Письмо, посланное о газету «Литературная Украина», редактору газеты Б. П. Рогозе 7 страница

История Соловков — это история всего Русского Севера — большой страны. Эта страна входила в состав Московского государства, но наследовала элементы относительной самостоятельности Новгорода.

Своим началом Соловецкий монастырь непосредственно связан с двумя другими северными монастырями — Кирилло-Белозерским и Валаамским. Согласно сравнительно поздним житиям основателей Соловецкой обители, инок Кирилло-Белозерского монастыря Савватий после долгого пребывания в монастыре решил скрыться в «безмолвное место». Он перешел в Валаамский монастырь на Ладожском озере; здесь пробыл немалое время и приобрел уважение братии. Ища еще большего уединения, он пошел дальше на север — к Белому морю.

Обычно за дату приезда Савватия на Соловки принимается 1429 г. Эта дата заимствована из позднего Соловецкого летописца, где она вычислена на основании косвенных, по-видимому, неверных соображений. В ранних житиях даты приезда нет, но, по всему судя, Савватий прибыл туда позднее. В Житии Савватия и Зосимы Соловецких, составленном Спиридоном, сказано, что Савватий подвизался в Кирилло-Белозерском монастыре в 1436 г. при митрополите Фотии и великом князе Василии Васильевиче. В других житиях указано, что Савватий жил в Кирилло-Белозерском монастыре «многая лета» «во дни» великого князя Василия Васильевича Московского (даты его правления — 1425–1462), Бориса Александровича Тверского (1425–1461), Федора Ольговича Рязанского (1387–1427), митрополита Фотия (1409–1431), новгородского архиепископа Евфимия Брадатого (1423–1429). Если следовать строгим указаниям дат правления этих лиц, то Савватий провел в Кирилло-Белозерском монастыре не «многия лета», а всего два года (1425–1427), т. е. еще при жизни основателя Кирилло-Белозерского монастыря Кирилла, умершего в 1427 г. Даже если принять эти указания за точные и считать, что Савватий покинул Кирилло-Белозерский монастырь в 1427 г., то следует учесть, что, поселившись на Валааме, Савватий пребывал там «не мало» времени, имел учеников и покинул его «по нескольких летех», т. е. никак не мог прийти на Соловки в 1429 г. Уточнить хронологические данные об основании и первоначальной истории монастыря можно будет только после подробного исследования истории текста всех списков Жития Савватия и Зосимы Соловецких, пока же наиболее вероятным временем прибытия Савватия на Соловки можно принять 30-е годы XV в., и то, вероятнее, их вторую половину.

Можно сомневаться в том, что Соловецкий остров до прихода туда Савватия и Германа был действительно «пуст и никем не ведом», как указывается в Житии. Во всяком случае, Савватий узнал о существовании Соловецкого острова, живя в Валаамском монастыре. По свидетельству Жития, приход Савватия вызвал опасения местных жителей. Возможно, что это были заезжие рыбаки. Обыкновение приезжать летом на промысел в пустынные места до сих пор существует в некоторых местах на Белом море. Вряд ли Соловки имели постоянных жителей, проводивших здесь долгую зиму в отрыве от материка. Однако Соловки отнюдь не следует считать островами «никем не ведомыми». Следы человека восходят здесь ко временам до нашей эры. Гаковы знаменитые «соловецкие лабиринты», связанные своим происхождением с какими-то культовыми языческими обрядами, общими для всего европейского Севера.[252]

О том, кто посещал Соловки и зачем, мы можем отчасти судить по грамоте, которая была выдана соловецким монахам Новгородом на владение Соловецкими островами; там значилось, что «боярам новгородчкым, ни карельскым детем, ни иному никому ж в тыи островы не вступатися в страдомую землю, ни в пожне, ни в тоне, ни в лов ища, ни черенов не наряжати (то есть не делать солеварен. — Д. Л.), ни лесов не полесовать никому же… А хто приодеть на тыи островы на ловлю, или на добыток, на сало, или на кожю, ино всим тым давати в дом святого Спаса и святого Николы (т. е. в Соловецкий монастырь. — Д. Л.) изо всего десятина».[253] Ясно, что здесь говорится не о воображаемых людях и не о воображаемом использовании природных богатств островов, а о вполне реальных. Из этого ясно также, что постоянных жителей на островах не было, а добытчики приходили с материка летом, чтобы на зиму их покинуть.

Жития тех соловецких святых, с которых «начался» Соловецкий монастырь — Савватия, Зосимы и Германа представляют собой исключительный интерес для истории древнерусской литературы. Они показывают постепенное нарастание требований к литературной «украшенности» житий и интенсивность работы по их литературной отделке.

В редакции Жития, принадлежащей знаменитому основателю Соловецкой библиотеки игумену Досифею, после рассказа о погребении Зосимы обычно помещается «Сказание о сотворении Жития Зосимы и Савватия».[254]

Сказание это часто приводится в работах по древней русской литературе как показание самого древнерусского сочинителя о своей работе. Нет ни одного другого жития, в котором с такой подробностью и полнотой была бы рассказана первоначальная история создания Жития — по чьей инициативе и как составлялись различные его редакции.

Первоначально известны были только устные рассказы о Зосиме и Савватии их сподвижника Германа, который прожил значительно дольше их. Именно он велел клирикам записать то, что знал об обоих. Когда Герман скончался, записи его рассказов были «в небрежении». Монахи «нерадиша о писании том». Причина ясна — Зосима и Савватий были еще не канонизированы и рассказы о них не имели церковного значения. Это были своего рода «свидетельские показания» — материалы для будущей канонизации, которая, несомненно, уже предвиделась: основатели монастырей обычно причислялись к лику святых, когда монастырь достаточно разрастался и получал церковный авторитет.

Простые рассказы Германа, изложенные в «списании», были взяты для прочтения каким-то иноком Кирилло-Белозерского монастыря и пропали. Тогда ученик Зосимы, игумен Досифей, по совету новгородского архиепископа Геннадия, знавшего Савватия по Валаамскому монастырю, где Савватий пребывал до Соловков, написал Житие Зосимы и Савватия Соловецких. Труд Досифея, несомненно, предназначался для канонизации и с этой целью был представлен митрополиту Геннадию, а такого рода предварительные жития всегда фактичны и просты. Труд Досифея скорее документ, чем житие, и был призван заменить пропавшие записи рассказов Германа.

В предисловии к Житию Зосимы и Савватия, написанном знаменитым Максимом Греком, последний по-другому объясняет, почему Досифей написал свое житие просто и «неухищренно», т. е. без излишней витиеватости и литературных украшений. Вокруг Соловков, говорит Максим Грек, жили люди «мало сведуще российского языка»: «ижера, чудь, лопь, вдале же каане и мурмане и инии мнози языцы».[255] Многие из этих народов приходили в обитель и здесь постригались, становились монахами. Именно для этих народов, мало сведущих в российском языке, и следовало писать просто, безо всякого «добрословия». Среди этих народов монастырь распространял православную веру — до самого варяжского города Варгав, вблизи которого был основан затем на реке Печенге монастырь св. Троицы. Здесь в «пустыни яко град сотворися».[256]

Труд Досифея был замечателен своею историографической точностью. Досифей подробно указывает, на основании каких сведений он составлял Житие Савватия и Зосимы. Он пишет, что не смог установить ни года, ни места рождения, ни времени пострижения Савватия, так как «много бо лета прешла суть до написаниа сего».

Устные расспросы не дали каких-либо результатов.

О Зосиме Досифей писал со слов его учеников; записывал, например, от некоего инока Пахомия и т. д.

По дороге в Москву Досифей заехал в Ферапонтов монастырь, где в это время находился низложенный митрополит Спиридон Савва. Спиридон был искусным книжником и известен как автор Родословия литовских князей.[257] Досифей уговорил Спиридона написать украшенное всеми литературными красотами Житие.

Это было сделано в 1503 г. Спиридон дополнил труд Досифея похвалами, снабдил его предисловием, где отметил, что основой труда послужило сочинение Досифея. Но и спиридоновской пышности и «стройности» оказалось недостаточно, и позднее Житие, написанное Спиридоном, было еще раз переработано и расцвечено литературными красотами уже упомянутым Максимом Греком по «понуждению» кого-то из соловецких старцев.

Но и Максимова Жития Зосимы и Савватия Соловецких показалось соловецким старцам недостаточно: они обратились с просьбой написать похвалы Зосиме и Савватию не то на Афон, не то в Сербию к сербскому книжнику Аниките Льву Филологу, составившему перед тем Житие князя Михаила Черниговского и его боярина Федора, погибших в XIII в. в ставке Батыя и причисленных к лику святых.

Сохранилось письмо Аникиты Льва Филолога, которым он сопроводил похвальные слова[258] Зосиме и Савватию при отсылке их в монастырь. Он пишет в нем соловецкому монаху Богдану, которого называет «русином»:

«Удивляюсь тебе, как найдя скверную раковину (он разумеет под раковиной самого себя. — Д. Л.), решился ты ее раскрыть. Что могла она представить тебе, кроме зловония?»

«Может быть, впрочем, — пишет он дальше, — велики Бог, награждая труд твой, даст тебе жемчуг слова, которого ищешь в скверном сосуде моего сердца». Впрочем, призвав на помощь святого архиепископа сербского Савву, который был не только святым, но образцовым писателем, Аникита Лев Филолог надеется, что его труд окажется достойным Зосимы и Савватия. Далее в своем письме Лев Филолог пишет, что о Зосиме и Савватии он узнал только от Богдана.

Мы не знаем, рассказывал ли Богдан Льву или подал ему на переделку какие-то «сказания», составленные соловецким игуменом Досифеем, архиепископом «великой Руси» Спиридоном и «иным братом, писавшим последи», из которых в своем изощренном сочинении Лев сохранил некоторые северорусские слова: «клокот» (шум), «кережа» (повозка, подобная лодке), «карбас», «буса», «обласа» (разные типы беломорских судов). По упоминаемым событиям и лицам видно, что Аникита Лев Филолог писал их между 1534 и 1542 гг. По некоторым признакам можно судить о том, что Богдан, «русин», в чем-то непосредственно помогал Льву. Так, например, приводя цитату из Григория Богослова о том, как дельфин, поднимаясь из глубины моря на его поверхность, играет около корабля, Лев Филолог вместо дельфина назвал неизвестную на юге беломорскую белуху, «пыскающую» около кораблей.

Замечательная особенность похвальных слов Льва Филолога состоит еще в том, что в них заметно влияние русского — писателя XII в. Кирилла Туровского. Особенно это касается его описания «царицы времен» — весны. Перед нами замечательное явление: свидетельство многократного общения русских и сербских писателей — общения, захватившего собой и Соловки.

Как же происходило, по всем этим литературным произведениям, первоначальное устройство монастыря? Скрывшись тайно ночью из Валаамского монастыря, Савватий дошел до Белого моря и здесь у местных жителей стал расспрашивать о Соловецком острове.

Он узнал, что плыть до острова следует два дня, что остров велик, в окружности сто «поприщ», имеет много озер, полных рыбы, отличной от той, что водится в море, что к острову приходят рыбаки, ловят вокруг рыбу и уходят «восвояси», что остров покрыт разнообразными деревьями. Горы покрыты бором, а «по раздолиям» растет «всяко древо» и различные ягоды. Узнал он, что растут на острове и превеликие сосны, годные для строительства храмов, и что «на вся потребы благостройны».

Жители предупреждали Савватия, что жизнь на острове будет трудна. В ответе Савватия жителям есть указание на его возраст: Савватий говорил, что есть у него такой Владыка, который дряхлости дает силы юности.

Савватий пришел к устью реки Выга и здесь в месте, называвшемся Сороки, нашел часовню, а в ней старца Германа, который бывал на Соловках. Герман согласился поселиться на острове вместе с Савватием. Они взяли с собой съестные припасы и земледельческие орудия и пристали к острову вблизи самой высокой вершины Соловков — горы Секирной, на которую, очевидно, и ориентировались в море. Савватий и Герман водрузили крест на ближайшем к Секирной горе большом пресноводном озере и здесь поселились (теперь это место называется Савватиево).

Здесь у Савватия и Германа произошло столкновение с местными жителями. По словам Жития, жители Корельского берега отправили на Соловки семью рыбаков для того, чтобы они жили там постоянно. Сделано ли это было нарочно, чтобы изгнать пришельцев, или постоянные жители уже имелись к тому времени на острове — сказать трудно. Жития святых любят несколько преувеличивать пустынность тех мест, где селились первые подвижники. Во всяком случае, семья рыбаков считала себя владелицей тех мест. Однажды, рассказывается в Житии, Савватий вышел из кельи, чтобы покадить крест, поставленный им по приезде, и услышал крики неизвестной женщины. Савватий позвал Германа. На вопрос Германа, о чем плачет женщина, та рассказала, что она встретила двух светлых юношей, которые высекли ее и приказали ей с мужем покинуть остров. Немедленно после этого события рыбак и его жена уехали с острова.

Легенда эта, хотя и имеет все признаки топонимической легенды, придуманной для объяснения названия горы «Секирной», тем не менее характерна: остров не был «ничейным», его считали своей собственностью жители Корельского берега. После этого случая, говорится в Житии, сюда продолжали летом приплывать рыбаки, но никто не оставался здесь для постоянного жительства.

Через шесть лет отшельничества Герман отплыл с острова, чтобы приобрести нужное для продолжения там жизни. Савватий остался один и, почувствовав «через немало время» приближение смерти, отправился на небольшой лодке на материк. В десяти верстах от устья Выга он встретил игумена Нафанаила и просил причастить его перед смертью. Нафанаил, который спешил напутствовать какого-то больного, просил Савватия подождать его до утра в часовне. Но Савватий настаивал на своей просьбе: «Не весте, что утро будет».

Нафанаил исполнил просьбу Савватия. Савватий пошел к часовне, куда к нему зашел прибывший на своем корабле некий купец Иоанн. Савватий говорил с Иоанном и преподал ему наставления. Иоанн предложил ему большое подаяние. Савватий просил раздать это подаяние бедным. Иоанн собрался уезжать, но Савватий обратился к нему с просьбой остаться до утра, сказав ему, что он не пожалеет о том и путь его будет покоен. Купец решил все же отправиться, но едва он вышел из часовни, как поднялась буря, и ему пришлось ночевать на берегу. Утром Иоанн пришел к часовне, но увидел Савватия умершим на молитве в куколе и мантии. Вернувшийся к тому времени игумен Нафанаил и Иоанн погребли Савватия близ часовни.

Через год после смерти Савватия на Соловках появился новый отшельник Зосима — который и стал основателем Соловецкого монастыря.

Зосима родился в селе Толвуе недалеко от Онежского озера. Юношей Зосима ушел из дома отшельничать в уединенное место, но не порвал связи с родительским домом. Только после смерти родителей он решил искать безмолвия и воздвигнуть обитель вдали от мирской суеты.

На севере близ устья Сумы он нашел того же старца Германа, и тот рассказал ему о Савватии и Соловецком острове. Зосима уговорил Германа проводить его до Соловков. Здесь вблизи моря и озера они поставили шалаши («кущи»).

В первую же ночь Зосиме было видение: будущая великая церковь на воздухе. Зосима рассказал о своем видении Герману, Герман же рассказал Зосиме об ангелах, прогнавших при Савватии рыбаков с острова, предназначенного для иноческого жития. Зосима и Герман выстроили себе кельи, а через некоторое время Герман отправился на материк за припасами, но осеннее ненастье воспрепятствовало Герману возвратиться на остров. Для Зосимы наступила пора отшельнических подвигов на пустынном острове в условиях суровой зимы. Зосима испытал лишения, его посетило видение, и наконец он получил помощь хлебом, мукой и маслом от двух неизвестных людей, которых благочестивые авторы Жития сочли за ангелов. Весной Герман вернулся на остров с рыбаком Марком, который поселился вместе с отшельниками.

К Зосиме и Герману стала собираться братия. Был построен первый деревянный храм на месте видения Зосимы, посвященный Преображению Спаса, с приделом Николая. Отсюда обитель стала часто называться в документах «домом Спаса и Николая Чудотворца». Освящение храма совершилось не сразу. По церковным установлениям требовалось получить антиминс для престола. Один из братии отправился в Новгород к архиепископу Евфимию, но тот не дал антиминса, сомневаясь в том, что у монахов достанет сил бороться с суровой природой и с дикими лопарями, соседствовавшими с обителью. Только новгородский архиепископ Иона (1458–1470) прислал антиминс и первого соловецкого игумена — Павла.

Начались годы устроения монастыря, выработки строгого монастырского устава, строительства еще одной церкви — Успения и нового храма на месте старого — Преображения. Братия умножалась, и монастырь крестил жителей Беломорья — корел, финнов, лопарей и норвежцев. По-видимому, бывший игумен монастыря Иона, живший в Новгороде, исхлопотал от Марфы Борецкой и ее сына Федора дарственную грамоту для монастыря на земли, деревни, пожни, лес, ловища водные и «лешие» (т. е. лесные) озера у реки Сумы.

Другая грамота была получена за печатями архиепископа Ионы и пяти новгородских концов на владение островом и всеми его угодьями.

Когда Соловецкий монастырь окреп, Кирилло-Белозерский монастырь решил напомнить о том, что Савватий был его иноком. В 1465 г. была прислана Зосиме грамота от старцев Кирилло-Белозерского монастыря с предложением перенести в Соловецкий монастырь с реки Выг мощи Савватия, что и было исполнено. Открытие мощей и перенос их описываются в Житии с подобающими такого рода событиям чудесными обстоятельствами.

Затем в Житии рассказывается о втором путешествии Зосимы в Новгород. Оно было вынуждено тем, что боярские люди и поморские жители продолжали по традиции пользоваться островом как своей собственностью и грозили разорить монастырь. В Новгороде Зосима обратился за помощью к Марфе Борецкой, которой принадлежал первоначально Соловецкий остров, но Марфа, рассерженная на Зосиму по наговорам своих людей, приказала выгнать Зосиму из своего дома. С подобающим христианину смирением покинул Зосима дом Марфы и со вздохом сказал своему спутнику: «Настанут дни, когда обитатели этого дома не будут ходить по двору, затворятся двери дома и более не отворятся, запустеет двор». Другие бояре принимали Зосиму, и вскоре Марфа раскаялась и пригласила его к себе. Зосима пришел, его посадили за обедом на почетное место, но старец по своему обыкновению мало ел и сидел, опустив глаза долу, как подобало монаху. Подняв глаза, он увидел шестерых людей, сидевших без голов.

Трижды поднимал глаза Зосима и трижды видел обезглавленных. Зосима прослезился и больше не прикасался к еде. Когда он уходил из дома, ученик Зосимы Даниил спросил его: что значили его слезы? Зосима втайне открыл ученику свое видение. Вскоре, в 1478 г. Иван III ходил походом на Новгород и казнил как раз тех, кого Зосима видел без голов, а Марфа с сыном Федором и дочерьми были отправлены в ссылку. Эти два чуда Зосимы были популярны и в древней литературе, и в многочисленной литературе XIX в. о конце новгородской независимости.

Смерть Зосимы описана в Житии со всеми этикетными подробностями, полагающимися при описании смерти святого. Почувствовав приближение кончины, Зосима собрал братию, указал на одного из своих учеников как на своего преемника и произнес наставление. Умер Зосима 17 апреля 1478 г. — в год, когда Новгород потерял независимость.

Далее в Житии описываются посмертные чудеса святых. Их чтили в местном порядке, а при митрополите Макарии в 1547 г. на Московском соборе Савватий и Зосима были канонизированы, и почитание их распространилось по всей Русской Церкви.

В середине XVI в. разросшиеся доходы монастыря от его владений, главным образом от солеварен, и личные средства, вкладывавшиеся игуменом Филиппом Колычевым, будущим митрополитом, в монастырское хозяйство, позволили начать обширное строительство и организовать в нем различные технические усовершенствования.

Комплекс построек, осуществленных при игумене Филиппе, — это не только замечательный памятник истории русской архитектуры середины XVI в., но и единственный памятник русской технической мысли.

Начало строительной деятельности игумена Филиппа относится к 1552 г. В этом году началось сооружение каменной церкви Успения, связанной с этой церковью одностолпной трапезной и келарней.[259] Это единое сооружение в центре монастыря заключало в себе придел Усекновения главы Иоанна Предтечи над Успенской церковью, хлебные и квасные погреба под трапезной, хлебную и мукосейную службу под келарней. Через шесть лет, в 1558 г., началось сооружение Преображенского собора «на погребах» с шестью приделами — четырьмя наверху по углам и двумя внизу. Этими двумя комплексами строений был организован монументальный центр монастыря.

Впоследствии все эти постройки были связаны между собой другими зданиями и высокими галереями, позволяющими обитателям монастыря переходить из здания в здание, не выходя из помещений в мороз и ненастье. Это был принцип большого северного крестьянского двора, где проникнуть во все хозяйственные постройки можно было не выходя из строений.

На острове был возведен кирпичный завод («печи и анбары»), выделывавший кирпич очень высокого качества, разных размеров и длины.

Сооружения монастыря отличались высокой строительной техникой. Трапезная палата была самой обширной единостолпной палатой своего времени, а Преображенский собор значительно превосходил по высоте Успенский собор Московского Кремля. Замечательна и обдуманность, с которой он был построен.

Собор был на пологом месте, на перешейке, отделявшем высокое по уровню воды Святое озеро от более низкого Залива Благополучия. Поэтому мастера стремились сделать его возможно более устойчивым и создающим впечатление прочности и массивности.

Стены собора опирались на очень широкий фундамент и сужались кверху, создавая покатость наружных стен. Сужаясь кверху по наружной поверхности, стены как бы заключали в себе скрытые контрфорсы. Чтобы придать устойчивость зданию, построенному на покатой плоскости, строители сдвинули его центр на восток, к Святому озеру. «Центр тяжести» собора находится у самой алтарной преграды. Барабан собора также сдвинут на восток и опирается на два огромных столпа с запада и на алтарную стену с востока. Это дало лучшее освещение глухой алтарной стене с большим и высоким иконостасом. Собор, построенный на песчаном и каменистом грунте, казался устойчивым, прочным, незыблемым. Он как бы вырастал из почвы, из камней. Высота собора позволяла ему служить маяком для судов, приближавшихся к острову.

На собственные средства Филипп соединил Святое озеро с семьюдесятью двумя другими озерами каналами, что значительно подняло уровень Святого озера и позволило устроить в монастыре водопровод и водяные мельницы. Были проведены дороги в трудных условиях каменистых и болотистых почв острова, заведены сенокосные пожни для скота, построены в монастыре деревянные и каменные кельи: «четыре избы великие новые и клетки». На Большом Муромском острове был сооружен скотный двор. На берегу Святого озера устроена кузница, изделия которой отличались высоким совершенством. Здесь изготовлялись топоры, лопаты, отливались котлы, колокола, делались огромные сковороды (црены) для солеварен и производилась художественная ковка замков, решеток, дверных скоб и т. д.

Филипп соорудил каменную корабельную пристань на Большом Заяцком острове — сейчас самую старую из сохранившихся русских пристаней.

В выстроенных при Филиппе кирпичных заводах была улучшена технология производства кирпича. Раньше копали и мяли глину рабочие, теперь это стали делать с помощью волов и лошадей. При постройке зданий кирпич и известь стали поднимать наверх специальным блоком, действовавшим от ворота, который крутили лошади.

Кроме того, были проведены различные усовершенствования в мукомольном и сушильном деле. Специальные устройства были сделаны для подсевки ржи — в особую телегу рожь насыпалась «сама» и «сама» высыпалась на сушильню. Работы в севальне были ускорены и облегчены: «десятью решеты один старец сеет». Было устроено решето, которое также «само» сеяло и насевало, отдельно «разводило» муку и отруби, сеяло крупу и отделяло «крупу» от высевок. Для веяния зерна были поставлены специальные мехи, приводившиеся в движение мельницей. Если раньше квас разливала из чанов «вся братия и слуги многие», то при Филиппе его стали подавать в погреб по трубам и по трубам же разливать в бочки. Всю работу производил один старец и пять слуг.

В леса острова были выпущены олени, шкуры которых использовались для изготовления одежды. Одна из морских губ была перегорожена каменной дамбой и превращена в садки для рыбы. В неменьших масштабах велась организация соляных и железных промыслов. Монастырские «тиуны» и «доводчики» стали получать жалованье. Были заведены «слуги нарядные», т. е. управляющие, имевшие различные поручения.

Согласно Житию Филиппа, он «горы великие перекопа… палаты благостройны содела двоекровны и троекровны (двухэтажные и трехэтажные. — Д. Л.)…».[260] Исследователь соловецкого хозяйства А. М. Борисов предлагает «не преувеличивать» роль Филиппа: «Ведущая роль в технических новшествах принадлежала ремесленникам и мастерам».[261] Это, безусловно, так, но организаторская роль Филиппа также должна учитываться.

Хозяйственная деятельность Филиппа служила примером для всех остальных игуменов и архимандритов монастыря, и канонизация Филиппа в XV II в. немало этому способствовала. Как известно, Филипп был вызван на Москву Иваном Грозным в 1566 г. и затем «ругательно» сведен с митропольего престола в 1568 г. за непокорность и смелые обличения Грозного, а затем замучен Малютой Скуратовым в Іверском Отроче монастыре в 1570 г.

В 1591 г. мощи Филиппа были перевезены из Твери на Соловки. В Минеи, напечатанной в 1636 г. в Москве, была помещена служба Филиппу. В 1652 г. при царе Алексее Михайловиче мощи Филиппа были торжественно перевезены в Москву и установлены в кремлевском Успенском соборе. При этом замечательно, что перевозил мощи Филиппа будущий патриарх — новгородский митрополит Никон, сам когда-то бывший соловецким пострижен — ником. Перед тем как перевезти мощи, Никон читал в Преображенском соборе царское послание к умершему Филиппу и вложил в руку покойного собственноручную грамоту царя, в которой Алексей Михайлович просил прощения у Филиппа за царя Ивана Грозного. Это был важный политический акт, в котором государь отрекался от кровавого террора, применявшегося в управлении страной Грозным, и обещал за себя и своих потомков никогда не повторить прошлого.

В XVI и XVII вв. Соловецкий монастырь держал оборону всего Русского Севера — от Мурманского берега и до западной Корелии — всего Поморья. Соловецкий монастырь был не только крепостью, но и тем распорядительным центром, от которого исходило общее руководство оборонительными приготовлениями, а в случае нападения — военными действиями.

Впервые угроза монастырю возникла в 1571 г., когда у Соловков появились шведские военные корабли. Москва установила наблюдение за кораблями, а в 1578 г. послала на остров воеводу Михаила Озерова, четырех пушкарей, десять стрельцов, сто «ручниц», пять «затинных пищалей» (пушек). Воевода Озеров набрал девяносто пять стрельцов и построил вокруг монастыря деревянный острог.

Начальником крепости стал игумен, которому из Москвы приказывалось решать все военные дела вместе с воеводой Озеровым. Помощь московского правительства продолжалась и в 1579 г., когда монастырские владения в Кемской волости подверглись нападению с суши каянских немцев-шведов. Плохо обученные стрельцы были разбиты, а сам воевода Озеров убит.

Новый воевода Киприан Аничков принял энергичные меры, набрал и обучил новых ратников, соорудил Ринозерский острог на финляндской границе и успешно отбил в нем в декабре 1580 г. нападение трехтысячного шведского войска, захватив богатые трофеи.

Военная помощь монастырю все возрастала, а кроме того, делались новые и новые вклады. Грозный понимал значение монастыря как крепости в обороне Русского Северу. Летом 1581 г. Аничков получил из Москвы указания по обороне. Ему предписывалось летом охранять монастырь, а в зимнее время держать войско на берегу. То же было повторено и сменившему в 1582 г. Аничкова — Ивану Окучину. Соловецкие войска вели, таким образом, сезонную оборону — летом сосредотачиваясь главным образом на Соловках, а зимой переезжая для обороны на материк. В 1582–1583 гг. был построен Сумский острог, а в 1582 или 1584 г. по указу царя Федора Иоанновича на месте деревянного острога началось возведение знаменитой каменной стены вокруг Соловецкого монастыря, способной выдержать сильную бомбардировку артиллерии.

Строительство велось на средства монастыря, и это давало монастырю новые права и преимущества в собирании вокруг себя поморских земель.

Работами по сооружению крепостных стен монастыря ведал монах Трифон из крестьян села Неноксы. Стена имела восемь башен. Башни эти имели и официальные, и народные названия. В монастырских документах чаще всего фигурируют первые. По старой церковной традиции монастырские ворота и башни назывались обычно по тем церквам, к которым вели ворота или у которых башни находились, но народные названия были и более простыми, и более выразительными. Так. например, прямоугольная башня, выходившая к бухте Благополучия, против церкви Успения, официально называлась Успенской, а народное название ее было — Оружейная или Сельдяная. В башне этой был арсенал, и недалеко от нее находились Сельдяные ворота, через которые обычно отправлялись на промысел монахи-рыбаки. Архангельская башня, выходившая к Святому озеру, называлась также Водяной. Корожная башня — Сторожевой, так как с нее следили за приближением кораблей, а впоследствии ее стали называть Арестантской, так как рядом с ней находилась монастырская тюрьма.