Начальник тайной стражи при Понтии Пилате защищается...

— Прошу отдать меня под суд, прокуратор. Вы оказались правы. Я не сумел уберечь Иуду из Кириафа, его зарезали. Прошу суд и отставку. [...]

* Афраний вынул из-под хламиды заскорузлый от крови кошель, запечатанный двумя, печатями.

— Вот этот мешок с деньгами подбросили убийцы в дом первосвященника. Кровь на этом мешке — кровь Иуды из Кириафа.[...]

— Где убитый?

— Этого я не знаю,— со спокойным достоинством ответил человек, никогда не расстававшийся со своим капюшоном,— сегодня утром начнем розыск.

Прокуратор вздрогнул, оставил ремень сандалии, который никак не застегивался.

— Но вы наверно знаете, что он убит? На это прокуратор получил сухой ответ:

— Я, прокуратор, пятнадцать лет на работе в Иудее. Я начал службу при Валерии Грате. Мне не обязательно видеть труп для того, чтобы сказать, что человек убит, и вот я вам докладываю, что тот, кого именовали Иуда из города Кириафа, несколько часов тому назад зарезан.

Как видим, Афраний начал свой доклад с атаки. Зачем? Щекотливость положения, в котором он оказался, заключается в том, что он пришел с докладом о выполнении приказа, который не был дан в явном виде. Перед начальником тайной стражи стоит трудная задача — отчитаться об исполнении намека, сообщить детали, но не дать повода обвинить себя в том, что он сам же и организовал убийство Иуды. Опасаться ему есть чего. Теперь, когда дело сделано, соотношение сил изменилось: Понтии Пилат снова стал сильнее, и ему нетрудно представить Афрания виновником убийства. Достаточно тому проговориться — и прокуратор вынужден будет наказать подчиненного за самоуправство. Начальник тайной стражи своей атакой стремится лишить прокуратора возможности нападать. Когда же тот выразил некоторое сомнение, то даже позволил себе некоторую жесткость, что сразу же принесло свои плоды — Пилат впредь обращался к нему весьма учтиво.

— Простите меня, Афраний,— ответил Пилат,— я еще не проснулся как следует, отчего и сказал это. Я сплю плохо,— прокуратор

228

усмехнулся,— и все время вижу во сне лунный луч. Так смешно, вообразите. Будто бы я гуляю по этому лучу. Итак, я хотел бы знать ваши предположения по этому делу. Где вы собираетесь его искать? Садитесь, начальник тайной службы. [...]

— Я собираюсь его искать недалеко от масличного жома в Геф-симанском саду...

Далее весь разговор можно было бы назвать «доработкой легенды», в ходе которого собеседники уточняли важные детали: место и мотивы убийства, возможные способы его организации и пр. Под конец разговора Афраний сделал решающую атаку в своей защитной кампании:

— Я немедленно начну искать убийц, которые выследили Иуду за городом, а сам тем временем, как я уж докладывал вам, пойду под суд.

— За что?

— Моя охрана упустила его вечером на базаре после того, как он покинул дворец Каифы. Как это произошло, не постигаю. Этого еще не было в моей жизни. [...]

— Так. Объявляю вам, что я не считаю нужным отдавать вас под суд. Вы сделали все, что могли, и никто в мире,— тут прокуратор улыбнулся,— не сумел бы сделать больше вашего! Взыщите с сыщиков, потерявших Иуду. Но и тут, предупреждаю вас, я не хотел бы, чтобы взыскание было хоть сколько-нибудь строгим. В конце концов, мы сделали все для того, чтобы позаботиться от этом негодяе! Да, я забыл спросить,— прокуратор потер лоб,— как же они ухитрились подбросить деньги Кайфе?

Таким образом, Афраний получил полное — почти открыч тым текстом — одобрение своих действий. Более того, прокуратор выразил свое удовлетворение качеством проделанной им работы. Далее прокуратор, похоже, в основном наслаждался приятной новостью, с удовольствием расспрашивая о деталях.

— Видите ли, прокуратор... Это не особенно сложно. Мстители прошли в тылу дворца Каифы, там, где переулок господствует над задним двором. Они перебросили пакет через забор.

— С запиской?

— Да, точно так, как вы и предполагали, прокуратор... [...]

— Воображаю, что было у Каифы.

— Да, прокуратор, это вызвало очень большое волнение. Меня они приглашали немедленно.

229

Даже в полутьме было видно, как сверкают глаза Пилата.

— Это интересно, интересно...

— Осмеливаюсь возразить, прокуратор, это не было интересно. Скучнейшее и утомительнейшее дело.

Начальник тайной стражи теперь уже осмеливается не только возражать, но и разворачивать свою атаку до той отметки, когда прокуратору безопасней будет прекратить трудный для Афрания разговор.

— Да, Афраний, вот что внезапно мне пришло в голову: не покончил ли он сам с собой?

О нет, прокуратор,— даже откинувшись от удивления в кресле, ответил Афраний,— простите меня, но это совершенно невероятно!

— Ах, в этом городе все вероятно! Я готов спорить, что через самое короткое время слухи об этом поползут по всему городу.

Тут Афраний метнул в прокуратора свой взгляд, подумал и ответил:

— Это может быть, прокуратор.

Похоже, начальник тайной стражи получил новое задание...

Прокуратор, видимо, все не мог расстаться с этим вопросом... хотя и так уж все было ясно, и спросил даже с некоторой мечтательностью:

— А я желал бы видеть, как они убивали его.

— убит он с чрезвычайным искусством, прокуратор,— ответил Афраний, с некоторой иронией поглядывая на прокуратора.

— Откуда же вы это-то знаете?

Это, однако, была уже запоздалая провокация со стороны Пилата.

— Благоволите обратить внимание на мешок, прокуратор,— ответил Афраний,— я вам ручаюсь за то, что кровь Иуды хлынула волной. [...]

— Так что он, кончено, не встанет?

— Нет, прокуратор, он встанет,— ответил, улыбаясь философски, Афраний,— когда труба Мессии, которого здесь ожидают, прозвучит над ним. Но ранее он не встанет!

— Довольно, Афраний! Этот вопрос ясен.