Кияр. Встреча Буса с легатом Литицием

Легат Литиций свернул пергамент летописи:

 - Это – неоценимый дар, - сказал легат, - А я-то гадал, с чего бы это вдруг, вы предлагаете нам помощь? Я всё-таки военный, а не дипломат. Дипломатия заставляет меня изрядно попотеть. Я пытался понять, какие скрытые мотивы толкают вас предлагать помощь? Что вам могло понадобиться от Рима?

 - Просто, мы принадлежим к одному народу, - улыбнулся Бус Белояр, - Но, теперь я не могу понять. Если Рим столько лет ничего не знал, тогда чем, в свою очередь, мы обязаны такими тёплыми и доброжелательными отношениями с Римом?

 - Признаться, мы опасались вашей военной мощи. В правительстве решили, что с вами лучше дружить, чем воевать.

 - И чего же вам было опасаться, - рассмеялся Бус, - В присутствии нашей «военной мощи», к которой вы, в случае чего, всегда могли обратиться за помощью?

Легат улыбнулся. Они налили себе ещё по чарке золотистого кваса. Литиций повертел чарку в руке, разглядывая на свет.

 - Удивительный напиток, - легат прищурился, так, как на счёт специалиста?

 - есть один парень, - улыбнулся сар Бус, - Он как раз хочет посмотреть Рим.

 - Я произведу фурор в Риме, - на лице старика заиграла по-мальчишески озорная улыбка, - Его будут подавать в самых престижных заведениях. Знаменитые гетеры будут считать неприличным отсутствие этого напитка у них за столом.

Они рассмеялись. Им было весело в эти последние дни перед войной. Бус Белояр ещё не знал, что это такое, потерять сестру, которую разорвали конями. Что это такое, спросить за смерть сестры не с того человека, а в результате, поставить Мир на край гибели и пытаться, ценой своей жизни спасти этот Мир. Бус Белояр был ещё жив, молод и весел...

Легат и правитель прощались.

 - Неоценимый дар, - повторил Литиций, потрясая огнестойким тубусом с летописью.

 - Лучше знать свою историю, чем строить догадки о том, откуда же мы, такие, взялись, - улыбнулся сар Бус.

Через несколько месяцев, легат Литиций погиб в казалось бы случайной пограничной стычке. Но летописи у него уже не было. Летопись попала в Рим к младшему сыну легата Марка Валлерия. Сын Марка нашёл своего старшего брата, Иуду Валлерия – изменника, Каменное Сердце, и отнял у него фамильный гладиусссылки и дополнения\меч.doc Валлериев, с руной Посейдона и большим синим авантюрином в оголовье. Этот меч и эта летопись стали главным наследством внука Марка Валерия, пятнадцатилетнего легата Августа Валлерия. Наследством, неизмеримо более ценным, чем всё поместье Валлериев.

Два легата

Два молодых легата, соревнуясь неслись на колесницах по длинной дороге.

 - Гей! – Август подгонял коней, - Тулий! Мне пришло письмо из Британии! Помнишь Высшую Военную Школу?!

 - Ты так говоришь, как будто прошло лет десять! – перекрикивая грохот колёс, отозвался Тулий Краск.

 - Арториос Кастус, из Британии!

 - Конечно помню! Мы тогда замучили старика Понтия!

 - Не лучший поступок! Старик и так много лет проработал в Иудее! Тяжёлое место! Много неадекватных людей! Сложно защитить тех, кто прав! Старик надеялся отдохнуть, преподавая молодым студентам!

 - Отдохнуть – с нами?! – хохотнул Тулий,- Между прочим, Понтий написал заметку для будущий курсантов, о том, что нельзя вести себя так, как Краск, Валлерий и Кастус!

 - Я бы на его месте сделал также! – рассмеялся Август.

 - Сейчас бы сделал! А тогда дулся! Когда тебе от отца влетело! Что пишет Кастус?!

 - Обучает сарматов! Конница – блеск! Как будто родились в седле!

 - Лучше бы на корабле!

 - Смотря где! Иногда седло сподручнее! Меня пригласили на молодёжную вечеринку!

 - Дурацкое сборище! С полуграмотным оратором!

 - Я так и сказал! Правда меня не поняли! Пришлось разок врезать! Сын цезаря на меня набычился! Я его дружку зарядил!

 - Октавиану бы самому делом заняться! На музыку бы пошёл, что-ли! Раз он такой, весь из себя, не военный!

Колесницы с рокотом преодолели крутой поворот.

 - А ты слышал, что казнили сара Руссколани?! – спросил Тулий.

 - Что?! – Август резко осадил коней и чуть не вылетел из колесницы.

Два молодых человека стояли во дворце цезаря перед Гаем Юлием. Август Валлерий сжимал потёртый огнестойкий тубус.

 - Предоставленные вами доказательства меняют дело, - нахмурился цезарь, сворачивая пергамент летописи, - Но я не могу, вот так, просто взять и объявить войну.

 - Но, дядя Гай! – возмутился Август, - Мы не можем этого просто так оставить!

 - На меня оказывают давление. Эта новомодная христианская секта. У них есть поддержка в сенате.

Август закусил губу, вспоминая предательство дяди.

 - Великий цезарь боится давления? – вспылил тулий Краск.

 - Где мой потёртый доспех?! – попытался отшутиться Гай Юлий.

 - Но, мы можем что-то сделать? – с нажимом проговорил Август.

 - Я не могу приказать солдатам идти воевать в чужую землю.

 - А раньше мог, - проговорил тулий Краск.

Цезарь нахмурился.

 - Погоди, Тулий, - одёрнул его Август.

 - Но. Кое-что, мы действительно можем сделать, - продолжил Гай Юлий цезарь, - Сенат может запретить развязывание войны. Но, сенаторы не смогут запретить отправку добровольцев. Я даю вам месяц. Вы должны собрать пять легионов добровольцев. И ни одним воином меньше. Только тогда, я дам вам официальное письмо к Амалу Винитару. Об открытии второго фронта готам. Всё ясно?

 - Пять легионов, дядя Гай, - чеканным голосом проговорил Август Валлерий.

 - Пять легионов, - кивнул цезарь.

 - Мы соберём пять легионов, - добавил тулий Краск.

 - А мальчишка – молодец! – рассмеялся цезарь, когда два молодых легата покинули дворец, - Я сам был таким же! Когда крутил бурный роман с Клеопатрой!

 - С моей Клеопатрой? – суровый легат обернулся.

 - Тогда она была моей Клеопатрой, Антоний.

 - Но, ты же сам благословил наш брак.

 - Конечно, - подтвердил цезарь, - Меня бы не поняли в Риме.

 - Мы слишком зависим от этих ораторов, - на лице Антония проступила гримасса отвращения, - Раньше, могли говорить только учёные, жрецы и барды. Теперь, ораторствует каждый, кому не лень. Большинству из них вообще не стоило бы раскрывать рот. Несут всякую чушь, противоречат сами себе. Им бы самим послушать, кого поумнее. Выступает человек, а сразу за ним – вот такое. Умничает – а сам только мозги людям пудрит. Академики перестали выступать, чтобы их не путали с этим, - Антоний вздохнул, - Кое-кому из них явно не повредила бы армейская служба.

Цезарь развёл руками:

 - Люди скажут, что я душу свободу республики. Между свободой и демагогией тонкая грань. Многие люди не хотят её видеть. Старею, Антоний.

 - Да, хорош прибедняться, Гай! – возмутился легат, - разве не ты всего несколько лет назад заманил флот Галльской Империи в узкий пролив и снёс его галерами?! Подумать только! Галльские лайнеры – галерами!

 - Но, мальчишка – хорош, - улыбнулся цезарь, - Чистый, сильный, горячий. Чувствует Закон и Правду. Вот таким и должен быть настоящий цезарь. Марк Аврелий был Валлерием. Мой Октавиан – разгильдяй и бездельник. Хоть и старше Августа на пару лет. Не учится. Ничего не делает. Только бы ему по дурацким посиделкам шляться. Приходит, говорит: «Вот, нам оратор такое сказал...», начинает объяснять. Я говорю: «Да? Вообще-то, это Аристотель сказал. А твой оратор, только переврал и урезал». Говорю ему – учись! Твои ораторы ничего нового ещё не сказали – только старое перевирают. А он – опять к своему оратору. В последнее время и вовсе старается со мной не встречаться. Какую ему страну?! Ему семью-то заводить рано!

 - А ты не упустишь его, Гай? Второй Иуда Валлерий...

 - Не стоит, Антоний, - оборвал его цезарь, - Наверное, это моя плата. Я ведь так и не признал моего сына от Клеопатры. Пообещай мне вот что, Антоний. Если со мной, да не допустят того родные Боги, что-нибудь случится, ты позаботишься, чтобы следующим цезарем стал именно Август Валлерий. И, ни в коем случае, не Октавиан.

Уже через три недели Гая Юлия цезаря отвлёк от работы шум на дворцовой площади. Около него лежала большая стопка текущих документов. Цезарь быстро дочитал тот, который держал в руках – это было очередное требование христиан – разрешить им разрушить храм Юпитера в Риме. В этот раз, под документом стоял добрый десяток одобрений сенаторов. Цезарь взял перо, машинально чиркнул: «Не разрешаю», и вышел на балкон дворца.

Площадь была переполнена людьми. На площади выстроились, нет, не пять – восемь легионов добровольцев. Одного только имени Валлерия и Краска оказалось достаточно, чтобы под их штандарты собрались все патриоты, все ветераны, все, кто не служил в данный момент на границе и успевал прибыть в Рим, все, до кого успела докатиться весть.

Воины приветствовали цезаря. Август Валлерий и Тулий Краск салютовали ему. Гай Юлий рассмеялся, как мальчишка:

 - Как в старые добрые времена! – вскричал он. Дружный приветственный крик восьми легионов был ему ответом. Два молодых легата чеканным армейским шагом поднимались по ступеням дворца.

Цезарь обнял их. Цезарь взял гербовый лист из настоящего pergamos и чернила для особо важных документов.

 - С вами сердце Рима, - проговорил он, отдавая документ, - Да хранят вас родные Боги и да сопутствует вам удача!

Два молодых легата спускались по ступеням дворца, неся в руках резной ларчик с письмом об открытии второго фронта готам.

В этот миг. Гай Юлий цезарь был по-настоящему счастлив. Он ещё не знал, что этот, подписанный им документ станет последним в его жизни. Цезарь смеялся. Но, кое-кто ещё тоже смеялся, тихонечко выглядывая из-за штор в прилегающих к дворцовой площади зданиях. Весь цвет Рима сегодня покинет Рим. И этот, кое-кто, не применёт воспользоваться ситуацией.

Октавиан Юлий отвернулся от окна и оглядел собравшихся в комнате сенаторов-христиан.

 - думаю, ваши надежды на меня слегка преждевременны, - Октавиан ещё раз взглянул в окно, на выстроившихся на дворцовой площади легионы, и на его лице появилась лёгкая тень отвращения, - Армия приветствует Гая Юлия. Они не станут также приветствовать Октавиана Юлия. Отец не позволит, чтобы я правил.

Сенаторы-христиане задумчиво смотрели на него.

 - Всё будет в порядке. Октавиан, - усмехнулся стоявший в дверях двадцатилетний легат Базилий. На его скуле всё ещё красовался здоровенный синяк от Валлерия.

«Соловьиный» лес

 - Об этом мы узнали позже, - проговорил Соловей, - Мы теснили готов. отступали. Князь Словен выигрывал битву за битвой. Перед каждым боем, мы погружались в молу. После боя, каждый воин срезал родовые вышивки с рубах убитых им. Каждый хранил на груди, под самым сердцем связку таких вышивок. Иногда, успевали пробудиться в последний миг перед смертью. Иногда не успевали – и тогда мы видели пустые глаза, похожие на мёртвые глазницы выбеленных временем черепов. Чтобы спасти такого гота, убивший его воин съедал его сердце. После каждой битвы, мы устраивали погребальные костры. Поляницы клали на грудь каждого погибшего расшитый знак Мораны. Ни один погибший не должен был достаться Чернобогу. Наше войско пересекло границу Готского Каганата.

Возле широкой реки, на широкой безлесой равнине, дали нам последний бой. Выстраивалась армия готов. Выстраивалась наша армия. Армии начали сходиться. И тут, сорвался Фриц. Он взял себе имя Готлиф – «Жизнь готов». Он спешил спасти как можно больше жизней своих братьев – жизней своего народа. Фриц вошёл в темп. Вой не обладает искусством темпа. Вой – не берсерк. Вой сгорает, входя в темп. Фрицу было всё равно. Его народ должен был жить – и это единственное, о чём он хотел помнить. Фриц вломился в ряды готов, ломая строй. Фриц вихрем нёсся сквозь армию готов, оставляя за собой широкую просеку.

Старый витязь, Герман, стоял по правую руку от Амала Винитара. Оба вглядывались вдаль.

 - Это Фриц, - сказал Герман.

 - Предатель! – сплюнул Амал Винитар.

 - Боюсь, что нет, - медленно проговорил Герман.

 - Сможешь взять его? – конунг обернулся к витязю.

 - Смогу, - кивнул Герман и начал продвигаться через войско. Вой – не берсерк. Витязь мог предугадать его продвижение. Витязь мог перехватить его. Старый витязь, Герман безошибочно шёл на перехват Готлифу. Герман обнажил меч. Вот, Фриц раскрылся, после очередного удара. Меч Германа взлетел. Но, в последний миг, старый витязь развернул меч себе за спину, обнажая грудь:

 - Верни меня домой! Фриц!

В следующий миг, клинок Фрица вонзился в сердце германа. Старый витязь медленно оседал. А на его губах застыла улыбка.

 - Родные Боги! Я – возвращаюсь к вам! – И Герман рухнул.

 выволокли плоты. спасали своего конунга. Амал Винитар в окружении витязей взошёл на плот. Над плотом развевалось готское знамя – волк, изготовившийся к прыжку. Но тут, далеко за рекой, у самого виднокрая, солнечный луч блестнул о металл. Показались шеломы римлян. Казачья Вольница, сомкнув строевые щиты и чеканя шаг двигалась вперёд. Земля легонько подрагивала от слитного шага. на том берегу срочно строили оборону.

Перед строем римлян, на гнедом жеребце пронёсся обнажив гладиус тит четвёртой когорты легиона Валлериев, могучий богатырь Пуло. Голова богатыря переходила в бугристую шею, которая тонула в ремнях нагрудника.

 - Когорта! К бою! – разнёсся его крик над берегом. Развевался штандарт Валлериев. Развевался штандарт Красков. В бой шли морские пехотинцы. Те самые, что на галерах Гая Юлия штурмовали океанские лайнеры галлов. Те самые, что хранили Средиземное Море. Бой продлился недолго. Сомкнув щиты и ощетинившись мечами, жались к реке последние готские воины, и по нашу, и по римскую сторону. На той стороне, над готами возвышалась могучая фигура Амала Винитара и знамя с волком. Мы увидели Фрица. Никто так и не сумел даже ранить его. Фриц лежал на земле, а из его рта хлопьями вырывалась кровь. Фриц сгорел, возвращая жизнь своему народу – он взял себе имя Готлиф.

Сомкнувшие щиты римляне, раздвигались, давая круг. Вперёд вышел молодой легат. Он опустился на одно колено, снял шлем и поставил по правую руку от себя. Поднял голову и встретился глазами с Амалом Винитаром.

 - Легат Август Валлерий, Тюрк из ветви Ариев, из народа Ромулов, из рода Валлериев. Из нашего рода происходили римские императоры – имею Право!

 Амал Винитар окинул взглядом своих оставшихся воинов. Впервые, его взгляд вновь стал осмысленным. Он видел кровь на своих руках. Кровь тех, кого он не имел права убивать. Впервые, ему захотелось всё вернуть назад. Но он понимал, что ничего уже не вернуть. Вспоминались слова Гамаюна: «Любуюсь прекрасным народом, которого скоро не станет». Убитого Гамаюна. Амал Винитар посмотрел на свои руки – казалось, на них проступили пятна крови убитого кощуна. Теперь – ничего не вернуть. Теперь – всё было кончено. Амал Винитар подошёл к реке. Напился. Умыл лицо. Потом повернулся. Опустился на одно колено и снял шлем.

 - Конунг, Амал Винитар. Тюрк из ветви Вульфов, из народа Готов, из рода Германореха, - и с улыбкой добавил, - имею Право.

Поединок

Фамильный гладиус Валлериев скрестился с тяжёлым мечом готского конунга. И они закружились друг вокруг друга в смертельном танце. Амал Винитар был намного опытнее, но он рано лишился отца, а потому не успел в полной мере овладеть тайным искусством боя рода Германореха. Август Валлерий был намного моложе, но успел в полной мере овладеть тайным искусством боя семьи Валлериев. Амал Винитар был намного сильнее физически, а Август Валлерий обладал гораздо более чистым духом. Эти два воина были примерно равны друг другу. У каждого было самое удобное для его руки оружие. Вряд ли, даже самые суровые судьи смогли бы придумать более честный поединок. Более пяти миллионов глаз следили за каждым движением. Кто-то забрался на поднятый воинами щит, чтобы выкрикивать остальным, что происходит в кругу. Вот меч пропорол левое бедро римлянина и Август завертелся уже на одной ноге. Тяжёлый готский меч крутанулся из полу-дуги и рубанул почти сверху. Гладиус мог лишь смягчить и развернуть удар меча. Меч Амала Винитара обрушился почти плашмя, потому не снёс шею, но с хрустом проломил правую ключицу Августа Валлерия. Легат перекинул гладиус в левую руку.

 - А я-то надеялся умереть от руки достойного! – выплюнул конунг, замахиваясь для последнего, решающего удара. Тут фамильный гладиус Валлериев взлетел, пробивая пластины доспеха и вонзаясь в сердце Амала Винитара.

 - Так и есть, - ответил Август Валлерий.

Последние уцелевшие побросали оружие.

Тут, молодой парнишка-рус не выдержал. Он выскочил вперёд, и бросился бежать к реке, потрясая поднятым к небу мечом:

 - Победа!!! –разнёсся над полем его звонкий юношеский голос. Сказалось напряжение постоянных боёв. Люди понимали, что праздновать-то особо нечего. Что погибло слишком много людей, одной с ними крови, которые не были виноваты в том, что стали нашими врагами. Но после стольких месяцев боли, так хотелось хотя бы немного радости. И люди кинулись к реке. И с нашей, и с римской стороны. Люди кинулись в реку. Люди обнимались прямо в реке, смеялись, хлопали друг друга по плечам. Две части одного народа заново братались между собой. Потом сложили большой погребальный костёр. Сушняк приходилось возить далеко, от самого леса. Оставшихся готов перевязали – кто был ранен. Чтобы избежать диверсий, всех провели дорогой огня, и прежде чем отпустить по домам, полностью обезоружили. не стали принимать за оскорбление то, что им не оставили даже ножей – они всё прекрасно понимали. А многие из них спросили позволения остаться, чтобы принять участие в тризне по своим погибшим товарищам. Когда догорали погребальные костры, Солнце и полная Луна светили с двух сторон одновременно. Начало смеркаться, и вспыхнули другие костры – тысячи костров по обеим сторонам реки.

День Победы

Люди ходили от костра к костру. Люди спрашивали, кто из какого рода. Римляне вглядывались в лица словенов и русов. Словены и русы вглядывались в лица римлян. Каждый искал своих дальних родичей. И каждый находил, если не самих родичей, то хотя бы весточку о них. Я чувствовал себя немного чужим на этом празднике жизни. Ну откуда у меня, араба, могли быть родичи здесь. Я сидел чуть в стороне от всех и глядел в огонь костерка, тихонько напевая арабскую песенку. Помню, как сейчас, я приподнял голову на вскрик ночной птицы, и вдруг увидел чуть смугловатого, черноволосого и кудрявого морского пехотинца, идущего прямо ко мне. Его лицо было слегка отрешённым, наверное, как и моё. Он откровенно разглядывал меня. Меня, признаться, тоже удивили не римские черты лица морского пехотинца. В особенности, чёрные кудрявые волосы, которых не найдёшь ни у одного ромула.

 - Ты ведь – Не рус? – по-римски рубя слова, проговорил он.

 - Я – русский, - усмехнулся я, - Не рус по крови, но рус по духу.

Он разглядывал родовую вышивку на моей одежде.

 - Саид ибн Ибрагим ибн Сулейман..., - прочитал он, - Ты – араб?

 - Ибн Хоттаб, ибн Туляган, ибн Сайфуддин, ибн Салилудин, ибн Хаждимурат, ибн Насредин, ибн Али, ибн Шарафудин..., - продолжил я, - Всё верно – я – араб.

 - Погоди-ка! – его глаза загорелись, - Насредин ибн Али – араб! У Насреддина было два сына – Хаджимурат и Джафармурат?

 - Джафармурат пропал без вести, ещё мальчишкой, в год, когда уходят дети.[95] У нас сохранились записи о нём. Хаджимурат – избрал путь молы. Джафармурат – избрал путь воина. Он нанялся на корабль к купцу, отплывающему в Карфаген. В тот год были сильные шторма – корабль не вернулся.

 - Корабль разбило о скалы. Джафармурат выжил. Ему удалось добраться до маленького островка, где его, умирающего от переутомления и обезвоживания, подобрал патрульный корабль римской морской пехоты. Мой предок посчитал, что теперь его жизнь принадлежит Риму. Сразу после выздоровления, он пошёл в армию и принял римскую присягу. Он пошёл в морскую пехоту. Он попросился в ту самую заставу, которая подобрала его. Он хотел точно также спасать людей, как спасли его самого. Джафармурат был в увольнении. Он приехал к жене, жившей на юге Рима. Около месяца пробыл дома, а потом, перед возвращением на службу, решил навестить друга – командира той самой галеры, которая спасла его. Пожилой центурион демобилизовался и жил в городе, в пятидесяти километрах к северу от Рима. Джафармурат почитал старика, как отца, и не мог упустить случая навестить его, Это было в те самые дни, когда армия Давида вторглась в Рим. Его тяжело ранили во время штурма и женщины уволокли бесчувственного Джафармурата в подземные катакомбы, под городом. Когда он очнулся, рядом сидела маленькая девчушка с перепачканным лицом и воспалёнными от слёз глазами.

 - Они убили их. Они убили всех, - дрожащим голосом пролепетала девочка, - Они убили детей, - по щекам девочки снова потекли слёзы.

 - Где твоя мама?

 - Они замучили её.

Джафармурат тяжело поднялся.

Много дней он один партизанил в катакомбах города. Он один убивал израильских солдат. Каждый день появлялись новые трупы. Они прочёсывали катакомбы, но не могли найти его. Сколько дней прошло – он не помнил. Но вот, настал день, когда после очередной вылазки, никто не спустился прочёсывать катакомбы. Сверху доносился шум. Скифы штурмовали город. Командир израильского гарнизона попытался скрыться в катакомбах. Но, ему навстречу вышел Джафармурат. Скифы нашли его, истощённого, с недолеченными ранами, со стянутым шиной переломом, истекающего кровью над трупом израильского офицера. Он умер, не приходя в сознание. А через сутки нашли девочку. Она вся вжалась в угол. Большого труда стоило успокоить её. От неё-то и узнали о Джафармурате.

После этого, Джафармурат посмертно получил римское гражданство, с правом носить длинномерное оружие[96] и занимать офицерские должности, передаваемом по наследству. Жена и дети Джафармурата остались живы. С тех пор, наша семья, вот уже семь поколений служит Риму.

Я увидел бляху тита на плече молодого воина,

 - Я – командир третьей когорты легиона Краска.

 - Я – командир дружины Бальтазара, погибшего с Бусом Белояром, - отозвался я.

Мы обнялись. Вот уж не думал, что на этом празднике жизни и для меня – араба – найдётся свой родич.

Соловей улыбнулся, глядя куда-то в даль.

 - На другой день, справили тризну. Баян и Финист расчехляли гусли. Князь Словен восседал на большом бревне, заботливо накрытом кем-то мягким шерстяным одеялом. Его мягкая улыбка и ласковый взгляд помогали оттаивать сердцам воинов. Война закончилась, и жизнь вновь вступала в свои права. Тулий Краск и тит Пуло внесли затянутого в бинты и шины Августа Валлерия. Воины расступились, помогая усадить легата поближе к князю Словену.

 - А как думаешь, Август, - У Винитара есть сын? А то, как бы не затребовали тебя в качестве нового конунга.

Валлерий попытался улыбнуться, но вздрогнул – переломы отдавали резкой стреляющей болью при малейшем движении.

 - Пока – не затребовали, - отозвался молодой легат, - Когда затребуют – тогда и будем решать. В любом случае, я не нарушу законов Правды.

Краск встрепенулся – он не мог понять, отчего это, после поединка с Амалом Винитаром, давний друг кажется лет на десять старше.

 - Ты забрал его?[97] – улыбнулся Словен.

Валлерий кивнул.

 - Молодец! – Князь Словен легонько потрепал по волосам молодого легата, - Молодец! Только ты мог справиться.

Словен улыбнулся, поднимая глаза к Солнцу и легонько щурясь под ласкающими лучами:

 - Значит – все возродятся – даже конунг, - князь поднял вверх обе раскрытые ладони, как будто напитывая их солнечным светом.

Сперва тихонько, потом всё набирая и набирая силу, заиграли гусли. Первым пел Финист. Финист, как будто охватывал весь Мир – Баян, выделял из него яркие нити героев. Гимн Финиста был об объединении двух частей одного народа, почти забывших друг друга. Гимн Баяна был о поединке славного легата и готского конунга. Два высших барда, два лучших во всей Руссколани барда, дополняли друг друга – о чём не сказал один – говорил другой. После каждого гимна, по кругу шли резные братины. Люди должны были впитать услышанное. И люди славили Богов. Люди славили своих предков. Не громкими выкриками, как христиане-язычники, а молча, слушая Мир своим сердцем. Потом звучали гусли другого барда. Они сидели друг напротив друга, Баян и Финист, они плели кружево грядущего, сплетая его с настоящим и славным прошлым. А вокруг, вперемежку сидели люди Руссколани и ромулы. Каждый – не возле своих однополчан, с ними он ещё успеет проститься, а возле дальнего, вновь обретённого родича.

 - Все мои воины нашли здесь своих родичей, - задумчиво произнёс Август Валлерий, - А есть ли здесь свой родич и у меня?

Словен улыбнулся:

 0 Когда начались мутации, когда начались аварии летучих кораблей и мы лишились своего воздушного флота, собрались все правящие роды Беров. Было решено разделить кагана на двоих человек – на волхва и воина. Волхв дополнял воина – воин дополнял волхва. С тех пор, народом правили двое – волхв и воин уравновешивали друг друга. Эти двое были точнее и устойчивее, чем единый каган, совмещавший двоих в себе. В тот год, в нашем роду был последний каган словенов. С тех пор наш род стал родом волхвов. Волхва из нашего рода всегда дополнял воин из другой ветви рода Бером. А волхв дополнял воина. Когда было решено основать Рим, старший сын из нашего рода остался править словенами, а младший сын, с несколькими родами отправился к побережью Италии. Он был жрецом Живой Силы – Природной Мощи – жрецом Бога Велеса. На юге, имя Велеса звучит, как – Баал. И он был жрецом Рода – Черномора – Посейдона. В южном средиземноморье этого Бога называют Лер.[98] Волхв Баала и Лера.

 - Вал лерий?! – встрепенулся Август.

 - Всё верно, - кивнул Словен, - Потому. Ты и не мог найти своего родича – ты мой родич, Август.

 - А я? – тихонько произнёс Тулий Краск, - Я тоже не смог найти своего родича. Кто я такой? Скажи мне, если знаешь.

Старый князь вновь улыбнулся:

 - С моим родичем, с самым первым Валлерием, бок-о-бок шёл воин. Высший воин. Илувар. Они даже не были братьями. Но, они двое – были одним. Они двое составляли самого первого кагана Рима. Он был великий воин – и учитель воинов. Имя его звучало, как удар меча, пробивающего доспех.

 - Краск?! – подскочил Тулий.

 - Ты прав, - Словен потрепал молодого легата по волосам, - И ты прав, что не нашёл здесь своего родича. Нет здесь твоего родича. Ты совсем чуть-чуть не успел застать его в живых, Тулий. Твоим родичем был князь Бальтазар.

Солнышко размаривало старого князя. Словен засыпал. Князь вытянулся на траве, положив под голову старческие ладони и чуть прищурившись глядя на Солнце. Его глаза слипались. Два молодых легата остались сидеть возле него. Уже засыпая, князь сказал:

 - Берегите цезаря, мальчики. Берегите Гая Юлия. Он – надежда вашей нации, - Словен вздрогнул, но так и не проснулся. Дыхание старого князя стало ровным и безмятежным, как у младенца. В тот день, князь Словен завершил последнюю свою миссию – он выиграл войну и восстановил Мир. Завершив и доделав всё, что хотел, князь уснул, сразу после тризны. А проснулся уже в Мире Прави.

Всех детей князя Словена унесла война. От рода Буса Белояра, как мы тогда думали, тоже никого не осталось. В Руссколани остались править три внука князя Словена, сыновья Ярослава Глухого. Один из которых был Владимир.

Князь Словен вздрогнул, потому что в этот миг двадцать два кинжала заговорщиков вонзились в Гая Юлия цезаря. В Риме произошёл христианский переворот.

Мы радовались. Мы думали – Мир наконец восстановлен – на самом деле – Мир рушился.

Возвращение долгов

Соловей присел на корточки, протянув руки к костру и долгим взглядом смотрел в огонь. Небо начинало сереть. Подошла Любава с двумя кружками дымящегося травяного отвара:

 - Что-то засиделись вы, - ласково улыбнулась она, - Вон, светает уже.

Соловей улыбнулся и обнял жену:

 - Я тут как раз собираюсь рассказать Или, как мы с тобой познакомились.

 - Думаешь – пора? – Любава нежно прижалась к щеке Соловья.

 - Думаю – да, - кивнул Пуд.

Любава обернулась к Или и посмотрела ему прямо в глаза:

 - Я – готка, Или.

 - Что?! – Или аж подскочил.

 - Не ожидал? – рассмеялась Любава.

 - Мы смотрели на вздымающиеся к небу языки пламени погребального костра князя Словена, - начал Соловей свой рассказ, - Мы стояли все вместе – русы, словены, ромулы. Мы стояли молча – слова были не нужны. Наши сердца желали князю: «Счастливого пути». Мы знали – Словен больше не вернётся. Душа князя уходила на Соль, чтобы ждать нас там. Мы знали, что человеком Словен больше не родится – только Звездой[99], потом, когда дождётся нас всех. Если конечно, ему не придётся родиться вновь. Но мы хотели верить, что настолько суровые времена уже не настанут.

Мы смотрели, как догорают последние угли погребального костра, а потом двинулись в обратный путь. Многие оставались здесь. Почти все уйгуры и половина булгаров остались здесь, в землях готов, чтобы основать Австрию, Венгрию, Румынию, Болгарию. Часть русов остались здесь, чтобы основать своё государство на западе. Они так и назвали его – Потомки Русов – Прусия. А мы шли, от селения к селению, чтобы вернуть Долг Правды, Долг Справедливости. Мы входили в селение. На центральной площади собирались люди, и мы просили назвать – какие рода здесь живут. Тогда, каждый воин доставал из-под рубахи связку родовых вышивок, срезанных с рубах убитых им готов. И произносил имена убитых им воинов из тех родов, которые жили в этом селении. Случалось, что род погибшего был ещё достаточно большим и сильным – тогда они отказывались от Долга Справедливости. Но случалось, что у погибшего оставалось лишь несколько родичей – тогда требовали Справедливости. Тогда мы брали на себя заботу о родичах погибшего. Рус мог остаться в роду убитого им гота, чтобы собой заменить погибшего. А мог взять жену убитого им воина. Себе в жёны и увезти его детей и близких родичей с собой в Руссколань.

Я помню этот день, как сейчас, - Соловей взглянул на Любаву, - был жаркий день. Со многими боевыми друзьями мы успели проститься. Они остались, чтобы продолжить жизнь в земле готов. А наша процессия превращалась в целый караван с поскрипывающими телегами, шумящими ребятишками, молчаливыми, по большей части, женщинами, подслеповато глядящими с телег стариками (отцами, а то и дедами павших воинов), блеющими козлятами и повизгивающими поросятами. В полдень мы вошли в селение. И тут я услышал – род Бисмарка. Я вспомнил бой. Что-то необъяснимо честное было в том бою. Кмети выходили на кметей. Вои – на воев. На меня шёл витязь. Он шёл целенаправленно, прямо на меня. Высокий, белобрысый, с длинными прямыми волосами. Широкий и кряжистый, как дуб, он поигрывал тяжёлым полутора-хватным мечом, словно соломинкой. Моя сабля рассекла ему грудь. В последний миг, он словно что-то понял, и я различил едва слышный шёпот его губ: «Сохрани».

Я сделал шаг вперёд. На ладонь легла вышивка. И я зачитал:

 - Ганс Бисмарк, Тюрк из ветви Вульфов, из народа Готов, четвёртая ветвь рода Бисмарка, путь воина, посвящение – Видязь.

Я увидел, как из собравшейся толпы вышла молодая девушка:

 - Я – Либхен Бисмарк, - произнёс её звонкий голос. Народ расступился, давая ей побольше места, - Последняя из четвёртой ветви рода Бисмарка, - голос девушки дрогнул, она, словно сглотнула подступивший к горлу комок, - Второй, третьей и пятой ветви рода Бисмарка больше нет – их унесла война. Первая ветвь рода Бисмарка живёт в Берлине. Но я... не хочу в Берлин, - голос девушки, наконец обрёл твёрдость, - Я – Либхен Бисмарк – Последняя из четвёртой ветви рода Бисмарка... Требую Справедливости.

Народ затих. Все смотрели на неё. Я сделал ещё шаг вперёд, опустился на одно колено и произнёс формулу:

 - Я, Саид ибн Ибрагим, Соловей Пуд – пришёл вернуть Долг Справедливости.

 - Я смотрела на него, - вступила в разговор Любава, - Смуглолиций воин – русский, явно не рус по крови – перс или араб – я не вглядывалась в его вышивку, я смотрела ему в лицо. Я понимала, что этот человек теперь станет моей судьбой. «Может и к лучшему, что он не рус», - подумалось тогда мне - будь он русом, это постоянно напоминало бы мне о трёх братоубийственных войнах. Войнах для которых нет и не могло быть причины. Войнах, которые отняли у меня семью, унесли с собой почти весь наш род, кроме первой ветви, которая жила в Берлине и с которой я редко общалась. Войнах, которые убили моего мужа. У нас даже не успели родиться дети. Меня больше ничего не держало. Готская земля – наша земля – буквально пахла кровью. Мне хотелось уехать. Руссколань? Пусть будет Руссколань. Я трижды произнесла формулу: «Я, Либхен Бисмарк, требую Справедливости». Я подошла к нему и вложила руку в его ладонь. Ладонь, которая сжимала тот самый клинок, который пронзил моего мужа. Он поднялся с колена и посмотрел мне в лицо.

 - Скажи, - тихонько спросила я, - ты смог вернуть его в Землю?

 - Да, - кивнул он. Я слышала его незнакомый голос. Я привыкала к его голосу.

 - Скажи, он сможет родиться вновь?

 - Да, - в его голосе звучала уверенность. Я верила ему. Я чувствовала, что он говорит правду. Какое-то необъяснимое спокойствие легло в мою душу. Теперь всё было решено. И пусть оно будет. Я обняла его. Наверное, люди ждали от меня слёз. Но слёз не было. Я верила ему. Я знала – он всё сделал так, как надо. «Счастливого перерождения, любимый», - прошептала я Гансу: «Спасибо тебе, за Ганса», - проговорила я этому чужому смуглолицему воину, который становился моей судьбой.

Соловей улыбнулся, прижал Любаву к себе покрепче, нежно поцеловал:

 - Вот уж не думал я, - рассмеялся Соловей, - Обрести свою любимую таким странным способом – увезя её с собой по Закону Справедливости. По Справедливости, я обязан был заботиться о ней и о всех её родных, если бы они были. По Справедливости, она получала все права моей законной жены. Но Закон не запрещал мне взять себе ещё жену. Закон позволял, но возвращаясь в Руссколань и обнимая Любаву, я вдруг понял, что не хочу этого. Для меня до сих пор, как музыка души, эти её слова: «Я, Либхен Бисмарк, требую Справедливости». Представляешь, чужой дядька, смуглый, страшный, наверное для готки. Если бы она не сказала тогда этих слов – где бы я искал её потом? Вот так, иногда пара слов возвращают человеку его счастье, которое он, идя по своему пути и не смея отвлекаться на поиски своего собственного счастья, уже и не чаял обрести.

 - Светает уже, - напомнила Любава, ласково глядя на Соловья.

 - Действительно, пора спать, Или, а то утром не проснёмся.

Или посмотрел им вслед, удаляющимся в избушку Соловья. Потом растянулся возле костра и закутался в своё походное одеяло.

 - А какая она? Моя любимая? – подумал засыпая Или.

Немцы Поволжья

На другой день проспали допоздна. Или проснулся, когда припекающее Солнышко уже близилось к зениту. Потянул застоявшиеся после сна мышцы. Поднялся. Пошёл к ручью. Хорошенько умылся по пояс.

Проснулся Соловей:

 - Что, уйдёшь сегодня, - спросил он.

 - Пора, - кивнул Или.

 - Тогда послушай на прощание мой последний рассказ. Может быть, ещё увидимся. Только, от чего-то мне кажется, что уже вряд ли. А знать ты должен. Про Илёшку, моего приёмного сына и твоего единокровного брата, - они подошли к столу, налили себе по кружке чая, отломили по краюхе ржаного хлеба.

 - А обедать? – спросила Любава.

 - Успеем, - отозвался Солвей. Растянулись на травке у костра. И Соловей начал рассказ:

 - Многие из нас тогда переженились на готских девушках. А на другой год народилось много детей. Почему-то, в основном сыновья. И лица у них были уж больно знакомые. Готские воины рождались нашими сыновьями. Многие из них избрали путь народа готов. Был среди них и наш с Любавой первенец, приёмный брат Лёшки. Да только, не долго они вместе общались. В год, когда уходят дети, они ушли, чтобы возрождать готскую культуру. Возрождать готский народ. Таким, каким они помнили его ещё по своей прошлой жизни. Таким, каким этот народ был во времена юности Германореха. Основали они на Волге, у булгар, своё поселение. Дедов готских, которые с нами из Германии приехали, давай к себе зазывать, чтобы деды эти их учили. И таким образом, культуру свою по дедовским принципам возрождать начали. Даже каган у них свой появился. Называли они его шадом[100], потому что настоящим каганом своим считали готского конунга. Славные ребята. С булгарами дружат. С нами дружат. Никого никогда не обижают. Построили в своём селении четыре тенгрианских храма – славище, мольбище, требище и капище – всё, как положено. Сынишка мой – у них там – одним из старших. Их теперь так и называют – немцы Поволжья.  Вот так мы свой долг и вернули. А я с тех пор второго сына ждал. Чтобы обещание моё, данное отцу моему, Ибрагиму, исполнить. Обучить сына искусству погружения в молу. Да, как голос самого Отца Богов, Аллаха, суметь услышать. Сам я голос Отца Богов, лишь несколько раз услышать сумел. Ну, так на то и дети, чтобы превзойти своих родителей. А вдруг бы с путём молы родился – вот отец бы обрадовался. Только, Любава так больше и не разродилась. А может – всё ещё будет? Ну, отправил бы я к отцу сына с весточкой – рассказать есть о чём – да только я всё ещё до конца не знаю, как нам остановить чернобожников. Может потому Любава второго сына и не рождает – назначенного часа ждёт?

Но прежде, случилось вот что:

Алёшка, попов бич

Был я тогда не ватажным атаманом, а дружинным воеводой. Не князем, потому как не рус. Только, князя нашего – Бальтазара, тогда уже в живых не было. А нового князя поставить было некому – не было больше сара в Руссколани. Потому, дружиной княжеской я командовал. Чернобожники тогда ещё в диковинку были. Не было тогда ещё в Новом Киеве осквернённого храма, в котором нашим родным Богам кровавые жертвы приносили.

 - Как?! Нашим Богам?! Кровавые жертвы?! Как такое возможно?!

 - Собрал Владимир в Новом Киеве прекрасные резные статуи всех наших двенадцати Богов. Народ обрадовался. Толпами в Новый Киев шли. Храм был прекрасен. Огромную площадь возле города, статуи Богов занимали. Под открытым небом, чтобы Солнце светило над головой. Вокруг были высажены дубы и кедры – сами деревья стали стенами храма. Года три люди радовались. Подрастали саженцы. Храм потихоньку приобретал свой вид. А потом приказал Владимир поставить перед статуями Богов каменные чаши и совершать кровавые жертвоприношения.

 - Так вот почему такой тяжестью веет от Нового Киева?!

 - Ты не знал? Вот тогда-то я и почуял чернобожников. Люди не понимали причины такого осквернения родных Богов. Люди в ужасе бежали из Нового Киева. Но я-то читал Тору. Я знал, что во всём Мире существует только один Бог, который требует себе кровавых жертв – это Яхве-Чернобог. Любых других Богов, любых верований, кровавая жертва оскверняет и отвращает. Родные Боги не могли больше достучаться до Нового Киева. Пролитая кровь перед их статуями отнимала у них силы и не давала им защитить Новый Киев. Так, Новый Киев лишился защиты Богов. А люди, как и ты, Или, чуют тяжёлый запах крови и смерти, висящий теперь над городом. Люди спешат покинуть город, а потому не успевают даже увидеть осквернённого храма.

Мы жили на княжьем дворе. Чуть в стороне от всех городов, но так, чтобы, случись что, поспеть на помощь. За высоким частоколом стояли длинные дружинные дома. Во дворе стояла конюшня и стрельбище. Я, как воевода, занимал малый терем князя.

Вдруг, во двор влетел воин на взмыленном коне. Впереди воина, в седле сидел мальчишка. Я бросился навстречу. Мальчишка, соскочив с коня, кинулся ко мне:

 - Воевода Соловей! Воевода Соловей! Выручай! Чернобожники деревню жгут!

 - Что?! Как?! – Дружина!!! По коням!!! – взревел я.

Лавой вылетели мы из-за опушки леса. Дом кузнеца стоял чуть в стороне, на отшибе. Крепкий, широкоплечий, примерно моего возраста. Я узнал его. Это был Белотур. Тот самый Белотур, что выковал когда-то мою сабельку. Теперь, он лежал в луже крови. Его светлые, почти белые волосы, перехваченные ремешком на лбу, разметались по траве. В руках он сжимал кузнечный молот. Вокруг валялись несколько человек с промятыми молотом нагрудниками. Мальчишка, лет двенадцати, отчаянно крутил мечом, отбиваясь сразу от троих воинов. На всех воинах был... русский доспех. Я увидел пустые глазницы вместо взгляда у всех нападавших.

 - Что?! Зомби?! Здесь?! Ищите адепта!!! – взревел я и пустил коня в галоп в сторону селения. Наши витязи сходу зарубили зомбей и кинулись следом. Адепта не пришлось долго искать – его писклявый голос разносился над площадью:

 - Примите благодать Господа! – фальцетом вещало существо в рясе, от которого за версту разило некромантией. Я увидел воинов, превращённых в зомби. Они согнали жителей селения на центральную площадь. Между воинами и жителями уже образовалась полоса трупов. Площадь была залита кровью людей. Мирных жителей! Я увидел вереницу людей, которых вели на казнь. Я увидел гильотину – большой топор на двух направляющих. Ты всё это видел. Но тогда – это был первый подобный случай. Наши воины просто обезумели. Кто-то отпустил верёвку. Гильотина упала. Брызнула кровь. И я увидел под топором разрубленное тельце ребёнка. А посреди площади верещала эта тварь в рясе:

 - Узрите благодать Господа!

Народ взвыл и кинулся на оцепление. Заработали копья. Но заработали и мечи. Зомби даже не сразу заметили воинов. Озверевшие от увиденного воины разрывали зомбей на куски, изрубали их в кашу. Я рванул коня – и следующий вопль:

 - Узрите благодать Господа! – голова твари верещала уже летя по воздуху, отсечённая моей саблей.

Воинов трясло. Они шатаясь бродили по площади, не понимая, что происходит вокруг. Обезумевшие жители рыдали над трупами принесённых в жертву Чернобогу своих родных.

Кое-как удалось хоть немного успокоить людей и выяснить, что же произошло.

Этот адепт оказался сильнее тех диверсантов, которых подсылали к нам в армию во время войны. К нам нарочно подсылали слабых адептов, чтобы волхвы не могли их учуять. Вся их сила была спрятана в выданных им амулетах, в скрытом фанатизме и в искусстве слова, которому их специально обучали. Этот же был намного сильнее. Он пришёл в селение под видом странника. Его приветили. Он спросил позволения говорить. Люди слушали его. Люди улыбались – и не соглашались с ним. Когда вы не знаете своих родителей, любой, кто принесёт вам весточку от них, не важно, правду или ложь, будет принят вами с радостью. Но если вы знаете своих родителей, станете ли вы слушать лож о них? Тот, кто слышал Богов, тот кто знает, откуда он родом, может ли поверить в идею о том, что всё живое было изготовлено магией иноземного Бога, по имени Яхве? Потому, ложь не возымела действия. Люди говорили пришельцу:

 - Посмотри вокруг! Ты видишь здоровых и крепких людей. Эти люди не знают, что такое болезни. За последние несколько лет мы лишь один раз обращались к лекарю, да и то, потому что человек подвернул ногу. Посмотри на наших женщин – они сильные и крепкие, они красивые и статные, от них рождаются здоровые и крепкие дети. Посмотри на наших коз и коров – они здоровые, они дают много молока и мы никогда не слышали, что такое падёж скота. Ещё не закончился первый месяц лета – а репа на полях уже с кулак величиной. Ты видишь всё это? Наши Боги любят нас. Наши Боги учат нас. Зачем нам отрекаться от родных Богов в пользу твоего Бога?

 - Мой Бог – Истинный! – пытался возразить он.

 - Конечно, - говорили ему, - Разве Бог может быть не истинным? Твой Бог учит тебя. Твой Бог ведёт тебя – значит он – истинный Бог. Меня ведёт истинный Бог, его ведёт истинный Бог. Боги – на то и Боги, что они истинные.

 - Истинный Бог может быть только один! – возмущается он.

 - Ну ты даёшь, мужик?! – смеялись ему в ответ, - Каждый человек избирает свой путь. И каждому пути учит свой Бог. Разве может быть всего один путь? Разве может охотник – без землепашца? Землепашец – без барда? Бард – без воина? Воин – без матери? Ты представляешь себе Мир, состоящий из одних землепашцев или из одних бардов?! Да и как бы Бог мог породить этот Мир, если бы был один? Мог бы твой отец родить тебя, если бы не существовало твоей матери? Могла бы твоя мать родить тебя без твоего отца? Подумай сам – Богов просто физически не может быть меньше, чем двое.

Проповеди не получались, Проповедовать никто не запрещал – только результата не было. Они знали больше него. Обычные люди в обычной деревне не были тупой безграмотной толпой.

Тогда он пытался говорить с ними по-одиночке:

 - Понимаешь, Исус, он возвращал людей к истине. Он возвращал людей к истинному пути. Он помогал им. Он мог излечить даже мёртвого одним прикосновением. А ещё, он ходил по воде, как по земле!

 - О! Великий будай! – говорили люди, - Расскажи, где живёт он? Мы тоже хотим послушать такого человека.

 - Его казнили! Он пострадал за наши грехи!

 - Как наш Бус Белояр, - говорили люди. Люди старались ободрить пришельца, - Ты не расстраивайся – он родится вновь! Такой человек – просто не может не родиться! Но скажи, что совершили вы такого страшного, что только смерть будая смогла исправить?

 - Он пострадал за всех людей! За всех!

 - Как? И за меня?

 - За тебя! За всех! За каждого!

 - Скажи, Что такого страшного совершил я? – подскакивал селянин, - Скажи, если видишь, какой поступок я не углядел? Где совершил ошибку? Я хочу пойти и исправить всё, как можно быстрее. Скажи, где конкретно я был не прав?

 - Ты не можешь исправить своих ошибок.

 - Как же так? Даже полено может, хотя бы на несколько минут осветить и согреть тебя, подобно Солнцу! Это – путь Слави. Он ведёт в Мир Прави – верхний Мир. Нас, русов называют Право-Славные. Человек может потребовать от себя, как от Бога. И может справиться с любой ситуацией. Скажи, в чём моя ошибка – я пойду и исправлю её!

 - Ты не понимаешь! Исус – сын Божий!

 - Да, это-то как раз понятно, - смеялся селянин, - Конечно же он – сын Божий. Я – сын Божий. Ты – сын Божий. Кто же мы, если не дети Богов?

 - Ты кощунствуешь!

 - Ну, что ты. Я всего лишь говорю то, что знает каждый ребёнок. Кощунствовать – передавать людям слова и поступки Богов, может только волхв особого посвящения – кощун. Только тот, кто способен передать слова и поступки Богов с абсолютной точностью, не исказив ни слова – может кощунствовать. Только тот, кто сам слышит Богов. А вот ты – кощунствуешь. Ты рассказываешь о деяниях своего Бога. Ты – посвящённый? Ты посвящён, как кощун? А почему тогда, ты не слышишь других Богов?

А потом настал священный праздник Купальской Ночи. Люди славили Морану-Купалу и Рода-Черномора. Люди водили хороводы. Потекли «ручейки». Постепенно складывались пары. Старший волхв тихонько говорил каждому – кому Боги дают своё одобрение, а кому в эту ночь хранить Священный Огонь.

В круг ворвался давешний пришелец. Он расталкивал людей, кричал, выкрикивал оскорбления в адрес Богов, швырял комья глины в Священный Огонь.

Его увели. И заперли в пустом доме на окраине селения. Старики приходили к нему. Его пытались вразумить. Ему старались объяснить:

 - Никто не мешает тебе верить своему Богу. Никто не мешает тебе говорить о нём. Не мешай и ты людям –ведать своих Богов.

Он вроде успокоился. И его отпустили. А через несколько дней, люди проснулись от запаха дыма. Горел храм. Кто станет охранять храм? Кому придёт в голову надругаться над чьими бы то ни было святынями? Пришельцу пришло. Уйти он не успел. Старый волхв почуял неладное, но пока добежал – храм уже полыхал. Чужак сцепился с волхвом. Он успел пару раз пырнуть старика ножом, но тут подоспели мужики. Ярость сделала своё дело – он не успел ничего наколдовать. Его избили палками и вышвырнули за околицу селения, сказав: «Чтобы больше не возвращался!»

Старого волхва перебинтовали, как могли, погрузили на телегу и повезли в соседнюю деревню, где, как люди знали, живёт хороший лекарь.

Мужики, отвозившие волхва ещё не успели вернуться обратно.

А чужак набрёл на дружину. Вот почему бежал мальчишка в такую даль – ко мне за подмогой. Хорошо хоть в лесу на дзорного моего наткнулся, а то бы и вовсе – не поспели. Та дружина, что их селение охраняла – пала от руки чернобожника, превращённая в зомби. Силён, гадина, оказался. Видать, амулеты заряженные на крайний случай берёг – а в дружине и применил. Амулеты те так у него на руке и болтались. Видать, заново зарядить хотел, - Соловей сплюнул, - На крови наших детей зарядить – гадина! Я то знаю. Пророк Мусса, который и не пророк, и не Мусса, так делал. В Торе записано. Нашёл я и воеводу их. Возле кузнеца лежал. Грудак кузнечным молотом смят. Глаза стеклянные в небо смотрят. Я его знал – мой бывший однополчанин. Представляешь! Всю войну человек прошёл! Родину защищал! Чтобы вот так погибнуть! В мирное время! Превращённый в зомби и убивающий тех, кого он поклялся защищать!

Кое-как восстановили порядок. Сложили погребальный костёр. Волхва не было. И времени посылать за другим волхвом – тоже не было. Людей убивали с оскверняющим чернобожным обрядом – нужно было успеть, пока Чернобог похитил не все души. Пришлось мне вспоминать – чему отец учил. Я погрузился в молу. Я видел – не чётко – всё ж таки не жрец. Тогда я открылся шире и стал пропускать сквозь себя поток побольше. Мог сгореть, конечно. Но тогда меня это не  волновало. Кое-как, удалось пробить путь в царство Мораны. Почти все смогли уйти. Кого-то успело засосать амулетами. Тогда я составил Коло Сварога и положит в огонь амулеты. Снова вошёл в молу. Удалось спасти ещё кого-то. Опять не всех. Попытался ещё раз. Тут я ощутил, как меня похлопывают по щекам и отливают водой – оказалось, во время третьего погружения в молу я рухнул. Воины сказали – почти час сердце не билось. Часа было слишком много. Снова погружаться  было уже бессмысленно. Да я бы и не смог.

Мы стали собираться в обратный путь. Уж и не знаю, на кого я был похож. Может ли лицо смуглого человека стать полностью белым? Во всяком случае, наши воины в лицо мне заглядывать опасались.

А вот кое-кто другой не побоялся. Только тронулись, парнишка мне в стремя вцепился:

 - Возьми с собой, воевода.

 - Что взять? – я ещё с трудом соображал, что происходит. В глазах через раз темнело.

 - Меня возьми, воевода. С вами хочу поехать – людей защищать.

 - Зачем тебе? – удивился я, - Ты селянин. Тебе бы – хлеб растить.

 - Я – сын кузнеца. Кузнец – один жил. Никого у меня больше здесь не осталось. Погиб батька. Возьми с собой, воевода. Всё равно – убегу. Пойду людей защищать. Не хочу, чтоб другие, вот также батьку теряли.

 - Сын Белотура?

 - Ты знал его, воевода?

 - Полезай в седло, - я не мог отказать сыну того, кто выковал когда-то мою сабельку. Кто когда-то поверил в меня. А я – в него. Что ещё я мог сделать для погибшего друга, если не вырастить и воспитать его сына, как родного? Вот так и появился у меня сын мой – Илёшка.

По возвращении, я отправил подробный рапорт. Пришёл ответ, вроде как от Владимира. По малолетству князя, документы подписывал регент – некий Кирилл. Кто такой? Откуда взялся – понятия не имею. Чужеземец какой-то. Не рус, и даже не русский, но документы подписывал он. В приказе, в длинной и витиеватой форме содержалось требование: «Чернобожникам преград не чинить». Я опешил от такого поворота вопроса. Отправил повторный отчёт, в котором подробно описал все творимые ими злодеяния и массовые убийства, и потребовал ответ от самого князя.

Пришёл приказ, на сей раз подписанный рукой самого Владимира:

«Дружине Бальтазара – сложить оружие. Воеводе Пуду – явиться в Новый Киев на суд за самовольное убийство святого человека».

Вот так значит?! «Святого человека?!»

Я отвёл дружину в леса, чтобы княжий двор, в случае чего не стал для нас ловушкой. И отправил гонца в Рязань, к Ярополку. Я посылал Ярополку подробный отчёт о ситуации в Новом Киеве и высказал предложение привести дружину на соединение с Рязанской армией, с тем, чтобы выяснить положение дел в Новом Киеве и восстановить Законный порядок.

Гонец не вернулся.

Тогда, я отправил хорошо вооружённый отряд с новым посланием. Отряд вернулся с докладом: вдоль границы Рязани стоят кордоны хорошо вооружённых людей без знаков отличия, которые открывают стрельбу без предупреждения. Вот почему гонец не прошёл. Отряду удалось пробиться и привезти ответ князя Ярополка:

«Жду вас в Рязани».

Мы выдвинулись. Но, на подходе к Рязани, разведка доложила: Рязань взята войсками Нового Киева. Князь Ярополк – Соловей горько усмехнулся, - Нет, не убит в поединке – со всеми своими воеводами казнён по приказу князя Владимира.

Имеющихся у меня сил было недостаточно для штурма Рязани. Да я и не хотел, чтобы русы убивали русов. Я собрал воинов, и сказал:

 - Я остаюсь хранить Закон и Правду, как того требует моя присяга. Но теперь, я оказываюсь вне нового закона. Меня будут искать, как преступника. Я не могу приказать вам. Никто из вас не обязан идти со мной. Каждый, кто пожелает, может пойти и сдаться Владимиру, и, я надеюсь, будет принят в его дружину. Мы, те, кто останется со мной, уйдём в леса. Будем хранить истинный закон – Закон Правды. Со временем, я надеюсь, в Руссколани снова появится сар – и тогда мы сможем присягнуть ему на верность. Пока же, мы будем хранить верность самой Земле.

Кто-то ушёл. Но таких было немного. А мы с тех пор так и стоим в этом лесу. Храним Закон. Защищаем людей. На той самой земле, которую хранил и защищал наш князь Бальтазар.

 - Кто же такой, этот регент, Кирилл? – проговорил Или.

 - Или! – возмутился Соловей, - Владимиру тридцать семь лет – как и тебе! Ты сам видел его! Какой регент сможет ему приказать сейчас?! Говорю тебе – остерегайся Владимира.

 - Но, чтобы князь Руссколани? Сам?!...

 - Я тоже не хотел в это верить. Но, Владимир казнил Ярополка. И всех его воевод. Точно так же, как Амал Винитар казнил сара Буса! Не на кресте, правда – но дыба, знаешь ли, не лучше! Да и в Рязани на кресте можно разве что замёрзнуть! Говорю тебе – не верь Владимиру!

 - Но, чтобы князь Руссколани...

 - Ну, как знаешь! – рассердился Соловей, - Я тебе своё слово сказал!

Соловей сидел на бревне и вычерчивал что-то прутиком на земле перед собой:

 - А Лёшка так и жил у меня. Сыном родным мне стал. Славный парень вырос. В бою – десятка лучших витязей стоит. В темп входил – просто с ходу. Хотя, темпу его никто не учил – некому было. В дружине у меня старше витязя – и нет никого. И посвящения берсеркского у Лёшки не было. А вот надо же – не сгорел. Стоит себе, как ни в чём не бывало, улыбается. Только запыхавшийся чуток. Как будто ходить, и в темп входить, разом учился. Только вот, при виде попов – зверел. Ни успокоить, ни остановить его было невозможно. Всё глаза бати погибшего – Белотура – у него перед глазами стояли. Попа увидит – всё. Мог гнаться за ним хоть сотню вёрст. Хоть пешком за конным. Говорил я ему: «Не гоже шибко вперёд от дружины отрываться – а вдруг западня там!» Но ничего он с собой поделать не мог. Так и прозвали его – Попов Бич. В деревнях про Илёшку моего уже легенды складывать начали. Алёшей Поповичем называют. Отмазу ради – спросят – так мол – сын попа. А то попы горазды – чуть что – на дыбу, да вопросы каверзные задавать: «А знаешь ли тайную тропку в Соловьёво убежище?» Знали бы, что Попович, на самом деле – Попов Бич!

 - А Илёшка знал, кто его отец по крови?

 - Знал бы – не он в моей дружине, а я в его ходил бы. Был бы ты, Илька, больше стратег, чем воин – тебя бы князем поставили – сын Бальтазара. Но ты на своём пути. Кто знает – может истинного сара приведёшь? Мечтаю я – настанет тот день, когда сможем мы присягнуть на верность истинному сару – и Руссколань вновь из руин поднимется.

А кто такой Лёшка – мы не знали. Я видел, что может он стать великим князем, если ярость свою себе подчинить сможет. Если он ей повелевать будет, а не она им. Всё ещё будет. Верю я – жив Лёшка. Сердцем чую – не мог он умереть.

А то, что он не Белотуров по крови, о том Лёшка сам мне как-то со слов Белотура рассказывал.

Белотур с первой войны возвращался. Да в родную деревню и не спешил. Первая война – она вон как тяжело закончилась. Вот и пошёл Белотур сперва по деревням – сердце своё успокоить. Так подошёл он в самый канун священного праздника Купальской Ночи к Седым Осинкам – той самой деревне, где мы его и нашли. Да, вот уж чего сам не ожидал – взял и припал он с той деревне на девчушку-сироту. Откуда взялась – никто не знал. Жила на окраине деревни, всё больше травки целебные собирала, хотя берегиней не была. На Купальскую Ночь всегда ходила, но ни один муж так и не запал в её сердце. А ей то уж, слыханное ли дело – третий десяток годков к концу подходил. Другие вон – на четырнадцатую весну рожают, чтобы в шестнадцать уже в путь двинуться. А у неё до сих пор четыре косы девственницы, вместо двух – женщины. И волхв подходил:

 - От чего, - говорит, - за муж не выйдешь, дитя не родишь?

 - Своего любимого жду, - отвечала она, - Только он мне пока не встречался.

 - Так, годков-то уже... – начал было волхв.

 - А не своего возьму – как быть той, для кого он и есть – любимый?

 - Ну, так от воина или странника зачни. Менестрель год назад заходил – вон как на тебя поглядывал. Дитя – дар Богов!

 - Не запал никто в сердце моё. А без любви – дитя слабым родится.

Каждый год приходила она на Купальскую Ночь. Но так и сидела каждый раз чуть в сторонке.

А по случаю оказавшийся здесь кузнец Белотур, так и стоял, и не мог оторвать от неё взгляд. С трудом справившись с одолевшей вдруг оторопью. И ведь – кузнец, и ведь – меч первый раз ковать не убоялся – а тут, как не свой. Белотур подошёл к ней. Она подняла на него взгляд. Кто бы со стороны увидел – они наверное час смотрели друг другу в глаза. И вот что удивительно – приняла она его. Никого до сих пор не принимала – а его приняла. Только, закон – один для всех. И волхв, что бы там ни было, никогда против Богов не пойдёт. Иначе – силы в нём останется – чуть, и ничего он не сможет более. Всю святую Родову неделю[101], перед священным праздником Купальской ночи, Белотура в селении не было. А значит, они со Славной (так звали девушку) проверить себя не могли. Они и усомниться не могли, сто им в эту ночь хранить Священный Огонь. Они присели возле большого костра, касаясь ладонями друг друга. Но тут над ними склонился старый волхв и тихонько произнёс:

 - Боги дают вам своё благословение.

 - Как?! – поразились они.

 - Верно ли? – встрепенулась Славна.

 - Верно, - улыбнулся волхв.

Только вот, в эту ночь Славна не зачала. Прошло два года, а дитя у них так и не появилось. Люди стали обходить их дом стороной.

Люди отправились к волхву:

 - Не порча ли?

 - Нет никакой порчи ни на ней, ни на нём, - возразил волхв, - Оба они – чисты. И на них обоих благословение Богов.

 - А не сам ли ты, - раздался недоверчивый голос, - захотел поскорее выдать нашу Славку за муж?

 - Мне – пройти по воде? – тяжёлый взгляд волхва упёрся в говорившего. Люди отступили.

Люди отступили от волхва, но не от Славны и Белотура. К ним зачастили гости. Люди советовали Белотуру:

 - Возьми себе вторую жену. Не гоже – что семья – и без детей.

Славна уже и сама стала просить Белотура, чтобы взял вторую жену. Но кузнец ответил:

 - Видно, сердце моё не такое уж большое. Тебя, Славнушка, никто в моём сердце заменить не сможет. А рядом с тобой – места в моём сердце уже и не остаётся.

 - Но я же не хотела, - встрепенулась Славна, - обрекать тебя на бездетность!

 - Я люблю – тебя. И, либо – от тебя, либо – ни от кого, - отрезал кузнец.

И волхв сказал: «Боги сами соединили их сердца!» и Славна с Белотуром говорили то же самое. Но, люди продолжали поглядывать на них с опаской.

Пока на седьмой год, Славна наконец не зачала. Белотур был вне себя от счастья. Потихоньку, чтобы не спугнуть, радовалась вся деревня. Старый волхв каждую ночь обходил их дом, ставя охранительные знаки. А на четвёртый месяц, проезжал мимо купец из Града Севера – поставленного Александром Великим, Нового Новгорода. Шёл он к великому торговому пути – в Хазарию. Тут, Славна и загорелась съездить, подарочков маленькому на рождение прикупить. Никто дурного не учуял – так и присоединилась Славнушка к каравану купеческому. Только случились тут тати залётные. Времечко, конечно, неспокойное было – вторая война шла. Да только, русы – есть русы. – есть . А татям-то, откуда бы взяться? Отродясь такого в наших землях не было. Купец и охраны то серьёзной не брал – через Руссколань же ехал. И думать – не думал, а вот надо же! Так и нашли купца того у дороги с перерезанным горлом. И людей его – всех мёртвыми нашли. Там же и Славнушку нашли. На кулачках – по кистенёчку – отбивалась Славнушка. Рядом – два татя мёртвых валяются. А головушка-то – дубиной раскроена. Дружины не было – все на фронте. Ну, собрались мужики с трёх деревень. Татей повыловили, да шагами свои же кишки мерить заставили. А что толку? Славнушку-то уже не вернёшь.

Замкнулся Белотур. В себя ушёл. Угрюмый стал, молчаливый. В кузню не ходил – только если срочное что у кого. Всё больше сидел на берегу речки, на воду смотрел и молчал. И вдруг, в тот самый день, когда Славна должна была родить, увидел кузнец – по реке люлька плывёт, а в ней младенец лежит. Решил тогда Белотур, что это – Знак Богов. Бросился он в реку. И внёс он младенца в избу.

Был у Белотура меч. Славный такой, чудесный. В него Белотур всю душу свою вложил. И чего только ему за этот меч не предлагали – всем отказывал. А тут, взял Белотур свой меч – и бегом к конюху.

 - Отдай, - говорит, - мне вон ту пегую кобылицу.

 - Зачем тебе? – удивился конюх.

 - Она же жерёбая? Недавно, как ожеребилась?

 - Ну да, - согласился конюх.

 - Отдай её мне. А себе возьми мой меч.

Конюх поразился. Кобылицу отдал.

А Белотур привёл кобылицу во двор и начал выкармливать младенца кобыльим молоком. А конюх так и сидел, ошарашено глядя на меч. Так его и нашли – сидит, на меч смотрит, ничего понять не может. Тут люди и смекнули, что что-то здесь не так. И гурьбой направились к дому кузнеца.

 Белотур дверь отворил, глядит на них так, исподлобья, молчит. Тут люди увидели – а в избе-то младенец лежит.

 - Откуда у тебя ребёнок, Белотур? Чей он?

Белотур вышел и широкими плечами заслонил дверь:

 - Мой! –отрезал он.

Никто в деревне не рискнул возразить кузнецу. Только волхв разок заглянул к кузнецу, посидел, пообщался , да людей потом успокоил:

 - Всё в порядке, - говорит, - Белотуру ребёнка Боги отправили.

Так и поняли люди – того, кто отцом ребёнку был – в живых больше нет. И успокоились. А Белотур потихоньку оживать стал.

Белотур больше не полюбил никого – Славнушке его сердце целиком принадлежало. Так и жил вдвоём с сыном. Вот так Илёшка стал сыном кузнеца. А о том, что он Бальтазаров, никто и не знал.

Ну, а как Белотур погиб – стал Илёшка моим сыном, - вздохнул Соловей.