ЛЕКЦИЯ 7. Локально-этнографические группы

1. Локальное и этническое

В современном восприятии слово «народ» почти слилось с понятием этнической общности. Это связано с тем что во всем мире внутри общества растет социальная однородность. Но в старину, уходящей корнями чуть ли не в античность, словом «народ» обозначались слои, добывавшие хлеб насущный своими руками физическим трудом. Имелось в виду прежде всего крестьянство. Даже и сейчас в сельских местностях население часто сохраняет крестьянский образ жизни если оно не разорвало органическую связь с землей. Речь идет не столько о собственности на землю сколько о коллективном труде собственности, соединяющем биологическую жизнь земли с витальным существованием коллектива.

 Известный английский антрополог Роберт Редфилд выделил качестве главных особенностей крестьянства отличающих его от предпринимательских слоев, то что образ жизни здесь и средства ее воспроизводства представлены одним и тем же — обработкой земли. Это важное обстоятельство повышает значимость всего того, что касается территории распределения угодий исторической связи поселений, типа локальной самоидентификации не только с обрабатываемым участком но и со всей округой. Эта локальность проявляется в обостренном чувстве «малой родины». Принадлежность к своей локальной общности крестьяне обозначают произведениями своего собственного труда, своих домашних занятии. Значительная часть построек орудий труда, одежды, пищи и т.д. являются плодами их труда и умения.

 Можно сказать что психология крестьянства биоментальна. Здесь в пространстве крестьянского микрокосма живут традиции нормы интересы, предания траектории их общей судьбы. Трудно проникнуть в этот мир, минуя биоментальность. Считается, что этот мир консервативен и противостоит «большому» миру. Но

 143

 Редфилд установил динамическую связь между деревенским миром крестьянства и господствующей государственно- городской культурой. Крестьянский тип локальной общности назван им «малой традицией» мировой истории. Еще раньше американским антропологом А. Кребером та же самая идея была выражена понятием «часть-культура» (т.е. частной культурой). Заслуга Редфилда состоит в том, что он связал понятие «часть-культура» с понятием «часть-общество» (т.е. обществом-частью, частным обществом) .

 В отечественной этнологии давно было обращено внимание на локальные общности населения, которые обнаруживались практически в каждом этносе, населяющем Россию. Эти группы принято называть этнографическими. В качестве обобщенного, но верного в своей сущности определения этнографических групп можно принять следующее: этнос, особенно расселенный на обширной территории, включает разнообразные местные хозяйственно-культурные варианты, которые обычно называются «этнографическими группами».

 Известно, насколько важно для вскрытия сущности явления обращаться к его истокам, к происхождению. В нашем случае это означает исследование соотношения этноса с властными структурами раннегосударственных образований, черты которых присущи отдельным институтам даже самых развитых и индустриальных обществ. Как показали исследования, отношения властвования (потестарные) в доклассовом и оформившиеся политические отношения в раннеклассовом обществе были необходимым элементом социальной структуры, обеспечивающей функционирование общества как самовоспроизводящейся системы. Властные отношения выступают своеобразным ядром, вокруг которого развертывается этническая консолидация.

 Как необходимое дополнение к этим процессам отметим значение культурных центров в раннегосударственном обществе — особой организации служителей культа, в чьих руках находилось регулирование жизни общества с помощью ритуалов празднеств, той или иной формы актуализации эзотерических знаний о миропорядке, о рождении, жизни и смерти человека. Этот комплекс знаний и функций жреческой (церковной) верхушки представлял наиважнейшую для существования этноса «диахроническую вертикальную информацию». Значение последней, подчеркнутое

 144

 Сергеем Арутюновым и Николаем Чебоксаровым, проходит сквозь все формы этносов от первобытных до современных вместе с усложнением такой информации. При самом общем подходе к «вертикальной информации» она выступает не просто как сумма из поколения в поколение передаваемых знаний, но знаний, отвечающих на коренные мировоззренческие и поведенческие вопросы, ориентирующие личность в различении добра и зла, ее собственной судьбы и судьбы этноса.

 Но в передаче такой важной информации участвует поток живой народной традиции с ее ценностями и идеалами. Не случайно, что на этнос распространяется в известной мере кровно-родственная идеология. О важной функции последней говорит огромное количество этногонических мифов, трактующих тему «колен», т.е. потомков первопредка. Миф в таком обществе служит мощным средством социальной регуляции и сплоченности. Связанные с ним праздник и карнавал, в своих классовых, исторических и психологических аспектах раскрытые Бахтиным, несут явное объединяющее начало для этноса. Средневековое христианство не смогло полностью вытеснить народные формы духовной ориентации. Общий поток средневекового сознания справедливо представляется Арону Гуревичу как диалог-конфликт двух культурных традиций. Народное здесь понимается как «фольклорное», «магическое» сознание, противостоящее «ученому» сознанию церковников, т.е. «народное» в смысле простонародного, не этнического. Здесь «народное» отличается от «большой» традиции. Но за сценами средневековых карнавалов, шествий, церковных гонений и религиозных массовых экстазов в европейских странах свершалось другое таинство, мимо которого прошли средневековые хронисты, — формирование этнических культур. Это достояние, выражавшееся на народных языках, первым отметил великий Данте, написавший в 1305 г. трактат «О народной речи» и сам затем создавший на итальянском языке поэму, настолько для всех нас важную, что мы просто забываем о ее итальянском происхождении.

 Конечно, в любом обществе, дифференцированном на сословия и классы, значительная часть культурного достояния этноса находится в руках господствующей верхушки. Но самые выдающиеся носители и создатели этого достояния, как Данте, Пушкин, Глинка и т.д., воплощают в своем творчестве целостность этнической

 145

 культуры, соединяя традиции, представления, чаяния социальных низов с самыми высокими идеалами эпохи. Возникает все же в конце концов вопрос почему «большая» традиция в ее этнической форме так сильно зависит от ценностей возникших и хранящихся в «малой» традиции?

 Для прояснения этого вопроса следует отметить роль роман тических настроении, возникших в начале XIX в. В ту эпоху вместе с отрицательной реакцией на универсальные принципы Великой французской революции проявилась неудовлетворенность питавшими их римским правом и античной мифологической традицией. Произошло «открытие» собственных юридических обычаев и фольклора своих народов Это привело к далеко идущим последствиям в крестьянстве — носителе фольклора — увидели само основание этносов Европы («наций») «Крестьянское» надолго стало синонимом «народного» Частное, локальное стало выражать общее — этническое Частное оказывается открытым, а не закрытым для всеобщего.

 Подход к этносу со стороны этнографических групп («хозяйственно-культурных вариантов») обнаруживает, что эти группы выделяются не по системе признаков, а лишь по части их, учитывающих в первую очередь хозяйственную и культурную специфику. Обратим внимание на парадокс целостный мир крестьянской ментальности выходит за свои пределы, предъявляет себя внешнему миру по частным признакам и тем самым готов включиться в «большую» традицию.

 Выше было сказано о связях этноса с властными структурами. Но социальные противоречия могут оказаться роковыми для этноса в период его консолидации. Этнос всегда бывает спасен идеей равенства. Ее он воспринимает у крестьянства. Независимо от состояния общины крестьянские хозяйства всегда связаны от ношениями взаимопомощи. Выравнивание экономического положения крестьянских дворов выступает как объективная экономическая потребность основанная на услугообменных отношениях. Эти отношения как один из важнейших законов крестьянского общежития, постоянно поддерживают у крестьян идеологию равенства и общности Одно из ее выражении — представление о том, что улучшение чьего то частного быта может произойти только лишь за счет доли из общего блага. Уравнительная психология — одна из важнейших крестьянских черт Эта черта

 146

 дополняется особенностью этнических крестьянских представлений, по которым престижная цель состоит не в достижении отличия, а напротив — в достижении подобия. В обыденной жизни этот принцип выражается понятием «как у всех», «как у людей». Такая установка на равенство обусловливает особое восприятие материальных явлении быта. Пища, одежда жилище становятся статусными знаками равенства — одна пища, одна форма одежды, один вид жилища. Не случайно хозяйство крестьянских обшеств часто основывается на одной двух ведущих полевых культурах. Количество того же пищевого продукта в разных дворах не столь подчеркивает неравенство, как это могло бы быть при качественно различающемся питании. Эти проявления однородности лежат в основе образования локальных этнографических типов культуры.

 Ментальным равенством и общностью доведенным до уровня всеобщности людей и природы, охвачена также обрядовая жизнь. Однако крестьянская культура выступает прежде всего как культура хозяйственной деятельности, связанная в первую очередь с материальным бытом. И материальная, и обрядовая жизнь делают народную крестьянскую культуру демонстрационно-наглядной. Поэтому в любых условиях, даже при освоении новой местности, крестьянский коллектив быстро превращается в этнографическое целое, которое проявляется в отличительных для данной группы хозяйственно культурных признаках. Крестьянская культура обладает не только всеми и всегда отмечаемым консерватизмом, но и высокой пластичностью.

2 Этнографические группы народов и этногенетический процесс

Итак этнографические группы выступают в первую очередь как крестьянские общности, конституирующиеся по признаку хозяйственно-производственной замкнутости и создаваемой в этих условиях общности культуры и типа личности. Рассмотрим эти свойства этнографических групп на ряде примеров. Так Эвенкийские охотничье оленеводческие группы воспринявшие от соседей коневодство и особый тип хозяйства образовали самостоятельную баргузинскую этнографическую группу под названием «мурчен» («конные»). То же можно сказать о эвенках, заимствовавших от

 147

 русских разведение крупного рогатого скота в Якутии (на р. Мае), в ряде мест бывших Енисейской и Иркутской губерний Тунгусоязычные народы, вступавшие в контакты с нивхами, образовывали территориальные группы под различными названиями, с культурой оседлых рыболовов в своей основе.

 Значение хозяйственно-культурных признаков для выделения этнографических групп у современного европейского народа было разносторонне освещено Натальей Грацианской на примере Моравии. Она показала, что очень рано, уже в IX в. исчезают достоверные сведения о племенах Моравии и поэтому формирование этнографических групп Моравии (ганаков, моравских валахов и словаков), относящееся к более позднему времени не было связано с древним племеннь1м делением, хотя истоки процесса иногда уходят в глубь времен. Роль скотоводческого типа культуры была особенно велика у валахов, которые появились в Моравии в XV—XVII вв.

 Одна из частных форм удержания этнографического разнообразия культуры — существование этнографических групп, исторически бывших этногенетическими компонентами. Долгое время представление об этнографических группах в отечественной литературе вообще развивалось в русле изучения этногенетических и миграционных процессов. Поэтому в этнографических группах выясняли прежде всего связь с тем или иным компонентом, вошедшим в состав этноса, или обращали внимание на этногенетически и языково различающиеся коллективы, столкнувшиеся в ходе заселения новой территории. Этот акцент исследования чувствуется даже в работах классика русской этнографии Дмитрия Зеленина, отличавшегося широтой постановки проблем и вниманием к условиям бытования явления. Он писал: «Из этнографических источников мы должны поставить на первом месте собственное народное деление великорусского населения разных губернии и областей Деление это выразилось главным образом в виде прозвищ и кличек, присловий по адресу соседей. Присловья прозвища даются прежде всего новым переселенцам в данную местность со стороны прежних, старых жителей этой области. Переселенцы, в свою очередь, осмотревшись и обжившись на новом месте, дают какую-нибудь кличку своим соседям. Таким образом, разные колонизационные потоки и слои выделяются под особыми именами Иногда — там, где позднейшего

 148

 прилива населения не было, — присловье прозвище отличает друг от друга представителей разных древних княжеств и уделов (это относится, например, к присловьям Тверской губернии), а иногда даже и старых административных подразделений — волостей и станов, ведущих, правда, свою историю от тех же уделов (Московская губерния). Иногда при этом народная память просто-напросто сохраняет старые юридические термины, которые в официальном языке давно успели исчезнуть таковы «однодворцы» на всем юге Великороссии, «Гуслица, Вохна, Гжель» в Московской губернии, «Красная Водога» в Ярославской и другие. В своей более ранней работе Зеленин, отмечая, что этнографические группы исчезают, подчеркивает, что их изучение помогает исследователю установить деление народа не только на крупные, но и на мельчайшие группы, связанные с прошлым народа и ходом колонизации новых мест.

 После упомянутых разработок Зеленина нам удобнее рассмотреть проблему этногенетических компонентов на восточнославянском материале. Интересная страница в истории изучения этнографических групп русских связана с именем этнографа и археолога Бориса Куфтина. В своей работе, посвященной анализу женской одежды мещеры (1926), он характеризует мещеру как одну из этнографических групп русского народа оставляя подробное рассмотрение этого вопроса до завершения публикации всех данных по материальной культуре мещеры. Но эта работа Куфтина осталась незавершенной. В ряде своих высказываний Куфтин скептически относился к категоричному возведению мещеры к финскому субстрату, т.е. предлагал, по существу, видеть в мещере форму локальной общности русских, исторически находившуюся в широких этнокультурных связях, не исключавших древнее финское население (Критики Куфтина настаивали на чисто этногенетическом происхождении мещеры на финском субстрате ).

 Тенденция видеть в этнографических группах прежде всего образования, отражающие этногенетический процесс, в более поздних работах проявилась, например, в подходе Сергея Токарева. Этот автор в качестве этнического подразделения рассматривает деление северных и южных великоруссов которое, являясь в своей основе языковым, дополняется определенными культурны ми различиями. Рассматривая подразделения русского народа, Токарев выделяет три типологические категории, названные им

 149

 областными, местными и обособленными этническими группами. Областные группы по мысли Токарева, особенно характерны для южнорусского населения :«Оно наиболее пестро по своему происхождению. Это объясняется историей заселения южной местности и степной полосы России», т.е. запустением степи в эпоху постоянных набегов кочевников (XVIII—XV вв. ) и последующего постепенного переселения туда выходцев из более северных областей. Заселение степи привело к различию среди южнорусского населения полехов — обитателей Калужско-Орловско-Брянского полесья, очевидно, в своей основе потомков укрывшихся в лесах древних насельников этих мест, мещеры — населения левобережья Оки в лесной части Рязанской и Московской областей, однодворцев — потомков служилых людей XVI—XVII вв., заселявших южную границу государства.

 От областных Токарев отличает «местные группы», на которые, с одной стороны распадаются некоторые областные группы (однодворцы в Воронежской губернии состоят из локальных общностей наделенных крестьянскими прозвищами «щекуны», «галманы», «талгаи» и др ) ас другой — к «местным группам» относятся северорусские группы, известные под чисто географическими именами «онежане» «каргопольщина», «белозеры», «пошехонцы», «сицкари», «теблешане», а также тудовляне бывшего Ржевского уезда Тверской губернии по происхождению ассимилированные белорусы.

 «Обособленные этнические группы» сложились на окраинах коренной русской территории и в местах позднейшей колонизации. Таковы поморы, потомки новгородской колонизации XII в. и, несомненно, местного населения, с более мелкими группами того же «поморского» происхождения усть-цилемы и «пустозеры» на Печоре. К «обособленным этническим группам» Токарев относит волжских старообрядцев по Ветлуге и Керженцу, поселившихся там в XVII и XVIII вв., донское, уральское, терское и другие группы казачества а также различные группы русского населения Сибири включая затундренских крестьян, колымчан и марковцев.

 В общих чертах картина нарисованная Токаревым повторяется в разделе «Русские» в труде «Народы европейской части СССР» (1964) и в историко-этнографическом атласе «Русские» (1967). В первом издании в главе посвященной этнографическим

 150

 подразделениям русских Гали Маслова дополняет древнее восходящее к дофеодальному периоду различие северных и южных областей выделением среднерусской группы (исторический центр Московского государства) и западнорусской, переходной между северорусской и среднерусской при наличии белорусских связей и более поздними северо-восточной и юго-восточной группами. В основе всех таких больших групп взяты прежде всего языково-диалектные, а не культурные признаки. И хотя до сих пор не проведено фундаментальных исследований характера, причин и числа таких наиболее общих и широких подразделений русского этноса, в них в первую очередь выступает главная черта, связанная с этногенезом и этнической историей, причем эти подразделения никогда не были самостоятельными этносами, несмотря на попытки А. А. Шахматова это доказать. Выявляются рассматриваемые группировки только в результате специальных исследовании и никогда не находили отражения в народном самосознании. Недаром Михаилом Рабиновичем и Кириллом Чистовым в отношении этнической истории русских, украинцев и белорусов было сделано совершенно справедливое наблюдение, что существенную особенность этнической истории восточных славян составляет также то, что у каждого из этих трех народов процесс этнической консолидации развивался в различном темпе. Народы осознавали свое внутреннее единство постепенно и преимущественно не за счет противопоставления этнического сознания русских — украинцам и белорусам или украинцев — русским и белорусам и белорусов — русским и украинцам, а за счет противопоставления в ситуации XIII—XVI вв. восточных славян — татарам а украинцев и белорусов — татарам туркам, венграм полякам (и ополячившейся украинской и белорусской знати) и литовцам. Распространение влияния Речи Посполитой на земли восточных славян вело к специфической этнической окраске социальных и конфессиональных отношений.

 Очевидно отсутствие четко выраженного сознания этнических подразделении у восточных славян восходит к более ранним этапам консолидационных этнополитических процессов. На примере княжения Ольги установлено что киевские князья проводили политику разгрома племенных культовых центров вместе с уничтожением или удалением племенной верхушки с племенной территории в результате чего происходило быстрое исчезновение

 151

 племенного самосознания Борис Флоря обратил внимание на то, что этот процесс на Руси контрастирует с длительным сознанием принадлежности к особой этнической общности, преемственно связанной с племенным союзом, у большинства западных славян (мазовшане, ляхи, поморяне, лучане) и немцев (бавары, саксы, швабы).

 С точки зрения этнической истории и консолидационных процессов сохранявшиеся до поздних эпох «племенные» общности в Польше и Германии представляются тем не менее аналогичными рассмотренным выше группировкам русского этноса. Наличие или отсутствие в данном случае самосознания — лишь показатель уровня или специфики этногенеза. Ведь этногенез и есть консолидационный и ассимиляционный процесс связанный с потестарно-политическим освоением определенной территории. Одна из сторон этногенеза — ассимиляционно-миграционная, она возникает при активном восприятии субстратной культуры при сохранении этнического самосознания мигрирующего этноса. Это хорошо видно на примере русского освоения севера, северо-востока и юго-востока. Восточно-Европейской равнины, где русские вступили в контакт с различными по происхождению и культуре народами. Трансформация культуры, вызванная экологической адаптацией и заимствованиями наряду с сохранением древних черт, придала своеобразие облику русского населения.

 Такова, например, история поморов, которые образовались в результате русской колонизации, преимущественно новгородской, с XII в. северных приморских областей со значительной ролью местного карельского и саамского населения. Хозяйственно культурный уклад поморов связанный с рыболовным и зверобойным промыслом, был основным фактором стабилизировавшим эту этнографическую группу. Однако вследствие постоянного ассимиляционного процесса сложение поморской группы затянулось на века, и до сих пор у них ощутимо деление на местные группы.

 Естественно, что широкие миграции русских, заселивших самые отдаленные местности в Сибири, приводили даже к утрате этнического самосознания, как это случилось у кальгмчан заявлявших Владимиру Богоразу в конце XIX в. «Какие мы йусские, мы койымскии найод». Очевидно, не последнюю роль для такой позиции сыграло происхождение колымчан из сибирских казаков (включавших нерусские элементы) и разного промышленного

 152

 люда, формировавшегося сложными путями, вплоть до включения в них уголовных ссыльных.

 Различие, проводимое между этносом и этнографическими группами, позволяет в анализе последних отвлечься от высокоинтегрированных, системных параметров этноса, сопряженных с его связями с этносоциальным организмом, политическими структурами и мировоззренческой идеологией. Это открывает путь к исследованию целого спектра мелких и крупных этнографических групп от деревенских «концов» до широких территориальных общностей Зеленин на материале прозвищ охарактеризовал этнографические группы разного масштаба. «Присловье — прозвище, относящееся не к единичному лицу, а к группе лиц, составляющих собою географическое или этнографическое целое. Такою группою может быть улица, деревня, село, город уезд или часть его (в последнем случае представляющая собою этнографическое целое), древнее княжество народ».

 Отметим, что в последнем случае, а может быть и в отношении древнего княжества речь идет об этнической группе, вошедшей в состав этноса.

 В качестве категории этнографической группы назовем также куст деревень («гнездо»), особенно характерный для расселения русских на Севере Относительная независимость этнографических групп от структуры их этноса дает возможность постоянного видоизменения этих групп в доиндустриальном обществе, появление новообразований. Таковы например многочисленные этнографические группы на северо-востоке русского этнического ареала, возникшие в результате колонизации тех мест и изученные Зелениным вятчане, сарапульцы, елабужцы и т.д.

 Особый случай — этнографические группы оседло кочевых и кочевых народов В соответствии с длительно сохраняющейся у них родоплеменной структурой этнографические группы, как правило являются носителями собственных генеалогий. Но так бывает не всегда. Поэтому Татьяна Жданко справедливо предложила различать по признаку генеалогий у народов Средней Азии и Казахстана локальные и генетические этнографические группы. Это предложение было поддержано другими исследователями. Создание новых генеалогии группами кочевников вовсе не исключительный случаи в их истории Этнографические группы, обнаруживая самостоятельность по отношению к этносу не могут

 153

 преодолеть зависимость от его социально экономической структуры. Само происхождение ряда этнографических групп было вызвано особенностями социально-сословной структуры феодального общества.

 Один из таких примеров — однодворцы, расселявшиеся в южнорусских губерниях, довольно сложного происхождения, но ведущим компонентом которых были потомки низшего разряда служилых людей (стрельцы, «боярские дети»). Характерно, что однодворцы, экономически будучи крестьянами, землею владели на поместном праве. Единое дворянское происхождение, если не всех, то большей части бывших однодворцев, одинаковые условия жизни в «степи», на окраине государства, однородная, военно-полевая служба с частыми кочеваниями и с постепенным передвижением все дальше в глубь степи — все это привело к тому, что сословие однодворцев постепенно выродилось в этнографический тип.

 Из за мягкого произношения «ч» и «к» (що — что, Ванькя -Ванька, чайкю — чайку) окружающее крестьянское население называло однодворцев «щекунами». Культура однодворцев отличала их от крестьян строительство глухих дворов, костюм, приближавшийся к дворянскому, и т.д. Жен из крестьян однодворцы не брали Другой похожий пример — «корежские дворяне», жившие замкнуто в местности Корега около г. Буя в Костромской губернии. Во второй половине XIX в. это были малоземельные неграмотные крестьяне, более бедные, чем окружавшие их «мужики», не имевшие дворянских грамот, но кичившиеся аристрократическим происхождением. Браки заключали внутри себя, иногда жен брали из дворянских семей. В их одежде были отмечены элементы «верхней» культуры шляпки у женщин, жилеты у мужчин. Происхождение этой примечательной группы связывают с поселением в XVII в. служилых людей на границе с непокорными черемисами (марийцами). По другой версии они потомки дворян, сосланных в Корегу за что-то Петром I.

 Такие этнографические группы, происхождение которых связано с сословным феодальным строем, имеют очень сложную судьбу, интересную для нас тем, что их культура как бы опосредствует связи между «верхней» элитарной культурой и «нижней» крестьянской. Через такие группы распространяются многие элементы

 154

 «верхней» культуры, иногда даже престижные отрасли, как это было в случае с валахами скотоводами, расселявшимися в Карпатских горах на основе так называемого волошского права. С другой стороны, в сословном феодальном обществе часто обособленно существуют этнографические группы самого нижнего социального ранга, вроде японских эта, сконцентрированные феодальными властями в особые поселки.

 Конкретный процесс сложения своеобразной этнографической группы на примере оренбургских казаков был хорошо прослежен Зелениным. Хронологические рамки процесса, конец которого был зафиксирован Зелениным в начале XIX в., равен 80 годам. В начале этого срока на левом берегу Урала в районе Оренбургской станицы появились первые обитатели — русские крестьяне из Самарской, Тамбовской, Тульской и, вероятно, других губерний, состоявшие из православных и староверов, украинцы, мордва, казаки, из которых часть была переселена правительством с Волги (из Самары), другие переселены из разных мест за преступления, третьи поселились добровольно. Из украинцев («хохлы» из Черкасс) некоторые считали себя потомками запорожских казаков. На первых порах среди смешанного населения сохранялась обособленность. Так, не вступали в браки с украинцами («хохлами»), но затем были установлены внутренние браки даже с соседним поселком, где проживали крещеные татары (нагайбаки). Всеми был воспринят русский язык. Только лишь старики украинцы еще говорили с украинским акцентом. Хозяйство основывалось на земледелии, животноводстве, рыбной ловле. Заметную роль играло вязание женщинами оренбургских платков из шерсти, покупаемой у казахов. В жилище отмечено смешение русских и украинских черт срубные избы, иногда вымазанные и выбеленные снаружи, летом — землянки. То же в одежде, например у мужчин рубахи, заправленные «по-малорусски под шаровары». В духовной культуре преобладали русские черты, например частушки Особенно интересно стремление во всем подчеркнуть отличие от «мужиков» (русских крестьян) обувь — валенки вместо лаптей даже летом, курение цигарок, а не трубок, даже стремление говорить «на о», чтобы отличаться от акающих мужиков.

 155

3. История «панцирных бояр»

Колонизация Сибири — благодатное поле для исследования проблем этнографических групп. История одной из них, хорошо документированная архивными документами, стала нам известна благодаря изысканиям Марины Громыко. Речь идет о переселении в Сибирь из Витебской губернии так называемых панцирных бояр. Место изначального расселения этой любопытной группы — этническое русско-белорусское порубежье, центром которого был город Себеж. В XVI—XVIII вв. «панцирными боярами» называли социальную группу, положение которой было несколько выше тягловых крестьян, но ниже мелких дворян. В войске они несли службу тяжеловооруженных всадников.

 Первое прошение о переселении «панцирных бояр» в Сибирь было получено в1853 г., и в следующем году они уже поселились в Сибири в Ишимском округе. В последующие годы прибывали все новые их группы. Примечателен выезд в Сибирь в 1858 г. «панцирных бояр» Непоротовского общества с Витебщины. Дело в том, что они поднялись с места всей сельской общиной Земли, отведенные этим крестьянам, их не удовлетворили, потому что опытный посев не дал ожидаемого результата. Разведывательные группы крестьян занимались поиском более плодородной земли, в то же время их представители настойчиво отстаивали коллективные интересы перед генерал губернатором Западной Сибири. Начальство угрожало применить полицейские меры если они не поселятся в указанном месте — в неплодородных с точки зрения крестьян землях. Значительная их часть (500 мужчин). Переселяется на юг, в степные земли и там борется за статус казаков. Благодаря таким крестьянским пополнениям численность сибирского казачества в 40—50-е годы XIX в. значительно возросла. Государство вынуждено было смириться с такими самовольными действиями крестьян.

 После реформы 1861 г. беспокойные дела связанные с «панцирными боярами» прекращаются. Громыко отмечает, что в истории с «панцирными боярами» выявились типичные черты крестъянской колонизации переселение большой партией предварительная отправка группы разведки опытный посев на новом месте оставление неблагоприятных угодий и самостоятельные поиски новых

 156

 Чем этот уникальный материал интересен с точки зрения теории этнографических групп ? Прежде всего следует отметить, что в экстремальных условиях переселения произошло разоформление традиционных устоев жизни, нарушились устоявшиеся хозяйственные и социально культурные связи. Но в качестве консолидирующего фактора этнографической группы «панцирных бояр» остались их соседские и кровнородственные связи. Только они в нестабильной ситуации были гарантом выживания крестъянской личности. В сущности, в этом эпизоде соседские и кровнородственные связи предстают перед нами в функции витального условия признака данной этнографической группы. Витальный принцип сказался в отправке разведчиков разузнать ситуацию, в желании панцирных бояр всем обществом покинуть старое местожительство.

 Чрезвычайные обстоятельства выявили то, что обычно бывает скрыто Модусом крестьянского поведения является особая коллективная ментальность, требующая своего реального воплощения в природных условиях крестьянского существования, прежде всего в органической связи с землей. Природа здесь играет роль второго основного условия признака человеческого бытия. Витальность и связь с землей образуют два полюса крестьянского менталитета, определяют дуализм этого типа мышления.

 Крестьянский менталитет обнаруживает первоначальный смысл собственности, который состоит в принадлежности к человеческому коллективу, человек должен быть «собственным» для этого коллектива. Это формирует особое отношение к внешнему миру. Оно заключается в распространении на этот мир принципа коллективной сопричастности. Так, в своих посланиях к властям панцирные бояре подробно описывают свои обстоятельства, предполагая у чиновников благосклонное соучастие в их делах. Эти обстоятельства в письмах рисуются явно более трагическими, чем в реальности, — витальность существования здесь и тактически, и неявно как основа ментальности. У человека в условиях локальной культурной гомогенности возникают наилучшие шансы для прямого личного участия в разноообразнои деятельности микро-общества. Такая личность, которую можно назвать витально-природной, способна легко переходить на уровень «большой» традиции. Причем эта традиция основана не на принципах господства

 157

 и подчинения, а на витальных принципах всеобщего равенства, переносимого на внешний для нее социальный мир.

 Естественная витальность пронизывает всю личность крестьянина. Социум, не способный выработать такую витальность, забирает ее как идею у крестьянства и передает этносу, который нуждается в эталоне целостной личности. Территориально-хозяйственный опыт этой личности становится территориально-региональным для этнического образа и других знаковых объективаций этноса.

 Все приведенные примеры показывают, что образование этнографических групп связано с внутренними особенностями хозяйственной деятельности крестьянских коллективов. Этому процессу способствуют сословно-феодальные институты, хозяйственные и культурные заимствования, ассимиляция иноэтнического субстрата, сохранение родо-племенных структур. Но все перечисленные обстоятельства только сопутствуют территориально-хозяйственной и локально-культурной тенденции крестьянской жизни.

 В своей сущности «малая» традиция может не только уживаться с «большой», но и осваивать эту последнюю в форме так называемой этнической традиции. Это общая историческая тенденция. На практике же она бывает искажена социальной конфликтностью. В аграрных обществах крупные и исторически устойчивые этнографические группы обнаруживают черты областного сплочения, они населяют «земли», которые были очагами классового сопротивления крестьянства. Областные группы не смогли бы выполнять роль опоры в классовой борьбе, если бы они не были объединены идеологически. Но каким образом? В классовом феодальном обществе этническая культура, находящаяся, по существу, в распоряжении господствующих слоев, не могла восприниматься крестьянами как их собственная. Отдельные общины, объединенные хозяйственными интересами, ритуалами, оформлявшими цикл региональной трудовой деятельности в течение года, местными формами фольклора, противопоставляли частные формы самопознания и локально-областной сплоченности всеобщности этнических форм жизни В психологии крестьянства в крупных этнографических группах, по существу, частность их быта и мировосприятия претендует на герменевтическую всеобщность В рамках этого самосознания крупные этнографические группы фактически стремятся выполнять роль крестьянских

 158

 этносов, что в ряде случаев доходит до отказа от сознания принадлежности к официальному этносу. В сословно-феодальном обществе некоторые группы, приближенные к господствующему классу, могут подчеркивать свою обособленность, чтобы отличаться от основной трудящейся массы. Так, например, это было у казаков, которые всячески отрицали свою связь с «мужиками».

 Проблема областных этнографических групп, конечно, много сложнее проблемы, связанной с общинно-поселенческими группами. Но, в сущности, обе эти категории в своей первооснове остаются крестьянскими образованиями, закономерно возникающими в определенных производственно-хозяйственных и социальных условиях. В них одинаково выражен территориально-соседский принцип общения и мировосприятия. Поэтому наиболее правильным типологическим определением крупных этнографических групп будет толкование их в качестве областных. В принципе это понимание можно распространить даже на такую дисперсно расселенную на юге России группу, какими были однодворцы.

 С областными этнографическими группами сопряжена важная проблема этнического субстрата. Обособленность областных групп была тем механизмом, который сохранял в ряде случаев, особенно там, где было ослаблено воздействие централизованного государства, следы древнего племенного деления или ассимилированных компонент. Благоприятные условия для оживления и даже формирования областных этнографических групп возникли в Европе в эпоху кризиса феодализма и демократизации общественной жизни. Примечательно, что в этих условиях они проявили себя прежде всего крестьянским фольклором, т е. «малой», не этнической традицией. В современных условиях проблема этнографических групп в ряде стран получила своеобразное звучание как проблема регионализма и фольклоризма, в которой в эстетической форме актуализируются теорриториально-производственные коллективы.

 ЛЕКЦИЯ 8. Типологизация отдельных реалий культуры

1. Общие понятия о типологии и о процедуре типологизации

Особенность типологизации этнографического материала состоит в том, что ее объекты не существуют сами по себе, а живут во плоти народной культуры. Предметы утвари и фольклорные сюжеты, орудия труда и обряды окружены плотной этнографической средой и в то же время обладают преемственностью развития. Бытование этнографических реалий зависит не только от материальных условий производства, но и от избирательного санкционирования общества, наделяющего эти вещи качеством народных. Без обращения к целостности народной культуры как главному условию жизни этнографических явлений любой типологический подход будет оставаться формальным, а не содержательным.

 Несмотря на согласие в вопросе о реальности этнографических типологий, этнологи по-разному подходят к своей задаче. А это затрудняет сопоставление типов, выделенных в смежных районах, у соседних народов, а в случае типологизации на одном материале ведет к выделению разного количества типов. Необходимо выяснить общие принципы этнологической типологии.

 В применении к огромному разнообразию народной культуры под термином «тип» понимается такая группа фактов, которая учитывает вариационные отклонения. Поэтому типом здесь считается основная форма, а не чистый прообраз и не наиболее статистически характерное явление. Чтобы охватить сумму вариационных отклонений класса орудий труда, средств транспорта, жилища, одежды, обряда и т.д., выявляемая этнологом основная форма должна учитывать группу признаков, т.е. тип в этом смысле выступает в виде комплекса черт. Так, типологизируя жилище, этнологи рассматривают его по нескольким параметрам: материалу конструкций, планировке, связи с хозяйственными

 160

 постройками, положению очага, размещению культового места и проч.

 Группируя так или иначе изучаемое множество фактов, этнологи используют два основных вида абстракций: отождествляющую (обобщающую) и аналитическую (изолирующую). Допустим, перед нами стоит задача типологизировать формы жилищ какой-либо области или этнической территории. После обнаружения некоторого количества варьирующих признаков жилищ мы задаемся установлением тождественных форм жилищ. Обобщая важные признаки и отвлекаясь от второстепенных, мы выделяем класс жилищ на основе первого вида абстракций. Но на какой-то стадии исследования может возникнуть вопрос о сходстве каких- либо черт изучаемых жилищ с чертами жилищ других территорий. Такой интерес может вызвать, например, круглая или другая форма жилища, элемент конструкции, украшение входа или крыши и т.д. Находя сходные примеры и создав таким образом определенную группу жилищ, мы используем второй вид абстракции — аналитическую, при которой отвлекаемся от многих свойств жилищ и рассматриваем изолированно лишь некоторые.

 Третий важный вид абстракции — идеализация, т.е. анализ предметов с мыслимыми, идеальными свойствами, в исследованиях народной культуры применяются очень мало и главным образом на материале систем родства и мифологии. В этих сферах создание идеально возможных моделей имеет значение как средство обнаружения нового объекта или вскрытия причин его отсутствия. Однако для целей типологизации как таковой этот вид абстракции неприменим в силу того, что типология как раз и состоит в построении таких абстракций, которые выделяют реальные формы, но в действительности в чистом виде не существующие. Поэтому справедливо вообще различать типологию и идеализацию как способы абстрагирования.

 В общественных науках в соответствии с двумя основными видами абстракций четко проявляются два принципа типологии: 1) выделение сущностных свойств явлений, отражающий социальный и культурный прогресс, на основе аналитической (изолирующей) абстракции, и 2) конкретно-историческое обобщение, принимающее во внимание внешние характеристики объектов (отождествляющая или обобщающая абстракция).

 161

 В конкретной этнографической работе, состоящей в фиксации и группировке явлений народной культуры, применяется второй вид абстракции, для которого основным критерием служат различия между изучаемыми объектами.

 Типологию (типологизацию в значении процедуры) иногда понимают в широком смысле, включая понятия классификации

 и систематизации Но собственно типология по сравнению с ними решает сходные, и тем не менее особые задачи. Классификация, как известно, заключается в распределении предметов какого-либо ряда на взаимосвязанные классы согласно наиболее существенным признакам, присущим предметам данного ряда. При соблюдении логических правил деления объема понятий каждый класс занимает определенное место. Наилучшим примером проведения классификации в этнологии можно назвать распределение предметов в музеях. Но задачи типологии выходят за рамки рубрикации по отдельным, хотя и важным признакам. В типологии выдвигается на первый план комплексность признаков. Классификация, построенная по комплексу характерных признаков, поднимается до уровня типологии Охват типологией не только признаков, характеризующих предмет сам по себе (формально-морфологических, иначе — формально-типологических признаков), но, главное, условий его бытования, выходит далеко за рамки вычленения предмета среди однородных явлений. Типология устанавливает связи с явлениями других родов и прежде всего со средой. Эти связи и есть условия-признаки типологизируемого класса. Так, в этнологии ареал бытования предмета — это и условие его существования, и признак. Аналогичная ситуация существует в биологии в отношении вида, в определение которого непременно входит характеристика его связей со средой обитания и прежде всего с ареалом Группировка предметов по нескольким параметрам, т.е. комплексность признаков, — важнейшая черта типологии, отличающая ее от классификации. Соответственно тип характеризуется как комплекс признаков (свойств).

 Есть существенные различия между типологией и систематикой в ее современном понимании. Цели последней отличаются от целей типологии. Последовательно построенная система упорядочивает не только известные предметы, но и такие, существование которых возможно, но еще не обнаружено наукой. Поэтому

 162

 в систематике большую роль играет группировка объектов с помощью обобщенных или идеализированных моделей. В этнографической проблематике, как было сказано, этот прием лучше всего показал свои преимущества при анализе систем родства и мифологии. В последней особенно заметно стремление к построению всеохватывающих космологических систем, и здесь применение системно-структурного подхода дало наибольшие результаты. В группировке явлений материальной культуры применение идеальных моделей сильно осложнено субстанционной природой объектов (не из всякого материала можно сделать серп и т.д. ), а также производственным и хозяйственно-бытовым их назначением. В отношении этих явлений очень остро стоит вопрос преемственности, связанной с непрерывностью производственно-бытовых процессов. Помимо производственной непрерывности в народной культуре есть особые черты традиционного нормирования. Поэтому здесь более действен типологический подход, при котором выделяются слабо интегрированные комплексы, но тем не менее обладающие устойчивостью в силу преемственности их развития. Слабая интегрированность типа выражается в отсутствии прочных корреляционных связей между отдельными признаками, чем тип отличается от системы. Логично поэтому тип характеризовать как набор признаков, но такой набор, где формально-морфологические признаки подчинены признакам-условиям, обеспечивающим стабилизацию типа и его отличие от изофункционального, равноценного ему типа.

2 Ценностные черты локального этнографического типа

Нормирующий характер народной культуры имеет непосредственное отношение как к устойчивости, так и к изофункциональности типов этнографических явлений. Последние становятся элементами культуры в том контексте, в том значении, которое им дают люди, т.е. предметы материальной и духовной культуры народа обладают эстетической, знаковой, престижной и прочими идеологическими функциями. Эти функции наряду с производственной преемственностью выступают в роли важнейших стабилизирующих факторов этнографических форм.

 Особого внимания заслуживают ценностные (аксеологические) и эстетические функции. Говоря о них, мы имеем в виду

 163

 не столько шедевры народного творчества, сколько сами явления как таковые, когда о них говорится в выражениях «родимый дом» или «родная хата», «соха кормилица», «веселая Масленица» и т.д. Определенной идейно-эстетической оценкой наделены не только орудия труда, жилище, одежда, пища, обряды, но и все трудовые процессы. Ценностные и эстетические функции сопряжены с другими — знаковыми и престижными. Поэтому следует ввести в анализ обобщенное понятие идейно-эстетических функций явлений народной культуры. Характерно, что эти функции присущи не только созданиям крестьянского труда, но и рыночной продукции, становящейся элементом народного быта Петр Богатырев уже в 20-х гг. активно применял понятие идейно-эстетических функций для анализа народного костюма и проч. Наша цель — расширить это понятие, соотнося его с понятиями этнической специфики и этнографического типа.

 Идейно-эстетические функции явлений народного быта настолько всеобщи, что этнографы часто их не отмечают в своих публикациях и сразу после описания явлений переходят к их характеристике в плане этнической специфики, а это выглядит недостаточно убедительно. Идейно-эстетическая сторона предметов, обрядов и фольклорных сюжетов воздействует так, что они эмпирически становятся эстетически знаковыми, получают эстетическую специфику. Можно сказать, что идейно-эстетические представления обеспечивают жизнь эстетической традиции в культуре. Эта традиция тесно связана с этническим самосознанием. От всех видов самосознания (классового, религиозного и др. ) этническое отличается наиболее выраженной преемственностью и устойчивостью. Безусловно, оно вторично, производно от материальных факторов. Но этническое самосознание в силу преемственности во все периоды жизни может избирательно узаконивать не только характер тех или иных обычаев и обрядов, но даже и формы материальной культуры, наделяя их идейно-эстетическими функциями.

 Непременная часть народной культуры, связанная с идейно-эстетическими представлениями, — осознание явления как «нашего» и «чужого», что выражается часто в противопоставлении «как у нас» и «как у них». Само собой разумеется, что здесь противопоставлены явления одного порядка, т.е. изофункциональные. В изофункциональности и заключается их сопоставимость

 164

 Психологическое разделение вещей по указанному принципу довольно жестко, так как почти неиерархизировано. Оно в немалой степени способствует устойчивости этнографических реалий, которые подчиняются нормирующей санкции крупных коллективов. Задача поддержания устойчивости, гомеостаза в первобытную эпоху диктовалась слабостью общества, для которого активное внедрение инноваций могло обернуться гибелью. В эпохи классового строя нормирующая роль коллектива сказывалась уже не только в боязни нового, но в стремлении к его коллективному освоению. В таких коллективах среди идейно-эстетических функций явлений быта все большее значение получали знаковая и престижная функции.

 Дихотомическое разделение по принципу «как у нас» и «как у них» обеспечивает существование важной черты явлений народной культуры — их типологическую локальность. Она вызвана особенностью народных идейно-эстетических представлений, где престижная цель состоит не в достижении отличия, а напротив — в достижении подобия, т.е. уровня, определяемого принципом «как у всех», «как у людей». И не случайно, что на членов поселения, соседей распространяется понятие «народ», хотя и в узком смысле, но родственное понятию «народ» в широком, этническом значении. Ничего противозаконного в этом нет, ибо соседские связи на микроуровне воспроизводят этнические связи макроуровня. В качестве близкой аналогии соотношения микроуровня с макроуровнем можно назвать наличие государственных функций в вотчинном хозяйстве, которое обосновывалось в работах академика Н. М. Дружинина. В культуре феодально зависимого крестьянства преемственность могла проявляться, только будучи опосредованной всеми конкретными условиями социально-экономической жизни. Известный консерватизм деревни, проявляющийся в феодальную эпоху, диктовался консерватизмом образа жизни и, как показал академик Борис Рыбаков, носил также характер протеста против судебно-финансовых новшеств со стороны государства.

 Ареальность (локальность) этнографического типа — его необходимое свойство, признак-условие. Часто локальность культуры рассматривается как прогресс в овладении экологическим разнообразием природы. Такая постановка вопроса закономерна, но не безусловна. Этнологи постоянно сталкиваются с относительной

 165

 независимостью культуры от природной среды. Это касается развитых и менее развитых народов. К примеру, японский дом с бумажными стенами на севере Японии дает столь же мало тепла зимой, как и чум охотников-оленеводов на севере Азии. Вряд ли сарафан вошел в быт северного русского населения из-за того, что он лучше защищает от холода. Поэтому нужны поиски такой объясняющей системы локальных модификаций, которая рассматривала бы полное совпадение или несовпадение явлений с требованиями экологии как частный случай. В решении этой проблемы правомерно обращаться к позиции самих носителей народной культуры, которые из множества возможных решений (моделей) выбирают нужное. Очевидно, что в этнографических явлениях, обладающих устойчивостью и ареальной ограниченностью, сказывается избирательность народной культуры: съедобным считается не все, что может быть пищей, жилище — не любая форма постройки, обряды строго канонизированы. Такая избирательность как бы проецирует на быт сетку народной классификации. В этом смысле можно сказать, что модель, бытующая ареально, в силу нормирующего характера народной культуры становится типом.

 Наряду с экологическим объяснением в этнологии довольно распространено другое объяснение локальности, которое можно назвать эволюционистским. Согласно этому представлению, в ходе эволюции культуры образуются комплексы, которые стабилизируют локально и отражают тем самым различные ступени эволюции. В системе этих взглядов важную роль играет понятие пережитков, на основании которых типологизируют локальные формы явлений, французский исследователь Андре Леруа-Гуран, как и многие другие, использует понятие пережитков для раскрытия сущности этнической специфики, полагая, что пережитки составляют основу этнокультурной непрерывности.

 Для этнологии конца XIX — начала XX в. характерна типологизация явлений материальной и духовной культуры на основании «праформ», сохранившихся в виде пережитков в этнографической современности. Как правило, такие формы оказывались, по мнению этнологов, наследием племенных общностей, вошедших в состав народа. Недостатком теоретического обоснования рассматриваемых взглядов было прежде всего невнимание к социально-экономическим условиям, преувеличение роли генетической

 166

 преемственности, абсолютизация этнической специфики. Однако сама концепция, подчеркивающая значение преемственности в эволюции культуры, в целом может быть оценена положительно с позиций современной культуры, в частности системного подхода. Так, те ранние комплексы, которые существовали у предков современных народов, именуемых обычно племенами (как в русских летописях), не были случайно возникшими сочетаниями. Они представляли собой относительно устойчивые организационные структуры. Длительность их существования и воздействия обусловлена господством патриархальных социально-экономических укладов. В северном и южном типах русской женской одежды с характерными для них сарафаном и поневой последняя является наследием древнейшего элемента несшитой одежды, имеющей магическое охранительное значение для замужней женщины и сохранившейся на юге России. Сарафан как сравнительно новый элемент одежды не несет этих пережиточных черт.

3. Иерархия признаков

Итак, важнейшим признаком-условием этнографически бытующего типа являются: а) его устойчивость, порождаемая преемственностью производственно-бытовых процессов и нормативностью идейно-эстетических представлений, входящих в сферу этнического самосознания, и 6) связанная с этим свойством ареальность типа.

 Этим основным признакам-условиям в силу избирательности народной культуры подчинены признаки формально-морфологические. Типологии по признакам последней группы подчеркивают субстанциальные черты предметов и сами по себе не являются этнографическими. Так, типология по формально-морфологическим признакам орудий труда будет технологической, жилищ — строительно-архитектурной. Но в рамках этнологического исследования формально-морфологические различия могут отражать реальный этнологический процесс в той мере, в какой эти различия санкционированы народной культурой. Типология по обеим группам признаков вскрывает в разных сферах традиционно-бытовой (народной) культуры этнологические и этнические различия самих создателей этой культуры.

 167

 Таким образом, в иерархии признаков определяющих конкретно этнографический тип, признаки условия занимают верхний уровень, формально морфологический — нижний. Признаки верхнего уровня — определяющие возникновение и жизнь этнографического типа. Но они действуют через посредство признаков низшего уровня — формально морфологических, представляющих субстанциальное качество явлений.

 Этнологи накопили большой опыт работы с признаками этого уровня. Плодотворным методом исследования является картографирование. Развернувшиеся у нас и во многих странах Европы работы по составлению историке этнографических атласов приковывают внимание к разным сторонам проблемы типологизации. Отечественные ученые настаивают на необходимости изучать типы народной культуры в их историческом развитии. Это относится не только к области фольклористики и религиоведения, где во все послереволюционные годы постоянно поддерживались традиции историзма, заложенные Всеволодом Миллером, Борисом Соколовым и др. В сфере изучения материальной культуры которая привлекла внимание гораздо позже, чем различные стороны духовной клуьтуры, работы русских ученых (В. В. Богданов Б. А. Куфтин, Н. И. Лебедева, Е. Э. Бломквист, Г. С. Маслова), по словам С. А. Токарева, заслужили мировое признание. К названным именам следует добавить С. А. Токарева, а также Т. А. Жданко М. Г. Левина, С. П. Толстова, Н. Н. Чебоксарова и др. Их исследования стали основой историке этнографических атласов.

 В изданном историке этнографическом атласе «Русские» выделены три хронологических среза 1) середина XIX в. , 2) конец XIX — начало XX в. , 3) середина XX в. Такой динамический подход позволяет не только фиксировать распространение типов материальной и духовной культуры, выявлять их ареал, но и систематизировать обобщать данные для этнической истории, этногенеза, истории культуры. В работах над атласами, в попытках от разить динамику тех или иных типов выкристаллизовывается само динамическое понимание типа.

 Проблема здесь заключается в том, чтобы исторически возникшие и исторически изменяющиеся типы показать в их пространственно географическом континууме. Динамика развития типа выражается в расширении или сокращении его ареала. Но это означает что соответственно сокращаются или расширяются

 168

 ареалы соседних типов, так как типы соотнесены в пространстве друг с другом. Существуют, таким образом, конкретные территории, на которых протекает взаимодействие этнографических типов. Эти территории можно назвать типологическими зонами. Каждая такая зона не просто географически очерчивает несколько типов. В ее пределах проявляет себя признак, стоящий между признаками верхнего и нижнего уровня — изофункциональная пространственность, которая заключается в выполнении одной функции, одного действия различными способами.

 Плодотворная постановка проблемы была предпринята Кириллом Чистовым на материале обрядов и обрядового фольклора. Теоретически подготавливая этот материал к картографированию, Чистов отмечает, что «картографическое отражение бытования явления в каком либо районе должно отвечать на вопрос по принципу «да — нет» но только в том случае, если в районе, который отмечается значками действительно нет равноценного (пусть и имеющего какие-то отличительные свойства или черты) явления». В виде примера взяты брачные посещения невесты женихом после сговора до свадьбы или же их запрет. Итак, в качестве первого требования типологизации обряда ставится противопоставление. Следующий вопрос Чистов относит к тому, «какие именно отличия следует противопоставлять и какова допустимая мера сходства явлений, которые могут считаться равноценными». В принципе ясно, что «противопоставляться должны изофункциональные, те взаимозаменяемые (имеющие равное или примерно равное назначение) явления или формы». Неизофункциональными обрядами являются, например, «колупание невестой печки» и «прыгание в поневу». Первый обряд означает приобщение невесты к очагу нового для нее дома, а второй — ее переход в следующее половозрастное состояние. Следовательно, это обряды из разных типологических рядов. А вот «одевание кокошника» изофункционально «прыганию в поневу» и поэтому оба обряда могут рассматриваться типологически равноценными, сопоставимыми.

4. Проблема изофункциональности

В последнее время границы изофункциональных явлений принято называть изопрагмами (по аналогии с изоглоссами в лингвистике).

 169

 Понятие изопрагмы способствует более четкому раскрытию как географической локализации явления, так и ее исторических измерений. Даже при самом предварительном подходе к материалу обнаружение не просто противоположения двух или более вариантов, а выявление географической протяженности противопоставления по функционально одинаковым признакам — это первый шаг к типологическому обоснованию локального комплекса. Естественно, что следующий шаг — смыкание концов изопрагмы, т.е. выявление ареала. Изофункциональность этнографических признаков — понятие, взаимосвязанное с изопрагмой. Изофункциональность (функциональная сложность) позволяет нам типологизировать внешне разнородные явления (деревянное и каменное жилище и т.д.). Комплексы одного класса явлений (жилище, одежда и т.д.) будут различаться как типы, если им свойственны изофункциональные признаки, ареально очерченные изопрагмой. Этнологи часто наблюдают исторические колебания изопрагм (например, продвижение однорядной связи на юг в русском жилище), но это не устраняет фактора устойчивости этнографического типа. В качестве примера четкого прослеживания изопрагм можно сослаться на изучение районов и истории бытования двух типов русской женской одежды — сарафана и поневы. Это совершенно различающиеся по покрою формы одежды. Сарафан, как известно, был локализован на севере в области северорусских диалектов, понева — главным образом в области южнорусских диалектов. Историческая динамика двух типов состояла в том, что сарафан имел выраженную тенденцию к выходу за первоначальные рамки своего ареала за счет сокращения ареала распространения поневы.

 Наступление северорусских типов на южнорусские вплоть до начала XX в. прослеживалось и в других родах традиционно-бытовой культуры. Так, это относится и к распространению на юг однорядного типа связи жилого помещения с хозяйственными постройками в крестьянском жилище. Возникновение данных типологических изменений зависело от разнообразных условий, включающих и тяжесть социально-экономического гнета крестьянства южнорусской территории, и моменты, связанные с колонизационными процессами у крестьян на севере.

 Подчинение формально-морфологических признаков (нижнего уровня) признакам-условиям (верхнего уровня) проявляется

 170

 также в общем направлении развития этого явления. В типологической зоне этот процесс идет у разных типов в разной форме, затрагивает неодинаковые стороны явлений. Развитие прогрессивного или регрессивного характера может дойти до такой степени, когда инновация или вариант старого типа переходит в ранг самостоятельного типа. Так случилось, например, с упомянутой однорядной связью, постепенно развившейся из покоеобразной. Смена оснований деления является чертой истинной типологии в отличие от схематизма формально-типологического подхода. Типология этнографических явлений учитывает характер изменений материальных и духовных потребностей их создателей.

 Направление развития в типе стоит по сравнению с формально-морфологическими признаками на более высоком уровне, но подчиненном признакам-условиям. Вместе с изофункциональной соотнесенностью направление варьирования образует средний уровень. Признаки этого уровня в силу того, что они ярко выражают соотнесенность типов, следует назвать признаками типологического взаимодействия. Они говорят о том, что выявление типологической зоны важно и необходимо для конструирования отдельного типа.

 Вопрос о таксономической неравноценности среди признаков нижнего уровня очень сложен. Довольно распространена точка зрения, согласно которой конструктивные признаки считаются наиболее важными среди других формально-морфологических. Имеет смысл рассмотреть проблему на некоторых конкретных примерах. Этнологи довольно часто обращаются к типологизации народного сельского жилища. В российской науке эта работа велась на материале как оседлых и кочевых народов СССР, так и зарубежных народов. Большинство авторов утверждает, что в основу типологии традиционных сельских жилищ следует брать внутреннюю планировку помещения (например, для восточнославянского жилища положение печи и ее устья по отношению к входу) и тот или иной способ связи жилой части дома с хозяйственными постройками. Это рассматривается в качестве «морфологических особенностей», лежащих в основе типов, которые существуют как локально-исторические комплексы. Для всего восточнославянского жилища характера схема: жилая изба (хата) + неотапливаемые сени + клеть (комора) или вторая изба (хата). Схема

 171

 реализуется в нескольких локальных типах: северорусском, поволжском и т.д. Здесь то, что этнографами называется «внутренней планировкой», «планом жилища», является сочленением функционально различающихся помещений, характер которого зависит от потребностей и традиций носителей культуры.