Как писать семейную историю и мемуары

Одна из самых грустных фраз, которые мне приходилось слышать, звучит так: «Как жалко, что я не успел спросить об этом у матери!» Или у отца. Или у бабушки. Каждый, у кого есть дети, не раз замечал, что его жизнь почему-то не кажется им такой уж интересной. Только с возрастом и появлением собственных детей у них вдруг возникает желание побольше узнать о своем наследии, покопаться в залежах семейных легенд и преданий. «Что именно рассказывал отец о приезде в Америку?» «Где именно на Среднем Западе была ферма, на которой выросла моя мать?»

Писатели — хранители памяти, и многим хочется оставить после себя какие-нибудь письменные свидетельства о своей жизни и о семье, в которой они родились. Для подобных свидетельств существуют разные формы. Это могут быть мемуары классического типа — тщательно продуманное литературное сочинение — или вольно изложенная семейная история, знакомящая ваших детей и внуков с их генеалогическим древом. Это может быть и устный рассказ, записанный вами на магнитофон в беседе со старшим родственником, уже неспособным взяться за перо в связи с болезнью или преклонным возрастом. Возможна и любая другая форма, которая придется вам по вкусу, — например, гибрид истории и воспоминаний. Но как бы то ни было, это важная разновидность письменного документа. Очень уж часто память о прошлом умирает вместе с ее носителем, и очень уж быстро время утекает у нас сквозь пальцы.

Мой отец, предприниматель, начисто лишенный литературных амбиций, написал в старости целых две семейные истории. Это было прекрасное занятие для человека, плохо умеющего себя развлекать. Сидя в любимом кресле зеленой кожи, в квартире высоко над Парк-авеню, он записал историю своих предков — Зинсеров и Шарманнов — начиная с их жизни в Германии XIX в. Потом он записал историю семейной фирмы по производству шеллака, находящейся на Западной Пятьдесят девятой улице и основанной его дедом в 1849 г. Отец писал карандашом в блокноте линованной бумаги, сразу набело — даже по окончании этой работы он не внес в свои записи ни единой поправки. Что бы он ни делал, у него никогда не хватало терпения на то, чтобы перепроверить сделанное или просто слегка притормозить. На поле для гольфа он подходил к мячу, уже успев издалека оценить ситуацию, выбирал из сумки нужную клюшку и наносил удар, практически не замедляя шага.

Когда отец закончил свой труд, он велел перепечатать обе истории, размножить их на копировальном аппарате и переплести. Потом роздал по экземпляру в пластиковой обложке трем своим дочерям, их мужьям, мне, моей жене и пятнадцати внукам, хотя еще не все из них умели читать. Мне нравится, что каждый получил свой собственный экземпляр — этим подчеркивалось, что как участники семейной саги мы полностью равноправны. Я понятия не имею, сколько его внуков заглядывали в эти истории. Но я уверен, что такие нашлись, и с удовольствием думаю о том, что сейчас все эти пятнадцать книжек припрятаны где-нибудь в их домах, разбросанных по всей стране от Мэна до Калифорнии, и дожидаются там следующего поколения.

Труд моего отца кажется мне идеальным образчиком семейной истории как таковой, без всяких претензий на большее; мысль опубликовать его просто не приходила отцу в голову. Писать можно по многим причинам и вовсе не только ради того, чтобы напечататься. Это занятие — мощное орудие поиска, и один из его плюсов состоит в том, что оно помогает вам примириться с повестью вашей жизни.

Могу назвать и другой резон: порой пишут, чтобы одолеть черную полосу, справиться с какой-нибудь житейской напастью — хандрой, болезнью, губительной привязанностью, неудачей, разочарованием, потерей близкого человека — и обрести покой и утешение.

Ценность отцовских сочинений в моих глазах росла постепенно. Поначалу, боюсь, я не проявлял в их отношении должного великодушия; видимо, мне претила легкость, с которой он отнесся к процессу, столь мучительному для меня самого. Но с годами я все чаще обращаюсь к ним, чтобы напомнить себе о давно утерянных родичах или проверить давно забытый факт, касающийся географии Нью-Йорка, и с каждым разом испытываю все большее восхищение.

Пожалуй, вся штука тут в голосе. Не будучи писателем, мой отец никогда не старался «отыскать свой стиль». Он просто писал так, как говорил, и теперь, читая его тетради, я слышу его живую речь и его шутки, его идиомы и любимые словечки, среди которых многие звучат эхом его университетских лет, то есть самого начала XX в. А еще я слышу его прямоту. Он не видел в кровных узах повода для сантиментов, и я улыбаюсь, когда он сурово называет дядю X «весьма заурядной личностью» или говорит, что из кузена Y «так и не вышло ничего путного».

Помните это, когда пишете свою собственную семейную историю. Не старайтесь быть «писателем». Теперь я понимаю, что отец писал гораздо естественнее, чем я сам со своей бесконечной мелочной возней и переживаниями из-за пустяков. Будьте собой, и ваши читатели пойдут за вами куда угодно. Попробуйте ваять литературный шедевр, и они разбегутся в мгновение ока. Ваш продукт — это вы. Центральное взаимодействие в мемуарах и персональной истории — это взаимодействие между вами с одной стороны и вашими чувствами и переживаниями с другой.

В своей семейной истории отец не увиливал от разговора о главной травме его детства — внезапном расторжении брака между родителями, когда он и его брат Рудольф были еще маленькими. Их дед по материнской линии, немецкий иммигрант Г. Б. Шарманн, добился жизненного успеха исключительно своими силами: в 1849 г., в пору калифорнийской золотой лихорадки, он приехал на Запад в крытой телеге, потеряв по дороге мать и сестру. Моя бабка Фрида Шарманн унаследовала от него отчаянную гордость и честолюбие; выходя за Уильяма Зинсера, многообещающего юношу из круга своих немецко-американских друзей, она видела в нем ответ на свои культурные устремления. Ей казалось, что они будут регулярно ходить в оперу и на концерты, а по свободным дням устраивать музыкальные вечеринки. Однако ее многообещающий муж, как выяснилось, вовсе не мечтал ни о чем подобном. Дом для него был местом, где приятно подремать в кресле после сытного ужина.

Каким страшным ударом стала его апатичность для Фриды Зинсер, я легко могу судить по ее более поздним годам, когда она не вылезала из Карнеги-холла, играла на фортепиано Бетховена и Брамса, путешествовала по Европе и учила иностранные языки, постоянно упрекая моего отца и его сестер в том, что они уделяют слишком мало времени культурному самосовершенствованию. Решимость воплотить в жизнь надежды, которых не оправдал ее брак, осталась с ней до конца. Но у нее была немецкая манера пилить окружающих, и она умерла в одиночестве на восемьдесят втором году, оттолкнув от себя всех, кто был ей близок.

Однажды, много лет назад, я написал о ней в мемуарах, вошедших в книгу под названием «Пять историй детства» (Five Boyhoods). Описывая бабушку такой, какой я ее знал, я восхищался силой ее характера, но вместе с тем признавал, что человеком она была тяжелым. После выхода книги моя мать встала на защиту свекрови, хотя и сама в прошлом уживалась с ней не без труда. «На самом деле бабушка была очень робкая, — заявила она, — и ей хотелось, чтобы ее любили». Может, и так; наверное, правда лежит где-то посередине между моей версией и версией матери. Но для меня бабушка была такой. Это та правда, которую я помню, — ее я и записал.

Сочинители мемуаров часто задают мне вопрос: должен ли я писать с точки зрения ребенка, каким был когда-то, или со своей нынешней, «взрослой» позиции? По-моему, самые сильные мемуары — те, что сохраняют единство вспоминаемого времени и места, книги вроде «Взросления» Рассела Бейкера, или «Кеба у дверей» Виктора Притчетта, или «Дороги из Курейна» (The Road from Coorain) Джилл Kep Конуэй, в которых авторы рассказывают, что значит быть ребенком или подростком в мире взрослых, занятых трудной борьбой с житейскими невзгодами.

Но если вы предпочитаете другой путь — писать о своих молодых годах с точки зрения человека постарше, уже многое пережившего и повидавшего, — ваши мемуары тоже получатся по-своему цельными. Хороший пример — «Поэты в юности» (Poets in Their Youth), где Эйлин Симпсон вспоминает о годах, прожитых ею с первым мужем, Джоном Беррименом, и о его знаменитых друзьях-поэтах, обуянных жаждой к саморазрушению, в том числе о Роберте Лоуэлле и Делморе Шварце, чьей одержимости она, тогда еще совсем молодая, не способна была понять. Повзрослев, она стала писательницей и практикующим психотерапевтом, вернулась в мемуарах к той давней поре и использовала свои медицинские знания, чтобы создать бесценный портрет крупнейшей школы американской поэзии. Но это два разных вида мемуаров. Выбирайте тот, что вам по душе.

Из семейной истории, написанной отцом, я извлек кое-какие подробности о браке его матери, еще неизвестные мне в то время, когда я писал свои собственные мемуары. Теперь, в свете этих фактов, я могу понять разочарование, превратившее ее в ту женщину, которую я знал, и, если бы сегодня мне позволили совершить вторую попытку запечатления нашей семейной саги, я не пожалел бы сил, чтобы проникнуть в суть этих немецких переживаний и эмоциональных бурь (семья моей матери, состоящая из новоанглийских янки Джойсов и Ноултонов, сумела пройти по жизни без душераздирающих мелодрам). А еще я не пожалел бы сил на то, чтобы выразить свою печаль по поводу огромной лакуны, зияющей в самом центре отцовской истории. В обоих ее вариантах он почти не упоминает о своем собственном отце и не проявляет к нему ровно никакого снисхождения; все сочувствие достается брошенной этим негодяем женщине с ее непоколебимым упорством.

Тем не менее, некоторые из самых привлекательных отцовских качеств — обаяние, чувство юмора, покладистость, глаза чистейшей синевы — явно передались ему по зинсеровской линии, а не от склонных к раздумьям кареглазых Шарманнов. Я всегда жалел, что так мало знаю о покинувшем нас деде. Стоило мне спросить о нем отца, как он менял тему разговора, словно ему нечего было сказать. Когда пишете свою семейную историю, будьте милосердны и записывайте все, что может быть интересно вашим детям и внукам.

Это приводит мне на память второй вопрос, который часто задают авторы мемуаров: как насчет неприкосновенности личной жизни тех, о ком я пишу? Должен ли я умалчивать о вещах, которые могли бы обидеть или огорчить моих родственников? Что подумает моя сестра?

Не беспокойтесь об этом заранее. Ваша первая задача состоит в том, чтобы записать вашу историю так, как вы ее помните — сейчас. Не оглядавайтесь через плечо, проверяя, кто из родичей за вами следит. Скажите все, что хотите сказать, честно и откровенно, и закончите дело, которое начали. А уж потом думайте, кого вы могли задеть. Если вы писали семейную историю только для членов семьи, то нет ни юридической, ни этической необходимости показывать ее кому-то еще. Но если вы имели в виду более широкую аудиторию — собирались разослать свое сочинение друзьям или, тем паче, отнести его в издательство, — тогда есть резон показать вашим родственникам страницы, на которых они упомянуты. Это простая вежливость: мало кто любит неожиданно натыкаться на свое имя в книге. Вдобавок они могут попросить вас убрать какие-нибудь пассажи (на что вы, впрочем, можете и не согласиться).

В конечном счете, это ваша история — ведь это вы ее написали. Если сестре не нравятся ваши мемуары, пусть напишет свои, и они будут иметь не меньшую ценность: ни у кого нет монополии на общее прошлое. Кто-то из родственников будет недоволен тем, как вы изобразили свою семью, особенно если ее портрет в отдельных отношениях окажется не слишком привлекательным. Но я верю, что на каком-то глубинном уровне большинству людей хочется, чтобы от их стараний построить счастливую семейную жизнь остались письменные свидетельства, даже если эти старания были не очень-то продуктивными, и они будут искренне благодарны вам за ваш труд — конечно, при условии, что вы работали честно и не исходили из ложных мотивов.

Каковы же эти ложные мотивы? Давайте вернемся в 1990-е, в пору повального увлечения мемуарами. До той поры мемуаристы опускали завесу над своими наиболее постыдными мыслями и поступками; в этом жанре действовали некие общепринятые условности. Потом наступил расцвет ток-шоу, и обо всякой стыдливости позабыли напрочь. Вдруг оказалось, что даже самый позорный житейский эпизод, даже самая отвратительная семейная склока годятся для того, чтобы посмаковать их в журнальной статье или на кабельном телевидении в угоду досужей публике. В результате на нас обрушилась лавина мемуаров, имеющих разве что терапевтическое значение; их авторы откровенничали напропалую, упиваясь жалостью к самим себе и свирепо кляня всех, кто причинил им хоть самомалейший вред. На смену литературе пришло нытье.

Но сегодня этих книг уже никто не помнит — читатели слезам не верят. Не пишите мемуары ради того, чтобы отомстить за старые обиды и свести старые счеты; избавляйтесь от своего раздражения другими способами. Те мемуары 90-х, которые мы читаем и сейчас, проникнуты любовью и великодушием, — это «Клуб лжецов» Мэри Карр, «Прах Анджелы» Фрэнка Маккорта, «Жизнь этого парня» (This Boy's Life) Тобиаса Вулфа и «Пьяная жизнь» Пита Хэмилла. Хотя детство этих писателей было далеко не безоблачным, они так же строги по отношению к себе тогдашним, как и по отношению к окружавшим их взрослым. Мы не жертвы, словно бы говорят они. Мы родились среди грешных людей, и теперь нам вовсе не обязательно кого-то ненавидеть, чтобы жить дальше. Для них работа над мемуарами стала целительной.

Она может принести исцеление и вам. Если вы отнесетесь гуманно и к себе самому, и к тем, кого встретили на своем жизненном пути, — пусть даже эти встречи были очень болезненны для одной или для обеих сторон, — читатели не останутся равнодушными к вашей повести.

Теперь мы подходим к самому трудному: как организовать эту пугающую работу? Многих парализует уже сам масштаб задуманного предприятия. Что включить в свои мемуары, а что оставить за кадром? С чего начать и где остановиться? Какую форму придать своей истории? Прошлое подавляет нас своей грандиозностью, и кажется немыслимым внести в это нагромождение разномастных фрагментов хоть какой-нибудь порядок. Из-за этой растерянности люди, взявшиеся за сочинение мемуаров, часто застревают на полпути на целые годы, а то и навсегда.

Что здесь можно сделать?

Вы должны поставить себе ряд сознательных ограничений. К примеру, прежде чем записывать семейную историю, надо выбрать только одну из ветвей вашего рода. Семья — сложный организм, тем более если вы прослеживаете ее развитие на протяжении нескольких поколений. Выберите для себя материнскую линию или отцовскую, но не обе сразу. К оставшейся вы сможете вернуться потом, взяв ее в качестве отдельной темы.

Помните, что вы главный герой своих мемуаров — так сказать, гид в этом путешествии. Вам следует наметить маршрут для всего повествования и в дальнейшем не отклоняться от него ни на шаг. Это значит, что в ваши мемуары не попадут многие люди, которым там не место, — например, ваши двоюродные братья и сестры.

Одна из моих студенток с курса мемуаристики хотела написать о доме в Мичигане, где она выросла. Мать у нее умерла, дом продали, и она, ее отец и десять братьев и сестер должны были собраться в этом доме, чтобы очистить его перед въездом новых жильцов. Она полагала, что, написав об этой встрече, лучше поймет свое детство, проведенное в большой католической семье. Я согласился — основа для мемуаров была замечательная — и спросил, как именно она думает действовать.

Она сказала, что для начала хочет побеседовать с отцом и всеми своими братьями и сестрами по очереди: это поможет ей выяснить, что они помнят о родном доме. Я спросил, чью историю она хочет написать — их или свою? Конечно, свою, ответила она. В таком случае, сказал я, брать интервью у всех ближайших родственников — это почти напрасная трата времени и сил. Только тут перед ней стал потихоньку вырисовываться истинный облик ее будущей истории и она принялась мысленно готовиться к решающей встрече с этим домом, полным воспоминаний. Я сэкономил ей сотни часов, которые она собиралась потратить на интервью, их расшифровку, переписывание и попытки втиснуть полученный материал в мемуары, где он был бы ни к селу ни к городу. Это ваша история, поэтому вам надо беседовать лишь с теми членами семьи, кто способен проникнуть в суть описываемых вами событий или вспомнить эпизод, объясняющий загадку, которую вы не можете разрешить самостоятельно.

А вот другая история, происшедшая на другом курсе.

Молодая еврейка по имени Хелен Блатт очень хотела написать о приключениях своего отца, пережившего холокост. Один из немногих евреев, которым удалось спастись, он сбежал из польской деревни в возрасте 14 лет, достиг Италии, оттуда перебрался в Новый Орлеан и наконец в Нью-Йорк. Теперь ему было за восемьдесят, и дочь попросила его съездить вместе с ней на родину, в ту самую польскую деревню, чтобы она могла послушать рассказы о его молодых годах и написать его историю. Но он отказался: здоровье уже не позволяло, да и вспоминать прошлое было чересчур мучительно.

Тогда она отправилась туда одна в 2004 г. — делала заметки и фотографии, беседовала с разными людьми. Но ей все-таки недоставало фактов, чтобы написать полноценную историю отца, и она была страшно расстроена. Ее отчаяние чувствовала вся группа — оно прямо-таки витало в воздухе.

Поначалу я не знал, что ей посоветовать. Потом сказал: «Это не история вашего отца».

Я до сих пор помню, как она смотрела на меня, пытаясь осознать мои слова.

«Это ваша история, — сказал я. И пояснил, что никому, даже специалистам по холокосту, не хватило бы фактов на реконструкцию юности ее отца: о еврейском прошлом в Европе осталось слишком мало свидетельств. — Если вы напишете историю своих поисков отцовского прошлого, — добавил я, — то заодно расскажете и историю его жизни и его наследия».

С ее плеч словно бы спало тяжкое бремя. Она улыбнулась такой улыбкой, какой никто из нас у нее раньше не видел, и сказала, что возьмется за дело не откладывая.

Курс кончился, но она ничего мне не принесла. Я позвонил ей, и она сказала, что еще пишет — ей нужно больше времени. Потом я получил по почте рукопись в двадцать четыре страницы. Она называлась «Возвращение на родину» и описывала паломничество Хелен Блатт в Плесну, маленький поселок в Юго-Восточной Польше — его даже не было на карте. «Я стала первой представительницей рода Блаттов, которая появилась здесь с 1939 года, — первой за шестьдесят пять лет», — написала она. Мало-помалу перезнакомившись с местными жителями, она обнаружила, что многих родственников ее отца — дедов и бабушек, теток и дядьев — тут еще помнят. Когда один старик сказал: «Ты как две капли воды похожа на твою бабку Хелену», ее охватило «чувство глубокой безмятежности и покоя». Вот как завершается ее история:

После того как я вернулась домой, мы с отцом провели вместе три дня кряду. Он просмотрел мое четырехчасовое видео, не отрываясь ни на минуту, точно это был кинематографический шедевр. Он хотел услышать о моей поездке все до мельчайших подробностей: с кем я встречалась, куда ходила, что видела, какие блюда мне понравились, а какие нет, тепло ли меня принимали… Я уверила его, что меня приняли с распростертыми объятиями. Пускай мне так и не удалось раздобыть фотографии членов той семьи и я не знаю, как они выглядят, зато теперь у меня есть описание их характеров. То, что совсем незнакомые люди обошлись со мной так хорошо, говорит об уважении, которым когда-то пользовались в местном обществе мои бабушка и дедушка. Я привезла отцу целые коробки с письмами и подарки от старых друзей: польскую водку, карту округи, фотографии в рамочках и рисунки с видами Плесны.

Я рассказывала ему о своем путешествии, а он волновался, как ребенок, который ждет не дождется, когда родители развернут его подарок на день рождения. Печаль исчезла из его взгляда, он казался счастливым до головокружения. Я опасалась, что он заплачет, увидев на моей пленке родной дом, и он действительно заплакал, но это были слезы радости. Он выглядел ужасно гордым, и я спросила у него: «Папа, на что ты смотришь с такой гордостью? На свой старый дом?» — «Нет, — ответил он, — на тебя! Ты стала моими глазами, ушами и ногами. Спасибо тебе за эту поездку! Я чувствую себя так, будто сам побывал в родных краях».

Мой совет насчет последнего ограничения можно сформулировать в двух словах: довольствуйтесь малым. Не перекапывайте свое прошлое — и прошлое своей семьи, — отыскивая в нем эпизоды, достаточно «важные» для того, чтобы войти в мемуары. Ищите маленькие самодостаточные сценки, оставившие по себе яркие воспоминания. Если вы и теперь их помните, значит, в них кроется универсальная правда, известная вашим читателям по собственному опыту.

Пожалуй, это было главным уроком, который я вынес из работы над книгой, вышедшей в 2004 г. под заглавием «Как писать о своей жизни» (Writing About Your Life). Эта книга — воспоминания о моей собственной жизни, но по дороге я останавливаюсь, чтобы объяснить, почему сделал тот или иной выбор, зачем поставил себе то или иное ограничение. Я никогда не старался включить в свои мемуары абсолютно все значимые события, которые когда-либо со мной происходили, — соблазн, обычно встающий перед пожилыми людьми, когда они начинают подводить итоги своего жизненного пути. Многие главы моей книги посвящены мелким эпизодам, которые не были важными с объективной точки зрения, но были важны для меня.  И именно поэтому они затрагивали какие-то струнки в душах моих читателей — ведь в них крылась универсальная правда, которая была важна для них.

В одной главе описывается механическая игра в бейсбол — в детстве мы с приятелем, Чарли Уиллисом, резались в нее целые дни напролет. В начале главы я объясняю, что в 1983 г. написал для New York Times  статью об этом детском увлечении. Когда я пошел в армию, моя мать, должно быть, выкинула игру на помойку. «Но где-то в туманной пелене моей памяти до сих пор брезжит слово «РОСОМАХА». Это слово для меня — то же, чем «розовый бутон» был для Гражданина Кейна: ключик к почти безнадежно забытой тайне. Я упоминаю о нем на тот случай, если кто-нибудь вдруг найдет эту игру у себя на чердаке, в гараже или в подвале. Я прилечу к вам ближайшим самолетом — и Чарли Уиллис тоже».

Не прошло и нескольких дней, как я стал получать письма от других людей, у которых когда-то была эта игра и которые тоже бесконечно сражались в нее с друзьями. На последнем стоял штемпель арканзасского Бунвилла, и я едва поверил своим глазам, когда увидел обратный адрес: «Фабрика игрушек «Росомаха»». Письмо прислал вице-президент, ответственный за продажи, по имени Уильям Лерен. «Мы перестали выпускать игру «Бейсбольный чемпион» в 1950 г., — писал он, — но я порылся в нашем музее и обнаружил там один экземпляр. Если когда-нибудь окажетесь в наших краях, я с удовольствием сыграю с вами разок-другой».

До Бунвилла я так и не добрался, но в 1999 г. Билл Лерен вышел на пенсию, переехал в Коннектикут и в один прекрасный день позвонил мне. Он сказал, что купил у «Росомахи» последний «Бейсбольный чемпион», и спросил, не осталось ли у меня желания в него сыграть. Пару дней спустя он вошел в мой нью-йоркский кабинет и развернул игру, которую я не видел более шестидесяти лет.

Это было настоящее чудо, и стоило мне взглянуть на блестящее зеленое поле, как я почувствовал кончиками пальцев биту, оттянутую на жесткой пружине перед ударом. Помнили мои пальцы и кнопки «быстро» и «медленно» по обеим сторонам боковой панели, регулирующие скорость подачи. Мы с Биллом опустили игру на ковер и принялись за дело — два семидесятилетних старика на коленях. Мы менялись местами через каждые пол-иннинга. Солнце за окном закатилось, Лексингтон-авеню окутали сумерки, но мы этого не заметили.

Конечно, писать о подобной забаве — значит выбрать довольно узкую тему: на свете не так уж много тех, у кого была в детстве механическая игра в бейсбол. Но каждый помнит свою любимую игру, куклу или игрушку. То, что у меня была такая игрушка и что ее привезли мне под конец жизни, не может не взволновать читателей, которым очень хотелось бы еще раз подержать в руках свою любимую игру, куклу или игрушку. Им не слишком дорога моя игра в бейсбол — им дорога идея игры, поскольку она универсальна. Помните об этом, когда пишете свои мемуары и беспокоитесь, что вашей истории недостает масштабности. У скромных историй, застревающих в памяти, есть своя притягательная сила. Верьте в них.

В другой главе своих мемуаров я рассказываю, как служил в армии в годы Второй мировой. Подобно большинству представителей моего поколения, я считаю военный опыт важнейшим в своей жизни. Но в этой книге я не пишу о самой войне. Я лишь вспоминаю историю одного путешествия по Северной Африке, которое совершил после того, как нас доставили морем в Касабланку. Меня вместе с товарищами, тоже рядовыми, посадили в поезд из ветхих деревянных вагонов под названием «сорок дробь восемь» — они назывались так потому, что впервые их использовали в Первой мировой французы для перевозки сорока человек или восьми лошадей. На них все еще можно было разглядеть трафаретные надписи «QUARANTE HOMMES OU HUIT CHEVAUX».

Шесть дней я просидел в раскрытой двери вагона, свесив ноги над незнакомым континентом. Марокко, Алжир, Тунис… Никогда в жизни я не путешествовал с меньшими удобствами — и с большим восторгом. Я не мог поверить, что угодил в Африку. Я вырос на северо-востоке США под опекой заботливых белых родителей, добрых протестантов; ни у меня дома, ни в школе никто и словом не упоминал об арабах. А теперь я вдруг очутился в стране, где все было ново — каждая деталь пейзажа, каждый звук и каждый запах. За восемь месяцев, проведенных в этом экзотическом краю, я влюбился в него накрепко и на всю жизнь. Благодаря им я стал заядлым путешественником по Африке, Азии и прочим отдаленным местам и навсегда изменил свое отношение к миру.

Помните: самые лучшие из ваших историй зачастую будут превосходить остальные не по теме, а по значимости; важно не столько то, что вы сделали в определенной ситуации, сколько то, как эта ситуация повлияла на ваши взгляды и формирование вашей личности.

Что же касается того, как соорудить из воспоминаний единое целое, я снова повторю прежний совет: довольствуйтесь малым. Обрабатывайте свою жизнь небольшими кусками. Не рисуйте в воображении законченный опус — величественное здание, которое вы поклялись возвести. Это лишь добавит вам ненужных волнений.

Вот что я предлагаю.

Сядьте за стол в понедельник утром и напишите о каком-нибудь событии, которое хорошо сохранилось у вас в памяти. Этому описанию ни к чему быть длинным — трех-четырех страниц вполне хватит, — но у него должны быть начало и конец. Затем положите готовый эпизод в папку и отправляйтесь заниматься другими делами. Во вторник утром сделайте то же самое. Эпизод номер два может быть и не связан с эпизодом номер один. Пишите о том, что вспомнилось; ваше подсознание само будет поставлять вам одну картинку из прошлого за другой.

Продолжайте вести эти записи в течение двух месяцев, или трех, или полугода. Не торопитесь засесть за «мемуары», которые планировали создать прежде, чем стали описывать отдельные эпизоды. Потом, в какой-нибудь удобный день, выньте все свои листки из папки и разложите на полу (это очень удобный писательский прием). Перечтите их и подумайте, что они вам подсказывают и как согласуются между собой. Они скажут вам, что следует включить в мемуары, а что нет. Скажут, что первично, а что вторично, что интересно, а что нет, что трогательно, что важно, что необычно, что забавно, о чем стоит поразмыслить и написать подробнее. Перед вами начнут вырисовываться контуры вашей истории и дорога, по которой нужно идти.

А после этого останется лишь соединить эпизоды в правильном порядке.

Пишите как можно лучше

Иногда меня спрашивают, запомнился ли мне тот миг, когда я понял, что хочу стать писателем. Но никакого озарения не было; я просто знал, что мне хочется работать в газете. Правда, я могу перечислить ряд принципов, которые усвоил в раннем детстве и которым с тех пор неизменно следовал. Они передались мне в семье по обеим линиям, разными путями.

Моя мать любила читать все, что хорошо написано, и находила это в газетах не реже, чем в книгах. Она регулярно вырезала из газет статьи и заметки, понравившиеся ей своим изяществом, или остроумием, или оригинальностью. Благодаря ей я еще ребенком понял, что хорошо написанную вещь можно встретить где угодно, даже в очень непритязательном журнальчике, и что важна она сама, а не то, в каком издании ее опубликовали. Поэтому я всегда старался писать как можно лучше по своим собственным меркам; я никогда не менял стиля, чтобы подогнать его под размеры и предполагаемый уровень образования своей аудитории. Кроме того, моя мать отличалась юмором и оптимизмом. Эти качества — прекрасное подспорье для любого человека, чем бы он ни занимался, и писатель, имеющий их в своем багаже, начинает день с повышенной порцией уверенности.

Поначалу никто не предполагал, что я стану писателем. Мой отец был бизнесменом. Его дед приехал из Германии в 1848 г., когда в Америку волной хлынули эмигранты из Европы, и привез с собой рецепт производства шеллака. Он построил небольшой дом и заводик на каменистом манхэттенском пустыре вдали от центра города, около теперешнего пересечения Пятьдесят девятой улицы и Десятой авеню, и открыл дело под вывеской «Уильям Зинсер и компания». У меня до сих пор хранится снимок пасторального пейзажа тех мест: пологие берега реки Гудзон, а единственное живое существо в пределах видимости — коза. Фирма оставалась там до 1973 г., а потом ее перенесли в Нью-Джерси.

Чтобы одна и та же семья владела одной и той же фирмой в одном и том же манхэттенском квартале в течение ста с лишним лет — такое бывает нечасто, и надо мной маячила тень династии, ибо я был четвертым Уильямом Зинсером и притом единственным сыном; прежде меня у отца появились три дочери. В те варварские времена еще никто не знал, что дочери могут вести бизнес не хуже, а то и лучше сыновей, — это обнаружили только спустя пару десятилетий. Мой отец был влюблен в свое дело. Он никогда не говорил о нем просто как о способе зарабатывать деньги; для него это было искусство, требующее воображения и самых лучших материалов. Он был помешан на качестве и терпеть не мог ничего второсортного — он никогда не заходил в магазин с намерением сэкономить. Он продавал свой товар дороже других, потому что делал его из лучшего сырья, и наше фамильное предприятие процветало. Я мог не волноваться за свое будущее — отец с нетерпением ждал, когда я присоединюсь к нему.

Но судьба распорядилась иначе: вскоре после возвращения с войны я устроился на работу в New York Herald Tribune и скрепя сердце признался отцу, что не хочу быть продолжателем семейного бизнеса. Он принял это известие с обычным для него великодушием и пожелал мне успеха на избранном поприще. Ни один сын и ни одна дочь не могли бы получить более чудесный подарок. Меня освободили от необходимости оправдывать чужие надежды, которые не совпадали с моими собственными. Теперь я мог провалиться или преуспеть — но на свободе.

Только позднее я осознал, что взял с собой в путь и другой дар, полученный от отца. Им было въевшееся мне в плоть и кровь убеждение, что качество — само по себе награда. Я тоже никогда не заходил в магазин с намерением сэкономить. Хотя самой образованной в нашей семье была мать — она с сорочьим азартом собирала книги, любила английский язык, писала искрометные письма, — именно из делового мира я позаимствовал свою ремесленную этику, и в течение долгих лет, снова и снова переписывая уже многократно переписанное, стараясь сделать свою работу лучше любого конкурента, претендующего на ту же печатную площадь, я слышал внутренним ухом голос отца, говорящего о шеллаке.

Еще одним важным обстоятельством было то, что я старался не только писать как можно лучше, но и развлекать публику. Когда я говорю начинающим писателям, что наряду со всем прочим они обязаны развлекать читателей, они морщатся: это слово отдает для них балаганом, фиглярством и клоунадой. Но если вы хотите добиться успеха, ваши заметки на страницах газеты или журнала должны бросаться в глаза, приковывая к себе внимание раньше всех остальных. Ваша задача — найти способ поднять свои сочинения до уровня развлекательных. Обычно для этого бывает достаточно угостить читателя каким-нибудь приятным сюрпризом. Конкретных приемов здесь множество: шутка, анекдот, парадокс, неожиданная цитата, впечатляющий факт, диковинная подробность, окольный подход к теме, элегантное сочетание слов. Из всех этих «занимательных пустяков», по сути, и складывается стиль. Когда мы говорим, что нам нравится стиль тех или иных писателей, мы подразумеваем под этим, что нам нравится их индивидуальность в том виде, в каком они выражают ее на бумаге. Если у нас есть выбор между двумя потенциальными попутчиками — а писатель как раз и зовет нас в совместное путешествие, — мы скорее выберем того, с кем нам будет веселее в дороге.

В отличие от медицины и других наук литература не сулит нам удивительных открытий. Мы не прочтем в утренней газете о том, что писатели наконец-то изобрели принципиально новый способ составлять ясные фразы, — это научились делать уже в ту пору, когда на свет появилась Библия короля Якова. Мы знаем, что глаголы бодрее существительных, что активная форма глаголов лучше пассивной, что читать короткие слова и фразы легче, нежели длинные, что выразительные детали проще для восприятия, чем туманные абстракции.

Конечно, писатели частенько действуют вопреки этим правилам. Викторианцы любили изъясняться витиевато и не считали краткость достоинством, да и некоторые наши современники вроде Тома Вулфа вырвались из клетки, превратив безудержное красноречие в источник положительной энергии. Однако подобные ловкие акробаты редки; большинству писателей лучше держаться надежных и проверенных принципов ясности и простоты. Возможно, за компьютером последуют очередные технические новинки, облегчающие нам черновую работу, но в целом мы уже знаем все, что нам нужно. Мы издавна работаем с одними и теми же словами и по одним и тем же законам.

Так в чем же ключ к победе? На 90 процентов — в упорном труде над овладением инструментами, которые мы обсуждали в этой книге. Накиньте еще несколько очков за такие природные таланты, как хороший музыкальный слух, чувство ритма и чувство слова. Но решающее преимущество здесь то же, что и в любом другом занятии, построенном на соперничестве. Если вам нравится идея писать лучше всех остальных, вы должны захотеть писать лучше всех остальных. Вы должны без устали вникать во все тонкости своего ремесла. И вы должны уметь защищать то, что вы написали, от разнообразных посредников — агентов, издателей и редакторов, — чья точка зрения может отличаться от вашей и чьи стандарты качества могут уступать вашим. На свете полно писателей, чьих истинных возможностей мы не знаем, потому что у них не хватает смелости отстаивать свое мнение.

Я всегда считал, что мой «стиль» — проекция на бумагу того человека, каким я себя вижу, — и есть мой главный товар, единственное, что выделяет меня среди моих коллег по перу. Поэтому я стараюсь не допускать бесцеремонного вмешательства в свой текст и всякий раз, сдав статью, решительно охраняю ее от чужих посягательств. Несколько журнальных редакторов говорили мне, что не знают больше ни одного автора, которому было бы не наплевать, что станет с его работой после того, как он получит за нее гонорар. Большинство авторов не спорят с редактором, потому что боятся его рассердить. Они так радуются предстоящей публикации, что позволяют прилюдно насиловать свой стиль — иначе говоря, свою индивидуальность.

Однако, если вы защищаете то, что написали, это значит, что как автор вы еще живы. Я известный зануда по этой части — я сражаюсь за каждую запятую. Но редакторы меня терпят, потому что видят, насколько я серьезен. Собственно говоря, из-за своей строптивости я приобрел больше работы, чем потерял. Редакторы, ищущие, куда бы пристроить нестандартный заказ, частенько вспоминали обо мне, так как знали, что я выполню его с нестандартной тщательностью. Вдобавок они знали, что получат свою статью вовремя и что все их технические требования будут удовлетворены. Помните, что ремесло автора нон-фикшн подразумевает не только писание книг и статей. Сюда входит еще и надежность. Редакторы быстро расстаются с авторами, если те их подводят.

Пожалуй, настала пора поговорить о редакторах подробнее. Враги они или друзья — боги, оберегающие нас от греха, или тупицы, плюющие в нашу поэтическую душу? Подобно остальным божьим тварям, они бывают всех сортов. Я с благодарностью вспоминаю с полдюжины редакторов, которые отшлифовали мои сочинения, сдвинув в них фокус или акценты, либо поставив под сомнение тон, либо заметив логические или композиционные просчеты, либо предложив другой зачин, либо обсудив со мной выбор между несколькими возможными маршрутами, либо посоветовав убрать разного рода излишества. Дважды я выбрасывал из книги целую главу, потому что редактор счел ее ненужной. Но больше всего я благодарен этим редакторам за великодушие. Они с энтузиазмом относились к работе, которую мы должны были выполнить вместе как писатель и редактор. Их уверенность в том, что я достойно справлюсь со своей частью нашего общего дела, была для меня ценной моральной поддержкой.

Хороший редактор способен посмотреть на текст свежим взглядом, тогда как у писателя глаз давно замылен, и несть числа способам, которыми редактор может улучшить чужое сочинение: вычеркнуть лишнее, добавить изящества, прояснить смысл, подчистить десятки мелких несоответствий в глагольных временах, местоимениях, последовательности действия, тоне рассказа, отметить все предложения, которые можно понять по-разному, разбить неуклюжие длинные фразы на короткие, вернуть автора на столбовую дорогу, если он забрел куда-то далеко по боковой тропинке, наладить мосты там, где автор потерял читателя, чересчур увлекшись ходом своей мысли, поставить вопросы, касающиеся вкуса и трезвости суждений.

За все эти спасительные действия редакторы заслуживают самых теплых слов. К сожалению, они могут нанести и значительный вред. Ущерб, который они причиняют, делится на две категории — порча стиля и подмена содержания. Давайте сначала обсудим стиль.

Для хорошего редактора нет ничего приятнее рукописи, практически не нуждающейся в его правке. Плохой испытывает непреодолимое желание в ней похозяйничать, чтобы доказать, как великолепно он разбирается во всех тонкостях грамматики и словоупотребления. Это буквоед, который видит трещинки в асфальте, но не умеет насладиться окружающим пейзажем. Очень часто ему просто не приходит в голову, что автор пишет на слух, стараясь добиться определенного ритма или звучания фразы, или играет словами исключительно ради самой словесной игры. В жизни писателя редко бывают минуты мрачнее тех, когда он обнаруживает, что редактор совершенно не понял его замысла.

Я помню множество таких печальных прозрений. Одно из них, не самое шокирующее, случилось, когда я писал о программе под названием «Приглашенные артисты», в рамках которой разные артисты и музыканты должны были посещать экономически неблагополучные города на Среднем Западе. Описывая их, я выразился так: «Судя по тому, как выглядят эти города, в них нечасто приглашаются приглашенные артисты». Когда мне прислали гранки, я прочел: «Судя по тому, как выглядят эти города, в них нечасто наведываются приглашенные артисты». Мелочь? Для меня — нет. Я использовал повтор, потому что люблю этот прием: читатели не ожидают увидеть рядом два похожих слова, и благодаря этой неожиданности фраза становится освежающе необычной. Но редактор вспомнил правило, согласно которому одно из двух однокоренных слов следует заменить синонимом, и исправил мою «ошибку». Когда я позвонил ему с протестом, он изумился. Мы долго спорили; ни один не желал уступать. Наконец он сказал: «Похоже, вы здорово уверены в своей правоте!» Я здорово уверен в том, что одна потачка ведет к другой и что автор должен отстаивать свою позицию. Иногда мне даже приходилось выкупать статьи обратно у журналов, внесших в них поправки, которые я не мог принять. Если вы будете позволять редакторам искоренять из текста вашу самобытность, то потеряете одно из своих главных достоинств. Кроме того, вы потеряете свое достоинство.

В идеале автор и редактор должны вести между собой мирные переговоры, основанные на взаимном доверии. Зачастую, стараясь прояснить смысл туманной фразы, редактор нечаянно теряет какую-нибудь важную деталь — факт или нюанс, добавленный автором по причинам, редактору неизвестным. В этом случае автору следует попросить восстановить потерю. Если редактор согласится с его доводами, он удовлетворит эту просьбу. Однако вместе с тем он должен потребовать, чтобы автор все же устранил невнятицу. Ясность написанного — это то, за что редактор отвечает перед читателем, и он не имеет права пропускать в печать фразу, которой не понимает. Если она непонятна ему, значит, она будет непонятна как минимум еще хотя бы одному человеку, а это уже на одного больше, чем надо. Короче говоря, автор с редактором должны вместе пройтись по всему тексту, выискивая неполадки и устраняя их таким образом, чтобы готовая статья выглядела как можно лучше.

Это обсуждение не обязательно вести при личной встрече — годится и телефон. Но не позволяйте редакторам оправдывать удаленностью или их собственной неорганизованностью изменения, которые они внесли в текст без вашего согласия. «Надо было сдать номер», «Мы и так опаздывали», «Сотрудник, который обычно отвечает за этот раздел, заболел и не вышел на работу», «На прошлой неделе у нас сменили половину состава», «К нам только что пришел новый издатель», «Ваша статья случайно попала не в ту папку», «Редактор в отпуске» — все эти убогие отговорки только прикрывают некомпетентность и бесцеремонность тех, кто пускает их в ход.

Одна из множества печальных перемен в издательском бизнесе заключается в отмирании правил вежливости, некогда считавшихся самоочевидными. Редакторы, в первую очередь журнальные, стали манкировать целым рядом действий, которые должны выполняться автоматически: уведомить автора, что материал получен, прочесть его в разумные сроки, сообщить автору, все ли в порядке, немедленно вернуть материал, если нет, внести в сотрудничестве с автором необходимые поправки, отослать ему верстку, проследить, чтобы автору поскорее заплатили. Пишущие люди и так достаточно ранимы — ни к чему подвергать их дополнительным унижениям, заставляя звонить, чтобы узнать о судьбе своей статьи или выпросить гонорар, который они честно заработали.

Сейчас на все эти естественные любезности стали смотреть как на ненужные реверансы, которые давно пора отбросить. Однако они отнюдь не относятся к разряду прихотей и капризов. Это кодекс чести, на котором стоит наше общее дело, и редакторы, не желающие об этом помнить, нарушают фундаментальные авторские права.

Это высокомерие становится наиболее губительным, когда редактор переходит границы стилистической правки и посягает на самое святое — на содержание. Я часто слышу, как журналисты-фрилансеры жалуются: «Раскрыл журнал, поискал свою статью — и не узнал ее.

Они переписали всю вступительную часть и наговорили от моего имени такого, что у меня глаза на лоб вылезли». Искажать мнение автора — смертный грех. Но редакторы делают то, что позволяют авторы, особенно в условиях цейтнота. Писатели сами идут на унижение, когда разрешают редактору перекраивать их материал как ему заблагорассудится. Каждое такое проявление покорности лишний раз напоминает редактору, что их можно третировать, как чернорабочих.

Но в конечном счете писатели преследуют свои собственные цели. То, что вы пишете, ваше и ничье больше. Используйте свой талант с максимальной отдачей и охраняйте созданное не щадя живота. Ни один редактор не знает, на что вы способны, — это известно только вам. Писать хорошо — значит верить в себя и в то, что вы пишете, идти на риск, не бояться быть непохожим на других, выжимать из себя все до предела. Вы будете писать настолько хорошо, насколько себя заставите.

Мое любимое определение хорошего писателя принадлежит Джо Димаджо, хотя сам он не знал, кого определяет. Димаджо был лучшим из всех известных мне бейсболистов, и никто не выглядел на поле таким спокойным. В роли аутфилдера он покрывал широкими грациозными шагами огромные расстояния, всегда оказываясь на месте раньше мяча и ловя его с удивительной легкостью, и, даже когда он выходил на биту и наносил по мячу удар колоссальной мощи, нельзя было заметить, что это стоит ему каких-то усилий. Я поражался этой непринужденности, поскольку знал, что подобные результаты достигаются лишь ценой упорного ежедневного труда. Однажды некий репортер спросил, как ему удается играть так качественно и притом стабильно, и Джо ответил: «Мне всегда кажется, что на трибунах сидит по крайней мере один человек, который никогда раньше не видел моей игры, и я не хочу его разочаровать».

Большинство процитированных мною материалов были сначала написаны для журналов или газет, а затем включены в книги. Как правило, здесь я привожу ссылку на первое книжное издание в твердой обложке. Сейчас многие из этих книг уже не переиздаются, однако их можно отыскать в библиотеке. Во многих других случаях книги перепечатывались в мягкой обложке, так что найти их не составляет труда.

Источники

Статьи

«Back to Bachimba,» by Enrique Hank Lopez. From Horizon, Winter 1967.

American Heritage Publishing Co., Inc. «Bats,» by Diane Ackerman. From The New Yorker, Feb. 28,1988. «Brain Signals in Test Foretell Action,» by Harold M. Schmeck, Jr. From The New York Times, Feb. 13,1971. Copyright 1971 by The New York Times Company. Reprinted by permission. «Breaking Away,» by Janice Kaplan. From Vogue, January 1984. «Coolidge,» by H. L. Mencken. From The Vintage Mencken. «Death of a Pig,» from The Second Tree from the Corner by E. B. White.

Harper Bros., 1953. «Deep Streep,» by Molly Haskell. From Ms., December 1988. Copyright 1988 by Molly Haskell.

«End of the Trail,» by Garrison Keillor. Originally in The New Yorker. Copyright 1984 by Garrison Keillor. Published in We Are Still Married, by Garrison Keillor. Viking Penguin, Inc., 1989. Reprinted by permission of Garrison Keillor. «For My Indian Daughter,» by Lewis P. Johnson. From Newsweek, Sept. 5, 1983.

«Glad Rags,» by John Updike. From The New Yorker, March 1993. «Halfway to Dick and Jane: A Puerto Rican Pilgrimage,» by Jack Agueros. From The Immigrant Experience, edited by Thomas Wheeler. Doubleday, 1971.

«How Iraq Reverse-Engineered the Bomb,» by Glenn Zorpette. From I.E.E.E. Spectrum, April 1992. Copyright 1992 by I.E.E.E.

«How the Savings and Loans Were Saved,» by Garrison Keillor. Originally in The New Yorker. Copyright 1989 by Garrison Keillor. Published in We Are Still Married. Reprinted by permission of Garrison Keillor.

«Hub Fans Bid Kid Adieu,» by John Updike. From Assorted Prose, by John Updike. Alfred A. Knopf, Inc., 1965.

«Mississippi Water,» by Jonathan Raban. Copyright 1993 by Jonathan Raban. Reprinted with the permission of Aitken Stone Ltd. The full text of the piece first appeared in Granta, issue #45, Autumn 1993.

«Ornament and Silence,» by Kennedy Fraser. Originally in The New Yorker, Nov. 6, 1989. Copyright 1989 by Kennedy Fraser. Reprinted by permission. Subsequently included in Ornament and Silence: Essays on Women's Lives, by Kennedy Fraser. Alfred A. Knopf, 1996.

«Politics and the English Language,» by George Orwell.

«Politics of Sports,» by Janice Kaplan. From Vogue, July 1984.

Review by John Leonard. From The New York Times, Nov. 14, 1980. Copyright 1980 by The New York Times Company. Reprinted by permission.

«T. S. Eliot at 101,» by Cynthia Ozick. The New Yorker, Nov. 20, 1989. Copyright 1989 by Cynthia Ozick. Reprinted by permission of Cynthia Ozick and her agents, Raines Raines, 71 Park Ave., New York, N.Y. 10016.

«The Future of the Transistor,» by Robert W. Keyes. From Scientific American, June 1993.

«The Mystery of Memory,» by Will Bradbury. From Life, Nov. 12, 1971. Copyright 1971 by Time Inc. Reprinted by permission.

«The News From Timbuktu,» by William Zinsser. From Conde Nast Traveler, October 1988.

«The South of East Texas,» by Prudence Mackintosh. From Texas Monthly, October 1989.

«Trump Solo,» by Mark Singer. From The New Yorker, May 19,1997. Reprinted by permission; copyright 1997 by Mark Singer. Originally in The New Yorker. All rights reserved.

Книги

Adams H. The Education of Henry Adams. 2011.

Allen W. Getting Even. Random House, 1971.

Arlen M. J. Living-Room War. Viking Press, 1969.

Baldwin J. The Fire Next Time, by James Baldwin. Vintage Books, 1963.

Benchley R. Benchley — or Else! Harper Bros., 1947.

Bradley B. Life on the Run. Quadrangle / The New York Times Book Co., 1976.

Capote T. In Cold Blood. Penguin Books Ltd., 1966. Davies P. God and the New Physics. 2012.

Didion J. Slouching Toward Bethlehem. Farrar, Straus Giroux, 1968.

Eiseley L. The Immense Journey. Random House, 1957.

Frazier I. Dating Your. Farrar, Straus Giroux, 1986.

Gornick V. Fierce Attachments: A Memoir. 2005.

Hazleton L. Confessions of a Fast Woman. Addison-Wesley Publishing Co., Inc., 1992.

Herndon J. How to Survive in Your Native Land. Simon Schuster, 1971.

Karr M. The Liars' Club: A Memoir. 2005.

Kazin A. A Walker in the City. Harcourt, Brace, 1951.

Kingston M. N. The Woman Warrior. Alfred A. Knopf, Inc., 1976.

Levi P. The Periodic Table. Penguin Books Ltd., 2012.

Marquis D. Archy and Mehitabel. Doubleday Co., 1927.

McCourt F. Angela's Ashes. Scholastic Ltd., 2008.

McPhee J. Coming Into the Country. Farrar, Straus Giroux, 1977.

Mencken H. L. The Hills of Zion. Vintage Books, 1955.

Mitchell J. The Bottom of the Harbor. Little, Brown and Company, 1960.

Mortimer J. Clinging to the Wreckage. Penguin Books, 1984.

Nabokov V. Speak, Memory. Penguin Books Ltd., 2000.

Perelman S. J. Strictly From Hunger. Random House, 1937.

Pritchett V. S. The Offensive Traveler. Alfred A. Knopf, 1964.

Roueche B. Eleven Blue Men and Other Narratives of Medical Detection. Little, Brown and Company, 1954.

Safdie M. Beyond Habitat. The M.I.T. Press, 1970.

Shepherd J. (ed.). The America of George Ade. G. P. Putnam's Sons, 1961.

Stevens M., Swan A. de Kooning: An American Master. 2006.

Strunk Jr. W., White E. В., Angell R. The Elements of Style. Allyn Bacon, 1999.

The Most of S. J. Perelman. Simon Schuster, 1958.

Thomas L. Lives of a Cell: Notes of a Biology Watcher. Copyright 1971 by Lewis Thomas. Penguin Books USA Inc., 1971.

Thomson V. The Musical Scene. Alfred A. Knopf, 1945.

Welty E. One Writer's Beginnings. Harvard University Press, Cambridge, Mass., 1983.

White E. B. Second Tree From the Corner. Harper Bros., 1954.

Wilson E. The Dead Sea Scrolls, 1947–1969. Farrar, Straus Giroux, 1983.

Wolfe T. The Right Stuff. Farrar, Straus Giroux, Inc., 1979.

Zinsser W. American Places. HarperCollins, 1992.

Zinsser W. Pop Goes America. Harper Row, 1966.

Zinsser W. Spring Training. Harper Row, 1989.

Zinsser W. The Haircurl Papers. Harper Row, 1964.

Zinsser W. The Lunacy Boom. Harper Row, 1970.

Сакс О. Человек, который принял жену за шляпу. ACT; ACT Москва; Полиграфиздат, 2010.

Об авторе

Уильям Зинсер — писатель, редактор и преподаватель. Начал свою карьеру в нью-йоркской Herald Tribune и с тех пор регулярно пишет для многих солидных изданий. Автор 17 книг на самые разные темы: от спорта до путешествий и музыки. Преподает в Новой школе (Нью-Йорк).

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.com

Оставить отзыв о книге

Все книги автора

[1] Новая школа — университет в г. Нью-Йорке, в районе Гринвич-Виллидж. (Здесь и далее — прим. пер.)

[2] Цит. по: Торо Г. Уолден, или Жизнь в лесу. Пер. З. Александровой.

[3] Пер. В. Голышева.

[4] Имеется в виду Вудро Вильсон, президент США в 1913–1921 гг.

[5] Библейский пояс — регион на Юге и Среднем Западе США, где сильны позиции протестантского фундаментализма.

[6] В то время, о котором говорит автор, электронные редакторы (word processors) были отдельными устройствами, похожими на электронные пишущие машинки с экраном.

[7] Дабл-плэй — игровая комбинация в бейсболе, в результате которой обороняющаяся команда выводит в аут двух игроков нападающей и тем самым зарабатывает два очка.

[8] Микобер — персонаж из романа Диккенса «Жизнь Дэвида Копперфилда».

[9] Дик и Джейн — герои популярной серии книжек, по которым американские дети учились читать в середине XX в.

[10] «Неистребимый индивидуализм» (rugged individualism) — термин, введенный Гербертом Гувером.

[11] Комиссар — высшее должностное лицо в профессиональных спортивных лигах США.

[12] Малая лига — бейсбольная лига для детей от 8 до 12 лет.

[13] Перефразированные слова Марка Антония из «Юлия Цезаря» Шекспира: «Не восхвалять я Цезаря пришел, а хоронить». (Пер. М. Зенкевича.)

[14] «Тикондерога» — американский авианосец.

[15] Великий трек — переселение потомков голландских колонистов (буров) в центральные районы Южной Африки.

[16] Мзиликази (Моселекатсе) — знаменитый африканский правитель.

[17] Строки из поэм Т. Элиота здесь и ниже даны в переводе А. Сергеева.

[18] «Леди Берд» Джонсон — жена президента Линдона Джонсона, в свою бытность Первой леди активно занимавшаяся благоустройством американских городов.

[19] «Прекрасное пленяет навсегда» — строка из стихотворения Дж. Китса в переводе Б. Пастернака.

[20] Эйзенхауэр.

[21] Псалом 18:10.