Понимание культур через посредство ключевых слов

Частотность слов и культура

Хотя разработанность словаря, несомненно, представляет собой ключевой показатель специфических черт различных культур, он, конечно, не является единственным показателем. Родственный показатель, часто не учитываемый, состоит в частоте употребления. Например, если какое-то английское слово можно сопоставить по смыслу с некоторым русским словом, но при этом английское слово является распространённым, а русское используется редко (или наоборот), то данное отличие наводит на мысль об отличии в культурной значимости.

Нелегко получить точное представление том, сколь общеупотребительным является слово в некотором данном обществе… Результаты всегда будут зависеть от размеров корпуса и выбора входящих в него текстов.

Так действительно ли имеет ли смысл пытаться сравнивать культуры, сравнивая частотность слов, зарегистрированную в имеющихся частотных словарях? Например, если мы обнаруживаем, что в корпусе американских английских текстов Кучеры И Франсиса и Кэрролла слово if встречается соответственно 2 461 и 2 199 раз на один миллион слов, тогда как в корпусе русских текстов Засориной соответствующее слово если встречается 1 979 раз, можем ли мы что-либо заключить из этого о роли, которую гипотетический способ мышления играет в указанных двух культурах?

Лично мой ответ состоит в том, что … нет, не можем, и что было бы наивно пытаться сделать это, поскольку различие такого порядка может быть чисто случайным.

С другой стороны, если мы обнаруживаем, что частотность, приводимая для английского слова homeland, равна 5…, тогда как частотность русского слова родина составляет 172, ситуация качественно иная. Пренебрегать различием такого порядка (приблизительно 1:30) было бы ещё более глупо, нежели придавать большое значение различию в 20% или 50%...

В случае слова homeland оказалось, что оба упомянутые здесь частотных словаря английского языка дают одну и ту же цифру, но во многих других случаях приводимые в них цифры значительно различаются. Например слово stupid «глупый» появляется в корпусе C et al. 9 раз, а корпусе K&F – 25 раз; idiot «идиот» 1 раз появляется в C et al. и 4 раза – в K&F; а слово fool «дурак» появляется 21 раз в C et al. и 42 раза – в K&F. Всеми этими различиями, очевидно, можно пренебречь как случайными. Однако, когда мы сравним английские показатели с русскими, вырисовывающуюся картину едва ли можно будет отвергнуть аналогичным образом:

Английский язык (K&F / C et al. )                    Русский язык

fool                         43/21                  дурак                     122

stupid                      25/9                   глупый                   199

stupidly                   12/0,4                глупо                      134

idiot                        14/1                    идиот                     129

Из этих цифр вырисовывается чёткое и ясное обобщение (относительно всего семейства слов), полностью согласующееся с общими положениями, выведенными независимым образом, на основе неколичественных данных; оно состоит в том, что русская культура поощряет «прямые», резкие, безоговорочные оценочные суждения, а англосаксонская культура – нет. Это согласуется с другими статистическими данными…: использование слов terribly и awfully в английском языке и слов страшно и  ужасно в русском:

Английский язык (K&F / C et al. )                     Русский язык

terribly                        18/9                    ужасно                  170

awfully                   10/7                     страшно                159

horribly                  12/1

Если прибавить к этому, что в русском языке есть также гиперболическое существительное ужас с высокой частотностью 80 и полным отсутствием аналогов в английском языке, различие между этими двумя культурами в их отношении к «преувеличению» станет ещё более заметным.

Аналогичным образом, если мы заметим, что водном английском словаре (K&F) зарегистрировано 132 вхождения слов truth, тогда как в другом (C et al.) – только 37, это различие возможно, поначалу приведёт нас в смятение. Однако, когда мы обнаружим, что цифры для ближайшего русского аналога слова truth, а именно правда, составляют 579, мы, вероятно, в меньшей степени будем склонны пренебречь этими различиями как «случайными».

Всякий, кто знаком как с англосаксонской культурой (в любой из её разновидностей), так и с русской культурой, интуитивно знает, что родина представляет собою… общеупотребительное русское слово и что закодированный в нём концепт культурно-значим – в значительно большей степени, нежели английское слово homeland и закоодированныйы в нём концепт. Не вызывает удивления, что частотные данные, сколь бы они ни были ненадёжны в целом, подтверждают это. Точно так же тот факт, что русские склонны чаще говорить о «правде», нежели носители английского языка говорят о «truth», едва ли покажется удивительным тем, кто знаком с обеими культурами. Тот факт, что в русском лексиконе есть ещё одно слово, обозначающее нечто вроде «truth», а именно истина (79), в отличие от частотности слова правда, не столь поразительно высока, даёт дополнительные свидетельства в пользу значимости указанной общей темы в русской культуре…

Ключевые слова и ядерные ценности культуры

Наряду с «культурной разработанностью» и «частотностью», ещё один важный принцип, связывающий лексический состав языка и культуру, - это принцип «ключевых слов»…

«Ключевые слова» - это слова, особенно важные и показательные для отдельно взятой культуры. Например, в своей книге «Семантика, культура и познание»…я попыталась показать, что в русской культуре особенно важную роль играют русские слова судьба, душа и тоска и что представление, которое они дают об этой культуре, поистине неоценимо…

…Некоторые слова могут анализироваться как центральные точки, вокруг которых организованы целые области культуры. Тщательно исследуя эти центральные точки, мы, возможно, будем в состоянии продемонстрировать общие организационные принципы, придающие структуру и связность культурной сфере в целом и часто имеющие объяснительную силу, которая распространяется на целый ряд областей.

Такие ключевые слова, как душа или судьба, в русском языке подобны свободному концу, который нам удалось найти в спутанном клубке шерсти; потянув за него, мы, возможно, будем в состоянии распутать целый спутанный «клубок» установок, ценностей и ожиданий, воплощаемых не только в словах, но и в распространённых сочетаниях, в грамматических конструкциях, в пословицах и т.д. Например, слово судьба приводит к другим словам, «связанным с судьбою», таким, как суждено, смирение, участь, жребий и  рок, к таким сочетаниям, как удары судьбы, и к таким устойчивым выражениям, как ничего не поделаешь, к грамматическим конструкциям, таким, как всё изобилие безличных дативно-инфинитивных конструкций, весьма характерных для русского синтаксиса, к многочисленным пословицам и так далее.

Печатается по: Вежбицкая Анна. Понимание культур через посредство ключевых слов / Пер. с англ. А. Д. Шмелёва. – М.: Языки славянской культуры, 2001. – 288 с. – (Язык. Семиотика. Культура. Малая серия).

Вайль П., Генис А.

Души прекрасные порывы

Японцы, признаваясь в любви, прикладывают ладонь не к сердцу, а к желудку. Они уверены, что душа находится в животе. Поэтому и делают харакири, выпуская душу на волю. Весьма мучительный способ убедиться в своей метафизической сущности.

Белый человек, говоря о возвышенном, похлопывает себя по нагрудному карману, где может находиться авторучка «паркер», носовой платок или даже бумажник, но никак не душа. Она – на три пуговицы ниже.

Можно привыкнуть к любой широте, долготе и рельефу, но пуповина, которая связывает человека с домом, отходит, естественно, от живота, Ане от сердца. Сердце, как выясняется, может быть каким угодно, хоть обезьяньим. А вот желудку не прикажешь. Попробуй его уговорить, что, мол, авокадо – это еда, а не украшение…

Ниточки, связывающие человека с родиной, могут быть самыми разными – великая культура, могучий народ, славная история. Однако самая крепкая ниточка тянется от родины к душе. То есть к желудку.

Это уже не ниточки, а канаты, манильские тросы. О народе, культуре, истории можно спорить до утра. Но разве присутствует дискуссионный момент в вобле?

Нельзя унести родину на подошвах сапог, но можно взять с собой крабов дальневосточных, килек пряных таллиннских, тортиков вафельных, «пралине», конфет типа «Мишка на севере», воды лечебной «Ессентуки» (желательно, семнадцатый номер). С таким прейскурантом (да, горчицу русскую крепкую) жить на чужбине (ещё масла подсолнечного горячего жима) становится и лучше (помидорчиков слабокислых), и веселее (коньяк «Арарат», 6 звёздочек!)

Конечно, за столом, накрытым таким образом, всё равно останется место для ностальгических воспоминаний. То в розовой дымке выплывет студень (правильнее, стюдень) за 36 копеек, то пирожки с «повидлой», то «борщ б/м» (б/м – это без мяса, ничего неприличного). Ещё – горячий жир котлет, ростбиф окровавленный, страсбургский пирог.

Впрочем, пардон. Это уже не ностальгия, а классика. Как говорил пророк нашего безобразного поколения Веничка Ерофеев, «жизнь даётся человеку один раз, и прожить её надо так, чтобы не ошибиться в рецептах».

Наши рецепты взяты, конечно, не из кулинарной энциклопедии «Лярусс», но они обладают несомненным преимуществом: они – наши. Созданные коллективным разумом масс, пропитанные запахом (угаром?) родины. Разве можно от таких вещей открещиваться?

Впрочем всегда найдутся вегетарианцы или атеисты, утверждающие, что души нет вовсе. Но стоит ли говорить о людях, у которых нет ничего святого?

Печатается по: Вайль П., Генис А. Русская кухня в изгнании: Сборник эссе/ Вступительная статья проф. Л. Лосева. – М: Независимая газета, 1995. – 176 с.

[1] Линдберг Чарльз (1902 – 1974), американский летчик. В 1927 году совершил первый беспосадочный перелет через Атлантический океан.