Спонтанные проявления переноса

Выше я говорил о неврозе переноса, а не о спонтанных явлениях переноса, которые, конечно же, будут стойко сохраняться, даже если терапевт сумеет выявлять их по мере возникновения (указывая на них и даже, при возможности, их эксплуатируя).

Когда в ходе сеанса индивидуальной терапии Валерия заявляет мне:

«Я отлично знаю, что ты никогда не принимаешь меня всерьез: мне никак не понять, почему ты не пришел на вернисаж моей выставки! А ведь она прошла с большим успехом, и ты должен был бы гордиться мной!» — то совершенно очевидно, что она обращается скорее к родительскому образу, чем к реальному терапевту.

Простейшего столкновения с реальностью: «А почему это я должен был бы тобой гордиться?» — оказывается достаточным для осознавания клиенткой тех механизмов переноса, что проникают в ее поведение. Этот вопрос терапевта подтолкнет ее к поиску собственного удовлетворительного образа внутри нее самой, а не через «высочайшее» родительское уважение.

Актуальные отношения и контрперенос

Правильное чередование терапевтических отношений сочувственной поддержки и разумной фрустрации (skilled frustration) мало-помалу способствует обретению клиентом своей автономии (самоподдержки — self-support).

Как я только что подчеркивал, Гештальт-терапевт в критическом случае без колебаний выскажет свои собственные чувства, возникшие у него в актуальной ситуации. Он даже может иногда позволить себе раскрыть свои вкусы, свое отношение, свои радости и трудности:

«Я считаю, что ты способен к живописи, но я лично не любитель абстрактного искусства: я предпочитаю акварели Дюфи!»

Этот прием называется «самораскрытие» (self-disclosure) — сознательное раскрытие себя в отношениях аутентичного, но контролируемого и селективною участия. Поэтому: в мыслях я согласен со всем, что я говорю, но не говорю всего, что mу меня есть в мыслях... и более того, не делаю (увы!) всего, что мне захочется!

Я присутствую здесь как неповторимая личность, оставаясь здесь самим собой, а не для самого себя!

Таким образом, я устанавливаю актуальные личные отношения, которые частично затрагивают реалии социальных, межличностных отношений обоих партнеров. В этом случае я оказываюсь:

• в эмпатии с клиентом — то есть «в нем»,

• конгруэнтным самому себе — то есть «в себе»,

• в отношениях симпатии («я/ты») — то есть «между нами». 

Обычно клиент высоко ценит подобные равные отношения, где он чувствует себя признанным в качестве субъекта, достойного собеседника, а не простого объекта профессионального интереса пусть добросовестного, но безразличного терапевта (Итальянский гештальтист Эдоардо Джусти объединяет роджерианский подход и Гештальт в направление, которое он называет Гештальт-консультирование (Gestalt Counseling)). Гештальт-практик по возможности в качестве терапевтического средства использует свои собственные переживания,

предпочитая «нападающее» применение своего контрпереноса простой «защитной» бдительности.

Итак,

• в классическом психоанализе аналитик особо внимательно относится к поддержанию переноса клиента, стараясь максимально контролировать свой собственный контрперенос;

• в Гештальте, наоборот, терапевт стремится, ограничить перенос клиента, обращая свое внимание на преднамеренное использование собственного контрпереноса посредством непрерывного осознавания (awareness) всех своих телесных ощущений и эмоций, возникающих в ответ на вербальное поведение и движения клиента.

Следует подчеркнуть, что среди современных психоаналитиков все в большей степени устанавливается такое позитивное отношение к контрпереносу, которое раньше критиковалось. Так, например, Нахт пишет:

«Долгое время аналитики были убеждены в том, что благодаря нейтральным отношениям они могут быть «хозяевами» своих собственных бессознательных реакций контрпереноса и даже могут устранять их.

Нам известно сегодня, что контрперенос, так же как и перенос, оказывается плодотворным для аналитической работы, конечно же, при условии, что он действует в благоприятном для больного направлении».

А Гарольд Сирлз заявляет:

«Мое чувство самости стало [...] моим самым надежным источником информации о том, что происходит между пациентом и мной, и о том, что происходит у самого пациента [...] это очень чувствительный и полезный научный инструмент, поставляющий информацию о том, что происходит в процессе лечения и часто недоступно для его вербального выражения пациентом» (Scarles H. Le contre-transfert. Paris. Gallimard, 1981).

Так современный психоанализ, вслед за Гештальтом, возвращается к идеям, сформулированным еще в 30-е годы Ференчи (один из учеников которого, Карл Ландауэр, был супервизором в дидактическом анализе у Перлза). А такие знаменитые психоаналитики, как Мелани Кляйн, Винникотт и Балинт, получившие образование у Ференчи и его учеников, сами, каждый по-своему, разработали «активную технику», в которой большое место занимает использование контрпереноса и, в частности, работа с его телесными отголосками. 

Переход к половому акту

Конечно же, переход от чрезмерной нейтральности к чрезмерной включенности для меня неприемлем, и я не могу присоединиться к позиции некоторых американских коллег, которые под предлогом создания подлинных и так называемых «равноправных» отношений стремятся стереть всякое различие между терапевтом и его клиентом, используя отдельные терапевтические сессии в целях личного удовлетворения, и даже занимают своими собственными проблемами время, по праву принадлежащее участникам семинара, или удовлетворяют свои собственные сексуальные желания, прикрываясь необходимостью «аутентичности» во взаимоотношениях с клиентом!

Несомненно, что подобная практика дает кратковременный демагогический эффект; ведь многим стажерам очень нравится видеть слабости своего терапевта — таким он кажется им более «человечным» и «доступным»! Однако подобные достойные сожаления (но, впрочем, чрезвычайно редкие) злоупотребления могут бросить тень недоверия на практику Гештальта.

Из разных американских исследований стало известно, что на самом деле невозможно со всей объективностью утверждать, какие (негативные или позитивные) косвенные последствия несет эта практика для каждого из задействованных партнеров и просто для других участников группы.

Указывается на особые случаи ухудшения состояний или осложнений после отношений такого рода, однако известно не меньшее количество случаев улучшения (наступившего вследствие девальвации нарциссизма и снижения аффективной заряженности (драматичности) фантазии)…

Объективному исследованию этой темы мешает неизбежное в таких вопросах лицемерие, наследованное из традиционных моральных и религиозных представлений.

Еще недавно вызывали скандал научные исследования сексуального поведения, выполненные Кинси или Мастерсом и Джонсон, хотя было известно, что в действительности... 80% населения (!) практиковало техники, которые официальная мораль квалифицировала как «развратные»!

Вместе с этим, отвергая все моральные предрассудки и все априорные утверждения о возможном психологическом «вреде», мы все-таки считаем, что сексуальные отношения между терапевтом и клиентом могут быть искажены диссимметричностью их статусов:

• один из них получает оплату, другой — платит;

• профессиональный терапевт обладает авторитетным статусом и властью; при этом он может испытывать искушение к их бессознательному злоупотреблению;

• и наоборот, «завоевание» терапевта клиентом (или клиенткой) не всегда связано с искренним аффективным или сексуальным влечением!;

• хотя, впрочем, любой терапевт в силу своей профессии сталкивается с большим числом потенциальных партнеров в особой ситуации эмоционального надлома у клиента: равновесие, таким образом, оказывается нарушенным.

И, наконец, здесь нельзя отвлекаться от осуждающего социокультурного контекста, еще достаточно сильного в Европе, несмотря на современную эволюцию нравов. Это глубоко отражается на подобного рода переходах к действию, придавая им привкус скрытой вины или показного вызова.

С гештальтистской точки зрения, невозможно отделять индивидуума от окружающей его среды, и любое поведение обретает смысл только в окружающем его поле, пусть даже история и география накладывают свои, в большинстве случаев условные и временные, пределы.

И все-таки нагнетание драматичности вокруг таких случаев нарушений, как нам кажется, иногда приносит больше вреда, чем то делают сами нарушения! (Аналогично, еще совсем недавно очень осуждалась мастурбация («от этого сходят с ума!»), хотя в то же время в некоторых странах (как во Франции вплоть до XVII века) она широко применялась для того, чтобы утихомирить беспокойного или утешить ударившегося ребенка: на некоторых островах Тихого океана и сейчас принято, что любой прохожий может мастурбировать малыша, ободравшего колено — подобно тому, как в современной Франции в этом случае его бы поцеловали и приласкали. А сколько можно было бы сказать о пресловутой «травме первичной сцены» (наблюдения совокупления родителей), что встречается повсеместно и проходит безболезненно в других самых разных культурах).

Кроме того, мы не склонны защищать и крайне моралистичные, противостоящие либеральным, взгляды. Опыт научил нас опасаться «высоконравственных» инквизиторов, которые то и дело пытаются отделаться от своих собственных слабостей, обличая слабости других людей (реактивное образование).

Некоторые ведущие терапевтических групп и групп личностного роста доходят до того, что требуют от каждого участника группы письменного обязательства в «воздержании» от сексуальных отношений не только с терапевтом (что само собой разумеется), но и с другими участниками группы даже в период между терапевтическими сессиями...

Напоминания с предостережениями по поводу искусственно накаленных отношений в психотерапевтической группе с телесной или эмоциональной ориентацией нам кажутся просто необходимыми, но подобные принудительные запреты представляются нам нарушением частной жизни взрослых клиентов... ведь в то же время их призывают к ответственности за свою жизнь!

Кроме того, многочисленные свидетельства подтверждают, что подобные обязательства — даже письменно заверенные — редко соблюдаются всеми без исключения участниками группы. Более того, в этом случае некоторые из них подталкиваются к антисоциальной позиции — провокационным нарушениям установленного закона (письменного обязательства). Другие занимают лицемерную позицию лжи и отрицания (собственных импульсов); это происходит, несмотря на наше стремление поощрять в каждом из них аутентичное выражение эмоций, чувств, страхов или желаний.

На горном гребне...

Наша личная позиция проходит по неудобному горному хребту, расположенному между провалами крайностей. Она подразумевает максимальную осторожность по отношению к любым аффективным, любовным или сексуальным обязательствам, однако без каких бы то ни было жестких моральных или идеологических запретов, не учитывающих всю специфику каждого отдельного случая.

Мы считаем, что в данном контексте деонтологический запрет на переход к половому акту приводит к большей телесной свободе и раскованности участников терапии, чем это было бы в случае терпимого к нему отношения. Ведь, в самом деле, если клиент не опасается «заносов», то ему будет легче позволить проявить свои часто неудовлетворенные потребности в нежности или регрессии и таким образом вновь испытать подавленные детские чувства, исследовать запретные желания и дедраматизировать фантазии. Подобные пределы, установленные чаще всего имплицитно, предохраняют как терапевта, так и клиента.

Ограничения, связанные с сексуальными отношениями, никоим образом не создают в нашем сознании препятствий для взаимных дружеских и теплых отношений с клиентами, позволяя сохранять обстановку откровенности, доверия и безопасности. Такая обстановка, в свою очередь, помогает осуществлять как преднамеренные фрустрации, или безвредные агрессивные столкновения, так и глубинные «погружения» в архаические зоны личности.

Более того, это способствует работе в атмосфере удовольствия, теплоты и радости (Для меня оптимальная теплота в отношениях подобна оптимальной степени разогрева мотора внутреннего сгорания, которая обеспечивает наилучший режим его функционирования при условии соблюдения определенной температурной границы! Напомним результат некоторых опросов, проведенных в Канаде и США: от 15 до 20% психотерапевтов самых разных направлений вступали в сексуальные oтношения с одним или несколькими своими клиентами!) Ведь лучше получается то, что делается с удовольствием; и это справедливо как для клиента, так и для терапевта.

С моей стороны, я не признаю никакой ценности за аскетизмом, страданиями или жертвами, и мне чужды нравственные воззрения святого Бенедикта, признающего святыми только мучеников и утверждающего, что «смерть стоит в преддверии радости» (правило № 7) и что «должно испытать все тяготы и лишения, чрез которые движутся к Господу» (правило № 58).

Мне скорее ближе православные, у которых пасхальная радость Воскресения преобладает над страстями Распятия, а также тантристы, которые ищут святости путем трансмутации желания и удовольствия, или те суфии, что «танцуют Радость этого мира». Я присоединяюсь к Максу Пажу, считающему, что:

«В отличие от того, что предписывает фрейдистская техника, удовольствие, испытываемое терапевтом или ведущим группы от взаимодействия с ее участниками, необходимо для самого изменения. Оно безвредно; более того, оно не является и каким-то подозрительным элементом, который следует дозировать или воспринимать со сдержанностью или подозрением. Оно является двигателем изменений» (Мах Pages. Le Travail Amoureux. Paris, Dunod, 1977).

Кстати, не правда ли, что удовольствие и любовь вовсе не синонимичны сексуальности? Да и само слово «сексуальность» стало широко употребляться только в XIX веке, а в его современном значении впервые было употреблено в... 1924 году! Сколько воды утекло с тех пор! А, к примеру, греки, говоря о любви, использовали три совершенно разных слова:

• эрос — желание, символическим средоточием которого является тело или половой орган,

• агапе — нежность с оттенком братских чувств, средоточием которой является сердце,

• филия — любовь или интерес (к другу, музыке, правде), средоточием которой является голова.

Лично я без колебаний готов заявить, что:

сексуальность следует не подавлять, или наоборот, сбрасывать, а внимательно и с уважением управлять этой фундаментальной энергией (Можно было бы сказать, что хроническое подавление ведет к неврозу (по Фрейду), однако анархический «выброс» рискует вызвать психоз (потеря границы эго)).

Этот импульс жизни — не материальный инстинкт, на котором лежит отпечаток первородного греха, а проявление фундаментального вселенского порыва к жизни.

Фрейдовская теория начала века об экономии либидо опиралась на представления о количественно определимых импульсах энергии, что соответствует модели классической термодинамики того времени. Однако основная роль в ней отводится понятию обмена флюидами и второму принципу Карно (потеря энергии вследствие энтропии). По Фрейду, как механизмы невроза, так и механизмы сублимации имплицитно основаны на механике флюидов: предполагается, что количество энергии ограничено и ее можно только отвести в другое русло или преобразовать, но никак не приумножить. И, например, поэтому неиспользованное первичное сексуальное любопытство, преобразовавшись, окажется у истоков искусства и науки.

Однако любовь относится к стихии Огня, а не Воды: она повинуется не принципу сообщающихся сосудов, а принципу пламени, способному увеличиваться до бесконечности и, отдавая, ничего не терять. Либидное мальтузианство больше не у дел: нужно не экономить воду, а поддерживать пламя, стараясь при этом не обжечься...

Ведь любовь, нежность и сексуальность не убывают при их использовании, а, наоборот, растут!

Перенос терапевта

Абсолютная нейтральность терапевта — это устаревший миф, который уже не поддерживается даже самими психоаналитиками. К тому же само по себе невмешательство — сильный индуцирующий фактор, а отступление иногда вредит больше, чем «провокация» (являющаяся «призывом»).

Более того, необходимо подчеркнуть, что в глубине себя терапевт вовсе не склонен постоянно отвечать на запросы клиента. Однако именно это заставляет употреблять сам термин «контрперенос», обозначающий ответ, позитивный или негативный, на перенос, возникающий у клиента на его психоаналитика.

Так называемый перенос представляется в конечном итоге чрезвычайно сложным явлением, ибо мы оказываемся перед лицом шести нередко пересекающихся возможных способов взаимодействия:

· перенос клиента на терапевта; 

· контрперенос терапевта в ответ на этот перенос; 

· перенос терапевта только на определенных клиентов (которые воспринимаются как дети, родители, соперники, ученики и т.д.);

· контрперенос клиента в ответ на перенос терапевта;

· актуальные чувства клиента, касающиеся личности самого терапевта;

· актуальные чувства терапевта к самому клиенту.

Признаюсь, я вовсе не испытываю сожаления по поводу столь сложного сплетения взаимоотношений, образованного из нитей, окрашенных в разные оттенки одного и того же цвета, которые сливаются в таинственную гризайль. Ведь в этом и состоит неизмеримое богатство человеческих отношений: живых, самобытных и неповторимых. Оно противостоит всякой рутине и рождает в терапевте бдительность к каждому мгновению бытия.