже отмечалось, что это явля­ется поворотным пунктом в развертывании объектных отноше­ний, прогрессией от предшественника объекта к установлению собственно объекта. В другом месте (1953) я показал, что в ходе этого развития объект, который на уровне примерно трех меся­цев все еще был разделен на хороший объект и плохой, теперь объединил в себе как агрессивное, так и либидинозное влече­ния. Кроме того, произошло слияние этих двух влечений. Отны­не их расслоение будет патологическим.

Из поведенческих изменений у ребенка становится также понятным, что Эго значительно изменилось по сравнению с ру­диментарным Эго, достигнутым к трем месяцам. У него — как это было показано мной в другом месте (1957) —сформировался ряд систем, таких, как память, восприятие, процесс мышления, способность суждения, а также аппараты Эго, такие, как про­странственное понимание, социальные жесты и чуть позднее — способность к передвижению, которые делают Эго более эф­фективной, но вместе с тем и более сложной структурой. Мы можем сказать, что теперь Эго заняло подобающее ему место. Поэтому неудивительно обнаружить, с одной стороны, возник­новение защитных механизмов Эго, с другой стороны, появле­ние того, что можно назвать собственно психиатрическим забо­леванием в случае, если это развитие нарушается.

ТРЕТИЙ ОРГАНИЗАТОР ПСИХИКИ

Рассматривая различия между человеком и животным, напомним об экспериментах, в которых некоторые высшие прима­ты — шимпанзе, если быть точными, — росли вместе с человечес­ким ребенком (Kellogg & Kellogg, 1933). Оказалось, что развитие шимпанзе, которое в первый год жизни во многих отношениях

было более быстрым, чем развитие ребенка, где-то на втором году жизни останавливается, тогда как развитие ребенка, разу­меется, продолжается. При грубом обобщении можно сказать, что взрослый примат находится на уровне развития восемнад­цатимесячного ребенка. Я понимаю, что к этому утверждению необходимо сделать множество оговорок.

Из этого следует, что если мы хотим выделить в развитии очередную филогенетически очевидную стадию дифференциа­ции и возрастания сложности на пути эволюции, то мы должны выбрать на втором году жизни уровень, который отделяет при­матов от человека. В чем состоит достижение человека, которо­го нет на этом уровне у приматов? Это — коммуникация с по­мощью вербальных символов. Поэтому я высказал гипотезу, что третьим организатором является приобретение речи.

Младенец приобретает речь в ряде последовательных ста­дий. Сейчас нас интересуют стадии, которые приходятся на пер­вые два года жизни. Речевые формы, используемые ребенком до восемнадцатого месяца жизни, принципиально отличаются от взрослой коммуникации. Подобно периоду удовлетворяющего потребность объекта в первые шесть месяцев жизни мы наблю­даем период выражающих потребность всеобщих слов, которые являются единственными словами, используемыми до восемнад­цати месяцев. И только после восемнадцати месяцев жизни на­чинает возникать речь во взрослом значении.

Всеобщие слова фактически представляют собой предложе­ния. Например, слово «мама» используется одним и тем же ре­бенком для выражения всей гаммы — от «я одинок», «я рад тебя видеть», «я голоден», «я хочу мою погремушку», «мне больно», «я испуган», «я несчастен» и т. д. в бесчисленных вариациях. Эта форма архаической речи сохраняется до восемнадцати ме­сяцев. Слова, используемые в такого рода коммуникации, выра­жают потребности; они имеют характер обращения, а не харак­тер описания, каким является язык взрослого.

Однако, если мы согласны рассматривать приобретение речи в качестве третьего организатора, представляется весьма очевидным, что стадию удовлетворяющих потребность всеобщих слов можно рассматривать лишь как переходную стадию. Речь как организа­тор мыслительных процессов умственных операций должна быть специфической. Это условие выполняется речью во взрослом зна­чении, где происходит семантическая коммуникация с помощью вербальных символов. Где же пролегает литшя раздела между удов­летворяющими потребность всеобщими словами и использованием речи, т.е. семантических сигналов, во взрослом значении?

Что представляет собой приобретение речи с позиции Эго? Оно знаменует начало умственных операций неограниченной степени сложности. С возникновением речи Эго приобретает множество новых функций, среди них функцию абстракции и — в свете исследований Пиаже — такую же важную функцию об­ратимости. Кроме того, язык необычайно обогащает объектные отношения, в которых он становится главным инструментом вза­имодействия. В это же время Эго. начинает служить множество новых защитных механизмов. Одновременно начинается период анального упрямства, негативизма со всеми вытекающими ос­ложнениями в сфере объектных отношений, защит и формиро­вания характера.

Именно этот последний аспект приобретения речей привлек наше внимание к единственному исключению в вербальных на­выках ребенка в переходный период между десятым и восем­надцатым месяцами жизни. Как отмечалось выше, в этот пери­од речь ребенка состоит из всеобщих слов. Единственное ис­ключение в этом утверждении относится, собственно, не к слову. Речь идет о жестовом символе семантической коммуникации, жесте «нет», который выражается в нашей культуре покачива­нием головой в горизонтальной плоскости.

В другом месте (1957) я опубликовал несколько предполо­жений о процессе, в результате которого примерно в пятнадца­тимесячном возрасте приобретается этот жест. В этом процессе я приписывал главную роль защитному механизму идентифика­ции с агрессором. Я также подробно обсуждал природу и зна­чение достижения жеста «нет». По моему мнению, он репре­зентирует линию расхождения в психическом и психологичес­ком развитии. С этого момента начинается новый образ бытия. Я обсуждал его значение для психической структуры и объект­ных отношений, в которые он привносит новый метод, заменяя действие коммуникацией. Он инициирует осуществление защит­ных механизмов в их постоянной форме, совпадающей и взаи­модействую 1цей с проявлениями анальной стадии. Я также об­суждал изменение, возникающее в умственном развитии в ре­зультате приобретения жеста «нет». Здесь он возвещает о развертывании высших интеллектуальных функций, которые на­чинают служить адаптации и овладению внешним миром. В ча­стности, я упоминал обратимость (Piaget, 1936), а также разви­тие речи и мыслительных процессов, включая абстракцию.

Я лишь коснулся нынешней темы — функции жеста «нет» как индикатора установления в психическом развитии третьего организатора. Вместе с тем я считаю, что достаточно

проиллюстрировал, почему я считаю правомерным говорить об этих трех основных подразделениях в первые восемнадцать ме­сяцев развития младенца. Что я еще недостаточно объяснил, так это то, почему я говорю о них как об организаторах, как если бы они являлись аналогами понятия организатора в эмбриологии.