Сегментарности (совокупность типов) 4 страница

Нужно различать три типа животных — во-первых, индивидуализированные животные, домашние зверюшки, сентиментальные, Эдиповы животные, каждое со своей маленькой историей, «моя» кошечка, «мой» песик; такие животные побуждают нас к регрессии, втягивают в нарциссическое созерцание, и они являются единственным типом животных, понимаемым психоанализом, они лучше всего подходят для раскрытия лежащих за ними образов папочки, мамочки и маленького братика (когда психоанализ толкует о животных, последние учатся смеяться): любой, кто любит кошек и собак, — глуп. Но есть и второй тип — животные, наделенные характеристиками и атрибутами; животные рода, классификации или Государства; те, что рассматриваются в великих божественных мифах, так чтобы можно было извлечь серии или структуры, архетипы или модели (Юнг, во всяком случае, глубже Фрейда). Наконец, в-третьих, есть еще более демонические животные, стайные или аффективные, формирующие множественность, становление, популяцию, сказку… Или не может ли, опять же, какое-то животное рассматриваться всеми тремя способами? Ведь всегда есть возможность, чтобы какое-нибудь животное — блоха, гепард или слон — рассматривалось как семейное животное, мой маленький зверь. Другая крайность: любое животное также может рассматриваться в модусе стаи или роя; это и есть наш путь, колдуны. Даже кошка, даже собака… И у пастуха, и у дрессировщика, и у дьявола есть в стае свое любимое животное, но совсем не таким образом, какой мы только что обсуждали. Да, любое животное является или может быть стаей, но в разной степени назначения, облегчающей или усложняющей раскрытие множественности, доли множественности, каковую животное актуально или виртуально содержит в себе сообразно конкретному случаю. Косяки, банды, стада, популяции — не низшие социальные формы; они суть аффекты и могущества, инволюции, которые захватывают каждое животное в становление столь же мощное, как и инволюции человека вместе с животным.

Х. Л. Борхес — автор, знаменитый своим избытком культуры, — небрежно написал, по крайней мере, две книги, лишь заглавия которых хороши: первая — «Всеобщая история бесчестья», ибо он не заметил элементарного различия, проводимого колдуном между обманом и предательством (становление-животным присутствует с самого начала, находясь на стороне предательства). Вторая — его «Книга вымышленных существ», где он не только принял пестрый и пресный образ мифа, но также элиминировал все проблемы стаи и, что касается человека, соответствующего становления-животным: «Мы умышленно исключили из этой книги легенды о превращениях людей — либо-зона [libozon], оборотня и т. д.». Борхеса интересуют только характеристики, самые фантастические из них, тогда как колдуны знают, что оборотни — это банды, также как и вампиры, и что банды превращаются друг в друга. Но что же в точности это означает — животное как банда или стая? Разве банда не подразумевает некой преемственности, возвращая нас к воспроизводству заданных характеристик? Как понять рост населения, размножение, становление без преемственности или наследственного производства? Множественность без единства предка? Это очень просто, и каждый это знает, но обсуждается такое только тайно. Мы противопоставляем эпидемию преемственности, заражение — наследственности, распространение посредством заражения — воспроизводству половым путем, сексуальному производству. Банды — человеческие или животные — размножаются посредством заражения, эпидемий, сражений и катастроф. Как и гибриды, сами по себе стерильные, но рожденные от полового союза, который не воспроизводится, но каждый раз возобновляется, выигрывая в территории. Противоестественные соучастия или браки суть подлинная Природа, пронизывающая конкретные природные царства. Размножение посредством эпидемии, заразы не имеет ничего общего с преемственностью посредством наследственности, даже если эти две темы переплетены и нуждаются друг в друге. Вампир не размножается, он заражает. Различие в том, что зараза, эпидемия запускают в игру полностью неоднородные термины — например, человек, животное и бактерия, вирус, молекула, микроорганизм. Или — как в случае трюфеля — дерево, муха и свинья. Такие комбинации не являются ни генетическими, ни структурными; они — междуцарствия, противоестественные соучастия, но только так и действует Природа — против самой себя. Это сильно отличается от преемственного производства и наследственного воспроизводства, где единственные сохраняемые различия — это простая дуальность полов внутри одних и тех же видов и небольшие изменения, накапливаемые поколениями. Для нас, напротив, существует столько полов, сколько есть терминов в симбиозах, столько различий, сколько есть элементов, вносящих вклад в процесс инфицирования. Мы знаем, что мужчину и женщину разделяет много существ; они происходят из разных миров, приносятся ветром, образуют ризомы вокруг корешков; они постигаются не в терминах производства, а только в терминах становления. Универсум не функционирует через преемственность. Все, что мы утверждаем, — так это то, что животные суть стаи, а стаи формируются, развиваются и трансформируются посредством инфекции.

Эти множественности, содержащие неоднородные термины, совместно функционирующие посредством инфекции, входят в определенные сборки, и именно здесь человек осуществляет свои становления-животным. Но нам не следует смешивать эти темные сборки, раскачивающие наиглубочайшее в нас, с такими организациями, как институт семьи и аппарат Государства. Мы могли бы сослаться на сообщества охотников, военные общества, тайные общества, преступные общества и т. д. Становление-животным соответствует им. Здесь мы не найдем ни режимов преемственности типа семьи, ни способов классификации и атрибуции государственного или догосударственного типа, ни даже сериальных организаций религиозного типа. Несмотря на видимость и возможную путаницу, это не место происхождения и не точка приложения для мифов. Это сказки или рассказы о становлении, это его высказываемые. Стало быть, абсурдно устанавливать иерархию даже среди животных коллективов с точки зрения некоего фантастического эволюционизма, согласно которому стаи по статусу ниже и вытесняются затем семейными и государственными сообществами. Напротив, имеется различие по природе, и происхождение стай полностью отличается от происхождения семей и Государства; стаи непрестанно вырабатывают семью и Государство изнутри себя и нарушают их спокойствие извне с помощью иных форм содержания, иных форм выражения. Стая — это, одновременно, и реальность животного, и реальность становления-живот-ным человека; инфекция — это одновременно и животная популяция, и размножение животной популяции самого человека. Машина охоты, машина войны, машина преступления сопряжены со всеми разновидностями становления-животным, которые не выражены в мифе, и уж тем паче в тотемизме. Дюмезиль показал, что такие становления с необходимостью свойственны воину, но лишь постольку, поскольку он внешен по отношению к семьям и Государствам, поскольку он опрокидывает преемственности и классификации. Машина войны всегда внешняя по отношению к Государству, даже когда Государство ее использует и присваивает. Воин обладает полным становлением, включающим в себя множественность, скорость, повсеместность, метаморфозу и предательство — мощь самого аффекта. Человек-волк, человек-медведь, человек-кот, человек-любое животное, — тайные братства, оживляющие поля сражений. Но также и животные стаи, служащие человеку в бою, или стаи, идущие по следам битв и получающие собственную выгоду. А вместе они распространяют заразу.[286] Есть сложная совокупность — становление-животным человека, стаи животных, слоны и крысы, ветры и бури, бактерии, сеющие заразу. Единый Furor [287]. Война содержала в себе зоологические последовательности, прежде чем стала бактериологической. Именно во время войн, голода и эпидемий размножаются оборотни и вампиры. Всякое животное может быть захвачено этими стаями и соответствующими становлениями; кошек можно увидеть на поле боя и даже в армиях. Вот почему различие нужно проводить не столько между типами животных, сколько между разными состояниями, сообразно которым они интегрируются в семейные институты, аппараты Государства, машины войны и т. п. (так каково же отношение машины письма или музыкальной машины к становлениям-животным?)

Воспоминания колдуна, II. — Первый наш принцип гласил: стая и инфекция, инфекция стаи — таков путь становления-животным. Но второй принцип, по-видимому, говорит нам о противоположном — где бы ни существовала множественность, вы также найдете исключительную индивидуальность, и именно с такой индивидуальностью может быть создан альянс, чтобы стать-животным. Возможно, тут и нет никакого одинокого волка, но зато есть лидер стаи, повелитель стаи или же прежний свергнутый глава стаи, живущий ныне в одиночестве, здесь есть Одиночка, да к тому же еще и Демон. У Уилларда свой фаворит — крыса Бен, и Уиллард становится крысой только благодаря отношениям с Беном, благодаря своего рода любовному альянсу, а не альянсу ненависти. Весь «Моби Дик» целиком — один из величайших шедевров становления; у капитана Ахава неодолимое становление-китом, но становление, пренебрегающее стаей или косяком, непосредственно осуществляемое благодаря чудовищному альянсу с Уникальным, с Левиафаном, с Моби Диком. Всегда есть договор с демоном; иногда демон появляется как глава банды, иногда как Одиночка на краю банды, а иногда как высшее Могущество банды. Исключительная индивидуальность обладает множеством возможных позиций. Кафка — еще один крупный автор о реальном становлении-животным — воспевает народец мышек; но Жозефина — мышка-певица — иногда занимает привилегированное положение в стае, иногда положение вне стаи, а иногда ускользает в анонимность коллективного высказанного стаи и теряется в этой анонимности.[288] Короче, каждое Животное обладает собственной Аномалией. Разъясним это — каждое животное, захваченное собственной стаей или множественностью, имеет свою аномалию. Мы можем отметить, что слово «аномалия», прилагательное от которого вышло из употребления[289], по своему происхождению весьма отличается от слова «анормальное»: анормальное, латинское прилагательное, которому не хватает существительного[290], отсылает к тому, что пребывает вне правил или выступает против правил, тогда как аномалия [anomalie], греческое существительное, утратившее прилагательное, обозначает неровное, шершавое, шероховатое, точку детерриторизации.[291] Анормальное может определяться только видовыми и родовыми характеристиками; но аномалия — это позиция или совокупность позиций в отношении множественности. Следовательно, колдуны используют прежнее прилагательное «аномальное», дабы разместить позиции исключительной индивидуальности в стае. Именно с Аномалиями — Моби Диком или Жозефиной — мы всегда вступаем в альянс ради становления-животным.

Все выглядит так, будто здесь есть противоречие — между стаей и одиночкой; между массовым заражением и предпочтительным альянсом; между чистой множественностью и исключительной индивидуальностью; между случайной совокупностью и предопределенным выбором. И это противоречие реально — Ахав выделяет Моби Дика в таком выборе, который превосходит его и исходит откуда-то еще, и, действуя так, он порывает с законом китобоев, согласно которому, прежде всего, следует преследовать стадо китов. Пентесилея нарушает закон стаи — стаи женщин, стаи сук, — выбирая Ахилла в качестве предпочтительного врага. К тому же, именно благодаря этому аномальному выбору каждый вступает в свое становление-животным — становление-собакой у Пентесилеи, становление-китом у капитана Ахава. Мы, колдуны, очень хорошо знаем, что эти противоречия реальны, но и что реальные противоречия существуют не только лишь ради смеха. Ибо весь вопрос в следующем: Какова же в точности природа аномального? Каковы его функции по отношению к банде, к стае? Ясно, что аномальное — это не просто исключительная индивидуальность, то, что привело бы последнюю к семейному животному или домашней зверюшке, к эдипизированному животному, как его видит психоаналитик в качестве образа отца… и т. д. Моби Дик для Ахава не схож с котенком или щенком, коими владеет престарелая дама, почитающая и лелеющая их. Для Лоуренса становление-черепахой, в которое он вступает, не имеет ничего общего с сентиментальным или домашним отношением. Лоуренс, в свою очередь, принадлежит к тем писателям, которые озадачивают и восхищают нас, ибо оказались способными связать свое письмо с реальными и неслыханными становлениями. Но мы тут же возражаем Лоуренсу: «Ваши черепахи нереальны!» А он отвечает: возможно, но мое становление существует, мое становление реально, в особенности, если у вас нет возможности судить о нем, поскольку вы — лишь домашние собачонки…[292] Аномальное — предпочтительный элемент в стае — не имеет ничего общего с предпочитаемой, домашней и психоаналитической индивидуальностью. Не является аномальное ни носителем вида, представляющего специфические или родовые характеристики в их самом чистом состоянии; ни моделью или уникальным образцом; ни воплощенным типичным совершенством; ни выделенным термином серии; ни подпоркой для абсолютно гармоничного соответствия. Аномальное не является ни индивидуальным, ни видовым; оно несет только аффекты, у него нет ни привычных или субъективных чувств, ни особых или означающих характеристик. Человеческая слабость так же чужда ему, как и человеческие классификации. Лавкрафт для такой вещи или сущности использует термин «Аутсайдер» — Нечто, что приближается к линейной и, тем не менее, множественной границе и проходит по ней, «разливающейся, вскипающей, разрастающейся, вспенивающейся, распространяющейся как инфекционное заболевание — эдакий безымянный ужас».

Если аномальное — это и не индивидуальность, и не вид, то что же это такое? Это — феномен, но феномен окаймления. Вот наша гипотеза: множественность определяется не элементами, компонующими ее в протяженности [en extension], не характеристиками, компонующими ее в понимании [en compréhension], а линиями и измерениями, которые она охватывает в «интенсивности». Если вы меняете измерения, если добавляете или выделяете одно из них, то вы меняете множественность. Итак, у расширения каждого множества есть граница, вовсе не являющаяся центром, а выступающая, скорее, как обертывающая линия или наивысшее измерение, благодаря которому мы можем учитывать другие измерения, причем все эти линии или измерения конституируют стаю в данный момент (по ту сторону границы множество меняет природу). Именно об этом толкует капитан Ахав своему первому помощнику: у меня с Моби Диком нет никакой личной истории, нет желания отомстить, тем более нет мифа, который нужно разыгрывать; но я обладаю становлением! Моби Дик — ни индивидуальность, ни род; он — граница, и я должен поразить его, дабы добраться до стаи как целого, достичь стаи как целого и перейти за ее пределы. Элементы стаи — это только воображаемые «чучела», характеристики стаи — это лишь символические сущности; все, что берется в расчет, так это линия — аномалия. «Белый кит для меня — это стена, воздвигнутая прямо передо мною», белая стена. «Иной раз думается, что по ту сторону нет ничего. Но это неважно».[293] То, что аномалия — это граница, облегчает наше понимание разнообразных позиций, которые она занимает в отношении стаи или окаймляемого ею множества, а также разнообразных позиций, занимаемых очарованной Самостью. И тут появляется возможность построить классификационную систему для стай, пока еще избегающих ловушек эволюционизма, рассматривающего их только лишь как низшую коллективную ступень (вместо того, чтобы принять во внимание те особые сборки, которые они вводят в игру). В любом случае, у стаи есть границы, есть аномальная позиция — всякий раз, когда в данном пространстве животное находится на линии или чертит линию, по отношению к которой все другие члены стаи распадутся на две половины, левую или правую; периферийная позиция — такая, что невозможно сказать, находится ли аномалия еще в банде, уже вне ее или на подвижной кромке банды. Иногда какое-то животное доходит до этой линии или занимает такое динамическое положение, как в рое мошкары, где «каждый индивид беспорядочно движется, если видит остальную часть роя в том же самом полупространстве, затем он меняет свое поведение так, чтобы вернуться в группу; устойчивость застрахована от катастрофы неким барьером ».[294] Иногда конкретное животное чертит и занимает границу как лидер стаи. Иногда граница определяется и дублируется неким существом иной природы, более не принадлежащим стае или вообще никогда к ней не принадлежащим, — существом, которое представляет могущество иного порядка, постоянно действуя как угроза, а также как вожак, аутсайдер… и т. д. В любом случае, не бывает банды без такого феномена ограничивания, или без аномалии. Верно и то, что банды также подрываются крайне разными силами, устанавливающими в них внутренние центры супружеского, семейного или государственного типа и вынуждающими переходить их в совершенно иную форму социабельности, замещая стайные аффекты семейными чувствами или осознанными интересами Государства. Центр, или внутренние черные точки, принимает на себя главную роль. Это то, что эволюционизм может рассматривать как прогресс, это авантюра, в которую втягиваются и человеческие банды, когда они заново устанавливают групповую преемственность или даже авторитаризм и стайный фашизм.

Колдуны всегда удерживают аномальную позицию — на кромке полей или лесов. Они часто посещают края. Они на границе деревни или между двумя деревнями. Важно их родство с альянсом, с договором, придающее им статус, противоположный статусу преемственности. Отношение с аномалией — это отношение альянса. У колдуна — отношение альянса с демоном как мощью аномалии. Теологи прежних времен четко различали два вида проклятий, направленных против сексуальности. Первое касается сексуальности как процесса преемственности, передающего первородный грех. Но второе касается ее как могущества альянса, вдохновляющего запретные союзы или отвратительные виды любви — оно крайне отличается от первого тем, что стремится воспрепятствовать произведению потомства; ибо демон действительно не может давать потомства, он должен использовать окольные средства (например, быть женским суккубом для мужчины, а затем стать мужским инкубом для женщины, которой он передает мужское семя). Верно, что альянс и преемственность вступают в отношения, регулируемые законами брака, но даже после этого альянс сохраняет опасное и инфекционное могущество. Эдмунд Лич смог показать, что, несмотря на все исключения, опровергающие, по-видимому, правило, колдун принадлежит, прежде всего, группе, объединяющейся через альянс, благодаря которому он и оказывает свое влияние — так, в группе, связанной родством по линии матери, именно на стороне отца мы ищем колдуна или ведьму. И есть целая эволюция колдовства, зависящая от того, обретает ли отношение альянса некое постоянство, или же такое отношение получает политический вес.[295] Чтобы создать оборотня в собственной семье, мало походить на волка или жить как волк — нужно, чтобы договор с Дьяволом удваивался альянсом с другой семьей, и как раз возврат такого альянса первой семье, реакция этого альянса на первую семью производят оборотней как эффект обратной связи. Замечательная сказка Эркмана-Шатриана «Юг-Волк» собирает традиции, касающиеся этих сложных ситуаций.

Мы видим, как постепенно блекнет противоречие между двумя темами — «инфекция через животное как стаю» и «договор с аномалией как исключительным существом». Здраво поразмыслив, Лич связал два понятия — альянса и инфекции, договора и эпидемии; анализируя качинское колдовство, он пишет: «Считалось, что влияние ведьмы передается через пишу, которую эта женщина готовит. <…> Качинское колдовство скорее инфекция, чем наследственность, <…> оно ассоциируется с альянсом, а не с преемственностью». Альянс или договор — форма выражения для инфекции или эпидемии, которые суть форма содержания. В колдовстве кровь — нечто от заразы и альянса. Можно было бы сказать, что становление-животным — это дело колдовства: 1) поскольку оно подразумевает изначальное отношение альянса с демоном; 2) поскольку демон выступает как граница животной стаи, куда входит человек или где он становится благодаря инфицированию; 3) поскольку такое становление само подразумевает второй альянс с иной человеческой группой; 4) поскольку такая новая граница между двумя группами управляет инфицированием животного и человека внутри стаи. Есть целая политика становлений-животным, как есть и политики колдовства — эта политика вырабатывается в сборках, которые не являются ни семейными, ни религиозными, ни государственными. Скорее, они выражают миноритарные группы, или группы, которые притеснены, запрещены, мятежны или всегда пребывают на краю признанных институтов, группы слишком засекреченные, чтобы быть внешними, короче, анонимные. Если становление-животным принимает форму Искушения и форму чудовищ, вызываемых в воображении демоном, то это потому, что оно сопровождается — как в своем истоке, так и в своем предприятии — разрывом с главными институциями, установившимися или желающими установиться.

Приводим вперемешку [примеры], но не как искусственные смеси, а как разнообразные случаи, требующие изучения: в машине войны присутствуют становления-животным, дикари всех видов, но сама машина войны действительно приходит извне, она является внешней по отношению к Государству, рассматривающему воина как аномальную силу [puissance]; в преступных сообществах — становления-животным, человек-леопард, человек-крокодил, когда государство запрещает племенные или локальные войны; в мятежных группах — становления-животным, когда церковь и государство сталкиваются с крестьянскими движениями, содержащими колдовскую компоненту, которые они подавляют через институт всей системы трибунала и права, предназначенной для разоблачения договоров с демоном; в аскетических группах — становления-животным, исцарапанный затворник или одичавший отшельник, но машина аскезы находится в аномальном положении, на линии ускользания, а не на стороне Церкви, она оспаривает претензии Церкви установиться в качестве имперского института[296]; в обществах, практикующих сексуальную инициацию типа «священной дефлорации» — становления-животным, человек-волк, человек-козел и т. д., которые требуют Альянса высшего и внешнего по отношению к порядку семьи, ибо семья должна отвоевать у них право на упорядочивание собственных альянсов, на детерминацию согласно комплементарным отношениям потомства и на приручение такой разнузданной мощи альянса.[297]

Конечно же, политики становления-животным остаются крайне двусмысленными. Ибо общества — даже примитивные общества — всегда присваивают эти становления, чтобы разрушить их, свести их к отношениям тотемного и символического соответствия. Государства всегда присваивают машины войны в форме национальных армий — форме, строго ограничивающей становления воина. Церковь не перестает сжигать колдунов или реинтегрировать отшельников в смягченный образ серий святых, чье единственное оставшееся отношение к животным является странно знакомым и домашним. Семьи не перестают отбрасывают подтачивающий их демонический Альянс, дабы приемлемым образом упорядочить альянсы между собой. Мы уже видели, что колдуны служат в качестве лидеров, сплачиваются ради служения деспотизму, создают контр-колдовство изгнания дьявола, переходят на сторону семьи и наследственности. Но это влечет за собой смерть колдуна, а также смерть становления. Мы уже видели, что становление рождает только большую прирученную собаку, как в проклятии Генри Миллера («лучше было бы сделать вид, притвориться животным — собакой, например, — и хватать кость, бросаемую мне время от времени») или Фицджеральда («Но уж зато я постараюсь быть примерным псом, и, если вы мне швырнете кость побогаче, я, может, даже лизну вам руку»). Перевернутая формула Фауста: «Так вот была чем форма Школяра? Всего лишь псом!»[298]

Воспоминания колдуна, III. — Не нужно приписывать исключительную важность становлениям-животным. Они, скорее, — сегменты, занимающие промежуточную область. Близко же мы сталкиваемся со становлениями-женщиной, становлениями-ребенком (становление-женщиной — более, чем какое-либо другое становление, — обладает особой интродуктивной силой; и дело не в том, что женщины — это ведьмы, а в том, что колдовство продолжается посредством такого становления-женщиной). Вдали же мы находим становления-элементарным, клеточным, молекулярным и даже становления-невоспринимаемым. К какой пустоте ведет помело ведьмы? Куда так безмолвно Моби Дик ведет Ахава? Герой Лавкрафта сталкивается со странными животными, но, в конце концов, он достигает предельных областей Континуума, населенных безымянными волнами и неосязаемыми частицами. Научная фантастика прошла всю эволюцию, начиная от животных, растительных и минеральных становлений и кончая становлениями бактерий, вирусов, молекул и невоспринимаемого.[299] Собственно музыкальная суть музыки охватывается становлениями-женщиной, становлениями-ребенком, становлениями-животным; но — поверх всех видов влияний — она также имеет дело с инструментами, стремится постепенно стать молекулярной в своего рода космическом плеске, где беззвучное становится слышимым, а невоспринимаемое проявляется как таковое: нет больше птичьей песни, но есть звук молекулы. Если экспериментирование с наркотиками оставляет свою метку на каждом, даже на тех, кто ими не пользуется, то именно потому, что она изменяет воспринимаемые координаты пространства-времени и вводит нас в универсум микровосприятий, где становления-молекулой принимают эстафету у становлений-животным. Книги Карлоса Кастанеды ясно иллюстрируют такую эволюцию — или, скорее, такую инволюцию, — в которой аффекты становления-собакой, например, сменяются аффектами становления-молекулой, микровосприятиями воды, воздуха и т. д. Человек идет, шатаясь, от одной двери к другой и исчезает в воздухе: «Все, что я могу тебе сказать, так это, что мы — текучие светящиеся существа, сотканные из волокон».[300] Все так называемые инициационные путешествия подразумевают такие пороги и двери, где становление само становится и где мы меняем становление в зависимости от «часа» мира, кругов ада или этапа путешествия, заставляющих меняться масштабы, формы и крики. От завываний животных к стенаниям стихий и частиц.

Стаи, множественности непрестанно трансформируются друг в друга, проходят друг через друга. Оборотни, когда умирают, трансформируются в вампиров. И это неудивительно, ибо становление и множество — одно и то же. Множество не определяется ни своими элементами, ни центром объединения или постижения. Оно определяется числом своих измерений; оно не делится, оно может утратить или приобрести измерение, только изменив свою природу. Поскольку вариации его измерений имманентны ему, то будет одним и тем же сказать, что каждое множество уже скомпоновано из неоднородных терминов в симбиозе, и что множество непрестанно трансформируется в вереницу других множеств, согласно своим порогам и дверям. Например, стая волков у Человека-волка становится также роем пчел, полем анусов, коллекцией маленьких дырочек и крошечных язвочек (тема заразы); все такие неоднородные элементы компонуют «это» множество симбиоза и становления. Если мы и воображали позицию очарованной Самости, то потому, что множество, к которому она — вплоть до разрыва — склоняется, есть продолжение другого множества, которое разрабатывает его и растягивает изнутри. Фактически, самость — это только порог, дверь, становление между двумя множествами. Каждое множество определяется границей, функционирующей как Аномальное; но есть и вереница границ, непрерывная линия границ (волокно), следуя которым, множество меняется. И за каждым порогом или дверью новая стая? Волокно тянется от человека до животного, от человека или животного до молекул, от молекул до частиц, и так далее до невоспринимаемого. Каждое волокно — это волокно Универсума. Волокно в веренице границ конституирует линии ускользания или детерриторизации. Мы видели, что Аномальное, Аутсайдер обладает несколькими функциями: оно не только ограничивает каждое множество, временную или локальную стабильность которого — с максимальными условными измерениями — оно определяет; оно не только является условием необходимого альянса в становлении; но оно также осуществляет трансформации становления или переходы множеств всегда еще дальше по линии ускользания. Моби Дик — это Белая Стена, ограничивающая стаю; он также и демонический Термин Альянса; наконец, он — ужасный [гарпунный] Линь со свободным концом, линь, пересекающий стену и утягивающий капитана… Но куда? В пустоту…

Ошибка, от которой нам нужно защититься, — это вера в то, что есть какой-то тип логического порядка в этой веренице, в этих переходах и трансформациях. Все зашло слишком далеко, чтобы постулировать какой-то порядок, спускающийся от животного к растению, затем к молекулам, к частицам. Каждая множественность является символической и объединяет в своем становлении животных, растения, микроорганизмы, безумные частицы, всю галактику. Нет никакого предпочтительного порядка между такими неоднородностями, между волками, пчелами, анусами, мелкими рубцами Человека-Волка. Конечно же, колдовство не перестает кодифицировать определенные трансформации становлений. Возьмем такой погруженный в традиции колдовства роман, как «Предводитель волков» Александра Дюма; в первом договоре человек окраин вынудил дьявола согласиться исполнять его желания, но при условии, что с каждым выполненным желанием прядь его волос станет красной. Мы оказываемся в волосах-множественности, волосы — это граница. Сам человек располагается на краю волков, как вожак стаи. Позже, когда у него не останется уже ни одного человеческого волоса, второй договор заставляет его самого становиться-волком, становиться бесконечно, ибо он уязвим лишь один день в году. Мы знаем, что между множественностью-волосами и множественностью-волками всегда можно навести порядок сходства (красный, как волчья шерсть), но сходство остается абсолютно вторичным (волк трансформации черен, с одним белым волосом). Фактически, есть первое множество-волос, — близкое к становлению-красной шерстью; и второе множество-волков, которое, в свою очередь, сближается со становлением-животным человека. Между этими двумя множествами — порог и волокно, симбиоз или переход между неоднородностями. Именно так мы — колдуны — и действуем, следуя не логическому порядку, а алогичным совместимостям и согласованностям. Причина проста. Ни человек, ни даже Бог не могут заранее сказать, будут ли две границы совместно растягиваться или формировать волокно, будет ли или не будет данное множество переходить в другое множество, или даже будут ли данные неоднородные элементы входить в симбиоз, сформируют ли они согласованное или софункционирующее множество, чувствительное к трансформации. Никто не может сказать, где пройдет линия ускользания — позволит ли она себе увязнуть и свалиться к эдиповому семейному животному, к простому Пуделю? или же она станет жертвой другой опасности — например, превратится в линию уничтожения, упразднения, саморазрушения, Ахав, Ахав…? Мы слишком хорошо знаем опасности линии ускользания и ее двусмысленности. Риски вездесущи, но всегда есть шанс избежать их — в каждом случае можно сказать, является ли эта линия согласованной, другими словами, функционируют ли на самом деле неоднородности во множестве симбиозов, трансформируются ли множества на самом деле в становлениях перехода. Рассмотрим простой пример: X вновь начинает практиковаться в игре на пианино… Не эдипов ли это возврат в детство? Не способ ли умирания в своего рода отмене звука? Не новая ли это граница, вроде активной линии, приносящей иные становления, совершенно отличные от становления и восстановления пианиста, — линия, которая вызовет трансформацию всех предыдущих сборок, где был посажен на цепь? Некий выход? Договор с дьяволом? У шизоанализа или прагматики нет иного смысла — создавайте ризому, но вы не знаете, с чем вы можете создать ризому, вы не знаете, какой подземный черенок эффективно подходит для того, чтобы создать ризому или создать становление, заселить вашу пустыню. Экспериментирование.