Ход альбигойской войны от первой тулузской осады до подчинения Лангедока и Тулузы Симону Монфору 1 страница

Тулуза давно уже привлекала к себе крестоносцев своим богатством, стратегическим положением, а главное – значением центра провансальской ереси. Столица Лангедока была союзницей альбигойцев. Искоренить ересь было нельзя, не поколебав ее столпа. Можно было разрушить еще сотню замков и городов, но не нанести такого удара ереси, каким была бы одна сдача Тулузы. Это событие стало бы сигналом к сокрушению ереси во всей Европе. Все средневековые протестанты Запада обращали свои взоры к этой царственной общине. Подчинение Тулузы и без этих причин соответствовало замыслам Симона де Монфора – оно делало его повелителем Лангедока. Его французам предстояло здесь окончательно восторжествовать над провансальской расой. Множеству простых крестоносцев взятие Тулузы принесло бы деньги, богатства, удовольствия и спокойный приют. Фанатичным монахам она сулила наслаждения видом костров с еретиками; по их убеждению, лишь пепел самых опасных распространителей нечестивого учения мог дать им спокойствие за будущее католицизма. Легатам взятие Тулузы возвещало окончание их трудов, достойное вознаграждение и долгую славу в той теократической монархии, которая должна была основаться на развалинах блестящего, веселого и свободного царства Раймондов.

Такие мысли воодушевляли армию крестоносцев, когда она шла осаждать Тулузу.

А столицу тогда охватил самый искренний энтузиазм. Религиозные и политические страсти всплыли наружу и смешались между собой. В самом деле, мало кто не пони­мал, что Монфор столько же, если не более, желает стать государем Тулузы, сколько искоренить ересь. Республиканский интерес мог явно пострадать, если такой честолюбивый и деспотический государь сядет на престол тулузских графов. Никакая из северных и центральных французских общин, которым естественно было сочувствовать тулузской, не пожелала бы видеть в стенах своих Монфора и его рыцарей и не пожелала бы того Тулузе.

За республиканским принципом в столице скрывался религиозный. Призывая сограждан защищать знамя свободы, многочисленная альбигойская партия видела в том спасение своей веры. Она успела уже показать свою силу, изгнав из города католического епископа, явно тяготевшего к крестоносцам.

Фулькон был злым гением Тулузы. Если он не переставал действовать против альбигойцев, то это было, конечно, его долгом, как католического пастыря, но этот некогда веселый трубадур стал фанатиком и другом крестоносцев, когда надел рясу монаха. У него постоянно происходили столкновения с Раймондом, отлученным Церковью, готовившимся к обороне города и теперь явно поддерживавшим еретиков. Понятно, что епископ стал беспокоиться за свою личную безопасность, когда увидел, что альбигойское вероисповедание восторжествовало, что еретики появляются на всех городских должностях, что католичество здесь скоро станут преследовать. Фулькон чувствовал, что он виноват перед городом. На страстной неделе великого поста в 1211 году, в то время когда Монфор стоял еще под Лавором, епископ объявил, что не может при­ступить к католическому праздничному богослужению в городе, где находится отлученный, заражающий своим присутствием всякое место, на которое ступит. Он просил Раймонда на время Пасхи удалиться за город. Граф прогнал посланного и отвечал, что епископ сам может совершить такую прогулку, и прибавил притом, что еще лучше тот поступит, если навсегда оставит Тулузу. Тогда епископ объявил, что готов перенести все гонения за веру, что готов даже умереть за нее, что безоружный отдастся он палачам Раймонда и мести еретиков...

...И тут же поторопился уехать. Он направился прямо к Монфору и в лагере крестоносцев оказался столь же хорошим воином, сколь счастливым проповедником и дипломатом. По его следам покинуло Тулузу и все католическое духовенство. Согласно одному свидетельству, сам епископ, видя, в какое положение были поставлены в столице его подчиненные, приказал всему духовенству собором выйти из города. Босые, неся святые Дары на головах, длинной вереницей священники и монахи вышли из ворот Тулузы, направляясь под защиту крестоносцев (1).

В лагере Монфора разрушение Тулузы было уже решенным делом. Это советовали и вновь прибывшие рыцари, французские и немецкие, которые с разных сторон стекались под знамена Монфора. Между ними особенно отличались графы Бар, отец и сын, и граф Шалона. Тибо де Бар особенно настаивал на скорейшем движении к Тулузе. Под Монтобаном его отряд соединился с армией Монфора – великолепная столица Юга была всего в нескольких дневных переходах.

Неожиданно, перед самым выступлением, в лагерь прибыло посольство от тулузских граждан. Многие в рядах крестоносцев боялись, что эти переговоры вырвут у них добычу, что легаты остановятся перед решительным ударом и удовольствуются некоторыми уступками. Но опасаться снисходительности легатов было излишне; думать, что тулузская депутация привезла решительные предложения, было по меньшей мере наивно. Целью посольства было выиграть время, это обнаружилось из общих выражений, с которыми оно обратилось к легатам. При аудиенции присутствовали епископ Фулькон, сам Монфор и все вожди армии. Послы старались доказать, что вторжение крестоносцев в тулузские пределы несправедливо и беззаконно, что, со своей стороны, город сделал все, чтобы отстранить от себя ужасы войны, что он присягнул по требованию легатов и дал заложников. Легаты отвечали, что главная причина похода в том, что тулузцы продолжают держаться Раймонда, ослушника и еретика, что если они откажутся от него и возьмут в государи того, кого им укажет Церковь, то повод к войне устранится. Иначе на всех тулузцев без исключения будут смотреть как на таких же еретиков (2). Напрасно добавлять, что такое предложение было отвергнуто. Посольство достигло своей цели уже тем, что дало время Раймонду придвинуться с большим отрядом к месту расположения неприятеля.

Крестоносцы снимались с позиции. Они начали переправу через Лер. Вестники полетели сообщить о том Раймонду. Он стоял на берегу реки с шестью сотнями рыцарей; с ним были графы Фуа и Комминга. Когда неприятель показался перед крестоносцами, то последние, не решаясь прорываться на его глазах, стали искать брод в другом месте. Они наткнулись на мост и частью по нему, а частью вплавь стали переходить на другой берег. Раймонд успел встретить их, но был опрокинут после кровопролитной схватки. Погибло около двухсот рыцарей с той и другой стороны. По богатым пашням, виноградникам и садам, окружавшим Тулузу, Монфор теснил Раймонда до самых стен города. Несколько десятков вилланов, спасавших свои имущества, погибло под копытами лошадей. Крестоносцы, не разбирая, рубили всех, кто попадался под руку. Через несколько часов все окрестные селения, сады и поля были уничтожены огнем и копытами; благоустроенный край обратился в пустыню.

Когда перед взорами Монфора развернулся живописный вид огромного города, то он тотчас же понял, что обложить Тулузу со всех сторон его армия не в состоянии. Скоро Симон на опыте убедился, что и долгой осадой, и штурмом взять Тулузу одинаково затруднительно, что Ту­луза не принадлежит к категории тех замков, брать которые вошло в привычку Монфора. Для начала он решил взять укрепленное предместье святого Сернина. Его орудия беспрерывно громили камнями двое ворот предместья. Осажденные же, чтобы показать Монфору, как они равнодушны к его пальбе, день и ночь оставляли ворота отворенными. Монфор приказал начать штурм, но встретил такое стойкое и блестящее сопротивление, что велел отступить.

Раймонд в ответ сделал вылазку. До глубокой ночи продолжалась схватка. Графы тулузский и де Фуа блистали среди боя. Сражение было беспощадное, в стане крестоносцев было большое количество убитых и раненых.

После такого поражения дух в крестовом лагере упал: к горечи поражения присоединились утомление от жары и недостаток в воде.

Раймонд готовил между тем вторую генеральную вылазку. Сенешаль Аженуа, Генрих д'Альфар, кинулся на главный отряд Монфора, а граф де Фуа на войска графов Бар. Смятение распространилось по неприятельскому лагерю. Крики «Тулуза, Фуа!» смутили крестоносцев. Рассеянные войска едва успели спастись. С богатой добычей и множеством пленников вернулись храбрые горожане, предводимые альбигойскими рыцарями, в родные стены.

На третий день Монфор перед рассветом с досадой, доходившей до бешенства, покинул лагерь, не успев забрать даже всех раненых (3). Есть известия, что его соратники по тулузской осаде, столь же, как и он, опечаленные неудачей, при отступлении напоминали ему о незаконности войны и советовали заключить мир с тремя сильными феодалами Юга, но епископ Фулькон был категорически против этого.

Оставленный многими крестоносцами, Монфор пошел на землю графа де Фуа, рьяного друга Раймонда. Не более недели продолжалось ее опустошение, но оно оставило по себе немало следов. Монфор успел занять Готрив, Памьер и кинулся на столицу графов Фуа. Но штурм крепости не удался, хотя предместья были заняты и сожжены дотла, окрестности города опустошены, виноградники и плодоносные деревья вырублены с корнем.

В это же время крестоносный гарнизон Готривской крепости был заперт окрестными альбигойскими отрядами, которые у католиков назывались не иначе как разбойничьими. Жители крепости сговорились тайно впустить своих друзей и уничтожить крестоносцев, но не успели. Гарнизон, лишенный всяких припасов, не мог выдержать сколь-либо продолжительной осады. Альбигойцы же торопились занять город и согласились отпустить гарнизон, сохранив ему жизнь. Еретики исполнили условие в точности, они никому не причинили вреда.

Монфор тем не менее по возвращении жестоко наказал город, Готрив был обращен в пепел (4). Устроив в Памьере свой временный лагерь, граф Симон предпринял поход в Керси. Эта область, как мы уже знаем, считалась подвас­сальной тулузским графам. В ней не было почти ничего про­вансальского, она имела вид земли чисто французской. Население ее, тяготея к Монфору, вероятно, с удовольствием желало видеть его своим государем вместо Раймонда. С этой целью местный епископ и знатное дворянство отправили к Симону депутацию. Подлинного расположения горожан и народа к владычеству Монфора крестоносцы не знали, но полагали, что армии предстоит прогулка, а не поход. Граф Бар отказался сопровождать Монфора и уехал домой, не­мецкое же рыцарство не оставило своего вождя.

Легат Арнольд шел другой дорогой к Роквемадуру. Не увлекаясь династическими интересами Монфора, он думал только об еретиках, разыскивая их повсюду. Ему сопутствовали самые фанатичные крестоносцы. Он знал, что в Кассере много «совершенных» еретиков, и потому кинулся на замок, взял его и к великому удовольствию своих монахов и воинов сжег восемьдесят заклятых альбигойцев (5). Сам город Кассер был опустошен до того, что в нем ничего не осталось. Совершив такой подвиг, легат отступил в Роквемалур, где расположился отдыхать на осень и зиму, между тем как Монфор пожинал дешевые лавры в Керси.

При первом вступлении в пределы этой области, граф, впрочем, встретил неожиданное сопротивление. Замой Келюс он должен был взять и сжечь; зато в Кагоре его приняли с радостью. Прожив несколько дней в этом горо­де, получив присягу и проводив своих немецких соратников до самой границы, он, уже отправляясь в обратный путь, узнал, что граф де Фуа пленил двух знатных крестоносцев— французского рыцаря Тюрси и английского Готьера Лангтона, брата знаменитого кентерберийского архиепископа*1. Монфор бросился на владение Фуа, взял еще один небольшой замок, перебил его гарнизон, а в Памьере между тем узнают, что Пюи-Лоран вернулся под власть свого прежнего барона Сикарда.

Барометр военных действий опустился: крестоносцы разъезжались, многие от усталости, другие, отбыв условленные сорок дней. Монфор полагал, что причиной капитуляции Пюи-Лорана была неприятельская сила, но каково стало его изумление, когда он узнал, что город просто продан самим рыцарем, которому он поручил его охрану. Подобный поступок способен был произвести изумление во всей Европе. Изменника звали Гюи де Люс. Ему предложили оправдаться поединком*1, но он отказался и по приказу крестоносных баронов был повешен.

В это же время в Тулузе завязывались дипломатические и военные узлы, имевшие большое влияние если не на развязку, то на дальнейший ход войны. Избавившись от Монфора и так счастливо отразив неприятеля, тулузцы не могли надеяться, что подобное счастье всегда будет сопутствовать им. Между тем рано или поздно надо было ожидать вторичного появления крестоносцев под стенами столицы. Значительное увеличение сил в неприятельском лагере было бы сигналом к новой осаде, за исход которой нельзя было поручиться. Поэтому тулузцы должны были, в ожидании будущих событий, прибрести себе сильного союзника.

В Лангедоке и Провансе его быть не могло: лангедокские государства, кроме тулузского графства, покорились, лишь изредка напоминая о себе восстаниями, которые вспыхивали в разных концах края. Сами феодалы или носили французское ярмо, или бежали к Раймонду. Заронскому Провансу предстояла та же участь: Монфор уже собирался нагрянуть туда. Рассчитывать на короля французского тулузцам было более чем бесполезно: Филипп Август, у которого возникла мысль централизовать будущую монархию, недолюбливал свои собственные общины и, конечно, не стал бы поддерживать оппозиционно-республиканский дух Юга, зараженного ересью. Взоры тулузского муниципалитета остановились на рыцарственном короле родственного Арагона.

Дон Педро пока был рьяный католик, но, давно бывший не в ладах с римской курией, а особенно с Монфором, должен был внять голосу справедливости. Городские власти Тулузы, освободившись от осады, послали ему письмо. Перед глазами католика, всегда привязанного к интересам Церкви, перед глазами человека, преклоняющегося перед Иннокентием III, государя, может быть искренно восторгавшегося идеей теократии, тулузский му­ниципалитет должен был предстать, искренно или при­творно, во всей католической обстановке. Надо было скрыть в собственных интересах всякое подозрение в ереси и казаться страдающими чуть ли не за сам католицизм.

И действительно, прошение тулузцев составлено в таком духе, что исследователю, кажется, нет и причин со­мневаться в религиозном чувстве авторов письма. Он дол­жен только удивляться, как можно было таких искреннейших католиков считать за альбигойцев. Преследования ле­гатов выставляются исключительно своекорыстными, если в этом есть много правды, то также правда и то, что сущность дела в этом прошении скрыта. Иного средства судьба не предоставляла, а альбигойство «верных» оправдывало средства, дозволяя и явную ложь, если она приносила пользу. Показывая себя искренними католиками, тулузцы будто с удивлением узнают, что их могли и могут еще считать за друзей ереси, от которой они отрекаются чистосердечными клятвами:

«Мы переспрашивали всех, которых нам указали как последователей ереси, и они нам постоянно отвечали, что они не были еретиками, и обещали жить без всяких уклонений, под властью и наставлениями Церкви. И сами мы никогда не считали их за еретиков, ибо они живут между нами как люди преданнейшие христианской вере. Когда по приказанию и воле легатов господина папы, отца Петра де Кастельно и отца Рауля, весь город наш клялся в подчинении святой римско-католической вере, они также принесли клятву, а легаты сами же объявили, что все, давшие, согласно их воле, присягу, считаются в вере католической и истинными христианами».

Сделав так кстати и так искусно намек на вынужденность и формальность присяги, тулузские власти продолжают:

«Тем сильнее и глубже мы поражены всем происшедшим, что знали, как отец нынешнего графа, следуя повелению исправить народ тулузский, актом, изданным по этому поводу, предписал, что если хоть один еретик найдется в крепости и предместьях Тулузы, то он казнит его вместе с тем, кто его укрывал, и имущество обоих конфискует. Вследствие чего мы и сожгли многих и не перестаем это делать каждый раз, как только таковых нахо­дим».

После таких оговорок тулузцы переходят к своекорыстию легатов, указывая на грамоту Иннокентия еще 1202 года, которая не была приведена в исполнение, так как заключала в себе приказание снять интердикт и впредь поступать по-божески. Далее раскрывается все дело по порядку, с большими и часто новыми подробностями, как Тулуза просила папу вторично, как за тысячу ливров легат Арнольд согласился снять отлучение, как, получив пятьсот ливров, и «только из-за этого», не обвиняя ни в чем другом, он подверг отлучению городских консулов, как консулы, не желая прослыть изменниками, снова присягнули, как город дал заложников, как тулузцы помогали (?) крестоносцам при осаде Лавора, как их отблагодарили за это разорением графского замка, как два раза (?) Раймонд пытался призвать Монфора к примирению, причем чуть не был захвачен при помощи обмана, как, наконец, Фулькон принуждал их отречься от своего графа. Описав тулузскую осаду и поражение крестоносцев, авторы письма заключают:

«Не успев исполнить, благодаря Божественному всемогуществу, всего того, что они желали, крестоносцы, от печали, которой они были объяты, учинили великую несправедливость. Более озлобленные, чем когда-либо, они, удаляясь, грозили нам бедствиями — гораздо более ужасными, чем те, которые мы перенесли. Вот почему мы настоятельно просим ваше королевское благоразумие и благоволение отнестись с негодованием к оскорблениям и несправедливостям, которые нам беззаконно причинены, и если вам ложно будут внушать противное тому, что мы говорили, то не верьте. А так как мы готовы исполнить все, что следует по отношению к Церкви, все, чего требует справедливость, то мы просим вас и ваш народ не вредить нам никаким образом, ибо нет сомнения в том, что все уже сделанное ими или еще предпринимаемое против господина нашего графа и против нас они предпримут и против остальных государей и князей, против горожан и буржуа, ибо когда соседняя стена запылала, то пламя пойдет и дальше. Не следует обходить молчанием столь несправедливую, столь пристрастную жестокость духовных пастырей по отношению к нам. Они гонят нас и отлучают из-за рутьеров и рыцарей, которых мы наняли не для чего иного, как для того, чтобы защититься от смерти, когда же рутьеры покидают нас из-за денег и начинают проливать нашу кровь, то те же пастыри не преминут разрешить их от всякого греха. Случается и то, что в их ставке, за их столом, сидят те разбойники, которые своими руками убили аббата из Она и варварски изуродовали монахов из Больбона, обрезав им нос, уши, выколов глаза, не оставив им даже подобия человеческого образа» (6).

Последний факт, рассказанный так просто, так откровенно — что всегда отличало акты общин, красноречивые в своей ясности, — если в нем есть хоть доля истины, уже сам по себе достаточно показывает корыстолюбие и произвол папских послов. Они имели неограниченную власть и были слишком честолюбивы и алчны, чтобы не злоупотреблять ею. Жалуясь королю Педро на папских легатов, тулузцы хотели прежде всего поколебать его католические привязанности, и они достигли своей цели. Еще несколько дипломатических бумаг и объяснений с Римом — и король готов будет лично содействовать утесняемой ереси, принимаемой им за национальность, поддерживаемый в борьбе своими подданными, рыцарями Арагона.

А пока значительный удар успел нанести непобедимому Монфору и сам граф тулузский. Симон хотел идти Прованс, когда узнал, что Раймонд оправился, собрал силы и на исходе августа 1210 года предпринял поход на тные замки, теперь подчинявшиеся Монфору.

Раймонд получил неожиданное и сильное содействие из Аквитании. Сенешаль Савари де Молеон, английский вассал, привел ему двухтысячный отряд басков, живших в пиренейских горах и сочувствовавших альбигойской вере. Раймонд шел на крестоносцев, и монахи утешали всегда победоносного Монфора.

«Вы думаете, что я боюсь чего-либо, — отвечал он им. — Нам нужно заботиться о деле Христовом, вся Церковь молит за меня, и я не опасаюсь, чтобы кто-нибудь одолеет нас» (7).

Монфор спешил занять Кастельнодарри, названный так потому, что его укрепления были построены еще вестготами-арианами. Раймонд шел на тот же город другой дорогой. Монфор отовсюду узнавал о гибели своих гарнизонов. Наконец он пришел в Кастельнодарри, где его армию осадили со всех сторон графы Беарна, Фуа с их басками и сам владетель Тулузы. Крестоносцам казалось, что город окружен «тучами саранчи», они насчитывали до ста тысяч неприятелей. Жители предместья отдались осаждавшим, но Монфор выбил их из города.

Тулузцы заняли позиции на неприступных горах. Вечером они вновь штурмовали предместья, Монфор отбросил альбигойцев и пытался сам ворваться в неприятельский лагерь, но был отбит. Раймонд велел готовить осадные машины, а его союзники приводили под руку своего главы окрестные города и замки, в том числе — Кабарет.

Стенобитные машины вовсю использовались по разрушению укреплений, во время одной из вылазок против них Монфор едва не погиб. Опасаясь превосходства неприятеля, Симон отправил своего маршала Гюи де Левиса в Каркассон за подкреплениями. Однако виконт Каркассона отказался идти на помощь северянам. Изменил даже один ближайших, как казалось Симону, его сподвижников, провансалец Вильгельм Кат. С тех пор Монфор поклялся не верить лангедокцам.

Гюи де Левис привел скудную помощь — всего несколько сотен человек. Правда, к нему присоединился Букхард де Марли. Монфор выслал навстречу подкреплениям почти все свои силы, оставив в городе лишь сорок рыцарей и пехоту. Раймонд Роже, граф де Фуа, хотел устроить засаду на пути крестоносных подкреплений. Однако Гюи и Букхард узнали о ней, послали гонца к Монфору и останови­лись, слушая мессу и принимая Причастие. От города также подходили крестоносцы. Они тесным строем сходились с противоположных сторон. Тогда де Фуа построил свое войско в боевой порядок: в центре стояла кавалерия, на флангах — пехота. Монахи тем временем благословляли крестоносцев на бой. Вожди дали сигналы, и французские рыцари понеслись на неприятельские ряды. Их встретило стойкое сопротивление. Французы были отбиты. Выдержав натиск, альбигойцы, в свою очередь, набросились на крестоносцев. Началась рукопашная схватка, строи смешались, десятками падали рыцари с той и другой стороны. Когда один знатный француз упал с коня, епископ кагорский заставил его сесть снова.

Французы были неистовы, как львы, и дрались, как добрые воины. Но после отважного сопротивления крестоносцы отступили, потеряв множество солдат убитыми. Альбигойцы не щадили католиков, Преследование было стремителиьное. Арьергард крестоносцев не успел еще приготовиться к отступлению, как был рассеян провансальцами, кричащими: «Фуа, Тулуза!»

Монфор был зрителем битвы, когда она, приближаясь ближе и ближе, подошла наконец к лугам Кастельнодарри. Он стоял с гарнизоном в задних воротах города, со стороны, противоположной тулузскому лагерю. Он не мог равнодушно видеть поражение своих бойцов. Оставив в городе только пять рыцарей, он бросился на помощь. Его отборные рыцари неслись на своих конях с предельной скоростью, но все же опоздали.

Гюи решил снова сразиться с альбигойцами; его смяли вторично, а Монфора еще не было. Граф де Фуа торжествовал, но его воины, вместо того чтобы приготовиться к новой битве с Монфором, кинулись грабить убитых и добивать раненых. Епископ кагорский воспользовался этим и снова повел свои отряды на неприятеля.

Раймонд Роже предпринял всевозможные усилия, чтобы оставить за собой поле сражения, от ударов его меча летели головы знатнейших крестоносцев, но его многочисленная армия потеряла всякий порядок. Пехотинцы, захваченные врасплох, побежали сломя голову кто куда.

Тогда-то и примчался Монфор. Ему не стоило большого труда добиться победы теперь, когда он привык одним своим появлением изменять ход битв. Бурей налетел он ни бегущих с криком: «Дева Мария!» Возгласы «Тулуза, Фуа!» уже слабели. Погибая под копытами коней, альбигойцы стали кричать: «Монфор, Монфор!» Они думали спастись, обманув этим паролем крестоносцев. Но Монфора трудно было обмануть. «Если так, то бейте передних!» — кричал им Симон, и из чувства самосохранения каждый из несча­стных резал своего товарища, чтобы очистить себе дорогу. Груды трупов, граждан и вилланов Лангедока, покрыли черной массой поля Кастельнодарри.

«И никогда вы не услышите описания таких страшных битв, небывалых со времен Роланда и Карла Великою, когда он победил Галафра, славного эмира земли испанс­кой»*1, — замечает провансальский трубадур (8).

Между тем, во время всего боя, тулузская армия про должала стоять в своем лагере, выжидая исхода сражения, кипевшего в противоположной стороне. В самом конце дсчц Савари де Малеон пытался совершить нападение на город, но так слабо, что был отбит ничтожным количеством ры царей. Когда же в лагере узнали о поражении графа де Фуа, то Раймонд не мог понять, как это случилось. «Ведь наших было вдесятеро больше», — твердил он. В тулузском лагере царила паника. Раймонд хотел сниматься и отступать, но Савари остановил его. «Господа, будьте спокойны, — говорил он баронам, — не собирайтесь, не снимайте палаток, иначе вы погибнете в одно мгновение» (9). Его послушались и повременили.

Между тем Монфор победителем возвращался в город. Его встретили кресты и хоругви. В воротах он сложил свои доспехи «в знак того, что Господь даровал ему победу» и босым пошел в церковь. Дорогою пели Те Deum.

«Наши, — рассказывает католический летописец, — возносили молитвы со всем благоговением и энтузиазмом, благословляя гимнами Милосердого Бога, знаменуя тем благочестивую преданность Тому, Кто сотворил великие дела для своего народа и дал ему торжество над врагами» (10).

Граф де Фуа после поражения первым делом разослал во все концы гонцов с ложным известием о своей победе. Про Монфора говорили, что он пленен и повешен...

Действительно, против всякого ожидания Монфор ушел из Кастельнодарри раньше, чем осаждающие оставили свой лагерь. Препятствовать его отступлению Раймонд не решался, тогда как вступить в битву, если бы на него напали, он был в состоянии. Путь на Нарбонну был открыт. Узнав о выступлении Монфора, Раймонд велел жечь машины, бараки и приказал сниматься. Столкновения с крестоносцами он теперь, конечно, не искал, так как не решился показываться из своих укреплений, пока действительно не убедился в том, что Монфор ушел.

Впрочем, Монфор скоро вернулся в Кастельнодарри. В Нарбонне к нему присоединился новоприбывший отряд французов, и поход возобновился. Из дальнейшего хода событий видно, что причиной внезапной слабости действий Монфора был недостаток средств. Раймонд значительно превосходил своего противника, даже после поражений. Все усилия Монфора обращены теперь на возвращение городов, быстро и почти одновременно отпавших от него. Все его внезапные диверсии не достигают цели. Не успеют крестоносцы куда-либо прийти на помощь своим, как узнают, что город уже сдался. Таким образом, в короткое время Монфор потерял более пятидесяти замков в пределах Альби и Тулузы; между ними были Рабастен, Гальяк, Пюи-Лоран, Сен-Феликс и Монферран.

Поставленные Монфором бароны или изменяли, или были бессильны ввиду восстания жителей, большая часть которых были еретиками. Покоренные лангедокские феодалы возвращались в прежнее подданство графу тулузскому.

При таких обстоятельствах два красноречивых проповедника, Вильгельм, архидиакон парижский, и Яков, епископ витрийский, начали вербовать новых крестоносцев. Они застали за той же деятельностью Фулькона Тулузского и аббата из Во-Сернэ. Суровый епископ витрийский отли­чался особенной ревностью к своей миссии; с его фанатизмом мы знакомы уже из первой главы, когда говорили об обличении, написанном им на современное ему светское и духовное сословие. Он уже не первый раз брался за крестовое дело, не первый раз он приносил на его алтарь свои таланты и свое счастье. Иннокентий именно от его красноречия ожидал иного поворота альбигойской войны. Местное лангедокское духовенство обращало на француз­ских проповедников взоры, полные ожидания.

Всю зиму 1211/12 года епископ с архидиаконом громили  еретиков в городах и селах Франции. Из Франции они перешли в соседние земли Германии.

«Они завербовали невероятное множество воинов Христа, — говорит официальная летопись, — и, после Бога, им более всего обязана вера христианская во Франции и Германии» (11).

Скорее всего, эти слова надо понимать в том смысле, что одной из целей проповеди было удержать распростри нение ереси в этих землях. И судя по всему, эта цель была достигнута.

Но если во французской земле шла успешная вербовка крестоносцев, то ее король не выказывал особенного расположения к подвигам этого воинства в подвассальных ему странах. Есть известие, что скрытая досада Филиппа Августа на Монфора, существовавшая всегда, около этого вре­мени обнаружилась явно. Король французский жаловался папе, что Симон не воздает должного своему сюзерену. Иннокентий в ответном письме, еще осенью 1211 года, разъясняет королю дело графа тулузского, а также права нового государя Лангедока. Папа считает нужным опран даться в пристрастии к Раймонду, в котором могли бы ею заподозрить. Он пишет, что граф тулузский не соотве: ствовал в точности тем задачам, которые были перед ним поставлены.

«Мы вполне убеждены, что он не оправдал ожиданий, но мы не знаем, зависело ли это от него самого, хотя вообще он считался в стране за еретика. Вследствие неиспоч нения предложенных задач он и потерял свои домены, которые мы приказали нашим легатам тщательно беречь для тех, кому они принадлежат. Мы и теперь пишем им, стараясь сделать все то, что соответствует твоим выгодам и твоей чести» (12).

Это послание было написано осенью, во время действий под Тулузой. В самый разгар борьбы Иннокентий не сходил с почвы законности; он не увлекся ненавистью к ереси настолько, чтобы забыть человечность и вторить диким выходкам легатов и епископов Лангедока. Несколько раз, разочарованный в Раймонде, папа, видимо, терял всякую надежду сойтись с ним, но Иннокентий часто возвращается на прежний путь примирения. Все уже считали Раймонда развенчанным государем, однако папа выказывает прежнее чувство сожаления к нему. Он входит в его положение. Действия легатов были снова взяты под контроль. И к тому был достаточный повод, притом слишком явный. Арнольд в мае 1212 года сделался архиепископом Нарбонны вместо Беренгария, наконец низложенного. Но с первого же дня избрания он принял на себя функции не духовного лица, а нарбоннского герцога. Это было слишком смело, если не нагло.