И если, наконец, самое трудное искусство, которому выучивается куль-

8* «О происхождении законов, искусств и наук». Лемго, 1770 ⁷.

9* См. Джонс. Poeseos Asiaticae commentarii, edit. Eichhorn, Lips., 1777

10* «История древней астрономии» Байи. Лейпциг, 1777⁸.

11* См. «Путешествия» Лежантиля в Собрании Эбелинга, т. II, с. 406 и др.; «Doctrina temporum Indica» в приложении к книге Байера «Historia regni Graecorum Bactriani». Petropoli, 1738.

269

Тура, — это искусство управления государством, где, скажем мы, впервые появились самые обширные монархии? Где прочнее всего царства земные? Китай тысячелетиями придерживается одного и того же строя, и хотя этот мирный народ не раз наводняли татарские орды, побежденные всякий раз укрощали победителей и приковывали их к цепям своего древнего государственного строя. Какая европейская форма правления может похвастаться этим? В горах Тибета царит древнейшая иерократия земли, а если у индийских каст такие мощные корни, если они сделались второй природой для индийцев, то это значит, что касты — уходящий в седую древность обычай этого самого кроткого в мире народа. На берегах Тигра и Евфрата, на Ниле, в горах Мидии уже в самые древние времена культурные народы, воинственные и мирные монархии вмешиваются в жизнь западных наций, а на татарских нагорьях не знающая узды вольная жизнь и деспотизм ханов сплелись в единое целое, послужившее основой многих европейских форм правления. С какой бы стороны ни подходил ты к Азии, везде встречаешь на пути своем прочно утвержденные империи, и неограниченная власть столь твердо запечатлелась в умах людей за долгие тысячелетия, что у сиамского короля рассказ о народе, управляющемся без короля, вызвал лишь смех, — этот народ представился ему уродом, родившимся без головы. Наиболее прочные царства в Африке расположены ближе к Азии, а если спускаться на юг, то там тирания находится еще в самом диком состоянии, а у кафров она переходит в патриархальную жизнь пастухов. Если плыть по Южному океану, то чем ближе к Азии, тем больше древних искусств, ремесел, тем больше пышности и тем больше царского деспотизма — этого супруга пышности и роскоши, а если плыть в сторону от Азии, то на дальних островах, в Америке, на скудных окраинах Южного полушария, встретишь и более примитивный образ жизни, и более простой строй государств, и вольные обычаи родов и племен, так что некоторые историки даже существование двух монархий, какие известны в Америке, — Мексики и Перу — объясняют соседством деспотических государств Азии. А весь вид Азии подсказывает нам, что именно здесь, особенно в горных местностях, живет самое древнее население Земли, и традиции азиатских народов, их религии, их летосчисление уходят в глубь тысячелетий. Все легенды европейцев и африканцев (египтян я всякий раз исключаю), а тем более легенды народов Америки и западных островов Южного моря, — всего лишь отрывки недавно выдуманных и уже позабытых сказок в сравнении с гигантским зданием древних космогонических систем — Индии, Тибета, древней Халдеи и даже стоящего ниже Египта; бессвязные звуки, донесенные заблудившейся Эхо, — и голос изначального мира Азии, корни которого уходят в сказание и миф.

Но что же, не последовать ли нам за этим голосом, не проследить ли его истоки, тем более, что нет у человечества иного средства воспитания и культуры, помимо традиции? Конечно, путь такой обманчив, мы словно же, был тут, когда рождался на свет, но что он может рассказать о своем

270

Рождении: так и род человеческий едва ли в силах сообщить нам исторически верные сведения о своем творении, о первых полученных им наставления, об изобретении языка и первом своем местожительстве. Но, однако, и ребенок вспоминает же какие-то черточки, относящиеся ко времени, когда стал он чуть старше; но если детей воспитывали сначала вместе, а потом по отдельности и рассказыавют они одно и то же или очень похожие вещи, то почему же не прислушаться к их расскзам, почему не задуматься над тем, что говорят они, о каких снах и мечтаниях вспоминают, тем более что нет иных свидетельств и документов. А поскольку совершенно очевидно, что Провидение задумало учить людей только на их же собственном опыте, то есть учить на опыте традиции, которая никогда не прерывается, так не будем сомневаться и в том, что Провидение не скроет от нас самого необходимого для нас знания.

IV. Что говорят предания Азии о сотворении Земли и начале рода человеческого

Но с чего начнем в этом дремучем лесу, где путают и сбивают нас с толку ложные голоса и блуждающие огни? Я не намерен прибавлять ни строчки к той Библиотеке мечтаний, что тяжелым бременем лежит на человеческой памяти, и, насколько могу, отличаю предположения народов, гипотезы мудрецов и факты традиции, а сами факты различаю по степени достоверности и по времени, к которому они относятся. Китайцам, азиатскому народу, гордящемуся своей древностью, не ведомо ничего исторически достоверного, что происходило бы раньше 722 года до нашей эры. Царства Фу Си и Сянь-ди — чистый миф, а все, что было до этих Фу Си, — эра духов и олицетворенных стихий — и сами китайцы рассматривают как поэтическую аллегорию. Древнейшая книга китайцев^12*, найденная в 176 году до нашей эры, или, правильнее было бы сказать, восстановленная из двух уцелевших во время пожара списков, не содержит ни космогонии, ни рассказа о началах народа. Яо уже царит вместе с горами империи — вельможами, и стоит ему отдать приказ, и вот люди начинают наблюдать за движением светил, проводить каналы, устанавливать порядок времен, а все дела, обряды, жертвоприношения уже и до него — в наилучшем порядке. Итак, остается китайская метафизика великого первого И^13*, повествующая о том, как из единицы и двоицы возникли четверица и восьмерица, как разверзлись небеса и на Земле царили, в чудном обличьи, пуанку и три хоанга и как вместе с первым законодателем Гин-Хоангом. родившимся на горе Хинма и разделившим воду и землю на девять частей, началась уже история, более напоминаю-

¹²* «Le Chou-King, un des livres sacres des Chinois». Paris, 1770⁹.

¹³* См. предваряющее «Шу-цзин» в издании Дегиня сочинение Премара «Recherches sur les temps anterieurs a ceux dont parle le Chou-king».

Щая человеческую. И, однако, мифология на этом не кончается, а перечисляется еще множество поколений, так что, очевидно, ничего первоначального нельзя основать на мифологии, если только не считать того, что местопребывание первых царей и чудесных созданий эта мифология относит к азиатским горам, которые считаются священными и которые эти древние легенды почитают. Огромная гора, находящаяся в центре земли, у китайцев славится под именем этих древних сказочных существ, или царей.

Поднимемся на Тибет и тут обнаружим, что вся земля расположена вокруг самой высокой горы, и это тем более замечательно, что на положении этой горы основывается вся мифология духовной империи Тибета. Высота горы, ее размеры — ужасны по этим описаниям; чудовища, исполины стерегут ее, стоя по краям, ее окружают семь морей и семь золотых гор. На вершине живут лахи, а на низших ступенях — другие волшебные существа. По прошествии целых мировых эпох, эонов, созерцатели неба опустились ниже, все более грубой становилась материя их тел, и, наконец, они обрели человеческий облик, будучи рождены супружеской парой безобразных обезьян, — и животные тоже возникли от того, что лахи были низвергнуты на землю^14*. Жестокая мифология! Весь мир строится сверху вниз, начиная с вершины горы, он опускается в моря, моря окружаются чудовищами, а вся система живых существ тоже оказывается в пасти чудовища — вечной Необходимости. Эта традиция бесчестит человека, ведет род человека от обезьяны, но и она так переплелась с более поздними сочинениями, что многое нужно сделать для того, чтобы мы могли рассматривать ее как настоящее предание о первобытном мире.

Большим сокровищем была бы для нас древнейшая традиция старинного народа индусов. Но первоначальная каста браминов давным-давно искоренена приверженцами Вишну и Шивы, а все, что удалось узнать европейцам из тайн брахманов, это, по всей видимости, лишь сказания недавнего прошлого, предназначенные для народа мифы или толкования мудрецов. Эти легенды все толкуют по-своему, так что нам еще, пожалуй, долго ждать подлинного санскрита и подлинных «Вед», тогда как и от «Вед», если говорить о древнейшей традиции, не приходится ждать многого, — ведь первую часть «Вед» сами индийцы считают утраченной. Между тем и в позднейших россказнях проглядывает иной раз золотое зерно изначального исторического сказания. Так, вся Индия почитает священной реку Ганг, текущую со священных гор, от стоп сотворившего мир Брахмы. В своем восьмом рождении Вишну явился Прассарамой, вода покрывала еще всю землю вплоть до горы Гате, и Вишну попросил морского бога, чтобы тот отвел море на расстояние полета стрелы. Бог пообещал, тогда Прассарама выстрелил из лука, и пока стрела летела, из моря выступала суша — Малабарское побережье. Как замечает Соннера, этот рассказ говорит нам, что море простиралось некогда вплоть до горы

14* Georgii «Alphabetum Tibetanum». Roma, 1762, p. 181.

272

Гате, а Малабарское побережье — это земля недавнего происхождения. Другие сказания индийских племен совсем иначе повествуют о происхождении суши. Вишну плыл по морю на листке дерева, а первый человек был цветком, который вырос из него. По волнам морским плавало яйцо, Брахма согрел его, и из оболочки яйца вышли воздух и небо, а из содержимого — живые существа: животные и люди. Но только читать эти сказания нужно, не нарушая присущего им тона детской сказки^15*.

Система Зороастра^16*, как видно, уже философское учение, и если бы оно даже не перемешалось с легендами других систем, то его все равно нельзя было бы принять за изначальную традицию; однако следы изначального можно распознать и в ней. Опять перед нами гора Альбордж — огромная гора в центре земли; от нее во все стороны расходятся горные хребгы. Вокруг этой горы вращается Солнце, с этой горы текут все реки, все моря и земли тоже разделены ею. Все вещи, какие есть на свете, сначала существовали в виде прообразов, зародышей, и если все мифологии горной Азии населяют древний мир чудовищами, то и здесь есть огромный бык Кайямортс, из тела которого вышли все живые существа земли. Наверху расположен рай, как на той горе, где жили лахи; здесь — обиталище блаженных душ и просветленных людей, здесь исток всех рек, вода жизни. Заметим, что свет, разделяющий и побеждающий тьму, оплодотворяющий землю и всем существам дающий блаженство, послужил физической основой всей световой системы парсов, — идее света они дали тысячу применений — в религиозном культе, в морали и политике.

Мы спускаемся с великих гор Азии на запад, и все позднее время возникновения сказаний о начале мира. Видно уже, насколько позже они появились, видно и то, что чужие традиции, возникшие в горной местности, применены были к расположенным в долинах странам. Они все менее и менее подходят к местным условиям, но сама система приобретает все более законченный и совершенный вид, и только изредка в рассказе проскальзывают отрывки древних легенд, всякий раз в новом национальном облачении. Меня удивляет поэтому, каким образом ухитрялись объявлять Санхониатона¹¹ одновременно и обманшиком и первым пророком древности, — ведь уже географическое положение страны, в которой он жил, раз и навсегда отрезало ему пути к древности, к первоначальным временам мира. Что в начале всего был темный воздух, черный мрачный хаос, что он лишен был очертаний и формы, что он целую вечность носился в пустых пространствах, но что, наконец, ткущий дух воспылал любовью к своим собственным началам, и из соединения их произошло все творения, весь мир, — это древняя мифология, представление, присущее самым разным народам, так что финикийцу нечего было и прибавить ко всем этим рассказам. Почти все народы Азии, включая египтян и греков, по-своему рассказывали предание о хаосе и о согретом

15* См. Соннера, Бальдеуса, Доу, Холуэлла и др.

16* «Зенд-Авеста». Рига, 1776-1778¹⁰.

273

Теплом яйце, — почему же письменных преданий, повествующих обо всем этом, не могло быть в финикийском храме? По всему свету разошлось и сказание о том, что семена первых существ лежали в иле и что первые разумные существа обладали чудесным обликом, были зеркалами неба («зофасемим»); разбуженные громом, они проснулись и породили множество живых существ; это сказание, которое финикийцами было лишь сокращено, во всех вариантах распространено было и в горах Мидии и Тибета, и в Индии и Китае, во Фригии и во Фракии, потому что пережитки таких сказаний мы находим в мифах Гесиода и у орфиков. Но если мы читаем длиннейший генеалогический ряд, где нам рассказывают о ветре Колпии, то есть звуке дыхания бога, о жене его Ночи, о сыновьях их Первородном и Эоне, о внуках их Роде и Племени, о правнуках их Свете, Огне и Пламени, о праправнуках их, горах Кассии, Ливане и Антиливане, где всем этим аллегорическим персонажам приписывают все изобретения человеческого рода, то нужно разделять самые застарелые предрассудки, чтобы в этом нелепом смешении древних сказаний, от которых составителю были, по-видимому, известны лишь имена, превращенные им в имена живых существ, видеть философскую систему мира и древнейшую историю людей.

В поисках древнейших традиций мы не будем спускаться на юг, в глубь черного Египта. Имена наиболее древних богов сохранили остатки связей египетской и финикийской традиции, и здесь тоже появляются древняя Ночь, Дух, творец мира, ил, в котором лежат семена вещей и т. д. Но поскольку все известное нам из древнейшей мифологии Египта относится к позднему времени, все очень темно и неопределенно, поскольку, далее, все мифологические представления этой страны целиком и полностью приспособлены к ее климату, то нам и не приходится за этими идолами или тем более за россказнями негров искать сказания первоначального мира, которые могли бы послужить основой для философии самой древней истории человечества.

Итак, исторически на всей нашей обширной земле у нас не остается ничего, кроме письменной традиции, которую мы называем иудейской. Не разделяя никаких предрассудков, но и не высказывая никаких предположений об ее происхождении, мы только точно знаем, что эта традиция насчитывает более трех тысяч лет и что книга иудеев — самая древняя, какая только есть у людей. Мы посмотрим на нее и увидим, что такое эти краткие, простые страницы, на что они притязают, чем они могут для нас быть, — для нас сейчас они не будут страницами истории, но страницами предания, или, иначе, древней философии человеческой истории, а потому мы с самого начала освободим их от всяких восточных поэтических украшений.

274