ЛЕКЦИЯ 9. Окультуренная природа: жилище и пища

1. Дом и дорога

Определить жилище не так просто, как кажется с первого взгляда. Если сказать, что «жилище — постройка, в которой живут люди», то это должно повлечь за собой раскрытие смысла глагола «жить». Ведь «жить» для охотника, пастуха, земледельца, ремесленника, служащего или аристократа означает совсем разные пребывания в неодинаковых состояниях, разные занятия, особые отношения к домашней среде.

 Дать жилищу универсальное определение не равносильно нахождению самой общей и древней технической конструкции. Это не конструкция с покрытием, потому что далеко не все такие сооружения являются жилищами. Ветровые заслоны — жилища, но без покрытия. Жилище — всегда определенное и какое-то организованное пространство. Даже те австралийские аборигены, которые не знали никаких сооружений, с места своей стоянки выметали сор, а бушмены, останавливаясь на ночь, втыкали в землю две палки, чтобы обозначить «вход», где место мужчины, где женщины.

 Из этих примеров уже явственно видно, что жилище — остановка на маршруте, нечто, противоположное дороге. Но дорога — не только пространственное перемещение, но временное с его периодами «до», «теперь» и «потом». Трехфазовое время, обозначенное жилищем-остановкой, выступает организующим фактором любого развитого жилища.

 Именно поэтому всемирно распространен обычай живым людям входить в дом через одну сторону (вход), мертвым «выходить» через другую (окно, пролом). Человеческое жилище, мыслимое как остановка в движении, стоит на «дороге». Меры, направленные на то, чтобы оторвать жилище от дороги, сохранив тем самым человеческую жизнь — отрезок пути, стали применяться

 177

позднее и выявлены в ряде строительных обрядов. Например, у русских и удмуртов проявляется особая осторожность, чтобы не поставить дом там, где проходила дорога. Развитое жилище всегда стоит в семантической смысловой связи с дорогой. Это как бы два полюса состояний человека. философские блуждания Мартина Хайдеггера по проселочным дорогам завершаются возвращением к дому. «Дорога, ведущая к храму», в фильме Ираклия Абашидзе «Покаяние» — это выход из духовного тупика.

 Жилище не только гармонирует с ландшафтом и в нем находится. Оно само в сочетании с деревьями, колодцем и т.п. образует микроландшафт, представляя своей постройкой некое урочище. Традиционное народное жилище всегда находится в примирении с природой. Оно и начиналось как перестройка природных материалов, их перекомпоновка: ветровой заслон из ветвей в австралийской пустыне, конический чум, покрытый шкурами, в сибирской тайге, круглая купольная хижина эскимосов из снега, спальная платформа или гамак для изоляции от сырой земли в тропиках. Палеолитический человек умел строить довольно разработанные пространственно жилища вроде костенковских, но широко использовал для них подручный материал — кости мамонта.

 Примечательно, что изначально идея жилища как примирение с природой ассоциировалась с женщиной, фигурки тех же палеолитических Венер в Костенках найдены в очаговых ямах. И в этнографической современности всех народов женщина — хранительница очажного огня. У чеченцев очень четко все, что касается дома, находится под покровительством женщины-хозяйки. Мужчина, по идее, как бы все время в дороге. Его имущество в домашнем хозяйстве — телега. По чеченскому обычаю, в новый дом первой заходит жена и приглашает войти мужа. У тюрков-кочевников во время перекочевки главные части юрты впереди всех везет на вьючном животном старшая женщина.

 Кочевое жилище примечательно тем, что оно примирилось не только с ландшафтом, но и с дорогой. В связи с тем, что юрта еще глубже связана с образом жизни человека, чем оседлое жилище, возникает вопрос об эмоциональном отношении человека к материальной культуре. Для ответа на этот вопрос необходимо уточнить понятие стиля.

178

2. Исторические стили жилища

При всех пониманиях стиля подчеркивается, что стиль обладает экспрессивным качеством эмоционального воздействия. Как сказал поэт Вячеслав Иванов, «стиль объективен, всенароден». Роль стиля в народном творчестве хорошо осознается искусствоведами и фольклористами, этнологи учитывают его меньше. Очевидно потому, что, сосредоточиваясь на малой традиции, они склонны стилевые особенности трактовать в качестве типологических в узком смысле, отводя им место по значению ниже таких признаков жилища, как конструкция или планировка. Но стиль — более общее понятие, чем локально-этнографический тип. Географические, и, обычно, хронологические рамки стиля в жилище также шире этнотипологических. Зато по отношению к архетипу жилища стиль уже. Ведь архетип жилища — это императив «иметь человеку крышу над головой». Любой стиль при всей его космологической нагруженности (жилище воспринимается как тотемное животное или апокалиптический зверь, земное рукотворное небо, его очаг и столбы — метафоры мирового дерева и т.д.) содержательно уже архетипически задан в жилище как полнота бытия. Архетип независим ни от малой, ни от большой традиции.

 Стиль — одна из форм существования большой традиции. Так, для типологии восточнославянского срубного жилища конструкция из связанных рубкой горизонтальных бревен уже не может рассматриваться как только формально-морфологическая черта. Более чем тысячелетний эволюционный процесс восточнославянского жилища наделил сруб содержательным свойством, сделал его непременным атрибутом жилища, иными словами, перевел сруб с уровня морфологического признака на уровень большой традиции, т.е. стилевого признака-условия. То же можно сказать о глинобитных жилищах с плоской кровлей в Средней Азии.

 Кочевническая юрта — другой пример стилистически устойчивой формы жилища, поскольку она с типологического уровня малой традиции была перенесена в большую традицию тюрко-монгольских народов. Украинская хата именно благодаря стилистической цельности смогла долго сохраняться украинскими переселенцами в Канаде. Украинские поселения в канадской провинции Альберта отличались своими традиционными побеленными

179

хатами от поселений других европейских мигрантов, у которых не было стилистически стойкого жилища.

 Длинный «немецкий дом» устойчиво сохраняется в большой немецкой традиции от Лотарингии и Бургундии на западе до сибирских поселений немецких колонистов. Как следует из примера длинного дома, древнее стилистическое единство жилища может существовать на несоприкасающихся, удаленных друг от друга ареалах.

 Сущность признаков-условий типологического явления состоит в их связи с определяющими и стоящими вне их факторами — экологическими, экономическими, социальными, эстетическими и др.

 Этнологи иногда за основание в выделении типов берут именно генетические признаки-условия. Так подходил к типологии жилища и одежды Борис Куфтин. Типологизируя последнюю, он брал «не одни только морфологические основания, но и этнокультурные, т.е. разновидность генетического рода (определенной культурно-исторической среды)». Эта среда в более конкретном выражении и есть стиль. Куфтин учитывал, что стилевая культурно-историческая среда может распространиться благодаря влиянию. Изучая жилища крымских татар, Куфтин выявил позднейшие воздействия на древний крымско-кавказский слой строительной техники: влияние «альпийского» (кельтского) дома, достигшее Крыма через Балканы, слабо, но прослеживаемое влияние готского жилища, влияние византийской городской культуры и, наконец, турецкое влияние. Куфтин наметил два локально-этнографических типа — «южнобережный» и «горный бахчисарайский». В целом подход Куфтина можно назвать генетически-стилевым.

 Тем не менее стилевые факторы крайне важны в образовании локально-этнографических комплексов. Большая традиция, выступающая в виде стиля, представляет для малой традиции образный идеал жилища («идеальный дом»). Этнологи обращают особое внимание на идеал жилища, когда сталкиваются с фактами возведения жилища переселенцами в новой обстановке. Такое жилище часто строится по идеальному эталону. Даже сейчас эталон, наполненный необходимыми атрибутами современного комфорта, бывает окрашен стилистической приверженностью к прошлому. Сосновый сруб все еще остается привлекательным для русского

180

населения во многих районах страны — считается, что он наделен свойствами, наиболее благоприятными для здоровья. У абхазов, наоборот, сосна считается «гордым» деревом, «не расположенным» к людям; для них идеальные черты сохраняет сруб из толстых каштановых досок, становящихся теперь почти недоступными (в силу чего бережно сохраняются все такие старые постройки).

 Теперь рассмотрим случай, когда стиль переходит на типологический уровень и определяет собой локально-этнографическое варьирование признаков. В силу еще не совсем ясных исторических причин украинская хата с ее каркасно-столбовой конструкцией, обмазкой стен и соломенной крышей с очень устойчивой, идущей чуть ли не от периода Древней Руси организацией внутреннего пространства стала стилевым выражением большой этнической традиции. Свою роль сыграли здесь особенности зернового земледелия на плодородных землях, не нуждающихся в унавоживании, ненадобность в сушке скошенного хлеба, особенности животноводства, не требующие тесного смыкания хлева с жильем. Имеет место также мощное влияние архитектурного барокко. В силу всего этого в научных типологиях украинского жилища особую роль стали играть планировочные варианты, локальные архитектурно-пластические средства с их эстетической нагрузкой.

 На севере Восточной Европы, в зоне негарантированного земледелия, идеальному дому труднее было реализоваться на практике. В большинстве областей России типологические варианты крестьянской усадьбы определялись потребностями стойлового содержания животных. В дождливой Прибалтике развитие зернового хозяйства в XVI в. вызвало потребность в своей типологической форме — жилой риге.

 Проблема соотношения стилевых и типологических форм близко решается исследователями западноевропейского жилища. Так, во Франции, начиная с классических трудов Видаль де ля Бланша, Марка Блока и др., большое внимание всегда уделялось выделенному там понятию «жанр жизни». Концепция жанра исходит из того, что люди среди ресурсов природы выбирают лишь некоторые, и этот выбор не всегда объясним рационально. В крестьянском жилищном строительстве «жанр дома» — это локально-этнографическая категория, выделенная народной таксономой. Так, в области Пуату-Шаронна выделяются четыре жанра, в

181

Провансе — два, в Бургундии — девять. Эти примеры показывают, как историческая этнология, представленная учеными разных стран, движется в одном направлении — в стремлении обосновать даже такой объект материальной культуры, как жилище, в качестве самостоятельного этнологического жанра. Конечно, в фольклористике эта работа продвинулась дальше. Но близость позиций исторической этнологии и фольклористики знаменательна, ибо обе эти науки объединены общей антропологической позицией, включающей учет ментальных и эмоционально-стилевых факторов. Речь идет, в сущности, о личностном факторе, о человеке с его выбором и предпочтениями.

3. Хлеб наш насущный

Человечество обеспокоено «хлебом насущным». Эта изначальная тревога звучит в словах молитвы и кроется в полубессознательных действиях хозяйки, помещающей в холодильнике чуть больше продуктов, чем нужно семье. Почему при малейшей возможности люди скорее переедают, чем недоедают? Это трудный вопрос. Леви-Строс, подойдя к проблеме происхождения пищи и чисто структуралистски, и объективистски, провел огромную работу. Но его «Происхождение застольных обычаев» проблему не решило. И дело не только в методе Леви-Строса. Тема происхождения пищи очень близко подходит к проблеме происхождения человека и культуры. Ускоренные решения здесь недопустимы.

 Действительно, все пищевые обычаи мы должны рассматривать на пороге пищевой тревоги Ведь она нас уводит от ресторана, где нам кажется, что там «грязно», что там «плохо готовят», что «неуютно» И только приложив известные усилия, мы, наконец, найдем для себя спутников, уютное местечко. Что это? Реализация древнейшего правила, по которому для добычи пищи надо потратить определенное количество энергии?

 Один абхазский долгожитель сказал мне, что он никогда не ест овощей, «потому что по ним ходят ноги людей». Эта сентенция в одном ряду с еврейским запретом на сухожилие задних ног животного и некоторые корневища, считающиеся пищей мертвых. У древних евреев пасхальной пищей была горькая редька. У кривичей, одного из восточных славянских племен, в дар покойнику клали морковь и с ним сжигали. В европейском фольклоре

 182

морковь считается любимым лакомством гномов, за которую они могут отдать слиток золота Растущие из земли грибы не считаются пищей у многих народов. Это антипища В конце прошлого века в Скандинавии был голод. Правительство распространяло листовки (как питаться грибами), но крестьяне предпочитали умирать, но их не есть Как-то при мне старый ингуш сообщал другому как о чем-то необычном в своей жизни «Слушай, я однажды грибы ел!» Значит ли, что нормальной пищей архетипично воспринимается то, что растет сверху, — фрукты, но не то, что растет внизу?

 В первобытных обществах Европы опасались пищи красного цвета. На нее было табу. Верование сохранялось долго Уже после открытия Америки, когда оттуда были привезены помидоры, ими пытались отравить одного короля Но зеленая пища тоже подозрительна — это цвет недозревших и потому опасных плодов. Как бы то ни было, в США предпочитают оранжевые без запаха калифорнийские апельсины зеленым и ароматным из Тринидада. И повсюду хозяйки скорее возьмут коричневатые куриные яйца — цвета спелого зерна, поджаренного хлеба, чем белые. Может быть, поэтому рыбак в одном рассказе Габриеля Маркеса боялся есть пойманную им рыбу ярко-зеленого цвета? А может, здесь ассоциация с зеленым цветом опасных рептилий? Ведь до сих пор алкоголь у некоторых народах называют «зеленым змием».

 Есть другие менее значимые оппозиции пище По Леви-Стросу, велико противопоставление сырого и вареного, а гнилое, находящееся и в культуре, и уже в природе снимает эту оппозицию, конденсируя в себе культурогенный потенциал Ворон, питающийся гнилым, поэтому оказывается демиургом.

 Существует еще одна важная оппозиция твердое — мягкое. В мифе о Прометее говорится, что огонь он добыл людям для варения мяса, кости же предоставил богам Во многих культурах мясо варят с костью, как на Кавказе. Гость — в чем-то приходящее божество, он приносит благо Когда архетип пищи связан с ее твердой субстанцией, а не с мягкой? Известно много мифов о том, что человек стал смертным потому, что из твердой и мягкой пищи избрал последнюю (например, бананы) Дети, любящие хрустящую пищу, обнаруживают возможный древний архетип твердой пищи.

183

С проблемой архетипа твердой пищи связана загадочная история пищевой соли Начнем с того что она — средство против сглаза. В Восточной Европе у славян, литовцев и других народов долго держалось представление, что если завернуть в тряпицу соль и положить около младенца, то он будет защищен от сглаза. Соль бросают в огонь при чтении заговоров от сглаза (вся Европа и Ближний Восток) Зато выражение «соленый глаз» в персидском означает, что у человека — злой, «сглазливый» взгляд. В Африке считается, что колдун не может ничего поделать с человеком, у которого «крепкий», «соленый» организм. Удивительно, что и австралийские аборигены были убеждены, что их колдовство не может подействовать на белых людей, потому что «в их телах много соли». Объяснить все суеверия, связанные с солью, можно предикатом твердости. Соль — это твердость (субстанциальность, вносимая в организм). Новорожденный ребенок — мягкий (именно таким словом его обозначают по-абхазски). Огромен ареал обычая где новорожденного моют в соленой воде. Это обряд его «отвердения».

 Питание архетипически воспринимается как процедура отвердения человеческого организма который должен стать массой. Так, мы снова оказываемся в большом герменевтическом круге предпонимания, где человек, осваивая природу, с ней примиряется. Очень точно одно выражение которым Ольга Фреиденберг обобщила предысторию пищи: «В акте еды появляется и исчезает Космос». Пища появляется из коммуникативного пространства от какого то Другого. Кто он — в предпонимании еще не ясно. Отсюда первобытный глубинный страх перед пищей получаемой из чужих рук. Есть абхазская пословица «Делай согласно сказанному стариками, ешь приготовленное молодыми». Суть в том что молодая семья — известные члены общества наше порождение или приведенные в дом по нашему выбору.

 Как ни что другое пища — интимный показатель групповой идентификации. О крайне негативном отношении к грибам было сказано. Но даже хлеб, хороший пшеничный хлеб, может стать знаком предела жизни Талыши живущие на Апшеронском полуострове никогда не ели хлеба только рис В прошлом веке одна женщина поссорившись с мужем заявила что она «пойдет в город (Баку) поест хлеба и умрет». В Первую мировую войну русская армия взяла в плен турецкий отряд состоявший из йезидов.

 184

У них считается что Ева соблазнила Адама пшеницей, на зерне до сих пор видна ложбинка — след ее зубов. Йезидов пытались кормить хлебом, но они отказывались и умирали, пока кто-то не сообразил накормить их рисом. В приведенных примерах замкнулись большой и ядерный герменевтический круги то, что должно было быть полем предпонимания получило статус понимания те традиции, в результате — парадигматический тупик даже со своим мифом.

 Если столь значим сам продукт, вовлекаемый в пищу, то уже понятно ранжирование его по статусу будничному, праздничному, престижному. Можно выделить ритуальный и престижный виды пищи. Но все эти статусы сохраняют намек на изначальный «твердый» архетипический посыл пищи. Рассмотрим для примера пищевую структуру народов Кавказа. «Твердая» пища положена детям из молока на летних пастбищах изготовляют кружочки сыра и сушат их. Это лакомство отдадут детям. Приходит гость в его честь подают вареное мясо, обязательно на костях. У многих народов Кавказа например у абхазов, бульон вообще никогда не едят, выливают. У тех же абхазов удивительно вкусный мацони. Но это негостевая жидкая пища, и гостю приходится обратиться со специальной просьбой, чтобы в летнюю жару выпить прекрасного напитка.

 Особое место в этнологии пищи занимает алкоголь. Как субстанция он жидкая пища. Но по ритуальному обращению с ним он, скорее находится в категории твердой пищи. Не случайно считается, что человек, принявший алкоголь, недоступен действию злых сил, т.е. так же, как недоступен действию колдовства человек в составе пищи которого есть соль. Именно поэтому возлияния алкоголя изобилуют во многих языческих культах в мировых религиях.

 Итак потребление пищи в глубинных структурах человеческой психологии становится идентичным поддержанию или изменению самой субстанции человека Поэтому фраза «укрепил свое тело пищей» может быть точно переведена на многие языки. О том же изменении субстанции в сторону твердости говорит выражение «крепкий дух человека» и «крепкий напиток».

 Естественно, что близость в любой пище ее архетипического основания и связь ее с субстанцией человека — причина лишь замирающей иногда пищевой тревоги и настороженности к

185

незнакомой пище. Чужая пища скорее неприятна, она становится как бы символом-эмблемой дурных черт иноплеменников.

 Ничего нет зазорного ни в питании макаронами, ни в питании лягушками. Но французы называют итальянцев макаронниками, а итальянцы первых — лягушатниками. Этнические же пищевые образы: Джон Буль (Джон Бык) и Ганс Вурст (Ганс Колбаса), кажется, сами для себя придумали англичане и немцы.

 Все же пища не столько разъединяет, сколько объединяет людей. Недаром у чеченцев есть миф, что бог создал из всех органов последним желудок — чтобы люди в совместной трапезе познавали законы доброты и согласия. Но об опасности человеческого желудка предупреждает одна чеченская история. В походе воины послали юношу принести воды на весь отряд, дав ему маленький мешочек. По мере наполнения этот сосуд расширялся и расширялся чуть ли не бесконечно. Удивленному юноше сказали, что только человеческий желудок обладает таким свойством.

 Современность расширяет пищевые традиции, мы еще можем представить свою жизнь без пиццы и хот-догов, но уж, конечно, не можем ее представить без картофеля. Традиция как понимание поистине вводит нас в открытое общество.

ЛЕКЦИЯ 10. Архетипы вещей

1. Общее представление о вещи

Среди предметов, созданных человеком, не все являются вещами. Вещами нельзя назвать здания, дороги, мосты, какие-то другие крупные сооружения: они неподвижны, а вещь мыслится чем-то перемещаемым. Но транспортные средства мы тоже не воспринимаем вещами. Автомобиль неловко назвать вещью. Потому что в вещи есть нечто интимное, хранимое до поры до времени в непосредственной близости от человека, в его жилище, рядом с его телом. Орудия труда, направленные на изменение среды, вместе с транспортными средствами находятся в своем особом мире на внешней границе культуры с природой. Веши же составляют внутреннюю сферу предметного мира культуры. Эта сфера плотно прилегает к человеку, к его телу, обеспечивая не изменения внешних объектов среды, а стабильность субъекта деятельности, его внутреннего мира и облика. Иначе говоря, вещи находятся на самой короткой дистанции от человека — такой близкой, что они кажутся рабами, а он, человек, — господином. Но при внимательном рассмотрении оказывается, что не все так просто. Вещи приходят к человеку из своего архетипического пространства, терпеливо живут вблизи человека, но иногда, как в одном мифе американских индейцев или в стихотворении Корнея Чуковского о Мойдодыре, бунтуют и убегают прочь. И не так уж редки случаи, когда человек становится рабом вещей. Отношения между человеком и вещами — одна из основных тем исторической этнологии и психоанализа.

 Самое первое и общее определение вещи должно исходить из ее соразмерности с телом человека. Из соотношения с человеческим телом следует такое важное свойство вещи, как ее перемещаемость. Вещь как бы просит ее куда-то положить, спрятать, Держать при себе или на себе, чего вовсе нельзя представить, имея

 187

 в виду, скажем поле, дом или мельничное колесо. На вещи распространяются особые индивидуально личностные отношения человека. Иначе говоря, вещи находятся в большей степени в нашем владении, чем невещи. Это качество вещей назовем дополнительностью. Оно вытекает из того простого факта, что вещи соразмерны телу, расположены рядом с ним, так или иначе соприкасаются с телом и служат обычно удовлетворению непосредственных витальных потребностей. Дополнительность, выступающая в форме витальности, — очень важное качество вещи, обеспечивающее жизнь человека. Поэтому предметы, угрожающие жизни, вроде оружия, люди называют вещами только условно.

 Перемещаемость вещей дает им возможность сменить хозяина. Вещи дарят, покупают, ими обмениваются. В вещах есть общезначимое свойство, которое прерывается личным владением. Вещь может ничем не отличаться от других своих сестер, но она небезразлична для ее обладателя. Вещь индивидуальна и множественна одновременно. Индивидуальна она по функции владения, а множественна предикативно, те по своему собственному качеству, так как в своей перемещаемости может менять занимаемые ею места и обладателей.

 Есть у вещи еще другая таинственная сторона — употребимость. Это вовсе не ее утилитарная ценность. Употребимостъ вероятностна и чередуется с покоем, когда вещь отправляется на положенное ей место или даже в коробку, футляр или в какое-то иное хранилище. Вещь хранима. В повседневности больше используется такое качество вещи, как ее употребляемость. В музее актуализирована хранимость, но и у каждого человека есть свой маленький музей, где это последнее свойство вещи является главным.

 Мы подошли к вопросу о функциональном назначении вещей. Такую их роль было бы неправильно свести только к удовлетворению витальных потребностей. Человека окружает масса вещей, не имеющих прямого утилитарного значения, как например, украшения. Можно попытаться отнести украшения к категории вещей, удовлетворяющих эстетическую потребность. Но мы знаем, что потребности такого рода исторически меняются и что само существование вещей порождает соответствующие им потребности. Ясно, что нельзя забывать об учете потребностей особенно жизненно необходимых, но подход к вещи с позиций утилитарности должен быть включен в общую историке этнологическую

 188

 концепцию. Многие из вещей, причем длительно бытующих в этнических культурах, нельзя вообще определить через потребности. Так, было бы рискованно этим путем подходить к изучению развитых и утилитарно ненужных элементов женской поясной одежды у мордвы или разнообразных функций посоха в руках карельского распорядителя на свадьбе. В нашем современном быту имеется немало дорогих нам вещей, прямо потребностям не отвечающих. Такое отношение к вещам мы называем антропоценозом.

 Примечательно, что на прошлых ступенях развития у людей было выражено большее эмоциональное тяготение к казалось бы совсем ненужным вещам, чем в современности. Вспомним живописные сцены высадки европейских путешественников к огнеземельцам, патагонцам или островитянам Тихого океана Чем объяснить такое жадное внимание туземцев к кускам ткани, побрякушкам, совсем им не нужным вещам вроде железного гвоздя или чего-то подобного? Почему эти вещи рождали большое эмоциональное возбуждение? Оно, кстати, очень близко к тому, которое проявляли по отношению к вещам герои античного и средневекового европейского эпоса. Но ведь и мы тоже часто нуждаемся в каких-то вещах только потому, что они носители мотивации для наших аффектов.

 Вещь, стимулирующая аффекты, может быть изготовлена кем-то или нами самими. Или ее можно подобрать «на память», как, например, ракушку на морском берегу. Такая вещь нас будто дожидалась и нас нашла Эдуард Тэйлор в «Первобытной культуре» в разделе о фетишах приводит любопытный рассказ европейца Ремера о Гвинее, относящийся к XVIII в. Ремер вошел в хижину старого негра, который сидел среди 20 тысяч своих фетишей. Их собирали и предки этого негра «Ремер взял в руки камень величиной с куриное яйцо, и хозяин рассказал его историю. Однажды он вышел из дома по важному делу, но перейдя через порог, наступил на этот камень и ушиб себе ногу «Ага — подумал он — Ты здесь!». И он взял камень, который действительно много помог ему тогда в его делах».

 В этом эпизоде человек находился в психическом состоянии ожидания того, что случилось Напряжение ожидания разрядилось после тесного соприкосновения тела с камнем, удара. Позиция человека здесь скорее пассивна, чем активна. А инициативу

 189

 как бы принимает на себя объект окружающего мира. У чукчей такая «активность» вещей именовалась голосом. «Предметы, имеющие голос, действуют посредством своих материальных качеств и возможностей. Так, например, камень, одаренный голосом, просто срывается с места, скатывается с грохотом и попадает в человека, которому он хотел повредить. Он может также убедить человека подобрать его и сделать своим амулетом», — писал о чукчах Владимир Богораз.

2. Вещь как жест

Мы прибегли к довольно подробному изложению ситуации, в которой вещи как бы находят человека, чтобы понять, что назначением вещей, целью их существования служит не просто удовлетворение частной потребности. Подобранные вещи служат целостному человеческому индивиду, становятся антропоценозной частью его личности. Вещь в функциональном отношении нужно рассматривать в двух планах, из которых на первое место следует поставить ее отношение к личности в целом, на второе — удовлетворение исторически возникающей потребности.

 В ситуации дополнительности налицо избирательное взаимоотношение человека и вещи, нуждающееся в эатормаживании всех прочих связей с окружающим миром. При этом контакт человека с выделенной вещью не только вызывает изменение эмоционального состояния, но и служит знаком начала или конца этого изменения. В таком случае вещь маркирует эмоциональное состояние так же, как это последнее маркируется жестом. Не случайно в психологии жесты и мимика рассматриваются как внешние выражения внутренних эмоциональных состояний. Изложенное ниже служит обоснованием правомерности сопоставления жестов и вещей в аспекте их отношения к жизнедеятельности человека.

 Человеческие жесты в смысловом отношении тяготеют к одному из двух полюсов, либо выражающих внутреннее состояние организма, либо обозначающих так или иначе внешнюю обстановку и цели ориентирующегося в ней индивида. В последнем случае явственнее выражен и коммуникативный аспект жестов. Лишь один из жестов передает одновременно особенности внутреннего состояния и ориентацию во внешней среде — это указательный

 190

 жест. Судя по связи этого жеста с ориентирующимися рефлексами животных, указательный жест может считаться исходным для людей.

 Есть все основания видеть в указательном жесте сосредоточение функциональной полноты всего явления: этот жест индивидуален, выражая кульминацию эмоционально-познавательной деятельности. В то же время этот жест значим коллективно, общественно полезен. Без этого жеста нельзя представить себе координированные действия представителей ранних человеческих обществ. Осуществление этого жеста требует сознательного управления активными и тормозными реакциями. Жест аналогичен словесному сигналу, но в отличие от слова и всей речи жест не столь оторван от уровня аффектов.

 В современной науке все более крепнут позиции тех ученых, которые отстаивают приоритет кинетической речи перед вербальной. Этология приматов позволяет определить генетические истоки аналогии жеста и вещи. Явление, которое изучил и описал К. Э. Фабри как «дистанционное манипулирование», заключается в том, что при настороженном отношении обезьян к неизвестным предметам рубеж отчужденности может первой перейти лишь одна какая-либо особь — она осмеливается взять предмет. Другие на это не решаются, но заинтересованно наблюдают происходящее издали, в чем и состоит для них смысл демонстрационного манипулирования.

 В сравнении с ситуацией демонстрационного манипулирования указательный жест имеет общее качество — дистанционное освоение реального мира. Примечательно, что для одной особи, действующего лица «театра одного актера», указательный жест как бы материализовался интересующим ее предметом.

 То, что предмет на уровне обезьян может стать эмблемой (материализованным указательным жестом), подтверждает, очевидно, всем известная история о шимпанзе, отваживавшемся взять в лапы канистру из-под бензина. Манипулирование этим предметом сразу повысило стадный статус шимпанзе. Почему рассмотренный пример из этологии обезьян может помочь приблизиться к пониманию сущности вещей? Потому что в этой истории обрисовалось пространственное поле, попадая в которое объект окружающего мира становится индивидуально вычлененным предметом, «вещью» у обезьяны. Собственно то же происходит

 191

 с вещью у людей В руках человека вещь дистанцирована для других. Она интимно связывается с телом хозяина поскольку маркирует только его эмоциональные процессы выделяя этого человека среди других людей Этим самым вещь также индивидуальна и общезначима одновременно.

3. Овещение человека

Здесь мы должны сформулировать одну этнографическую универсалию, относящуюся к вещи: «Человек видим тогда когда к его телу прилегают вещи». Вот схематически переданная суть обращения с вещами в традиционалистских обществах.

 Брачный обряд донес до наших дней эту универсалию в действии — никогда в жизни человек не бывает столь окружен вещами, как невеста во время свадьбы. Свадебный наряд и приданое невесты — это ее жест выражающий гармонию в соотношении физиологических процессов человека с окружающим миром. Другой характерный пример — регалии правителя который иногда настолько маркирован вещами что перед людьми выступают только эти вещи — атрибуты, а сам человек бывает практически скрыт от глаз.

 Вещь, которая служит знаком человека и знаком его состояния, стремится к телу человека. В архаике это особенно видно — вещи должны соответствовать телу хозяина что лучше всего удается, если он сам их изготовляет. Царь Одиссеи сам сооружает свою постель.

 У творении человека есть тенденция стать вещами. В сфере женского труда вещью стремится стать жилище. Там где это технически возможно женщина выходит замуж с жилищем или его частью, превращенными в вещь у некоторых кочевых народов невеста привозит с собой к жениху верхнюю круглую раму юрты для свето-дымового отверстия. Погребальные камеры знати племенной и раннегосударственной эпохи заполнены вещами, в том числе и колесными экипажами которые в нашем понимании вещами не являются. Границы вещи не абсолютны идет процесс овещения разных создании человеческих рук, и предметов среды. Овещаться может даже ландшафт как в загородной древнеримской вилле в богатой феодальной усадьбе. Он становится не только знаком социального ранга владельца но и выражением его

 192

 вкусов и стимулом его эмоций. Поэтому проспекты и парки Версаля начинались от резиденции короля солнца от его постели от его тела.

 Овещаются также и люди И в этой связи мы должны не только назвать обычаи вроде сопутствующего инвентаря захоронении но и разнообразные действия которые люди по своему доброму желанию учиняют со своим телом уродование татуировка раскраска и т.д.

 Сами вещи появляются в результате процесса овещения. В этом процессе некоторые предметы внешнего мира становятся в особые отношения с конкретным человеком. Овещение не нужно понимать просто как материализацию идеи. Это отношение между материальным предметом и телом материальной субстанцией человека. Из этого отношения в практической жизни выводятся другие отношения например духовные ритуальные или культовые. Этот вторичный уровень в систематизированном виде входит в «картину мира» которая признается коллективом Борис Поршнев обратил внимание на то что формирование общности «мы» связано с актами суггестии т.е. подавления у других людей биологически целесообразных реакции Суггестия и овещение связаны. Так овещается пища в разряд которой входит далеко не все что имеет биологическую питательную ценность. Первый акт в пищевых ориентациях — это дискриминация того что пищей не может быть и что остается в сфере природы а не культуры. Зато еда включенная в состав разряда пищи получает вещный статус предполагающий интимное отношение к человеческому телу. Пища кроме того становится в синтагматический ряд вещей культуры занимает в нем свое место.

 Итак повседневная пища чтобы стать ею уже прошла отбор а то что возможно съедобно но не пища было отброшено. Еда обрела космологическую упорядоченность. Заметим что космос для древних и означал упорядоченность например в одежде и теле от чего возникло понятие косметики. Но возникает вопрос: почему существует еще особая ритуальная (или сакральная) пища? Дело в том что ритуальная пища выступает уже не в качестве вещи соразмерной человеку но в качестве объекта связанного с какими то другими вне человека находящимися силами и объектами. Ритуальная пища не только насыщает но через насыщение дает другие блага

 193

 Тесная связь вещей с человеком в архаическом обществе всегда смущала историков, подходивших к фактам с позиций теории собственности. Овещение как одна из сторон кулътурогенеза должно всегда предупреждать нас об осторожности в этом на правлении Большой материал об имущественных запретах собранный Дмитрием Зелениным, показывает, что речь идет не об абсолютном праве собственности на вещи, а об особых правилах обращения с ними. Эти правила, например одалживания зависят от времени дня и ночи, сезона, года. Ночью вещи более овещены: их нельзя передавать. То есть степень овещения меняется даже в течение суток.

 С позиций собственности нельзя понять личные права в первобытном обществе на орнамент или песню театральную маску, легенду или имя. Все эти явления включены в стихию овещения, но не все из них стали вещами. Дело в том, что вещь сопряжена с телом человека, но не должна с ним сливаться. Между человеком и вещью есть дистанция, создающая возможность общения, диалога.

 Эмоционально-образная окраска отношений между человеком и вещью позволяет последней находиться вне универсально семиотических классификаций, входя тем не менее в культурный ряд. Вещь единосущна природе и космосу У нее нет пространственно смысловых соотношений с другой вещью, но сама она пространственна и организует пространство Все эти условно говоря, «апокалиптические» качества вещь проявляет только по отношению к владельцу. Тем самым она космологизирует своего владельца.

 Эту функцию вещь не смогла бы выполнять без пространственной дистанции способности перемещаться, быть спрятанной или брошенной. Когда ребенок протягивает руку к игрушке, он одновременно вводит в действие указательный жест и наделяет игрушку качеством вещи, которую он сначала приблизит, а затем бросит. Жесты такого рода формируют речь, а вещи выступают в первоначальной роли знаков, слов. Освоение мира идет на уровне первой сигнальной системы. Согласно гипотезе Бориса Поршнева вещи эмансипируются лишь на более поздних стадиях филогенеза. Но мы заметим здесь что вещи никогда не освободятся от своих материальных связей с телом человека, хотя с их помощью человек научился говорить о духовных абстракциях.

 194

 Создание вещей путем воздействия на природные материалы Поршнев рассматривал как общение с вещами. Это общение возможно потому, что вещи выше утилитарного уровня. Они наделены еще своим собственным смыслом. Этот смысл мы часто, не задумываясь видим в мифологизации вещей в мифе они сами могут что-то делать, иметь собственное имя, как молот Мьельнир, мечи Дюрандаль и Тюрфинг в германском эпосе и т.д. Дело здесь вот в чем вещь, соотнесенная с человеческим телом но ему противостоящая, в смысловой перспективе отражает и полноту Вселенной. Такой смысл вещи, который шире ее собственной утилитарной функции, следует назвать смысловым потенциалом вещи. Этот потенциал изначален поэтому нельзя говорить о семантизации вещи как об особом процессе. Зато можно говорить о витальной семантизации вещи, связанной с личностью человека с его умением работать молотом или сражаться мечом. Обращение с вещью требует знания. Витальный потенциал концентрируется в имени, как правило в тайном. Такое имя, считают украинцы, есть даже у кваши (вид пищи). Кстати здесь знание тайного имени кваши мешает делу у того, кто его знает, она не удается и приходится готовить ее у соседей. Различие смысловых потенциалов вещей объясняет два их важнейших признака, которые являются также и условиями их существования а) вещи должны храниться, 6) вещи должны обладать прочной субстанцией. Эти признаки стоят в центре внимания как этнологов так и археологов Рассмотрим их вкратце.

4. Хранилище вещей

Хранилище вещей — хорошо известная черта этнографического быта. Всевозможные корзины сумки футляры, сундуки берегут вещи от постороннего глаза. Эти хранилища подчеркивают индивидуально личный, интимный характер вещи. Рассмотрим в этом аспекте один пример. В наше современное жилище вошли встроенные шкафы и полки. Такими уже становятся светильники и тенденция захватывает другие вещи. Это удобно. Но почему такой прием почти не реализовался в прошлом? Ниши в стенах дома были известны издавна, и они использовались как правило для религиозного культа там помещали предметы культа например статую божества. Такое использование ниш особенно характерно

 195

 для глинобитных домов Оно известно по крайней мере с неолита. Традиция помещать в ниши статуи божеств или святых характерна и для поздних религий Это можно увидеть и в западноевропейском соборе любого стиля, и в ламаистском тибетском храме. Алтарь в православной церкви, закрытый царскими вратами, отделяющими мир людей от местопребывания божества, совершающего там свои таинства, — это тоже ниша и хранилище.

 Хранилище вещей всегда космологично. Оно легко становится на службу культу. Часто сундуки для одежды, лари для муки и другой снеди, амбары для зерна делают обособленными от дома, от жилища как такового. Эти предметы обычно переносные, а если они стационарны в силу громоздкости, то все равно в смысловом отношении выделены из жилого пространства. Это достигается разными средствами запретом подходить к ларям и амбарам всем, кроме главы семьи, вынесением за пределы жилья, богатой орнаментацией, если это такие лари, которые, как у сванов или других народов Кавказа, находятся внутри дома.

 Японский дом сохраняет нишу токоному как место культа. Туда помещают вотивные предметы, картину-свиток, букет икебану. Вообще говоря, японское жилище более других продвинулось к жилищу будущего с его трансформируемым пространством. В способности японского дома делать помещение то спальней, то гостиной, то верандой есть та интимная близость к человеку, которую мы считаем признаком вещи.

 Сами боги тоже хранят свои вещи. Но вещи богов мыслятся жизненно необходимыми для людей. Эвенкийская Старуха-земля хранит в сумочке магические предметы шингкэны клочки шерсти, волосы зверя, перья. Последние служат для охотника ключами его удачного промысла. Добыть их у Старухи земли — его задача. Благосклонные боги сами отдают свои вещи людям, но чаще людям можно получить их путем моления или обманом. Так возникает мотив священной кражи.

 Общая идея, которую можно вывести из анализа разных форм хранилищ, состоит в том, что последние стоят вне общезначимых фактов культуры, интимно скрывая в себе вещи человека. Так, душа Кащея прячется внутри животных. Хранилище — лоно природы, вбирающее в себя человека и его вещи на основе интимности. Такими хранилищами, украшающими жизнь человека

 196

 с ее сугубо частными интимными моментами, являются колыбель, жилище, могила, одежда. Во всех этих явлениях в языческих культурах есть такое проникновенно-хрупкое отношение к природе, которое назвать культом было бы грубо. Там имеет место скорее уважительное общение человека с природой.

 Вопрос о субстанции вещи связан с вопросом о структурности отношений в системе «человек и вещь». Бесструктурная субстанция — вода — не является вещью. Вещь структурно зависит от формы жизнедеятельности человека. Огромную роль играет половое различие людей. Своим тканьем и плетением женщина облекает мир, мужчина орудием и оружием его расчленяет. До изобретения керамики женщина не могла еще находиться в таких же активных отношениях с вещью, быть ипостасью Вселенной, как мужчина рано вооружившийся каменным топором. Поэтому колдовство — попытка активного воздействия на людей с помощью вещей, первоначально не было женским делом. У австралийцев колдовством занимались мужчины. Они направляли на жертву костяное орудие — палочку. При лечении из тела жертвы извлекали камешки. У австралийцев тело самого колдуна обладает магическими камнями, кристаллами кварца. Колдун у племени каби обозначается термином «хрусталиков много». Посвящаемому в колдовские таинства символически внутрь тела внедряли магические камни.

 Женское колдовство потребовало сосудов для приготовления отваров и мазей. Оно вытеснило мужское. Сотканная одежда становится также средством магической связи с миром: «Надену утренний белый свет и застегнусь утренними мелко частыми звездами», «Одевайся небом, покрывайся облаком, перепоясайся поясом и силой Пречистыя Богородицы » — говорится в русских заговорах. В поэзии заклинаний мы ощущаем непосредственную

 радость общения с природой, но не культ в собственном смысле этого слова. Здесь еще можно было нечто сказать о теле пластичном, сотканном и о теле твердом, которые реализуются в женском и мужском представлениях о мире.

 Семантический потенциал, универсальная космологичностъ вещи уже делают возможным ее почитание. Причем вещь не ли шается своей материальности. Даже напротив, здесь ожидается исключительное по силе проявление материальных свойств вещи меч всесокрушающ, чаша драгоценна или наполнена придающим

 197

 силу напитком. Возможность культа состоит в том, что вещь самодостаточна и может влиять на судьбу обладателя. Средневековый эпос особенно подчеркивает эту роковую роль вещи. Вот почему полнота бытия вещи, так хорошо осмысленная ранневизантийскими авторами, в эпосе связывается прежде всего с оружием и сосудом, чашей, которая может быть так же гибельна, как и реальная суассонская чаша.

 Почему оружие и сосуды — основные категории погребального инвентаря? Оружие — не только орудие, направленное против человека, но и жест всеобщей реальности, выделяющий данную личность с ее особой судьбой. Щит Ахилла предопределял его жизнь и смерть, по обращению с луком был узнан Одиссей. У нас нет оснований сомневаться в том, что оружие в погребальном инвентаре захоронения воина является социальным знаком его личности. Оружие в данной ситуации избрано естественно, поскольку говорит о том мире храбрости, силы и воинского этикета, в котором жил воин. Но мы обращаем внимание и на такую сторону нашего примера: у делавших погребение не было особого выбора среди предметов быта, которыми пользовался умерший воин потому, что оружие своей полнотой бытия достаточно, чтобы передать эту полноту умершему и таким образом космологизировать захоронение. В подобного рода ситуациях, очевидно, следует видеть не культ вещей, а вещь как средство культа, в данном случае культа умершего.

 Необходимо сделать еще одно замечание. Оружие наделено своей волей и этим оно ужасно. Оружие столь же пугающе, сколь и действенно. Угроза — важнейшая практическая функция оружия. Психологически это все то же рефлексивное воздействие на человека, т.е. это проблема исконной суггестии, подавления в противнике биологически необходимых реакций. Такая сторона оружия проявляется в его устрашающем виде (особенно красноречивы океанийские, африканские, древнеиндийские и древнекитайские примеры), в бряцании оружием перед боем у народов индоевропейского круга. Такое «демонстрационное манипулирование» сугубо мужское: вселить страх или его побороть — доблесть мужчины. Но оружие не только пугает, оно опасно для тела. И в этой своей функции режущего или колющего орудия оружие обретает женские коннотации: например, в Грузии клинки из лучшей, дамасской стали символически считались женскими.

 198

 Если оружие означает жест, угрожающий телу ранением и расчленением, то чаша — тоже жест со стороны предметного мира, но восполняющий и укрепляющий тело. Битва и пир — основные метафоры жизни, оружие и чаша — ее атрибуты. Смысловой потенциал сосуда как вещи огромен. «Чаша судьбы», «сосуд жизни» означают не только радости тела. Все же семантическое поле вместилища, сосуда положительно окрашено и «котел» не только древнекитайская метафора совершенного человека, но кавказская и т.д. Здесь действует семантическая связь между сосудом и хранилищем вещей.

5. Космология и витальностъ

Можно продолжить анализ оружия и сосуда по линии противопоставления мужского женскому и привести в подтверждение этого достаточный этнографический и археологический материал. Но сейчас мы хотим обратить внимание на больший семантический потенциал, большую приближенность женских вещей к космологической полноте, нежели мужских. Действительно, мужчине-герою не зазорно облекаться в женское платье (Геракл в гостях у Цирцеи), иметь с собой и «женские вещи» (Зураб в иранском цикле о Рустаме), вести себя по-женски, как это делали жрецы-энареи у скифов. Та же практика свойственна многим шаманским традициям. Все это иллюстрирует то положение, по которому избранничество более осуществляется по женской линии, а женские вещи, созданные плетением, тканьем или гончарным способом наиболее адекватны мифическому космогенезу. Женские вещи более антропоценозны, чем мужские.

 Приданое невесты более связано с ее личностью, чем какие-либо вещи с личностью мужчины. В связи с погребальным инвентарем мы говорили о культе умершего и о вещи (оружии) как средстве культа. Точно так же можно рассмотреть вопрос в отношении невесты и ее приданого. Аналогия эта оправдана тем, что приданое и погребальный инвентарь представляют собой комплексы вещей, отличающих важнейшие моменты жизни человека. Ситуации близки еще сходством реального переселения женщины и метафорического переселения умершего. Аналогична здесь и сопряженность жизненного пути человека с жизненным путем вещей. Но если в случае с погребением мы считаем возможным

 199

 говорить о космологизации умершего через вещи, то невеста своим приданым космологиэирует новый семейный очаг. Делает это она не только привозом своих вещей, но и подарками жениху и его родне. Карельский материал, прекрасно изученный Юрием Сурхаско, показывает, что «право дочерей на получение приданого считалось настолько несомненным, что даже в тех случаях, когда девушка выходила замуж без благословения родителей или даже против их воли, она обычно вскоре получала все, что ей причиталось» То, что приданое — собственность женщины и муж не имеет на него права — повсеместное правило. Подарки же со стороны невесты — всегда важные космологические символы У карел невеста дарит жениху специальные «смотринный платок» или «смотринную рубаху», у современных греков невеста раздает родственникам жениха орнаментированные шерстяные носки, у абхазов — вязаные пояса-учкуры и т.д. Примечательно, что невестины подарки в том или ином составе не просто подчеркивают соотношение микрокосма (человека) с макрокосмом, но как бы сообщают космическую самодостаточность телу человека. Так, в обильных подарках родне жениха со стороны дагестанской невесты большинство вещей маркируют среднюю линию тела — талию гашники (нательные пояса), кисеты, сумочки, мелкие хурджины. Шерстяные носки и чулки, носовые и головные платки обозначают пределы тела.

 Ученые еще в конце XIX в. были озадачены логическим парадоксом одновременного бытования платы за невесту и приданого. Но дальше точки зрения, что эти явления по происхождению разные, высказанной Максимом Ковалевским, не продвинулись. Точка зрения, утвердившаяся тогда, сводит их к функции установления дружеских отношений между брачующимися родами. Но наряду с этим у6едительным социологическим основанием не менее отчетливо видно другое — вещественно личная связь невесты и приданого. Причем вещи не только маркируют данное состояние женщины, но она сама космологическим характером своих вещей осмысляет и благословляет новую семью, в которую она входит.

 Существует литература, объясняющая свадебное покрывание женщины. К мотивам этого обычая относят стремление скрыть невесту от родни жениха, насильственное ее умыкание, защиту от сглаза и чар и т.п. Позволим себе добавить и наше объяснение

 200

 женщина, вступающая в брачную интимно-природную ситуацию, должна быть укрыта так же, как вещи укрываются в хранилище. В этой ситуации человек (невеста) становится символом состояния другого человека (жениха), таким же его выражением, как его собственный жест.

 Все приводившиеся материалы и рассуждения могут служить обоснованием важнейшей для нас мысли о том, что в систему гармонического общения с человеком может быть вовлечен не только другой человек, но и вещи, которые, будучи даже созданы руками людей, сохраняют свои качества объектов природы. И это доверительное отношение к объектам природы вытекает не из страха перед природой и ее обожествления, а является внутренне необходимой предпосылкой самоопределения личности, очевидной с самого начала антропо- и сопиогенеза.

 Каким же образом вещь, понимаемая в качестве полюса во взаимодействующей системе с человеком, может стать фетишем? Последний представляет собой почитаемый неодушевленный предмет, которому приписывают сверхъестественные свойства. Исследования религиоведов показывают, что фетишизм является сопутствующим элементом всяческой религии. Поэтому важно решить вопрос не в стадиальном смысле, а в принципиальном фетишистские, тотемические анимистические культы — это особые варианты коммуникативных отношений человека с природой. Их особенность состоит в тех мягких, деликатных способах, которыми природа включалась в жизнь людей традиционалистского общества. Умолчание и укрытие, пристойное и позволенное создают язык поэтики природы и поэтики вещи. Перед нами герменевтическое примирение с природой.

 6. Округлое тело

 В народной культуре изготовитель вещи ее не завершает. Он недоделывает какую-нибудь деталь, недописывает орнамент, как это делает например, расписывая кувшин, среднеазиатский гончар. Швы одежды у многих народов Кавказа до конца не зашиваются. На юге России и на Украине стена внутри дома под иконой остается непобеленной. В некоторых местах России часть хлеба на поле обязательно оставалась несжатой У поморов на Севере при выходе мужчин в море женщины часть стола не мыли — иначе

 201

 моряки утонут в море. В Польше, Эстонии и Сербии есть обычай недостраивать храмы. Такой же незавершенности соответствует русский обряд, по которому новый дом должен оставаться недостроенным в течение 7 дней до вселения в него. Талмудические предписания евреев отличаются особой архетипичностью ритуально используемых предметов. Такова постройка сукка, воздвигаемая на празднике Суккот. Во время него в сукке положено спать и есть мужчинам. Сукка представляет собой три стены (по предписанию одна из них может быть неполной), покрытые растительным материалом. Это покрытие должно быть неплотным, чтобы через него мог пробиться сильный дождь. В мифологии урало-атлайских народов, отличающейся также сильно выраженными архетипическими редукциями, есть представление о доме как гнезде без крыши.

 Суть подобных фактов — в представлении о том, что завершенная вещь может отделиться от человека, уйти куда-то, исчезнуть. В Китае с первых веков новой эры строго придерживались принципа незавершенности. 06 одном художнике танской эпохи (IX в.) рассказывается легенда: на изображенном им драконе он решил до конца дорисовать глаза (а видение — это сущность дракона). Дракон ожил, появились облака, молнии, и дракон исчез. В европейских суевериях незавершенность вещей связывают с угрозой жизни хозяину при их доделывании. Почему же от человека уходят завершенные вещи? Они покидают человека в силу своей предикативной сущности: они перемещаемы. В архетипе перемещаемостъ вещей делается абсолютной и безотносительной к обладанию ими человеком. Иначе говоря, вещи, столь близкие человеку и соразмерные его телу, находятся как бы вне человека, в особом архетипическом пространстве.

 Первоначально вещь, архетипически находящаяся вне человека, живет без каких-либо признаков антропоморфности: она не имеет удобных ручек, подставок и т.п. Она округла. Округлость вещи — древнейшая морфема, соотносимая с архетипом перемещаемой вещи. Еще на стадии неандертальцев археологи зафиксировали странный интерес к сфероидным камням. В разбросанном виде или сложенными в кучи они присутствуют в местах стоянок этого предка человека. Сфероидами наши предки осваивали архетип вещи. Может быть, сказка о колобке, который «и от бабушки ушел, и от дедушки ушел», — это память о вещи-сфероиде.

 202

 В простых вещах народного быта можно обнаружить морфему сфероидного архетипа вещи. В русском быту широко использовались деревянные ковши. Их изготовляли из одного куска дерева, но так, как будто чашка делалась сама по себе, а ручка к ней как бы прикреплялась. Аналогов этому много и в других культурах. Вещи в народном быту часто имеют облик животных или изображение их голов, но чаще всего это ноги. Иногда зооморфность толкуется как украшение, имеющее мифологическое назначение оживить вещь и придать ей «характер» избранного животного. Но это — трактовка с позиций анимизма или тотемизма, т.е. с привлечением умозрительных научных категорий. Подойти с позиции исторических форм деятельности, т.е. мыследеятедьности, проще. В сфероидности вещей и в обозначении их животным мы видим морфологическое доказательство архетипа вещи, восходящее к архетипу округлости, выделенного К. Г. Юнгом.

 Округлость свойственна человеку, находящемуся в мире вещей. Здесь он не имеет специфических морфем. Широко бытуют мифы о сотворении человека из глины или из другой первоначальной субстанции, когда в первоначальном коме не были различимы ни конечности фигуры, ни признаки мужчины или женщины. Миф об округлости человеческой протоморфемы культурогенный: он просто соотносит человека как тело, находящееся в пространстве, с телами-вещами. В началах же своего автообраза предок человека еще не соотносил себя с вещами, а воспринимал себя абстрактно и самодостаточно. За многие тысячелетия до знаменитой пещерной живописи в раннепалеолитических рисунках-графемах предки людей изображали себя ритмическими по нескольку десятков раз черточками (клавиформами). В некоторых из них только-только намечается анатомический интерес, когда черточки получают выпуклость-округлость в верхней части. Полагают, что это первое изображение женщины. Округлая фигура женщины собственно и была первой протоморфемой, через свое облекание и соотношение с вещами дававшая последним их морфемные структуры.

 Надо подчеркнуть, что архетипическая округлость человека не равна его натуралистическому образу, его антропоморфности. Уже в разложении древнейшего из жестов — указательного — на перцепцию и противочлен жеста, в роли которого выступает наблюдаемый предмет, последний воспринимается округлым пятном

 203

 или объемом. В указательном жесте, направленном на самого себя, человек цельно-округл. В такой округлости тело человека овещено и на него распространяются качества вещности. Как вещь человек «должен быть одет», «должен спать в помещении» и т.п. Иначе говоря, он должен быть хранимым. Как вещная округлость человек максимально приближен к телам вещного мира и становится в нем насильно перемещаем. В Библии говорится, что Адам и Ева после грехопадения устыдились друг друга и прикрыли наготу. Изгнание из рая сопровождается обретением первой вещи (одежды) и обретением вещной перемещаемости. Тем самым Адам и Ева из пространства рая вступили в пространство культурогенеза.

 Вещное округлое тело должно быть разъято. Вот и воспринимал древний человек свое тело в культурогенном пространстве как состоящее из отделяемых органов. В этом новом образе оно как бы уплощивалось, растягивалось. Вещи тоже «растягивают» тело, ложка удлиняет руку, обувь — ногу, головной убор — голову, постель — все тело. Разъятое и уплощенное тело максимально пассивно. Спонтанная перцепция округлости тела, равного естественной телесности мира, сменяется усилием по прочтению искусственно уплощенного тела. На место непроизвольности встает ментальная программа прочтения смысла, скрываемого культурогенным телом. Как созерцаемость становится прочтением?

 Смысл округлого тела в его однопорядковости с миром. Этот смысл виден, т е. визуальная перцепция тел приравнивает их друг к другу. Перцепция же культурного уплощенного тела требует забвения его однопорядковости вещам мира. Процедурное пошаговое прочтение тела есть забвение его первоначального смысла. Прочтение тела, удлиненного вещами, сводит почти на нет тактильную осязаемость округлого тела и повышает роль визуальной перцепции. Только она способна прочитать культурогенное тело. В культурогенном пространстве тело и вещи иконичны, т.е. визуально-образны.

7. Apxeтип вещи

Способы «остановки» предикативно двигающейся вещи создают культурогенную синтагматику, где само человеческое тело делается округлым Облекание округлости тела дает архетип одежды. Изоляция от земли — архетип обуви. Обувь всегда конструктивно

 204

 разомкнута, «недоделана». Но и верхняя одежда генетически разомкнута. Даже малица — глухая меховая одежда народов Сибири — восходит к первоначальной распашной одежде. В большинстве правил хорошего тона пища «не закончена». По обычаю многих народов, гость не съедает до конца предложенную ему пищу.

 Человек, облекаясь одеждой, входя и выходя из дома, — показывается, делается видимым. Ольга Фрейденберг моменту показывания придавала особое значение для генезиса культуры. Установив это явление, она рассматривала его в духе представлений эпохи — сквозь призму тотемизма. Для нее появление и исчезновение было свойством тотема (которое само восходило к идее небо-преисподней). Тотем появлялся и исчезал в потаенных местах, например, в пещере, в яме. Жилище и могила — такие ямы. Из ямы появилось жилище. Яма же дала ящик, корзину, корабль. Могила, алтарь, жертвенник стали прообразами стола. Заметим, что вещи в теории Фрейденберг образуют семантические ряды, они несут сходные символические функции. Это явление она назвала редупликацией. Построение фрейнденберг верно, но мы даем иное толкование показыванию, т е. демонстрированию.

 Созерцание вещи — важнейшая составляющая всех ритуалов от древности до современности. Вещь, находящаяся в центре ритуала, выполняет роль объекта-противочлена визуального жеста. Лучшие специалисты по австралийскому племени арунта Спенсер и Гиллен так описывают главный обряд племени, связанный с представлением о животных-первопредках. Мужчины во главе с руководителем обряда идут в тайное место, где находятся материальные объекты, в которые превратились тела первопредков. Руководитель откапывает священный камень, который считается, например, хвостом кенгуру. Мужчины осматривают камень и снова его зарывают. В конце Элевсинских мистерий в Древней Греции участники в благоговейной тишине созерцали колос. Анализируя средневековое отношение к вещам, отраженное в скандинавском эпосе, Арон Гуревич обратил внимание на то, что вещи мыслились наделенными светом и блеском, которь1м они воздействовали на сознание людей. Сознание как бы «овнешнялось». Блеск — предикативное свойство металла, и именно этому свойству он обязан введением в культуру, прежде всего в качестве материала для украшений. У индейцев северо-западной Америки металл не использовался до европейцев для изготовления орудий. Известная

 205

 им медь служила для украшений и знаком ценности. Считалось, что производят медь драконообраэные потусторонние существа. Свет — знак потусторонности. Если видеть в вере в инопространство способ построения возможной виртуальной реальности, то естественным будет и способ ее визуальной репрезентации. Вот с этой визуальностью и связано световое начало, исходящее из «того света». «Тот свет» рождает свет мерцательный, поскольку он ничего не освещает, но репрезентирует сам себя.

 Само себе равное явление — не событие и не действие. Саморепрезентирующееся явление возможно только в сознании, в ментальности. Действия, идущие из реального мира, оставляют в ментальности свои следы-вдавливания. Пока назовем это памятью. Действие событийно, краткосрочно. Память длительна. Память стремится унести следы-вдавливания подальше от спонтанно действующей реальности. Удаляющаяся от реальности память становится светом, равным самому себе, ничего не освещающим. Такой свет максимально пассивен и восприимчив. В нем нет образов частных вещей, но есть только образ человека, находящегося в пассивном состоянии, т.е. творимого. Образ человека состоит не из морфологических черт, а из предикатов. «Человек должен быть одет», «человек должен быть сыт» — вот культурогенные императивы человека.