Экономика в религиозном мировосприятии

Основана в 1996 г.

ИСТОРИЯ

 ЭКОНОМИЧЕСКИХ

УЧЕНИЙ

Учебное пособие

Рекомендовано

Министерством образования

Российской Федерации

в качестве учебного пособия

для студентов высших экономических

учебных заведений

Москва

ИНФРА-М

2000

И90 История экономических учений/Под ред. В. Автономова, О. Ананьина, Н. Макашевой: Учеб. пособие. - М.: ИНФРА-М, 2000. - 784 с. - (Серия «Высшее образование»).

ISBN 5-16-000173-5

В работе рассматривается история экономической мысли XIX и XX вв. с упором на современные течения, начиная с маржинализма и заканчивая самыми последними концепциями, которые не освещены в литературе. Предпринята попытка проанализировать развитие экономической науки во взаимосвязи ее различных направлений с учетом методологических, философских и социальных аспектов указанных теорий, русской экономической мысли в русле европейской.

Авторы стремились отобрать из концепций, существовавших в прошлом, те, которые в наибольшей мере повлияли на современные взгляды, а также показать многообразие подходов к решению одних и тех же проблем экономической науки и сформулировать принципы, в соответствии с которыми эти проблемы отбирались.

Учебное пособие предназначено для студентов, а также для аспирантов и преподавателей экономических вузов.

ISBN 5-16-000173-5 ББК65.02я7

© B.C. Автономов,

 О.И. Ананьин,

 С.А. Афонцев,

 Г.Д. Гловели,

Р.И. Капелюшников,

Н.А. Макашева, 2000

© ИНФРА-М, 2000

ПРЕДИСЛОВИЕ

Изучение истории идей

с необходимостью предшествует

освобождению мысли.

Дж.М. Кейнс

Мысль Кейнса, вынесенная в эпиграф, определяет сверхзадачу этой книги. Свободная мысль - не следствие стечения обстоятельств, это результат длительных и постоянных усилий многих людей по ее формированию, культивированию и защите от тех, кто пытается ее ограничить или «направить» ее в нужное для себя русло. История идей - школа мысли; пройти эту школу - значит не только расширить наши знания, но и укрепить свободу мысли.

Основой этой книги стал курс лекций, который начиная с 1995 г. читается кафедрой институциональной экономики и экономической истории в Государственном университете - Высшей школе экономики (ГУ-ВШЭ). Как преподавателям истории экономической мысли нам всегда хотелось иметь в своем распоряжении учебное пособие, дающее широкую, обозримую по своему формату картину эволюции экономической мысли, современную по своей концепции и свободную от идеологической конъюнктурности. Именно это желание служило главным побудительным мотивом при подготовке данного издания.

Выстраивание такого курса лекций, а затем и учебного пособия неизбежно ставит перед авторами ряд сложных проблем методического и содержательного характера. Прежде всего возникает вопрос о том, как в рамках весьма компактного учебного курса, рассчитанного, как правило, на один-два семестра, достаточно полно и целостно представить картину всей истории экономической мысли. Решение этого вопроса нередко видится в чрезмерном сокращении текста: изложение сводится к перечислению дат и фактов из жизни крупнейших экономистов и весьма условному, а порой и невразумительному описанию их теорий. В то же время логика их мысли, особенности восприятия одних и тех же проблем разными авторами, характер эволюции различных научных традиций и их влияния на экономическую политику и общественные представления - все это остается за рамками курса. При таком подходе сам курс во многом утрачивает смысл, а студент нацеливается на зубрежку.

Существует проблема отражения новейших теорий. В большей части учебной историко-научной литературы эволюция экономической мысли прослеживается лишь до середины XX в., тогда как ее новейший этап представлен, в лучшем случае, отрывочными сведениями. Это характерно и для наиболее авторитетных переводных учебников М. Блауга «Экономическая мысль в ретроспективе» и Т. Негиши «История экономической теории» (заметим, что книга Негиши - это магистерский учебник, не предназначенный для бакалавриата, а работа Блауга неоднородна по сложности и порой трудна для восприятия). Стремление довести излагаемый материал до современности - важная положительная особенность трехтомного университетского курса под редакцией проф. А.Г. Худокормова (М., 1989-1998), однако его формат не согласован с преобладающей вузовской практикой, ориентированной на сравнительно короткие - одно-двух семестровые - учебные курсы, да и временные рамки публикации этого издания не могли не сказаться на его концептуальном единстве.

Что касается проблем содержательного характера, то они во многом обусловлены необходимостью сочетания естественного для истории хронологического подхода с проблемно-тематическим, позволяющим более объективно отразить разнообразие научных традиций экономической мысли. Любая работа подобного типа предполагает некий отбор, причем не только отбор научных школ, имен и концепций самих по себе, но и определение ракурса их рассмотрения. Мы отдаем себе отчет в том, что такой отбор не может быть вполне объективным. Он неизбежно несет отпечаток интеллектуальных традиций, которым следуют авторы, их научных пристрастий и интересов. Остается надеяться, что в данном случае речь идет об академическом субъективизме, отражающем исследовательский опыт ее авторов, активно вовлеченных в научную жизнь.

Главные отличительные черты предлагаемого учебного пособия можно свести к двум моментам: во-первых, авторы стремились опираться в своей работе на первоисточники и дать современную интерпретацию прошлого и настоящего экономической науки с учетом новейших достижений мировой историко-научной мысли; при этом речь вовсе не шла о «подстраивании» старых идей под современные теории - с нашей точки зрения, историк экономической науки должен быть, кроме прочего, хранителем ее интеллектуального «генофонда», сознающим ценность разнообразия ее научных традиций и исследовательских программ, в рамках которых могут решаться разные научные задачи, разрабатываться разные, порой непересекающиеся, предметные области и свои аналитические приемы и методы; во-вторых, в книге представлена более широкая, чем в других имеющихся на русском языке работах этого жанра, палитра современной экономической теории: в четвертом ее разделе наряду с традиционными темами (монетаризм, теории экономического роста, институционализм) читатель найдет главы о таких бурно развивающихся направлениях современной научной мысли, как экономические теории информации, эволюционная экономическая теория, поведенческие экономические теории.

Авторы очень надеются, что эта книга найдет заинтересованный отклик в российских вузах и будет содействовать повышению престижа историко-научного компонента экономического образования.

Учебные планы разных вузов отводят истории экономических учений неодинаковое место, и это не может не сказаться на способе применения данного пособия в учебном процессе. В Высшей школе экономики этот предмет занимает два семестра на втором-третьем курсах бакалавриата (всего - 96 ч, в том числе: лекции - 64 ч, семинары - 32 ч). Структура лекционного курса соотносится со структурой настоящего пособия следующим образом:

I семестр

Раздел I (16 ч): главы 1 - 8.

Раздел II (18 ч): главы 10-11, 12 (вместе с 17), 13-16, 18-19.

II семестр

Раздел III (6 ч): главы 21 (вместе с 22), 24, 28.

Раздел IV (24 ч): главы 29-36, 38 (вместе с 37), 40-42.

Разумеется, это лишь один из возможным вариантов построения двухсеместрового учебного курса. Наличие в учебном пособии ряда дополнительных глав, не вошедших в исходный лекционный курс, оставляет кафедрам и преподавателям определенную свободу маневра при формировании на его основе конкретной учебной программы. Так, структура пособия позволяет заметно усилить раздел курса, посвященного истории русской экономической мысли, более полно представить отдельные разделы экономической науки (например, историю денежных теорий, микро- или макроэкономики и т.д.), скорректировать с учетом профиля аудитории спектр рассматриваемых направлений современной экономической мысли.

Для вузов, в которых история экономических учений изучается в течение одного семестра (32-36 ч), можно рекомендовать следующую базовую структуру курса:

Раздел I (10 ч): главы 2-5, 7.

Раздел II (12 ч): главы 11,12 (вместе с 17), 13-15, 19.

Раздел III (2 ч): глава 28.

Раздел IV (8 ч): главы 29, 30 (или 36), 33 (вместе с 34), 38.

В любом случае разделы и главы, не включенные в базовую программу курса, могут использоваться при определении тематики письменных работ студентов, для подготовки спецкурсов, а также в качестве материала для самостоятельного изучения студентами.

В какой мере авторам и редакторам удалось достигнуть поставленных целей - судить читателю. В любом случае мы благодарны студентам факультета экономики ГУ-ВШЭ 1995-1999 гг., чьи заинтересованность или пассивность, вопросы на лекциях и ответы на экзаменах служили неизменным камертоном, по которому выверялась окончательная редакция текста книги.

Значительную помощь в работе над рукописью оказали многие наши коллеги, которые в роли официальных или неофициальных рецензентов находили время внимательно читать наши тексты и обращали наше внимание на те или иные просчеты и упущения. Всем им, вне зависимости от того, в какой мере авторы сумели воспользоваться их замечаниями, - наша искренняя благодарность!

Наконец, тем, что эта книга вышла в свет в нынешнее экономически не простое время, авторы обязаны финансовой поддержке Института «Открытое общество», сопровождавшей данный проект на всех этапах его осуществления.

Коллектив авторов:

зав. отделом ИМЭМО РАН, чл.-корр. РАН, докт. экон. наук, проф. ГУ-ВШЭ B.C. Автономов - Предисловие, гл. 10-12, 15, 17, 18, 30, 31,37,42;

зав. кафедрой ГУ-ВШЭ, зав. сектором ИЭ РАН, к.э.н. О.И. Ананьин - Введение, гл. 1-7;

зав. отделом ИНИОН РАН, докт. экон. наук, проф. ГУ-ВШЭ Н.А. Макашева - гл. 9, 13, 14, 16, 17, 24, 28, 29, 32-36, 41;

ст. научный сотрудник ИМЭМО РАН, канд. экон. наук С.А. Афонцев - гл. 39;

доцент кафедры ГУ-ВШЭ, к.э.н. Г.Д. Гловели- гл. 8, 19-27;

ведущий научный сотрудник ИМЭМО РАН, канд. экон. наук Р.И. Капелюшников - гл. 38, 40.

В составлении именного указателя принял участие И.У. Сагитов.

В. Автономов

 О. Ананьин

Н. Макашева

Введение

Подобно тому, как земная кора сложилась из наслоений разных геологических периодов, так и современная экономическая наука - это результат напластований разных исторических эпох, каждая из которых привносила свои наблюдения, предлагала свои темы, формулировала свои понятия и теории.

Обращаясь к науке, мы всякий раз - вольно или невольно - соотносим ее возможности со своими текущими проблемами. Из копилки экономических знаний мы выделяем то, что считаем важным, оставляя все прочее в стороне. С течением времени многие грани накопленного знания тускнеют и забываются, их подлинный смысл утрачивается. В результате мы порой не замечаем сложности в тех явлениях, которые нам примелькались и потому кажутся простыми и банальными; и наоборот - придаем универсальный характер фактам и зависимостям, по природе своей частным и случайным. Задача истории экономической мысли - восстанавливать утраченные смыслы наших знаний. Вопреки распространенному мнению история науки -нечто большее, чем кунсткамера, хранящая память о заблуждениях былых времен. Это способ лучше, т.е. полнее и глубже, овладеть тем, что накоплено в арсенале современной науки.

Развитие экономической мысли:

исторический контекст

Чтобы восстановить подлинный смысл научной идеи или концепции, важно понять условия, вызвавшие ее к жизни, иными словами, уяснить исторический контекст, в котором она возникла и получила общественный отклик. Задача осложняется тем, что экономическая мысль принадлежит одновременно трем разным сферам человеческой деятельности: миру экономики, миру науки и миру идеологии. И каждый из этих миров задает свой особый исторический контекст, порождает относительно независимые импульсы к развитию экономических идей.

Мир экономики служит объектом экономического познания, т.е. определяет, что подлежит осмыслению и исследованию. Так, экономика XX в. как объект изучения разительно отличается от хозяйства античного общества. С этим связана важная особенность экономической науки, отличающая ее от большинства областей естествознания - физические законы, такие, как закон Архимеда, не подвластны времени: тело, погруженное в жидкость, ведет себя сегодня точно так же, как вело себя сто, тысячу и миллион лет назад. Таким образом, мир экономики - это необратимо изменчивый историко-хозяйственный контекст развития экономической мысли.

Мир науки диктует, как, т.е. с помощью каких инструментов и методов, осуществляется процесс познания. Каждая эпоха вырабатывает свои особые представления о том, какие знания следует считать научно обоснованными, какие методы исследования - эффективными. В Новое время решающее влияние на такие представления оказывали науки-лидеры - в разное время ими были математика, астрономия, физика. Практика этих наук становилась нормой, эталоном научности, и общественный авторитет других отраслей знания нередко зависел от их способности следовать принятому эталону. У наук-лидеров заимствовались методы анализа, способы аргументации - вплоть до стиля изложения научных трактатов. Иными словами, мир науки вбирает в себя «дух эпохи» и служит историко-культурным контекстом эволюции экономической мысли.

Мир идеологии и политики определяет, каким целям должно служить познание, какими установками и критериями следует руководствоваться при отборе конкретной тематики исследований. Многообразие и сложность окружающего нас мира таковы, что предметная область практически любой отрасли науки неисчерпаема, и соответственно, процесс ее познания - бесконечен. Напротив, каждое конкретное исследование, деятельность отдельного ученого неизбежно "конечны - по тематике, аспектам ее рассмотрения, решаемым задачам. Практически это означает, что в науке всегда действуют механизмы отбора тематики и проблематики исследований. Естественно, что такие механизмы не могут не отражать представленные в обществе экономические и политические интересы, этические установки и социальные идеалы. Роль последних особенно велика в обществознании: стремление осмыслить перспективы общественного развития, наметить политически значимые общественные стратегии - неважно консервативные, реформистские, революционные или вовсе утопические - нередко оказывало на развитие общественной, в том числе экономической, мысли более мощное влияние, чем просто желание объяснить сложившуюся общественную реальность. Отсюда значимость для истории экономической мысли ее историко-идеологического контекста.

Сочетание этих контекстов образует среду, в которой действуют главные герои нашей истории - люди, авторы новых экономических наблюдений, генераторы новых идей и теорий. Какие из контекстов более важны, какие менее - каждый из них определяет по-своему, в зависимости от обстоятельств жизни, личных убеждений и пристрастий. Именно здесь источник личностного, непредсказуемого начала в истории экономической мысли.

С выделением экономики в отдельную отрасль знания со своими учебниками, кафедрами, журналами, исследовательскими центрами и научными обществами, иными словами, по мере профессионализации и институционализации этого вида деятельности в дело вступает еще один важный фактор развития экономической мысли - фактор научного сообщества. Развитие науки перестает быть делом энтузиастов-одиночек. В рамках научного сообщества более регулярным становится профессиональное общение, быстрее распространяются новые идеи и данные о результатах исследований, усиливается нацеленность научного поиска на получение новых знаний. Соответственно, отбор идей, претендующих на новизну и профессиональное признание, становится более жестким. Научное сообщество отторгает претензии дилетантов и графоманов, не владеющих основами специальных знаний. Это снижает уровень информационного «шума» в каналах профессионального общения, но имеет порой и отрицательный эффект, затрудняя восприятие идей, по-настоящему оригинальных, порывающих с устоявшимися подходами. Короче говоря, складывается еще один контекст развития экономической мысли - внутринаучный, требующий, чтобы новые идеи в споре с ранее доказанными истинами проходили испытание на новизну, оригинальность и значимость.

Раздел I

 ОТ ИСТОКОВ ДО ПЕРВЫХ НАУЧНЫХ ШКОЛ

В первом разделе кратко намечены основные этапы развития мировой экономической мысли - от ее зарождения в глубокой древности до формирования первых научных школ политической экономии в XVIII-XIX вв.

Первоначально и на протяжении многих столетий экономическая мысль была частью морально-философских представлений традиционного общества: она складывалась под влиянием религиозных пророков, древних философов, а позже - средневековых богословов, пытавшихся совместить ценности такого общества с неуклонным развитием в его недрах товарно-денежного обмена. Именно этим вопросам посвящена глава 1.

Мощным импульсом к развитию экономических знаний стала международная торговля: в главе 2 показано, как в XVI-XVII вв. ее проблемы пробудили внимание общественности многих стран к вопросам экономической политики и как это вело к формированию общественного самосознания вокруг национально-государственных экономических интересов; здесь же говорится о том, как в спорах об экономической политике ковались базовые экономические понятия и рождалось понимание того, что в экономике, как и в естественной природе, действуют объективные законы, без познания и учета которых никакой политик не может рассчитывать на успех своих начинаний.

К началу XVIII в. отрывочные знания о взаимосвязях и закономерностях в экономических процессах стали складываться в первые теоретические системы. Пионерами новой науки - политической экономии - выступили автор первого развернутого теоретического трактата ирландец Ричард Кантильон, лидер первой научной школы «экономистов» (физиократов) француз Франсуа Кенэ и, наконец, шотландец Адам Смит - первый классик экономической науки, мыслитель, благодаря которому политическая экономия заняла достойное место в системе наук. Становление, основные идеи и внутренние противоречия классической политической экономии рассматриваются в 3-6-й главах раздела.

Следующий этап в развитии экономической мысли начался в середине XIX в., когда после нескольких десятилетий неоспоримого лидерства классической политэкономии многие ее постулаты и выводы стали подвергаться сомнению. Вся последующая эволюция экономической науки происходила уже в условиях сосуществования и параллельного развития конкурирующих научных школ, а первыми оппонентами классической политической экономии стали экономическая теория Карла Маркса (гл. 7) и немецкая историческая школа (гл. 8).

Глава 1

 Мир хозяйства в сознании докапиталистических эпох

o Что такое экономика? o Экономия и хрематистика

2. Экономия и хрематистика

В докапиталистических обществах традиционный тип поведения был господствующим, но не единственным. Образцы поведения, нацеленного на личное обогащение (однотипного с тем, что выше названо рациональным поведением в современном смысле слова), также имеют давнюю историю. Выдающийся мыслитель Древней ГрецииАристотель (IV в. до н.э.) был, вероятно, первым, кто предпринял попытку анализа такого поведения.

«Существует ли предел богатства?» - вот вопрос, которым задался Аристотель и ответил на него положительно. Такой ответ может озадачить современного читателя, но он логически следовал из аристотелевского понимания богатства как «совокупности средств... необходимых для жизни и полезных для государственной и семейной общины»[3] . Иными словами, если условия нормальной жизни обеспечены и люди защищены от голода, холода и ненастья, значит, богатство (как совокупность именно средств[4]) имеется в достатке. Подразумевалось, что наличие богатства как раз и дает свободному человеку возможность заниматься достойными его делами - такими, как служение обществу или совершенствование в «беспредельных» по своим целям науках и искусствах.

Этот взгляд на богатство лежит в основе знаменитого противопоставления «экономии» и «хрематистики». Широко известная, но упрощенная его версия сводится к разграничению искусства ведения хозяйства («экономии»), которое, по выражению Аристотеля, «заслуживает похвалы», и искусства накопления денег, или наживы («хрематистики»), которое, напротив, «по справедливости вызывает порицание». Более внимательное прочтение античного мыслителя, предложенное американским экономистом и антропологом К. Полани[5], показало, что мысль Аристотеля богаче. Хрематистика (от греч. хремата - предметы необходимости) - это умение обеспечивать себя предметами необходимости, искусство запасаться необходимым (вовсе не только деньгами!). Хрематистика естественным образом дополняет экономию как искусство пользоваться и распоряжаться наличным имуществом[6]. Аристотель не осуждал хрематистику в этом широком смысле - без запасов никакое хозяйство невозможно. Однако его интересовали цели, которым служило это искусство. Соответственно, Аристотель выделял два вида хрематистики: один обеспечивает запасы, потребные для ведения хозяйства (экономии), другой - нацелен на накопительство сверх таких потребностей. Запасы обычных продуктов имеют разумный предел, свою естественную границу - они портятся от времени, требуют много места для хранения и т.д. Словом, увеличивать их сверх меры - себе в убыток.

Иначе обстоит дело с накоплением денег. Согласно Аристотелю, деньги возникли из потребностей меновой торговли - в этом качестве они столь же необходимы, как и натуральные запасы, ибо способствуют добыванию средств жизни. Однако накопление денег не имеет той естественной границы, которая присуща натуральным запасам. В связи с этим Аристотель и фиксирует явление, по тем временам новое и необычное: «Все занимающиеся денежными оборотами стремятся увеличить количество денег до бесконечности». То есть вместо того, чтобы быть средством, богатство само становится целью и начинает конкурировать с другими целями, более значимыми в тогдашнем обществе. Отсюда и неприятие такого типа поведения. «В основе этого направления, - пишет Аристотель, - лежит стремление к жизни вообще, но не к благой жизни». Так что дело не в самой хрематистике, а в том особом типе поведения (сегодня мы называем его экономическим), который из нее вырастает.

Продолжая свою мысль, Аристотель выводит важное следствие: «...и так как эта жажда(жизни вообще в отличие от благой жизни - О.А.) беспредельна, то и стремление к тем средствам, которые служат к утолению этой жажды, также безгранично»[7]. В этих словах обозначено главное условие, при котором возникает проблема ограниченности (редкости) ресурсов - центральная проблема современной микроэкономики, именуемая нередко экономической проблемой как таковой. Если накопление запасов (в том числе денежных) играет служебную роль, то это значит, что потребность в них ограничена и может быть удовлетворена полностью. Тогда привычной для экономистов предпосылке ограниченности ресурсов просто нет места! И напротив, как только преобладающим принципом поведения людей становится стремление увеличить свое богатство, ограниченность ресурсов оказывается неотъемлемой чертой всякой хозяйственной деятельности.

Таким образом, античное искусство «экономии» (домохозяйства) и современная экономическая теория, решающая проблему распределения ограниченных ресурсов, не просто различаются кругом явлений, включаемых в понятие «экономического». Суть дела в том, что они имеют дело с разными жизненными ситуациями. В Греции эпохи Ксенофонта и Аристотеля стремление к умножению денежного богатства не стало еще нормой поведения; более того, такое поведение не вписывалось в заведенный порядок жизни. Осуждая накопление денег, Аристотель стремился предупредить угрозу этому порядку. Отсюда критический пафос в его отношении к тем конкретным видам деятельности, с которыми новый тип поведения был связан теснее всего: коммерческой торговле (в отличие от меновой, или бартерной) и - особенно - ростовщичеству. Взгляды Аристотеля по этим вопросам вошли в общественное сознание и дали направление экономической мысли по меньшей мере на два тысячелетия вперед. Уже одного этого обстоятельства достаточно, чтобы специально остановиться на этих темах.

Экономика в религиозном мировосприятии

Богатство

Общественно-экономические идеи Аристотеля утверждали ценности традиционного общества. Неудивительно, что они нашли живой отклик у идеологов этих обществ, какими были христианские и мусульманские религиозные мыслители средневековья. Так эти идеи вошли в богословские трактаты и канонические толкования религиозных текстов, а из них - в проповеди и сознание людей. В результате неприязненное отношение к богатству и обогащению обрело авторитет и образность евангельской притчи, согласно которой «удобнее верблюду пройти сквозь угольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие», а образ Иисуса Христа, изгоняющего менял и торговцев из храма, стал назидательным примером отношения к этим профессиям.

Образный ряд новозаветных притч дополнялся и закреплялся аргументами богословов. Так, знаменитыйИоанн Златоуст, виднейший представитель восточного христианства конца IV - начала V в., в своей полемике против накопительства подчеркивал относительность богатства: «Источник всего зла - это избыток и желание иметь больше, чем мы нуждаемся». В другом месте он пояснял: «Не тот богат, кто окружен всяческими владениями, но тот, кто не нуждается во многом; не тот беден, у кого нет ничего, но тот, кому много требуется»[8].

Впрочем, инвективы отцов церкви против богатства вовсе не были проповедью уравнительности. Напротив, их беспокойство вызывало все, что нарушало или хотя бы несло в себе угрозу нарушения сложившегося порядка вещей. Разделение людей на богатых и бедных, свободных и подневольных было частью этого порядка и само по себе не подвергалось сомнению. Речь шла лишь о сглаживании социальных контрастов, противодействии наиболее острым антагонизмам. Это выражалось в характерных оговорках, придававших экономической доктрине отцов церкви более гибкий и практичный характер. Тот же Иоанн Златоуст писал: «Меня часто упрекают, что я постоянно нападаю на богатых. Это, конечно, так, но лишь постольку, поскольку они постоянно нападают на бедных. Я никогда не нападаю на богатых как таковых - только на тех, кто злоупотребляет своим богатством. Я не устаю подчеркивать, что я осуждаю не богатых, но жадных: богатство - это одно, алчность - совсем другое»[9].

Приводились и другие, более частные условия, позволяющие отделить праведное богатство от неправедного. Они касались, прежде всего, условий приобретения богатства и способов его использования. Так, жесткой критике подвергалась практика придерживания товаров в расчете на последующий рост цен. Василий Великий (IV в.), еще один видный идеолог восточного христианства, призывал: «Не ждите нехватки хлеба, чтобы открыть свои амбары... Не наживайте золота на голоде и не пользуйтесь всеобщей нищетой для умножения богатства»[10] .

Особенно показательна позиция отцов церкви в отношении использования богатства. Следуя аристотелевской традиции, они осуждали тех, кто копит богатство, в противовес тем, кто его расходует на необходимые для жизни блага и на пожертвования нуждающимся. Порицая накопительство, отцы церкви не делали исключения и для накоплений производительных, направляемых на расширение производства. Современный экономист склонен видеть в этой позиции явное заблуждение, ибо для него накопления, инвестиции - главный источник прогресса. Однако традиционное общество не было нацелено на прогресс, и тому были свои основания. Накопление - это всегда вычет из текущего потребления, поэтому в бедном обществе приоритетность потребления - это дополнительный шанс на выживание всего сообщества, а приоритетность накопления - это установка на улучшение жизни для немногих с риском для выживания сообщества в целом. Вплоть до XVI в. христианские мыслители были единодушны в защите ценностей традиционного общества, в том числе в осуждении накопительства. Бережливость стала восприниматься как значимая добродетель лишь с наступлением новой эпохи, когда угрозы выживанию рода (сообщества) стали утрачивать былую неотвратимость, и система общественных ценностей становилась все более индивидуалистичной.

Справедливая цена

Аристотелю принадлежит первенство и в анализе явления, которое сегодня мы называем ценой товара - понятием, вокруг которого строится вся теория современной микроэкономики. Впрочем, у самого Аристотеля речь шла о проблеме справедливости при обмене. Он понимал, что главное в отношениях между людьми при обмене - это пропорция, в которой одно благо обменивается на другое. «...[И]меть больше своей [доли], - рассуждал Аристотель, - значит «наживаться», а иметь меныие, чем было первоначально, -значит «терпеть убытки», как бывает при купле, продаже и всех других [делах], дозволенных законом. А когда нет ни «больше», ни «меньше»... говорят, что у каждого его [доля] и никто не терпит убытка и не наживается»[11].

Более всего Аристотеля занимал вопрос основания, или критерия, с помощью которого можно было бы судить, какая пропорция обмена справедлива, а какая - нет. Ясного ответа у него не получилось, однако поиски в этой области оказали влияние на все последующее развитие экономической мысли. Рассуждения Аристотеля можно резюмировать следующим образом:

- обмен происходит, если тех, кто обменивается, связывает взаимная потребность и если то, что подлежит обмену, в каком-то смысле равно и имеет общую меру,

- общей мерой при обмене является потребность, которую на практике заменяют деньги (монета), причем деньги - это условная мера, она устанавливается не по природе, а по уговору между людьми;

- обмен справедлив, если соотношение сторон отражает соотношение их работ;

- совершая между собой обмены, люди участвуют в общей (общинной) жизни, которая без справедливых обменов невозможна.

Текст Аристотеля дал повод для противоречивых толкований. ' Одни взяли за основу тезис о том, что справедливый обмен должен отражать соотношение работ - отсюда выросли такие концепции цены товара, как теория издержек производства и трудовая теория , стоимости (ценности). С этой традицией экономической мысли связаны такие разные мыслители, как средневековые схоласты Альберт Великий и Дунс Скот, английские экономисты-либералы А. Смит и Д. Рикардо, социалисты К. Маркси В.И. Ленин и др.

Другие толковали Аристотеля, опираясь на его тезис о потребности как общей мере при обмене. Отсюда ведут свою родословную различные теории, выводящие цену из полезности благ. Эта интеллектуальная традиция объединяет христианского богослова Августина Блаженного (V в.), философов XVIII в. Э. Кондильяка (Франция) и И. Бентама (Англия), экономистов разных поколений от итальянца Ф. Галиани (XVIII в.) и немца Г. Госсена (XIX в.) до нашего современника американца П. Самуэльсона и др.

Впрочем, обе эти традиции в восприятии идей великого греческого мыслителя сложились позднее и несут на себе печать анахронизма, т.е. оторванности от эпохи и обстоятельств, в которых работал сам Аристотель. В его время не было ни конкурентных рынков, которые явно или неявно предполагаются теориями полезности, ни нормирования трудозатрат, без которого трудно говорить о прямом приравнивании различных видов труда (работ). Аристотель писал об обмене в контексте общинной жизни - о чем говорит пример, который он использовал: обмен между строителем дома и башмачником. Это вовсе не обмен между случайно встретившимися торговцами. Речь шла о повторяющихся отношениях. Обмен считался справедливым, если позволял обеим сторонам и дальше поддерживать отношения. И забота о согласованности производимых работ с потребностями, и требование безубыточности обмена - это принципы, обеспечивающие устойчивость разделения труда в общине.

Дискуссии о справедливой цене продолжились в XIII в. в среде схоластов (от лат. doctores scholastic!) - западноевропейской католической профессуры, прежде всего богословов и юристов. Хозяйственная жизнь в эту эпоху заметно отличалась от античной. Натуральные крестьянские хозяйства были еще доминирующим укладом, но денежное обращение и коммерческая торговля уже прочно вошли в жизнь, особенно в городах. Доля продукции, поступавшей в рыночный оборот, медленно, но неуклонно росла. Конечно, рыночные отношения, включая ценообразование, не были конкурентными - они регламентировались отчасти государством, но главным образом корпоративными объединениями: ремесленными цехами и купеческими гильдиями.

Дискуссии в схоластической литературе опирались не только на Аристотеля. Другим важнейшим источником было римское право, которое привнесло идею свободы договора между участниками обмена. В этих спорах - в противовес реальной практике ценообразования - сложилось и само понятие «справедливой цены» (лат. justumpretium). Оно было экономическим и этическим одновременно. Средневековые авторы выделяли две группы факторов ценообразования[12]: первая - чисто экономические факторы, связанные с покрытием потерь (издержек) продавца, - сюда входили трудовые затраты, расходы на материальные ресурсы и транспортировку, некоторые авторы добавляли к ним также затраты на изучение рынка и даже компенсацию за риск; вторая - факторы, отражавшие разные виды потребностей (нужд). Они ранжировались по этическим критериям: от естественных, вполне оправданных[13], до совершенно недостойных, обусловленных человеческой алчностью. Здесь-то и возникала главная коллизия: цены, вполне обоснованные относительно уровня издержек, тем не менее были для многих людей столь высокими, что не позволяли удовлетворять даже элементарные нужды.

Понятие «справедливой цены» служило основанием для критики таких цен и поиска путей их приближения к «справедливому» уровню. Иными словами, идея справедливой цены выступала в качестве моральной нормы, или эталона, с помощью которого люди оценивали определенные действия и поступки[14], в данном случае - поведение продавцов на рынке. Моральные нормы лучше всего закрепляются в тех случаях, когда они входят в обычай, становятся правилом поведения. Обычай и стал точкой отсчета при практическом определении справедливой цены. «Вещь стоит того, за что она может быть продана - это значит: в обычном случае, в общественном, месте, многим людям и в течение нескольких дней», - писал в XIV в.

Бартоло из Сассоферрато[15]. Соответственно, усилия по приближению реальных цен к справедливым в основном сводились к нейтрализации факторов, вызывающих отклонение цен от сложившегося, привычного уровня, т.е. без обмана, монополии или иных манипуляций. Бороться с нарушениями правил честной торговли предполагалось, прежде всего, правовыми средствами. В этом схоласты также опирались на римское право, согласно которому договорные 1 цены допускались только при условии, что их установление не сопровождалось «чрезмерным нажимом» (так называемая оговорка «laesio enormus»). Причем в схоластической литературе эта оговорка толковалась весьма широко.

Грех ростовщичества

Критическое отношение Аристотеля к ростовщичеству отразило общую, вполне сложившуюся тенденцию, которая прослеживается в законодательстве и письменных памятниках многих народов. Среди них -Библия. В книге «Исход» говорится: «Если серебро дашь в долг кому-нибудь из Моего народа, бедняку, [который} с тобой, не требуй от него уплаты, не налагай на него роста»[16].

В книге «Второзаконие» вводится характерное разграничение между «своим братом» и «чужаком», согласно которому запрет на взимание процента с отдаваемого в долг касается только «своих». Не довольствуясь одним лишь запретом, древний законодатель предусматривает также периодические отпущения долгов: «В конце седьмого года.. пусть отпустит всякий заимодавец заем, который он дал своему ближнему». В тот же срок надлежало освободить проданного в рабство. Каждый пятидесятый («юбилейный») год рабам-соплеменникам и их детям должны были возвращаться не только личная свобода, но и родовые владения, прежде всего земля[17].

Вклад Аристотеля в осмысление ссудного процента связан с его попыткой подвести под критику ростовщичества теоретическое основание. В основе его доводов лежала концепция денег, выводившая их из меновой торговли и оставлявшая за ними сугубо служебные функции: а)средства соизмерения благ, или - в позднейшей терминологии - меры стоимостей; б) посредника при обмене, или средства обращения. Деньги, с точки зрения Аристотеля, бесплодны. Это только знаки богатства, но не само богатство[18]. Соответственно, они 1 не могли служить средством сохранения и накопления богатства, а потому и предметом собственности. Отсюда вытекает и отношение к ссудному проценту. ,

«...С полным основанием, - писал Аристотель, - вызывает ненависть ростовщичество, так как оно делает сами денежные знаки предметом собственности, которые, таким образом, утрачивают то свое назначение, ради которого они были созданы: ведь они возникли ради меновой торговли, взимание же процентов ведет именно к росту денег… как дети походят на своих родителей, так и проценты являются денежными знаками, происшедшими от денежных же знаков. Этот род наживы оказывается по преимуществу противным природе»[19].

Позднее доводы Аристотеля были подхвачены и развиты христи- анскими мыслителями. Ростовщики «собирают доход с того, что не сеяли, и жнут то, что не сажали, - учил знаменитый византийский богослов Григорий Назианзин (IV в.), - вместо того, чтобы культивировать землю, они эксплуатируют трудное положение тех, кто испытывает нужду»[20]. Особенно активно эта тема разрабатывалась средневековыми схоластами, в частности Фомой Аквинским. Ключевым моментом его анализа было разграничение двух видов займов: потребительских и арендных. В первом случае те конкретные блага, которые заемщик берет в долг (например, мешок зерна), предназначены для потребления. Фактически эти блага становятся собственностью заемщика - никто не предполагает, что последний вернет кредитору именно ту порцию зерна, которую он ранее взял взаймы. Возврату подлежит эквивалент взятого в долг, в нашем примере - такой же (но не тот же самый!) мешок зерна. Иное дело при аренде: здесь право собственности на арендуемое имущество не передается заемщику, и по истечении срока аренды именно это имущество (а не его эквивалент) подлежит возврату.

Денежную ссуду схоласты считали разновидностью потребительского займа, поскольку - подобно мешку зерна - взятые в долг деньги (как совокупность монет) становятся собственностью заемщика, в том смысле, что возврату подлежат не те именно монеты, которые брались в долг, а эквивалентная сумма денег.

Вид займа предопределял ответ на вопрос о правомерности дохода с него. В случае аренды претензия собственника на процентный доход считалась оправданной. Предполагалось, что арендатор должен делиться с собственником частью дохода, который он получил (или мог получить) от пользования арендуемым имуществом. В случае потребительского или денежного займа, напротив, никакой дополнительной платы (помимо возврата основного долга) не допускалось. Претензия на процентный доход в этом случае отвергалась на тех основаниях, что ростовщик продает: а) то, что ему не принадлежит; б) то, чего не существует; в) наконец, продает время, которое принадлежит всем. Эти аргументы логически вытекали из принятой концепции денег: если деньги, взятые в долг, стали собственностью заемщика, то, требуя плату за пользование этими деньгами, кредитор пытается во второй раз продать то, что он уже раз продал, следовательно, то, что ему уже не принадлежит[21], чего у него уже нет. Единственное, что заемщик получает в свое распоряжение вместе и наряду с одалживаемой суммой денег, - это время, отделяющее его от дня расплаты. Однако вопрос о правомерности продавать время в ту эпоху звучал, по меньшей мере нелепо и воспринимался как сугубо риторический. Афоризм XX в. «Время - деньги!» совершенно чужд средневековому мировосприятию.

В средневековой Европе церковь стремилась не только убеждать, но и непосредственно влиять на законодательство и политику. Так, Венский собор католической церкви в 1311 г. объявил всякое светское законодательство, не согласное с постановлениями церкви о процентах, недействительным и ничтожным. Всякое сомнение на этот счет стало преследоваться как ересь.

Впрочем, вопреки всем запретам потребности хозяйственной жизни пробивали себе дорогу, и заинтересованные стороны находили способы взаимовыгодного оформления денежных займов. Самый распространенный из них базировался на юридически закрепленное праве заимодавца на вознаграждение (оно называлось «интересом» в случае несвоевременного возврата долга. Стороны без труда могли, например, устанавливать сроки возврата долга таким образом, чтобы выплата этого вознаграждения приобретала одновременно легальный и неотвратимый характер.

Пересмотр отношения к ростовщичеству начался в Европе только в XVI в., в эпоху Реформации. Против запрета на взимание процентов выступили известный реформатор церкви Ж. Кальвин, авторитетный французский юрист Ш. Дюмулен и др. Новые идеи воспринимались с трудом. Даже Мартин Лютер, еще один лидер Реформации, был - в отличие от Кальвина - ярым противником ростовщичества. Дюмулен был объявлен в католической Франции еретиком и скрывался от преследований в Германий. Законодательная отмена запрета на взимание процентов в Англии произошла в том же XVI в., а во Франции - только в конце XVIII в., в период французской революции.

Денежная ссуда под проценты - явление столь привычное и естественное для современного экономиста, что его дружное неприятие! в разных странах на протяжении тысячелетий сегодня легко может быть принято за курьез, признак непросвещенного сознания. Однако высокомерие здесь вряд ли уместно. Денежная ссуда – формально одно и то же явление - в разных типах общества выполняет разные экономические функции. Одно дело, если речь идет о средствах для инвестирования и деньги берут в долг, чтобы их с выгодой вложить в, расширение производства или новое предприятие. Совсем другое - когда не хватает на текущие потребительские расходы и деньги нужны, чтобы «дотянуть» до нового урожая или очередного заработка. Для современной экономики типична первая ситуация, для традиционной - вторая. Именно здесь истоки отношения к ссудному проценту как форме господства богатых над бедными, собственности над трудом, как способу закрепления социального неравенства. Неприятие процента было неприятием чрезмерного влияния на жизнь людей[22] «мертвой руки прошлого». И даже первые борцы за легализацию ссудного процента вовсе не были его безоговорочными сторонниками и полагали, что норму процента можно и нужно законодательно ограничивать.

Рекомендуемая литература

Ксенофонт. Домострой // Воспоминания о Сократе. М.: Наука, 1993.

С. 197-262.

Аристотель. Никомахова этика. Политика // Соч. Т. 4. М.: Мысль, 1984. С. 53-293, 375-644.

Учение. Пятикнижие Моисеево. М.: Республика, 1993.

Шумпетер Й. История экономического анализа // Истоки: Вопросы истории народного хозяйства и экономической мысли. Вып. 1, 2. М-Экономика, 1989-1990.

Lowry S.(Ed.) Pre-Classical Economic Thought. Boston etc.: Kluwer

Academic Press, 1987.

Polanyi K. Aristotle Discovers the Economy // Trade and Market in the Early Empires: Economies in History and Theory. Glencoe: Free Press, 1957. P. 64-94.

Глава 2