История выходит из-под контроля 12 страница

Ириней Дюпон начал свое производство, используя мельницы-толчеи, но скоро перешел на жерновые мельницы. Сначала жернова высекали из мрамора, потом они стали железными. Они позволяли произвести за более короткое время гораздо больше порошка и при этом более однородного. Для получения тонкого пороха, пригодного для стрельбы из винтовки, жернова должны были работать около четырех часов.

Хотя сами по себе эти гигантские жернова стоили дорого, они значительно экономили труд рабочих и в конце концов превратились в символ пороховой промышленности. В Америке на одной такой мельнице одновременно мололи до шестисот фунтов порошка. Вечно озабоченные безопасностью англичане, полностью запретившие мельницы-толчеи еще в 1772 году, ограничили вес сорока фунтами.

Другой технологической новинкой, позволившей в XIX столетии повысить мощность пороха, было прессование.

Ириней научился этому способу во время своей поездки во Францию еще до того, как открыл собственную мельницу. Рабочие выгребали из-под жерновов перетертый порошок — пороховую мякоть, насыпали его в ящик и при помощи винтового пресса сжимали под давлением 1200 фунтов на квадратный дюйм. Слегка увлажненный порошок уменьшался примерно наполовину первоначального объема, образуя двухфутовые квадратные плиты прессованной мякоти, имеющие твердость шифера. Плотность прессованной мякоти была значительно выше, чем у обычного гранулированного пороха, — меньшее количество взрывчатки выделяло больше энергии, позволив американским солдатам на треть уменьшить заряды своих пушек.

Когда Ириней Дюпон только начал свое производство, он изготавливал гранулы, продавливая мокрую пороховую массу сквозь сита. Но с прессованным порохом этот способ не годился. Рабочим приходилось дробить твердые плиты молотками, а затем снова бросать их под жернова. Затем получившиеся гранулы сортировали по размеру при помощи нескольких последовательных сит. Стандартному мушкетному пороху был присвоен разряд F. Более тонкий порошок, предназначенный для нарезного оружия, обозначался знаком FF или 2F. Еще более тонкий порох, использовавшийся в пистолетах и в качестве затравочного, имел классификацию 3F и 4F. Наконец, гранулы бросали в полировальный барабан. Через несколько часов вращения грани зерен сглаживались, а это повышало долговечность пороха. Готовый винтовочный порох имел консистенцию сахарного песка, гранула орудийного была размером с сухое рисовое зернышко.

Было и еще одно важное нововведение. Вместо того чтобы выжигать древесный уголь в крытых земляных ямах, как раньше, мастера стали получать его, нагревая древесину в печи в закрытых железных сосудах. Тщательно контролируя температуру, они смогли влиять на свойства конечного продукта. Печной уголь позволил изготавливать порох и более мощный, и более однородный, чем прежде.

Несмотря на механизацию всех этих процессов, пороховое дело все еще сохраняло много черт ремесленного производства. Мастеру приходилось самому решать, сколько именно воды надо добавить в смесь, как долго следует перетирать компоненты, под каким давлением сжать готовую массу. Ремесло все еще требовало специальных навыков, и опытные рабочие развивали в себе почти сверхъестественную способность на глазок получать из ингредиентов надежный порох.

Опасность по-прежнему всегда была рядом. Рабочие очень хорошо знали, что материал, с которым они работают, может в одно мгновение убить их. Принимались меры предосторожности: лопаты были деревянными, рабочие носили башмаки, подбитые деревянными, а не железными гвоздями, лошадей не ковали, а рабочие жевали табак вместо того, чтобы курить. Дюпоны были просвещенными хозяевами: они предоставляли своим рабочим жилье и гарантировали, что, если случится худшее, о семье работника позаботятся.

И 19 марта 1818 года худшее случилось. Жители городка Ланкастер, штат Пенсильвания, находящегося в сорока трех милях к северо-западу от Брендивайна, почувствовали, как земля задрожала у них под ногами. А в самом Уилмингтоне разом зазвонили все дверные колокольчики, тарелки попадали на пол и разбились, а дома содрогнулись. Фабрика Дюпона взлетела на воздух.

Тридцать шесть рабочих были убиты на месте. Здания в радиусе полумили были разрушены. На ветвях деревьев повисли куски человеческой плоти. София, любимая жена Иринея, была ранена в собственном доме — и до конца жизни так и не смогла полностью оправиться. Кровавая бойня привела в ужас знаменитого гостя, маршала Эммануэля Груши, не дрогнувшего на поле Ватерлоо три года назад. Все дома, принадлежащие Дюпонам, были превращены в госпитали. Впоследствии вдовам погибших назначат пожизненную пенсию и разрешат остаться в домах компании.

Это несчастье было одним из многих — в дальнейшем они случались на мельницах в среднем раз в четырнадцать месяцев. Прочным, остроумно сконструированным зданиям обычно удавалось частично уцелеть, однако разрушенное оборудование не всегда позволяло установить причину взрыва. Искру могли вызвать кусочек гвоздя или камушек, попавшие в смесь, колесо телеги, наткнувшееся на камень. Слишком сильное трение, минутная беспечность, оставленная без присмотра свеча — все это могло означать немедленную катастрофу.

К началу 30-х годов Ириней смог раздать большую часть фамильных долгов, и его бизнес начал приносить прибыль. Он умер в 1834 году, завещав дело сыновьям.

Старший из них, Альфред, который во время мучительного путешествия семьи через океан едва учился ходить, взял управление производством в свои руки. К нему присоединился Алексис, которому было только восемнадцать. Средний из братьев, Генри, в это время служил в армии.

Альфред унаследовал и большие возможности, и серьезные проблемы. Его отец создал сеть торговых агентов по всей стране, но само производство было сосредоточено в Уилмингтоне, где хозяин мог лично контролировать любую деталь. Однако транспортировка была непростым делом. Железные дороги, которые начали во всех направлениях пересекать страну в 40-е годы, часто отказывались перевозить порох. Топки паровозов извергали угольки, лязгающие металлические части машин могли высечь искру, — железнодорожники и слышать не хотели о взрывчатке в вагонах. Тогда Дюпоны наняли фургоны с погонщиками-сорвиголовами, способными за шесть недель добраться до Питсбурга. Но после того, как три фургона взорвались в пригороде Уилмингтона, им специальным законом запретили въезд в городскую черту.

И в то же время спрос на порох постоянно рос: повсюду прокладывались каналы и железные дороги — пни и скалы ждали, когда их взорвут. Пионеры, продвигавшиеся на Запад, желали, чтобы их охотничий порох был дюпоновского качества. В 1831 году англичанин Уильям Бикфорд изобрел пропитанный порохом запальный шнур, который сделал взрывные работы значительно менее опасными. Мексиканская война, разразившаяся в 1846 году, побудила правительство Соединенных Штатов закупить миллион фунтов пороха. Дюпоны расширили производство, и мельницы заработали круглосуточно, выдавая до пяти тонн пороха в день.

Высокий темп работы означал повышенную опасность. Четырнадцатого апреля 1847 года фабрика снова взорвалась. «В одно мгновение, без малейшего намека на угрозу, — писал один из членов семьи, — раздался удар столь ужасный, что мне показалось, будто небеса падают на землю. Казалось, рушится само мироздание». Одна задругой взлетели на воздух несколько построек, камни и балки градом падали с небес. Во всей округе вылетели стекла, двери тоже были выбиты. Запах порохового дыма перехватывал дыхание.

Взрыв убил восемнадцать человек, многие были ранены. Несчастье сломило Альфреда. Некоторые из тех, кто был буквально разорван на куски, выросли вместе с ним — их отцы работали на его отца. Здоровье Альфреда было подорвано, и три года спустя он оставил дела.

Катастрофы не пощадили и членов семьи. В 1857 году взрыв пороха унес жизнь Алексиса, младшего из братьев Дюпон. Ему был 41 год. Производство возглавил средний брат Генри. Предприимчивый и агрессивный по натуре, он добьется того, что компания будет полностью доминировать на пороховом рынке Америки.

В том же году, когда семья Дюпон высадилась в Новом Свете, английский химик по имени Эдвард Говард представил в Королевское общество в Лондоне записку, в которой описывалось получение фульмината ртути. Вещество, более известное под названием «гремучая ртуть», имело свойство, которое отличало его практически от любого другого известного вещества: оно было чрезвычайно взрывоопасно. Для взрыва не нужен был даже запал, достаточно было резкого сотрясения.

Фульминаты — соли гремучей кислоты — были к этому времени известны уже больше двухсот лет. Их получали из комбинации металла и нестабильной органической кислоты, родственной аммиаку. Слово «фульминат» происходит от латинского fulmen — молния. Фульминат серебра («гремучее серебро»), столь чувствительный, что достаточно было легкого намека на трение, чтобы он взорвался, стал одним из главных аксессуаров фокусников. Руководство по устройству фейерверков, изданное в 1818 году, подсказывало, что щепотка этого вещества, упрятанная в кончик сигары, наверняка вызовет смех присутствующих.

Но в 1800 году Говард искал для гремучей ртути более серьезное применение: он надеялся найти химическую замену пороху, который оставался единственным применяемым на практике взрывчатым веществом вот уже почти девятьсот лет.

Говард попытался использовать синтезированную взрывчатку в качестве заряда, однако ствол взорвался. Позднее произошел и более серьезный несчастный случай: большая часть лаборатории была разрушена, а сам химик серьезно ранен. После этого он понял, что «более склонен к детальному изучению других химических проблем».

Это был золотой век ученых-любителей, и открытие Говарда не прошло незамеченным. Одним из тех, кто продолжил его работу, был достопочтенный Александр Форсайт, священник из пригорода шотландского Абердина и страстный спортсмен. Форсайта беспокоил недостаток, присущий огнестрельному оружию с первых дней его существования. Чтобы заставить заряд взорваться внутри ружья, огонь приходилось вводить туда снаружи. Внешний источник огня означал ненадежное воспламенение и неизбежное промедление между нажатием на спусковой крючок и самим выстрелом. Даже из самого лучшего ружья и с самым быстрым порохом сбить птицу на лету было непросто. Дождь и ветер, разумеется, еще больше осложняли задачу стрелка. Чтобы дать охотнику больше шансов, следовало радикально изменить огнестрельные технологии.

Форсайт подхватил идею Говарда о возможности замены пороха и начал искать новое средство воспламенения. Сначала он попробовал поместить гремучую ртуть прямо на полке кремневого ружья, однако язык пламени не проходил сквозь запальное отверстие. Затем попытался избавиться от кремня — рычаг наносил удар прямо по гремучей ртути. Это было уже теплее. Наконец, Форсайт изобрел устройство, в котором щепотка фульмината помещалась в трубке, вставленной в запальное отверстие ружья. Эту конструкцию прозвали «флакон духов», потому что остроумное изобретение напоминало по форме парфюмерный пузырек. После нажатия на курок по гремучей ртути ударял заостренный боек, который взрывал затравку. Струя пламени била прямо в порох. Интервал между спуском курка и выстрелом разительно сократился, а ружье больше не зависело от капризов погоды. Новая система свела к минимуму число осечек и уменьшила утечку горячих газов через запальное отверстие, добавив мощности выстрелу. Кремневый замок был обречен.

Следующие двадцать лет изобретатели и ученые последовательно упрощали и совершенствовали систему Форсайта. Они придавали гремучей ртути форму таблеток и упаковывали ее в медные трубки. Они заключали ее между двумя полосками бумаги, в результате чего получался детонатор, напоминающий пистоны современных игрушечных пистолетов. Примерно в 1814 году выяснилось, что наилучшее решение — капсюль в виде маленького медного цилиндрика, начиненного гремучей ртутью. Капсюль вставлялся в отверстие в казенной части ствола, ведущее в зарядную камеру. Боек бил по капсюлю, воспламеняя гремучую ртуть. Ртуть взрывала порох.

Ударная система не боялась сырости, была проста и эффективна. Это имело значение не только при охоте на уток. Как только капсюль доказал свою надежность, армии начали довольно простую процедуру по переделке кремневых замков на ударные с ртутным запалом. Солдаты теперь могли стрелять в более быстром темпе, муштра упростилась, а сырая погода больше не превращала ружье в простую дубину. Ударное воспламенение сделало возможным появление револьвера, нарезного казнозарядного ружья и магазинной винтовки. Огневая мощь каждого отдельного стрелка многократно увеличилась. Простота ударной системы сравнительно с кремневым замком облегчила переход от штучного изготовления оружия ручной работы к массовому производству.

В 1817 году некий охотник-энтузиаст выступил против новой моды, утверждая, что кремневый замок — неотъемлемая часть спортивной традиции. Тем, кто расхваливал превосходную работу ударного капсюля под дождем, он возражал, что «джентльмены не занимаются спортом в такую погоду». С большой проницательностью он выдвинул аргумент, который затем подобно эху будет звучать на всем протяжении долгой истории огнестрельного оружия: «Если, помимо прочего, эту новую систему возьмут на вооружение военные, война быстро станет столь ужасной, что это превзойдет все границы воображения». Такая война, писал он, смогла бы уничтожить «не только армии врага, но и саму цивилизацию».

С развитием мельниц Дюпона Америка начала догонять Европу по уровню промышленного производства пороха. И чем дальше шел XIX век, тем быстрее ведущая роль в огнестрельных технологиях переходила к юной нации, столь удаленной от континента, удерживавшего это лидерство в течение четырех столетий. Одним из тех, кто много способствовал этому, был Сэмюэл Кольт.

Кольт олицетворял качества, которые уже стали считать типично американскими: жесткий, обязанный своими успехами лишь самому себе, упорный, чрезвычайно практичный, в равной степени одаренный и воображением, и коммерческой жилкой, беспринципный лжец, гений. Начиная с 1830-х годов он энергично взялся за решение проблемы, которая была, если угодно, еще более древней, чем та, которую только что решил Форсайт: как дать стрелку возможность сделать более одного выстрела, прежде чем ему придется перезаряжать свое оружие?

Военные теоретики уже несколько веков вынуждены были считаться с тем, что солдат, выполняющий сложную работу заряжания, очень уязвим в этот момент. Командиры выдумывали все новые упражнения, способы построения и тактические приемы, чтобы хотя бы отчасти компенсировать этот недостаток. Леонардо да Винчи оставил нам наброски «органных ружей» — неуклюжих устройств, состоящих из нескольких стволов. Для опоры им требовалась повозка или рама. В эпоху кремневого замка оружейники выдумали множество разновидностей многоствольного оружия, но ни одно из этих изобретений не оказалось практичным. Изобретение Форсайта вдохновило мастеров на новые попытки.

Отцом Сэма Кольта был неудачливый предприниматель из Новой Англии, и семья постоянно балансировала на грани нищеты. Сэм, родившийся в 1814 году, в одиннадцать лет был отдан в учение на текстильную фабрику в Уэре, штат Массачусетс. Он всегда любил порох. Когда ему исполнилось пятнадцать, он объявил, что собирается в качестве фейерверка в честь Дня независимости четвертого июля взорвать с помощью подводных взрывных устройств плот на пруду Уэр-понд. В плот он не попал, зато отправил в небеса впечатляющий гейзер. Его отправили в закрытую школу, где он покорял одноклассников своими пиротехническими трюками. Когда снова наступило Четвертое июля, он нечаянно устроил в школе пожар, который и положил конец его формальному образованию. Предприимчивому парню ничего не оставалось, как отправиться за море. На пути в Калькутту его осенила идея многозарядного оружия — вероятно, эту идею подало рулевое колесо, спицы которого поочередно выстраивались против рулевой колонки: ствол может быть и один, но зарядных камер — несколько. Они будут одна за другой занимать место против ствола, посылая в него одну пулю за другой. Сэм выстругал деревянную модель револьвера. Когда он вернулся домой, отец нанял скептически настроенного оружейника — тот изготовил по этой модели револьвер, который разлетелся вдребезги при первом же выстреле. «Я еще раз пускаюсь на поиски моей фортуны», — эти слова Сэма можно считать девизом всей его жизни.

У химика-любителя на фабрике в Уэре он научился изготавливать двуокись азота, известную под названием «веселящий газ». С ручной тележкой он начал демонстрировать на улицах действие безвредного опьяняющего вещества. К тому времени, как ему стукнуло восемнадцать, он превратился в «Доктора Коулта из Нью-Йорка, Лондона и Калькутты». Теперь он давал представления в больших залах и оперных театрах, вдыхая свой газ сам и предлагая зрителям принять участие. Он называл свои шоу научной демонстрацией, однако несколько минут хихиканья и болтливости, которые вызывал газ, позволяли аудитории вдоволь повеселиться.

Но Кольт ни на секунду не выпускал из виду своей цели. Гастроли с веселящим газом были нужны ему исключительно для того, чтобы собрать денег для разработки своего револьвера. И они дали ему не только капитал — одно время он зарабатывал десять долларов в день, — но и еще кое-что не менее ценное. Короткая карьера артиста дала ему прочную уверенность: необходимо уметь показывать товар лицом. Кольт стал одним из титанов долгой истории огнестрельного оружия не только потому, что был техническим гением, но и благодаря тому, что он мастерски научился устраивать вокруг себя шумиху.

Развивая успех, Кольт получил патенты в Англии и Америке. После этого богатые родственники согласились дать ему 230 тысяч долларов, и он начал производство на фабрике в Патерсоне, штат Нью-Йорк. Каждую камеру револьвера, который там выпускался, следовало заряжать по отдельности спереди. Затем стрелок закреплял на заднем конце капсюль. Взведя курок, стрелок приводил камеру в положение позади ствола. Нажатие на спусковой крючок заставляло боек резко бить по капсюлю. Внутри капсюля гремучая ртуть, смешанная с другими легковоспламеняющимися веществами, посылала язык пламени в камеру, отправляя пулю в ствол. Однако новизна концепции и противодействие горстки правительственных чиновников не дали обществу сразу принять идеи Кольта. В американской армии все зависело от протекции, неприятие нового было условным рефлексом. Когда Кольт все же добился, чтобы револьвер испытали в военной академии в Уэст-Пойнте, военные сочли, что «сложное устройство оружия, его подверженность случайности и другие причины» делают его не подходящим для вооружения армии. Британские власти отказались даже испытать револьвер.

Кольту все же удалось продать несколько револьверов, которые отправились в недавно получившую независимость Республику Техас[42]. Они завоевали популярность у милиции, состоящей из всякого сброда и известной под названием «техасские рейнджеры». Кольт продолжал подправлять и совершенствовать свое изобретение. Он сократил число движущихся частей с тридцати шести до двадцати восьми, а в конце концов и до семи. Однако он так и не сумел получить значительный правительственный заказ и обанкротился. В 1842 году, в возрасте 28 лет, Кольт был разорен.

Он не забыл своей давнишней демонстрации на пруду Уэр-Понд и теперь посвятил свое время разработке мин для подрыва кораблей. Он использовал электрические батареи, чтобы взрывать плавающие бочонки с порохом. Неизменно оставаясь шоуменом, он на глазах шишек из правительства и большой толпы зевак утопил в реке Потомак 500-тонную шхуну. После этого Кольт объявил, что может «уничтожить вражеский флот, не подвергнув опасности жизнь ни единого американца». Бывший президент Джон Куинси Адамс страстно запротестовал. «Убивать людей при помощи адских приспособлений, установленных на дне морском, было бы и нецивилизованно, и не по-христиански». Споры между технологами и моралистами в истории пороха возникали не раз. Правительство в конце концов отказалось заниматься изобретением.

А револьвер Кольта тем временем начал демонстрировать решительное превосходство перед оружием соперников. Кольту приходили груды писем от офицеров, которым приходилось применять его оружие в настоящем бою. Они не скупились на похвалы. Особенно ценным оказался револьвер при стрельбе с седла — горстка кавалеристов, у каждого по паре кольтов, могла обрушить на врага убийственный град пуль.

Когда в 1846 году разразилась Мексиканская война, Кольту удалось добиться первого значительного заказа. Поскольку фабрики у него уже не было, выполнение заказа пришлось передать субподрядчику. В ходе победоносной для американцев кампании револьверы хорошо показали себя. Продажи стали расти.

Фортуна Кольта изменилась едва ли не за ночь. В 1847 году он открыл фабрику в Хартфорде. Два года спустя смог обновить свои патенты и получить первые прибыли. Он начал производить удобные карманные револьверы 31-го калибра — за свою жизнь он сможет продать их 325 тысяч. Вечно недовольные золотоискатели, городская шпана — кольт хотели все.

Однако влияние Кольта на оружейное дело не исчерпывалось решением проблемы многозарядности. До 1850-х годов оружие по большей части делалось искусными ремесленниками, которые выстругивали и вытачивали ложи вручную, ковали на наковальнях стволы, собирали каждый замок как штучное изделие. Огнестрельное оружие было дорогим, производство — медленным, ремонт на поле боя практически невозможен.

Кольт развил систему, впервые предложенную Эли Уитни пятьюдесятью годами раньше: использовать станки для производства взаимозаменяемых частей. Принцип действия этих станков был тот же, что у современного станка для изготовления ключей: резец, направляемый эталонным образцом, воспроизводил в металле точно такую же форму. При помощи токарных, сверлильных и фрезерных станков, уже существовавших к середине века, Кольт смог превратить древнее ремесло оружейника в массовое производство.

То, что стало впоследствии известным как «американская система» фабричного производства, не было изобретением Кольта, но он внес чрезвычайно важный вклад в ее широкое распространение. В 1851 году он устроил шоу на международной выставке в лондонском Хрустальном дворце: сложил части нескольких разобранных револьверов в ящик, перемешал их там, а потом собрал действующее оружие из случайно выбранных деталей. Гильдии оружейников страстно протестовали — еще бы: вульгарный и самонадеянный американец превзошел англичан «в искусстве, которое они практиковали и изучали в течение столетий». Американская система позволила рабочим невысокой квалификации изготавливать детали с большой точностью, доводя их до тонких допусков. На первый план вышло мастерство не ремесленника, а конструктора станков, а в конечном счете — финансиста.

Кольт отправился в большое турне по мировым столицам. Он был удостоен аудиенции у турецкого султана, презентовал ему пару богато изукрашенных револьверов и вскользь обронил, что русские сломя голову бросились покупать кольты. Он не стал уточнять, что русские заказы были результатом точно тех же замечаний — только по поводу турок, — которые он сделал при царском дворе.

Хотя самый знаменитый револьвер системы Кольта, «Миротворец», был разработан уже после его смерти, Сэм всегда верил, что помогает установлению справедливости и спокойствия. «Джентльмен, вооруженный моим изобретением, может загнать в угол дюжину головорезов», — заявлял он. А что головорезы и преступники тоже увеличивали свою огневую мощь при помощи кольта — то кто может обвинить в этом изобретателя? Надо было делать деньги.

Кольт стал фантастически богат. Он превратил свою фабрику в Хартфорде в образцовую для XIX столетия социальную модель: на деньги компании на предприятии был устроен рабочий клуб, в котором проводились художественные выставки и играл оркестр. К сожалению, он недолго наслаждался своим богатством: в 1862 году Сэмюэл Кольт умер в возрасте 48 лет.

Успех Кольта вывел его страну на передний край стремительной модернизации оружия. Еще один пример горячего энтузиазма, с которым американские изобретатели исследовали огнестрельные технологии, представляет собой карьера предпринимателя-оружейника Ричарда Джордана Гатлинга. Он был на четыре года моложе Кольта и уже изобрел множество полезных сельскохозяйственных машин, в том числе паровой плуг.

С началом Гражданской войны изобретатели наперебой пустились предлагать новые виды оружия. Командующий артиллерией северян был так завален безумными предложениями, что вообще прекратил рассматривать их. В 1861 году журналист газеты «Филадельфия Энкуайрер» выражал уверенность, что гений янки способен создать «патентованные Искоренители Раскола, Истребители Изменников и Победители Мятежников».

«Мне пришло в голову, — вспоминал впоследствии Гатлинг, — что если бы я смог изобрести механическое оружие, которое благодаря стремительности своего огня позволило бы одному человеку заменить на поле боя сотню, то необходимость в больших армиях отпала бы».

Представление об оружии как инструменте, позволяющем добиться серьезной экономии, было типично американским и, несмотря на кажущуюся наивность, очень актуальным для своего времени. Мысль эта принадлежала человеку, который никогда не бывал на войне, человеку, который «не имел себе равных по доброте и сердечности, — говорилось в некрологе Гатлинга, напечатанном в «Саентифик Америкэн». — Ему казалось, что если война сделается еще более ужасной, то народы потеряют наконец охоту прибегать к оружию». Идея «окончательного» оружия в XIX веке тоже была весьма распространенной.

Многоствольная пушка Гатлинга могла делать двести выстрелов в минуту и стала одним из наиболее удачных ранних образцов пулемета. Разработки Кольта получили дальнейшее развитие.

Хотя Гатлинг продемонстрировал свое изобретение северянам еще в декабре 1862 года, за полгода до битвы при Геттисберге, департамент артиллерии не принимал его на вооружение, пока не кончилась Гражданская война. Однако позже пулеметом Гатлинга были вооружены и армия, и флот. Крупнокалиберные образцы зарекомендовали себя как хорошее оборонительное оружие для военных кораблей. А устрашающее количество стволов и репутация смертоносного оружия сделали пулемет удобным инструментом подавления мятежей. В 1883 году британцы использовали пушки Гатлинга для усмирения восстания в египетском Порт-Саиде. «В подобных случаях это оружие оказывается отличными миротворцем», — писала газета «Дэйли Интеллидженсер».

Впоследствии появятся новые пулеметы: в 1860-х годах — французская митральеза, а в 1880-х — ленточный пулемет Максима. Они поднимут огневую мощь на небывалый прежде уровень. Гатлинг оказался прав: новое оружие сделало войну еще более ужасной. Он ошибся в одном: этот ужас вовсе не отбил у народов охоту воевать.

В 1823 году британский капитан Джон Нортон, чей гарнизон стоял в южной Индии, описал, как местные жители стреляют дротиками из духовых трубок. К каждому дротику они прикрепляли маленький диск, вырезанный из сердцевины стебля лотоса. Когда стрелок дул в трубку, разбухшие волокна растения плотно заполняли ее и увеличивали силу, с которой выбрасывался дротик. Французский капитан полка орлеанских егерей Клод-Этьен Минье развил эту идею, чтобы разрешить вечную дилемму: либо мушкет — быстро заряжающийся, но неточный, либо винтовка — меткая, но медленная. Минье изобрел конически-цилиндрическую пулю с полым основанием. При заряжении она легко входила в ствол, а при выстреле мягкие края полости расширялись, благодаря чему нарезы ствола плотнее захватывали пулю и сообщали ей вращение.

Удлиненная пуля Минье не только использовала преимущества вращения. Она также оказалась более удачной с точки зрения аэродинамики и поэтому испытывала гораздо меньшее сопротивление воздуха. Долетев до цели, она с гораздо меньшими потерями превращала энергию взрыва в энергию удара. Шарообразная пуля, наследница древних каменных ядер, мгновенно устарела.

Военачальники не могли не оценить преимуществ, которые давали быстро заряжающиеся нарезные ружья. Они били в три или четыре раза дальше обычного мушкета и при этом были более точными и мощными. Переделка ружей под пули Минье оказалась относительно простой: в стволах мушкетов надо было всего лишь нарезать желобки. Старые ружья можно было легко расточить — и вот их уже можно было заряжать новыми боеприпасами.

Европейские армии с распростертыми объятиями приняли новую систему. В Америке военный министр Джефферсон Дэвис в 1854 году рекомендовал принять на вооружение «пули минни». Производство гладкоствольных мушкетов скоро было прекращено. Британское военное ведомство, обычно инертное, в 1854 году купило права на изобретение Минье и усовершенствовало его. Четыре года спустя британцы построили фабрику в Энфилде, на которой, используя «американскую систему», начали массовое производство едва ли не лучшего огнестрельного оружия в мире. В ружьях «энфилд» использовался традиционный бумажный патрон, содержавший пулю и порох. Бумага была обильно пропитана жиром, который защищал порох от сырости и заодно служил смазкой, облегчающей заряжение. Все, что нужно было сделать стрелку, — это надкусить край бумажного патрона, чтобы открыть огню запала доступ к пороху, и забить патрон в ствол.

Эта простая процедура послужила причиной одной из самых свирепых колониальных войн, которые пришлось вести Британии, конфликта, который с викторианским преувеличением назвали «эпическим столкновением рас». Уже 150 лет Британская Ост-Индская компания управляла Индийским субконтинентом, опираясь на армию, состоящую из местных солдат — сипаев — под командованием британских офицеров. Французы были изгнаны, сопротивление местных владык подавлено, и в 1857 году никто, казалось, не угрожал британскому владычеству на огромной территории. Но в том году среди сипаев прошел слух, что для пропитки новых винтовочных патронов используется смесь свиного и говяжьего жира. Свинья была запретной для мусульман, корова — священной для индусов. Надкусить патрон означало совершить святотатство.