В эпоху Московского царства

На рубеже ХVI–XVII вв. кризис российской государственности был вызван не только стихийными бедствиям: голодом, эпидемией чумы – они являлись частыми гостями в истории России. Кризис был следствием реформ, опричного террора, длительных и неудачных войн в царствование Ивана Грозного, которые разорили страну и создали конфликтогенную ситуацию в обществе, завершившуюся «великой смутой».

На уровне культурного архетипа и ментальности русских людей того времени государственная власть перестала соответствовать своему «образу». Для русского архетипа (на уровне бессознательного) характерным была фетишизация власти, порождавшая этатизм, причем не в западном, а в восточно-деспотическом смысле. Этатизм основывался на том, что государственная власть иррационально воспринималась как главный стержень всей общественной жизни. Это восприятие складывалось на основе эксплуатации патриархальной идеи отношения человека и власти как отношения детей и родителей, подразумевающего «хорошее», «отеческое» и справедливое правление доброго «хозяина-отца». Основу русского этатизма составляла также психология мещанского рабства, «холопства», порождавшаяся боязнью хаоса и воли как анархии и разбоя.

В ХVI в. государственная власть в России отождествлялось с царем, причем русский этатизм всегда ставил власть выше закона. Это формировало у русского человека такую установку, как неверие в закон в качестве воплощения справедливости и эффективного средства борьбы со злом.

Характерной чертой культурного архетипа русского человека является ориентация на авторитет, в отношении к которому в архетипе сложились две тенденции. С одной стороны, это – вера в авторитет, часто наделяемый харизматическими чертами, и соответственно, ожидание от него «чуда», сопровождаемое постоянной готовностью подчиняться авторитету. С другой стороны, это – представление о том, сам авторитет должен служить «общему делу», национально-государственной идее. Отсюда русский культурный архетип ориентирован на контроль авторитета через постоянное соотнесение его деятельности с общей идеей, которая сообща переживается людьми. Если эта деятельность идет вразрез с этими переживаниями, то авторитет лидера падает, и его, как правило, свергают, а иногда и жестоко с ним расправляются.

В русской ментальности (на уровне обыденного сознания) государство рассматривалось как большая семья. Отсюда понимание общенародного единства как духовного родства и стремление русского человека заменить бездушные правовые нормы нравственными ценностями.

Русская ментальность в качестве идеала государственной власти санкционирует в первую очередь власть единоличную (ответственную), сильную (авторитетную) и справедливую (нравственную), и эти атрибуты власти являются необходимыми условиями ее легитимации.

Государственная власть представляется единой и неделимой, независимой от капризов толпы, связанной с народом не бумажной казуистикой схоластической законности, а живым повседневным опытом соборного единения.

В русской ментальности власть возможна лишь при народном признании и своей подчиненности народной вере, народному духу, а также той высшей силе – Правде, из которой вытекает ее нравственный идеал. Только такая власть может обеспечить ту высшую цель, ради которой она существует: осуществить на Земле высший нравственный идеал справедливости.

При этом власть должна быть единоличной, ибо лишь такая власть может быть ответственной. Власть должна быть сильной, что должно проявляться прежде всего в ее духовно-государственном авторитете. Сила власти – не «в крике и суете, не в похвальбе и терроре», она состоит «в ее способности звать не грозя и встречать верный отклик в народе».

Это позволяет сделать вывод о том, что «образ» власти, который сформировался в массовом сознании в XVI веке был ориентирован в первую очередь на умеренный авторитарный идеал, который в России всегда сочетался с извращенным коллективным демократизмом охлократического толка.

В конце XVI века государственная власть в России уже явно не соответствовала этому идеалу: она не была ни единолично-ответственной, ни авторитетно-сильной, ни справедливо-нравственной. Это и послужило одним из фактором ее делегитимации.

Другим фактором делегитимации в то время стал кризис национально-государственной идеи, основанной на провиденциалистских представлениях о природе государственной власти. Эта идея базировалась на принципах «служения государю» и ксенофобии по отношению прежде всего к Западу.

Большую роль в обосновании единоличной власти («самодержавства») в России играла легенда о «Мономаховом венце», оформленная в первой четверти XVI века в «Сказании о князьях владимирских». В нем повествуется о происхождении русских князей от Августа-кесаря (римского императора Августа, «наместника бога на земле») и получении из Византии регалий русских государей – в первую очередь «венца (шапки) Мономаха» – главного символа великокняжеской власти. Тем самым в «Сказании» подчеркивалась божественная природа власти, утверждалось высокое происхождение русских князей и древность владения им царским венцом. Эта легенда, получившая широкое распространение и использовавшаяся в дипломатической переписке, служила основой «самооправдания» самодержавной власти в России.

Осуществляя реформы в стране и проводя опричнину, Иван Грозный заботился прежде всего об укреплении своей самодержавно-деспотической власти. Он был убежден, что нравственный и христианский долг его подданных – служение царю. На обоснование этого принципа и был направлен весь интеллектуальный потенциал самодержца, считавший своих подданных холопами (рабами), которых государь «волен казнить или жаловать».

Подданные, по мнению царя, были даны ему в «работу» (рабство) самим богом. Тем самым выстраивалась четкая схема служения: царь служит богу, а подданные служат царю, «гроза-царь» должен править единовластно, опираясь на «Правду-истину». Для провиденциалистской ментальности принцип «служения государю», освященный «божественным замыслом», являлся одним из факторов легитимации самодержавной власти. В этой ментальности самодержец отождествлялся с обезличенной волей божьей, он – сама истина, правда, противополагаемая живым реальным людям, в особенности греховным «богатинам», окружавшим трон.

В качестве фактора легитимации государственной власти в ХVI веке широко использовался популизм, основанный на демагогии. Иван Грозный, например, умело создавал впечатление, что террор в стране направлен только против «верхов», к которым низы, разумеется, не питали добрых чувств и социальных симпатий. Так, в обращении к московскому посаду при учреждении опричнины царь во всех бедах обвинил бояр, уличая их в многочисленных изменах.

В массовом сознании гибель рядовых людей оставалась незамеченной, зато отдельные опальные фигуры из окружения царя кончали жизнь на плахе при огромном стечении народа, сгоняемого опричниками посмотреть на казнь «изменников-злодеев». Такой политический прием позволял списать самые страшные злодеяния на дурных советников из окружения царя, которых массовое сознание превращало из слуг деспота в его «злых гениев».

Иван Грозный попытался создать царство-монастырь во главе с царем-игуменом, но внес в эту идею (вырванную из византийского контекста) свою необузданную «дикую» волю, и вышла опричнина.

Ставка на террор, на силу является симптомом кризиса легитимности государственной власти. Опричнина вместо укрепления самодержавия, на что надеялся царь, расшатала его основы. «Бесоподобные слуги», сознательно уподобляясь силам «кромешной тьмы» (черные одежды, метлы, собачьи головы), совершали зверские массовые погромы и грабежи населения. Первый в истории России царь своей политикой дискредитировал идею помазанника Божьего. Все это сопровождалось моральным разложением, которое «как наводнение разлилось в высших и низших слоях», и в этом, например, С.М.Соловьев усматривал основную причину смуты начала XVII века.

Деспотический режим, утвердившийся в России в эпоху Ивана Грозного, не пережил своего создателя. Новое государство династии Романовых требовало новой морали, поэтому «благочестие» царей Михаила, Алексея и Федора резко контрастировало с поведением «Грозного царя». Преемники его, унаследовав необъятную власть, не решились сохранить ее при помощи террора: этот образ политических действий оказался скомпроментированным, против него протестовало нравственное чувство всех слоев русского общества.

В начале XVII в. царская власть оказалась десакрализированной: четкая схема «служения» богу была нарушена, поскольку на русском престоле оказались не «богом избранные» Борис Годунов, Василий Шуйский, не говоря уже о самозванцах. Отсутствие богоизбранности делало их не настоящими государями, а «самовластцами», повиноваться которым было безнравственным.

Вот почему при избрании Михаила Романова на русский престол в документах особо подчеркивалось восстановление богоизбранности царя формулой: «по изволению божию». Наряду с «богоизбранностью» и «наследственностью» в это время появляется еще один фактор легитимации царской власти: «народоизбранность» («по избранию всех чинов людей»).

Все эти три принципа обусловили появившуюся в XVII в. мысль о непосредственной связи народа в целом и каждого подданного в отдельности со своим государем. Эта связь, носившая не столько религиозный, сколько светский характер, обусловила трактовку служения государю уже не как христианский долг, а как обязанность перед царем.

В качестве одного из факторов легитимации самодержавной власти в России в период становления российской государственности использовалась теория «Москва – третий Рим». Согласно этой теории преемницей «ветхого» христианского Рима, впавшего в грех католичества и посему погибшего, стала православная Византия («второй Рим»). После падения Византии в 1453 г. ее единственной наследницей становится Московская Русь («третий Рим»).

В ментальности русского общества Москва оставалась по существу последним «православным царством», «святой землей», где еще сохранилась истинная Вера. Московская Русь становится «Святой Русью», последним ее оплотом. Исходя из этого, перед Московской Русью впервые на уровне национально-государственной идеи была поставлена задача всемирно-исторической миссии спасения, возрождения и распространения по всему миру православия.

Большую роль в религиозной и этнической идентификации русских людей сыграла мифологема, которую по аналогии иногда называют «Москва – второй Иерусалим», или «Святая Русь – новая Палестина». Эта мифологема не получила однозначного оформления в официальных документах, однако явственно прослеживается в становлении самого понятия «Святая Русь» и в народном сознании в процессе слияния признаков русской этничности и конфессиональной идентичности.

В русской ментальности понятия «русский» и «православный» становятся синонимами. Русские люди начинают ощущать себя в роли «последних христиан» с осознанием своей особой миссии во всемирном возрождении православия. Широко стали распространятся мнения, что Христос был русским, что «святая земля»(царство Правды) находится где-то в России.

Признание особой миссии «Святой Руси» сопровождалось в XVI-XVII вв. культурным изоляционизмом, порой принимавшим откровенно ксенофобские формы и прежде всего по отношению к Западу. В основе этого лежал антагонизм между православием и католичеством, особенно после отторжения Римским престолом западнорусской православной митрополии по Брестской унии 1596 г.

В то же время «Святая Русь» не чуралась общения с мусульманами и язычниками, преследуя цель обращения их в истинную веру, но отношения с христианами-католиками, отступниками от истинной веры, считались особенно греховными.

В конце XVII века в России вновь обнаружился кризис легитимности государственной власти. Окончательное закрепощение крестьян, усиление мобилизационного характера развития общества, вызванного постоянными войнами России с Речью Посполитой и Швецией, Крымским ханством и Турцией, религиозный раскол создали в стране напряженную социальную ситуацию. Проводимая государственной властью внутренняя политика оказалась социально не эффективной. По стране прокатился «бунт Стеньки Разина» как агрессивная охлократическая реакция казачества, крестьянства, городского плебса, старообрядцев на эту политику.

Российская государственность, не предлагая российскому социуму «общего дела», утратила к этому времени национально-государственную идею. Церковная реформа, которая вводила культовые новшества, впервые проводилась не на основе решения поместного собора, а по личной инициативе патриарха Никона и вначале при поддержке царя Алексея Михайловича. Это наносило удар по соборности церкви, вело к установлению в ней единовластия, претендующего на подчинение государства церкви. Поэтому следствием этой реформы стал церковный раскол, вызвавший, с одной стороны, конфликт между церковью и государством, а с другой, – между государством и значительным социальным слоем старообрядцев.

В это время наблюдается также кризис особого уклада жизни московского царства, основанного на восточно-бюрократическом централизме и насилии как основном способе государственного управления и взаимодействия различных социальных групп. Для этого уклада характерным было презрительное отношение ко всякой производительной деятельности, неприятие этической легитимизации торговли и купечества. Большую роль в этом сыграла победа иосифлян над нестяжателями, утвердившая в православной культуре московской субцивилизации идеал повиновения и покаяния и вытеснившая положительный идеал созидания Нила Сорского. В рамках этого идеала отношение к физическому труду, который рассматривался в качестве обязательной предпосылки «умного делания», было близким к идеологическим постулатам западной ветви христианства с ее принципом – «молись и работай».

В Европе к этому времени в цивилизационном развитии произошли кардинальные перемены, связанные с резкой трансформацией универсального нормативно-ценностного порядка. «Национализация» церкви государством и религиозная реформация привели к тому, что «единой и единственной матрицей европейской цивилизации» как результатом социального компромисса стали утилитаризм и либерализм.

Кроме того, цивилизационный сдвиг в Западной Европе был связан с переходом от эволюционного пути развития к инновационному. Этот путь характеризуется сознательным вмешательством людей в общественные процессы путем культивирования таких интенсивных факторов социально-экономического развития, как наука и техника. Активизация этих факторов в условиях господства частной собственности, формирования гражданского общества привела к мощному технико-технологическому рывку западноевропейской цивилизации.

Для того чтобы перейти на инновационный путь развития, необходимо было особое духовное состояние, становление трудовой этики, превращающей труд из бытовой нормы в одну из главных духовных ценностей культуры. Такая этика сформировалась в рамках протестантизма, благодаря которому труд вошел в систему главных ценностей европейской цивилизации, что заложило основы «духа капитализма» в Европе.

Россия к концу XVII века, втягиваясь в сферу международных отношений, все острее, особенно в период войн, ощущала свое технико-экономическое и военно-политическое отставание от развитых стран Запада.

Кризис легитимности государственной власти в России в конце XVII века сделал, с одной стороны, настоятельно необходимой разработку новой национально-государственной идеи; с другой, – обусловил кардинальное изменение целей и задач внутренней и внешней политики; с третьей, – привел к трансформации нормативно-ценностного пространства российского общества и прежде всего ментальности «безмолвствующего большинства».