История выходит из-под контроля 15 страница

В отрасли царил такой хаос, что заработать на производстве пороха в первые годы после войны было почти невозможно. Крупные фирмы пришли к заключению, что единственное спасение — регулирование рынка: необходимо ввести фиксированные цены и контролировать конкуренцию. Монополии в конце XIX века возникали повсюду: Рокфеллер пытался подмять под себя нефтяной рынок, Карнеги монополизировал стальной, Свифт был королем говядины. Но даже на этом фоне консолидация пороховой промышленности поражала своей безжалостностью.

Когда война кончилась, Генри Дюпону было уже за пятьдесят. Он повелевал растущей фамильной империей осторожно и не упуская из виду ни одной мелочи. Его бережливость была общеизвестна: гуляя в парке, он подбирал ивовые веточки и приказывал бросать их в печь, в которой выжигался древесный уголь. Он не признавал электричества и пишущей машинки и писал письма исключительно пером и при свете свечи. Но при этом всегда оставался трезвым бизнесменом, сделавшим семейное предприятие надежным и прибыльным.

Чарльз Белин, родственник Дюпонов, управлявший их аванпостом в Вапваллопен-крик, в 1870 году писал в одном из писем: «Финансовые дела сродни военным операциям: более сильный одерживает верх, мелкая рыбешка должна уступить дорогу — или пусть катится ко всем чертям». Ламмот придерживался того же подхода. Его обычной резолюцией по этому вопросу было: «Предложите войну». Первой жертвой такой войны стал угольный район Шайлкилл недалеко от городка Потстауна, штат Пенсильвания. Взрывая породу, шахтеры добывали там семь миллионов тонн антрацита в год. Это был выгодный рынок, и многие фирмы — и крупные, и мелкие — боролись за него.

Сначала Ламмот захватил плацдарм: тайно купил мельницу некоего Генри Велди, сохранив бывшего хозяина в качестве подставного лица. Затем он встретился с Альбертом Рэндом, президентом «Лафлин энд Рэнд» — второго после Дюпонов производителя пороха в стране. Две компании заключили соглашение о разделе сфер влияния на шахтах Шайлкилла. С «мелкой рыбешкой» они будут обращаться как настоящие головорезы.

Прежде всего владельцам небольших мельниц предложили продать свой бизнес «Большой двойке» или объединиться с ней в картель. Согласились немногие. Тогда Дюпон резко снизил цены на свою продукцию, надеясь вытеснить «вражеские мельницы» из бизнеса — «заставить мелкий люд зачахнуть», как выразился Велди. Это заняло больше времени, чем надеялся Ламмот. Владельцы шахт, увидев, какой оборот принимают дела, продолжали покупать порох у местных производителей, пусть даже и по более высоким ценам — лишь бы противостоять монополии.

Соломон Тёрк, ставший президентом «Лафлин энд Рэнд» в 1873 году, сомневался, что ненасытность его партнера по бизнесу оправдана. «Мне кажется, в этом мире хватит места для всех, — говорил Тёрк. — И я знаю, что нам не взять с собой ничего, когда мы его покинем». Но Дюпоны были непреклонны. Они прибрали к рукам права на воду, чтобы оставить без энергии мельницы конкурентов, они переманивали к себе рабочих. А Велди перехватывал и вскрывал письма собственных квалифицированных работников, выясняя, не поступило ли к ним иных предложений о трудоустройстве. Поставщикам оборудования угрожали, хозяев шахт подкупали. В конце концов более сильный одержал верх: к 1878 году почти все хозяева маленьких мельниц либо продали свой бизнес, либо обанкротились.

Тем временем Генри перенес военные действия на общенациональный уровень. В апреле 1872 года он вместе с представителями «Лафлин энд Рэнд» и еще несколькими крупными производителями создал Ассоциацию торговцев порохом, которая скоро стала известна просто как Пороховой трест. Владельцы мелких компаний скоро поняли, чем им это грозит. Когда Пороховая компания Уоррена в штате Мэн отказалась уравнять свои цены с ценами треста, Ламмот послал туда двух человек с требованием уступить. Но Уоррены не дали себя запугать. Посланцы картеля предложили им в таком случае продать дело. Снова категорическое «нет». Тогда трест начал продавать порох дешевле, чем Уоррены, в их же районе сбыта. Уоррены отчаянно сопротивлялись в течение семи лет, пока их компания наконец не обанкротилась.

Еще несколько подобных историй — и в сердцах бизнесменов, чьи деньги были вложены в пороховое производство, поселился разумный страх перед трестом. Как правило, они предпочитали пойти на уступки, нежели потерпеть финансовый крах. Когда трест сформировался, его участники уже контролировали 78 процентов национального рынка пороха, причем 37 процентов приходились на долю Дюпона. По мере того как монополия консолидировалась, эти цифры продолжали расти. Времена мелких пороховых предприятий ушли в прошлое.

Но даже в те дни, когда трест прибирал к своим рукам пороховую промышленность, Дюпоны продолжали и самостоятельную экспансию. В 1876 году они купили пороховую компанию «Хазард» — третьего по величине производителя пороха в Америке, причем сделка эта до поры до времени держалась в секрете. А к концу 70-х годов, когда из серьезных конкурентов выжил только «Лафлин энд Рэнд», Ламмот объявил, что Пороховой трест есть не что иное, как «всего лишь еще одно название компании «Дюпон».

К 1889 году трест контролировал 95 процентов рынка ружейного пороха и продавал 90 процентов шахтной взрывчатки. Смысл и перспективы консолидации Генри Дюпон выразил так: «Мы никому не позволим диктовать нам, какие цены и условия мы должны назначать. Мы сами будем диктовать».

В 1870-е годы Ламмот Дюпон вновь обратился к проблеме совершенствования пороха. Как ему было известно по совместной работе с Томасом Родменом, для больших пушек требовался порох, который горел медленно, продолжая генерировать давление и в то время, когда снаряд уже движется вдоль ствола. Родмен умер в 1871 году, но Ламмот продолжил их общие исследования. Он провел сотни экспериментов, чтобы получить порох, который обеспечивал наиболее удовлетворительную баллистику. Однажды ему пришлось собственноручно пересчитать количество зерен в нескольких стофунтовых бочонках пороха, чтобы уточнить, какой эффект дают различия в размере гранул.

В результате этих исследований, завершенных в 1875 году, появился так называемый гексагональный порох. При помощи фигурных матриц прессовались десятиугольные гранулы, имеющие полтора дюйма в диаметре и небольшое отверстие в центре — примерно как у гайки крепления вагонного колеса. Когда порох горел, отверстие расширялось, и выделение горячих газов усиливалось по мере того, как росло расстояние между снарядом и казенной частью орудия. Более плотный, чем крупнозернистый, гексагональный порох будет применяться во всех больших орудиях Соединенных Штатов в течение ближайших двух десятилетий.

Сотрудничество Родмена и Дюпона не просто позволило приблизить порох к его наиболее совершенной форме. Это был и один из первых научно-исследовательских проектов в военной области. В 50-е годы XIX века составление пороха по-прежнему во многом зависело от интуиции и опыта мастера. Но к 70-м годам стандартом стали систематические исследования, опирающиеся на теорию, математику и точные приборы.

Со своей стороны, британские оружейники разработали для крупнокалиберных орудий чрезвычайно плотный винтовочный крупнозернистый порох. В 1882 году немецким мастерам удалось еще больше замедлить горение, уменьшив пропорцию серы всего до двух процентов и используя уголь, сделанный из не до конца сожженной ржаной соломы. Они прессовали этот порох в призмы полутора дюймов в поперечнике с отверстием посередине — точно так же, как гексагональный порох Дюпона. Бурый призматический порох, или «порох какао», лучше других сортов подходил для больших орудий: он метал снаряды дальше всего, по наиболее устойчивой траектории и при этом меньше изнашивал орудие. Артиллеристы использовали его в громадных стотонных пушках, которым для выстрела требовалось 800 фунтов взрывчатого вещества.

Эти важные усовершенствования стали последними. За долгую историю пороха его свойства были самым тщательным образом исследованы, границы его возможностей решительно раздвинуты. Дальнейшее развитие — и в военной, и в мирной областях — было связано с изобретением альтернативы для древнего взрывчатого вещества. Скоро порох уйдет в прошлое.

Христиан Фридрих Шёнбайн, профессор химии Базельского университета, был простодушным коротышкой, больше всего на свете любившим кислую капусту, кровяную колбасу и клецки. В 1840 году он открыл озон. В 1845-м поместил хлопковую вату в дымящуюся смесь азотной и серной кислот. Когда вата высохла, Шёнбайн обнаружил, что она превратилась в чрезвычайно огнеопасный, даже взрывоопасный материал.

Изготовители пороха всегда добивались взаимодействия углеродного горючего и богатой кислородом селитры одним и тем же способом: стараясь как можно тщательнее перемешать их. Однако ингредиенты, даже будучи перемешаны самым тесным образом, все же оставались отдельными химическими веществами. Шёнбайну, в сущности, впервые удалось объединить нитрат и углерод в одной молекуле. Основой для нового вещества стала целлюлозная вата — цепочка простых сахаров, самое распространенное органическое вещество. Новый материал, который назвали нитроцеллюлозой, или пироксилином, был нестабилен. От распада его удерживало лишь высокая энергия активации. Когда нагревание или механическое воздействие нарушали равновесие, пироксилин распадался, причем твердое вещество мгновенно превращалось в газ, а запасенная энергия высвобождалась в виде тепла.

Шёнбайн сразу понял важность своего открытия: он случайно обнаружил вещество, которое могло бы стать потенциальным соперником пороха. «Взрывчатая вата, — писал ученый, — смогла бы быстро найти применение в пиротехнических искусствах». В 1846 году он продемонстрировал свое открытие в британском арсенале Вулвич, подарив королеве Виктории и принцу-консорту связку куропаток, убитых выстрелами, сделанными при помощи пироксилина. Однако надежды Шёнбайна создать новый вид пороха в буквальном смысле слова обратились в дым: состав оказался слишком неустойчивым, чтобы можно было наладить его коммерческое производство.

В том же году, когда Шёнбайн демонстрировал королевской чете свою охотничью добычу, итальянский химик Асканио Собреро изучал способы нитрования глицерина — побочного продукта изготовления мыла. В ходе предшествующих экспериментов в качестве побочного продукта выделялся ядовитый красный пар. Но Собреро удалось осторожно накапать сладкий на вкус сироп глицерина в охлажденную смесь азотной и серной кислот, одновременно перемешивая раствор. В результате получилось нерастворимое в воде жидкое масло, опускавшееся на дно сосуда. Ученый извлек его и смыл остатки кислоты. Оказалось, что, если резко ударить по лужице этого масла молотком, оно взрывалось с такой силой, что в лаборатории дребезжали стекла. Собреро назвал новое вещество piroglicerina. Под названием нитроглицерин оно станет первым серьезным соперником пороха.

Собреро был человеком щепетильным. «Науку, — говорил он, — не следует превращать в средство достижения бесчестных целей или инструмент наживы». С этим согласились далеко не все.

Нашелся человек, которого не отпугнули ни опасности работы с нитроглицерином, ни технические сложности на пути превращения этого ненадежного вещества в прибыльный товар. Альфреда Нобеля привел в индустрию взрывчатых веществ его отец Иммануил, напористый шведский предприниматель. Пережив в молодости полосу неудач, он решил попытать счастья в России. В Санкт-Петербурге, куда Иммануил Нобель переехал в начале 40-х годов XIX века, он конструировал одни из первых в мире плавучих пороховых мин. Нажив небольшое состояние во время Крымской войны, Нобель сумел дать сыну прекрасное образование, но затем снова потерял все и вернулся в Швецию. В поисках более мощной взрывчатки для своих мин он обратился к открытию Собреро.

Альфред был болезненным, замкнутым юношей, который говорил на пяти языках и любил поэтов-романтиков, особенно Шелли. Но по-настоящему разгорячали его воображение взрывчатые вещества. Когда ему было под тридцать, эти мечтания превратились в страсть почти сверхчеловеческой силы. Даже после того, как при взрыве лаборатории в пригороде Стокгольма погиб его двадцатилетний брат Эмиль, Альфред не остановился. После взрыва изготовление нитроглицерина было запрещено в городской черте, и он перенес производство на баржу посреди озера.

Проблема, с которой столкнулся Нобель, заключалась в следующем: как создать надежный взрыватель для нитроглицерина? В отличие от пороха, это масло не взрывалось от пламени или искры запала. Идея Нобеля, замечательная в своей простоте, заключалась в следующем: он поместил в емкость с нитроглицерином пороховой детонатор. Пламя запала поджигало порох. Небольшой пороховой взрыв, подобно молоту, сотрясал молекулы нитроглицерина, в результате чего начиналась цепная реакция, высвобождающая энергию.

Простая идея — использовать силу одного взрывчатого вещества, чтобы взорвать другое, — открыла путь для использования взрывчатки, рожденной в химической лаборатории. Нобель упаковал порох в небольшой медный патрон с запалом из гремучей ртути. Этот капсюль-детонатор он запатентовал в 1864 году. Эра бризантных — высокомощных — взрывчатых веществ началась.

Взрыв пороха отличается от естественного горения скоростью, с которой высвобождается энергия. Сгорание пороха производит то же количество энергии, что и обычное горение, только гораздо быстрее: твердое вещество обращается в горячий газ и осадок в виде дыма за несколько тысячных долей секунды. Однако эта стремительность покажется почти черепашьей медлительностью в сравнении со взрывом нитроглицерина, длящимся миллионные доли секунды. Представьте себе, что скорость взрыва пороховой бомбы замедлена до такой степени, что между прикосновением пламени к пороху и разрывом оболочки снаряда проходит полчаса. В таком временном масштабе взрыв нитроглицерина займет две секунды.

Этот процесс, который называется детонацией, протекает настолько стремительно, что молекулы воздуха не успевают уступить дорогу молекулам расширяющихся газов. Они громоздятся друг на друга, формируя ударную волну, которая распространяется быстрее скорости звука. Нитроглицерину, в отличие от пороха, не требуется замкнутого пространства, чтобы мог произойти взрыв.

Первые шаги новой взрывчатки оказались не вполне удачными. 15 ноября 1865 года пьянчужки, торчавшие в это воскресное утро в баре отеля «Вайоминг» на Гринвич-стрит в Нью-Йорке, стали жаловаться на странный запах. Швейцар обнаружил какую-то коробку, из которой шел дым, вынес ее на улицу и бросил в сточную канаву. Через несколько секунд мощный взрыв потряс улицу, выбив окна в радиусе сотни ярдов. Сверток принадлежал коммивояжеру, торговавшему «нитроглицериновым маслом» — новым взрывчатым веществом. В Сан-Франциско, Панаме, Сиднее и Гамбурге произвольные взрывы нитроглицерина причинили еще большие разрушения. Встревоженные власти предприняли меры. Франция и Бельгия запретили хранение нитроглицерина. В Великобритании его изымали. Конгресс Соединенных Штатов обсуждал, не следует ли приговаривать безответственных торговцев к виселице. Эра бризантной взрывчатки грозила окончиться, едва начавшись.

Нобель тем временем почти в одиночку создавал нитроглицериновую промышленность, рекламируя новое вещество по всему миру и строя все новые фабрики для его производства. Вспышки случайных разрушительных взрывов ни разу не заставили его отвести взгляд. Возвращаясь в свою лабораторию, он вновь принимался за изучение проблемы со свойственной ему решимостью.

Нобель подозревал, что многие несчастья, составившие дурную славу взрывчатому маслу, произошли из-за утечек жидкости. Как сделать утечки невозможными? Перепробовав множество абсорбентов — древесный уголь, опилки, цемент, — он обнаружил идеальный поглотитель: диатомит, отложения крошечных кремниевых скелетов морских водорослей. Кизельгур, как было названо это вещество, впитывал нитроглицерина втрое больше собственного веса и превращал неустойчивое взрывчатое масло в гораздо более стабильный продукт. Подобно многим важным технологическим прорывам в истории, идея была блестящей в своей простоте и постфактум казалась очевидной. Даже название, которое Нобель избрал для своего творения, было простым до гениальности: он позаимствовал из греческого языка слово, означающее силу. Нитроглицериновые палочки стали называться динамитом.

Нобель запатентовал свое изобретение в 1867 году. Отныне у пороха был мощный и гибкий конкурент. Сказать, что производство динамита росло взрывными темпами, не будет ни каламбуром, ни преувеличением. Нобель расфасовал смесь кизельгура и нитроглицерина в бумажные трубки и предложил их миру. Покупатели выстроились в очередь.

Производители пороха с тревогой наблюдали за пришествием динамита. Современная химия, в сущности, выбивала у пороховой промышленности почву из-под ног. Как часто бывает в подобных случаях, надеть шоры оказалось более удобным, чем тщательно исследовать факты. Несчастные случаи с нитроглицерином поначалу настолько ободрили пороховых дел мастеров, что даже после появления динамита Генри Дюпон настаивал, что «бризантные взрывчатые вещества во много раз более опасны, чем порох, и жизнь человека, использующего их, никогда не будет в безопасности».

Но в течение 70-х годов XIX века производителям пороха пришлось наблюдать, как их клиенты толпами переключаются на динамит. Калифорнийская пороховая компания, в которой семья Дюпон владела контрольным пакетом, первой ощутила давление. Шахтеры Запада, имевшие дело с твердыми породами, все чаще предпочитали динамит, которым торговала компания «Джайнт», купившая лицензию у Нобеля. Генри Дюпон позволил калифорнийцам тоже изготавливать динамит, однако не разрешил делать его на заводе в Брендивайне.

Многие производители пороха сохраняли верность старинной смеси, которую теперь стали называть «черным порохом». Лайнус Остин из Пороховой компании Остина в Кливленде по-прежнему присягал на верность «старому доброму товару». Уж его-то потребители всегда предпочтут «более консервативный и более надежный черный порох».

Пол Оливер, один из немногих производителей пороха, которых не пожрал картель Дюпонов, называл бризантную взрывчатку «негодной дрянью». «Приличный и респектабельный черный порох, — утверждал он, — всегда сделает больше работы за то же количество долларов и центов».

Но наступили 1880-е, и положение пороховых компаний стало отчаянным. Торговцы бризантной взрывчаткой шлепали одно за другим дерзкие названия на все новые разновидности, потоком лившиеся из лабораторий: «Аякс», «Скалоруб», «Землетряситель», выгорит[46], ринит[47] — казалось, совершенствованию не будет конца.

Будучи химиком, Ламмот Дюпон понимал, что наука создает более чем эффективную замену для продукта, на котором покоилась его фамильная империя. В свое время дядя Генри клялся в верности «старому доброму товару» с той же страстью, что и другие производители пороха. Но в 1880 году он благословил Ламмота на строительство динамитной фабрики. «Мы входим в бризантный бизнес», — заявил старик.

Ламмот с нуля построил современный завод по производству динамита в Репауно, штат Нью-Джерси. Здания были заботливо отделены одно от другого земляными валами. Как-то в одну из суббот 1884 года его вызвали на фабрику: возникла проблема в нитроглицериновом цехе. Обнаружив там чан, в котором дымилась тонна нестабильного нитроглицерина, он велел всем выйти и начал переливать масло в бассейн с водой, после чего попытался покинуть здание сам. В этот момент нитроглицерин взорвался, убив Ламмота. Производство взрывчатых веществ по-прежнему было делом опасным.

Динамитная промышленность росла быстрее, чем любой другой бизнес за всю историю человечества, вбивая один гвоздь за другим в крышку гроба пороха. Нобель стал сказочно богат. В 1888 году он открыл газету и прочел собственный некролог: его брат Людвиг недавно умер, и репортер перепутал имена. Альфреда неприятно поразило, что он был назван «торговцем смертью».

Чтобы гарантировать, что его настоящий некролог будет более благосклонным, Нобель написал завещание, пустив изрядную часть своего состояния на учреждение премий, которыми отныне награждали тех, кто внес наибольший вклад в науки, литературу и дело мира. Последний иронический виток судьбы: в преклонные годы Нобель страдал грудной жабой, и его врач выписал ему обычное лекарство для лечения сердечных болезней — нитроглицерин.

В 60-х годах XIX века «Фелан энд Коллендер», ведущий производитель бильярдного оборудования из Олбани, штат Нью-Йорк, назначил премию в десять тысяч долларов тому, кто предложит заменитель для слоновой кости. Из этого материала издавна вытачивались бильярдные шары, но слоновую кость становилось все труднее достать. Человек по имени Джон Уэсли Хайятт принял вызов. Хотя по профессии Хайятт был печатником, он был жаден до изобретений и знал об экспериментах с материалами, полученными в результате воздействия азотной кислотой на органические вещества.

Одним из таких веществ была липкая, похожая на сироп форма нитрованной целлюлозы, называвшаяся коллодий. Это вещество первоначально получил еще Шёнбайн, и во время американской Гражданской войны оно использовалось при перевязках. Хайятт растворил его в камфаре при высокой температуре и под большим давлением. Получился материал, который при нагревании становился пластичным, а при охлаждении превращался в вещество столь же твердое, как слоновая кость, которую и призван был заменить. Хайятт назвал новое вещество целлулоидом. Оно стало первым в долгом ряду синтетических материалов, которые мы теперь знаем как пластмассы.

Оружейники проявили самый пристальный интерес к целлулоиду. Пироксилин и нитроглицерин обладали слишком большой взрывчатой силой, чтобы их можно было использовать для метания снарядов. Эти вещества мгновенно детонировали, вместо того чтобы стремительно сгорать, они разрывали казенную часть орудия, вместо того чтобы выталкивать из дула снаряд. Процесс получения целлулоида, исходные вещества которого были теми же, что и у нитроглицериновых составов, подсказал оружейникам, каким образом можно лишить порох его роли единственного метательного взрывчатого вещества.

К такому веществу предъявляются более многочисленные и изощренные требования, чем к обычной взрывчатке. Оно должно надежно воспламеняться и равномерно сгорать. Оно не должно взрываться от удара, впитывать влагу, выделять ядовитые пары при выстреле. В идеале оно вообще не должно бы оставлять дыма или других твердых осадков. То, что ремесленники, век за веком совершенствовавшие порох, смогли удовлетворить многие из этих требований, свидетельствует как об их мастерстве, так и о почти волшебной многосторонности самой смеси. И вот теперь химики попытались изготовить равноценную замену.

Новый материал должен был быть твердым, обладать большой взрывной силой, но оставаться устойчивым к детонации. Он должен был легко превращаться в гранулы. Фактически он должен был очень напоминать пластмассу, из которой Хайятт делал свои бильярдные шары. В 1880-е годы французский ученый Поль Вьель первым нашел способ пластифицировать пироксилин, смешивая нитроцеллюлозу с растворителем — смесью спирта и эфира. Высохнув, раствор превращался в твердый, лишенный пор материал, который мог быть превращен в частицы любого размера. Сгорая, этот материал оставлял лишь немного дыма или осадков. В 1886 году Вьель представил этот «бездымный порох», назвав его Poudre B.

Спустя два года у «бездымного пороха» появился конкурент: Альфред Нобель разработал метательное взрывчатое вещество на основе нитроглицерина. Встревоженные военным прогрессом континентальной Европы, британцы тоже изготовили состав, аналогичный нобелевскому, добавив в него технический вазелин. Смесь имела консистенцию теста, из которого при помощи волочильной доски можно было вытянуть длинные нити — новое вещество получило имя кордит[48].

У бездымного пороха, как это вытекает из его названия, было бросающееся в глаза преимущество: при сгорании практически все вещество превращалось в горячие газы, тогда как продукты сгорания черного пороха были наполовину газообразными, наполовину твердыми. Помимо того, что твердый осадок превращался в клубы дыма и изнашивал канал ствола, он еще и уменьшал силу взрыва. Бездымный порох был много мощнее, чем то же количество черного пороха.

Итак, новые синтетические вещества в замечательно короткое время лишили порох его роли единственного метательного взрывчатого вещества, которую он играл в течение девятисот лет. К 90-м годам XIX столетия европейские государства одно за другим спешили перейти на более современные боеприпасы. Новую взрывчатку поначалу называли «бездымным порохом», чтобы отличать от обычного. Но очень скоро соотношение изменилось: слово «порох» стали относить к современным синтетическим веществам, а древняя смесь стала именоваться «черным порохом».

В свое время европейцы завоевали полмира благодаря более совершенному огнестрельному оружию. Окончание эпохи пороха они тоже отметили волной колониальных завоеваний — еще более обширных. Особое значение на этот раз имело массовое промышленное производство и успехи металлообрабатывающей индустрии, позволявшие использовать порох все более эффективно. С 1617 по 1852 год британские власти выдали триста патентов в области огнестрельного оружия. За шесть последующих лет, до 1852 года, оружейники получили еще шестьсот патентов. Этот неистовый темп во второй половине и конце столетия все ускорялся.

В Африке и Азии туземные кузнецы со временем довольно искусно научились копировать или ремонтировать мушкеты. Но у них не было станков, они не владели сложными технологиями металлообработки и поэтому не могли ни воспроизвести, ни хотя бы починить современное нарезное ружье. Магазинные винтовки позволили небольшим отрядам европейцев добиться такого превосходства в огневой мощи, что они могли легко сломить гораздо более многочисленного противника. Китайцы все еще использовали тяжелые старомодные пушки, которые иезуиты отливали для императоров династии Мин триста лет назад. В Бирме каждый солдат обязан был сам перетирать для себя порох. Утвердить свое влияние в подобных регионах было для британцев детской забавой.

Последней и самой легкой добычей стала Африка. Европейские правители были так уверены в своем военном превосходстве, что разделили континент на две сферы влияния еще до того, как приступили к покорению аборигенов. И у подобной самоуверенности были хорошие основания. Мушкеты давно поставлялись в Африку для обмена на рабов, однако это было оружие неизменно дурного качества. Порох местного производства также был плох. В войнах 1871 и 1879 годов британцы использовали против зулусов пушки Гатлинга. В те же 70-е годы генерал Гарнет Уолсли покорил могущественное королевство Ашанти в Западной Африке силами всего лишь 6500 солдат. В Египте в 1884 году французы применили пулемет. Сенегальские воины могли противопоставить французским завоевателям, вооруженным магазинными винтовками, лишь копья да отравленные стрелы. Многие африканцы в глубине континента вообще никогда не видели огнестрельного оружия. «Белые захватывают врага не руками, как делаем мы, — рассказывал воин, уцелевший в стычке с европейскими солдатами, — а при помощи грома издалека. Смерть неистовствовала повсюду — та же смерть, что извергается грозой».

Американцы тоже занялись империалистическими завоеваниями, хотя и несколько любительским образом. На этом пути им выпала честь принять участие в последнем крупном военном конфликте, в котором широко использовался старинный порох, приготовленный из серы, селитры и древесного угля. В марте 1898 года, под нажимом общественного мнения, разгоряченного прессой после загадочного взрыва броненосца «Мэн», стоявшего на рейде Гаваны, президент США Уильям Мак-Кинли объявил войну Испании. Но ни американская армия, в которой насчитывалось только 28 тысяч солдат, ни компания Дюпонов, которая к этому времени контролировала пороховой рынок Америки, не были готовы к военным действиям.

Попытки разработать эффективный бездымный порох для военных целей в Соединенных Штатах предпринимались вяло. Многие американские солдаты были вооружены довольно примитивным ружьем модели 1889 года, известным как «винтовка с откидным затвором»[49]. Патроны этой винтовки содержали черный порох. Она имела и другие недостатки по сравнению с заряжавшимися бездымным порохом магазинными винтовками испанских солдат. Худшим из них было облако дыма, вырывавшееся из ствола при выстреле и выдававшее позицию стрелка. Это неизбежно повлекло дополнительные потери у американцев.

Несмотря на трудности, которые им создавала приверженность черному пороху, американские солдаты к августу все же сумели выиграть Испано-американскую войну. После этого на вооружение американской армии были быстро приняты винтовки и артиллерия, использующие бездымную взрывчатку. Военное применение настоящего пороха, восходившее к рейдам Эдуарда III и битвам средневекового Китая, подошло к концу.

В 1875 году Альфред Нобель, много потрудившийся для того, чтобы приблизить кончину пороха, написал нечто вроде эпитафии древней взрывчатке: «Эта старинная смесь обладает и в самом деле замечательной гибкостью, которая позволяет приспособить ее для целей самого разнообразного свойства. Так, в шахте от нее требуется взрывать, но не стрелять, В стволе орудия — стрелять, но не взрывать. Но, выполняя множество работ, она ни в одной из них не достигает совершенства, и современная наука, вооруженная более изощренными инструментами, мало-помалу покушается на ее владения».

На заре XX столетия покушаться было уже почти не на что. В военной области настоящий порох совершенно вышел из употребления: его заменили бризантные взрывчатые вещества. Правда, патроны с черным порохом еще какое-то время продавались для спортивных ружей старых моделей. Даже в двадцатые годы XX века некоторые спортсмены уверяли, что черный порох не хуже, если не лучше синтетических метательных взрывчатых веществ, особенно для дробовиков.